Осколки

Из рабочих записей Горация Слизнорта: 5 января 1986 года.       Дурсли не стали подавать в суд на Вула, удовлетворились весьма щедрой компенсацией морального ущерба от меценатов приюта. Скандал никому не нужен. Коул давно надо было гнать в шею, на ее увлечение хересом все закрывали глаза слишком долго.       Тому Реддлу исполнилось 11 лет, и теперь его без всяких проволочек можно поместить в специализированное учреждение. Им оставалось продержаться с ним всего ничего, но додумались же — подселить «домашнего» пятилетку к агрессивному, жестокому почти подростку. Чудо, что мальчик, кажется, и правда проникся к ребенку каким-то удивительным расположением.       Каждый раз, когда Том вытворял что-то, на чем его удавалось поймать, Коул звонила по нужному номеру, и мистер Реддл-старший открывал кошелек — для закупки новых кроликов и мышей для «живого уголка», ремонта одной из комнат для мальчиков, оплаты больничных счетов того пятнадцатилетки, которому восьмилетний Том сломал три пальца.       По старой английской традиции бастардов засовывают в частные школы — и благополучно забывают о них до лета, но в случае семьи Реддлов даже короткое пребывание было крайне нежелательно. Том даже не знает, что у него есть вполне себе живой и благополучный отец, который дернул за все возможные бюрократические ниточки, чтобы скрыть существование ребенка. По каким соображениям он, при этом, не подписал соглашение на усыновление Тома — неведомо. На хорошенького умного паренька бы очередь стояла из приемных родителей (первые пять лет, пока не стали ярко проявляться его «особенности»), но Реддл-старший был тверд в своей позиции — он щедро оплачивает все возможные неудобства, а представители опеки делают все, чтобы его единственный сын оставался в относительной целости и сохранности и как можно дальше от глаз своей семьи.       Имя и происхождение матери мальчика и вовсе покрыто тайной. В такой ситуации собирать семейный анамнез не слишком-то просто, а случай Тома очень и очень сложный.       На текущий момент я не могу с уверенностью сказать, с чем именно мне пришлось столкнуться — с dementia infantilis или патологически лживым социопатом, вовремя раскусившим, что безумцам в нашем мире сходит с рук гораздо большее, чем здоровым, но, в силу возраста, все же чрезмерно заигравшимся. В любом случае мой долг — помочь бедному ребенку. Из дневника Тома Реддла: 2 5 января 2006 года.       Совсем потерялся в днях. Плохо сплю. Приходится ставить кучу будильников-напоминалок, иначе есть риск забыть сделать что-то важное — приготовить для Осколочка еду или проверить, как он там. Стараюсь не задерживаться около него надолго, только для необходимого.       Вначале я не сразу понял, что произошло. Я как-то не привык думать об этом. Гиперсексуальность юности прошла стороной мимо меня — дешевые нейролептики, которые мне выдавали, полностью глушили либидо. Потом захватила учеба и работа, я привык обходиться чисто физиологическим спуском напряжения, мне даже порно обычно не приходилось использовать для этого. Трахать тварей и маглов всегда брезговал, независимо от их пола.       Таблетки я бросил пить, как только повстречал Осколочка — тогда, в банке. С ними, конечно, было неплохо, даже стены молчали, но без них думается куда лучше. Да и я решил, что Гарри не узнает меня именно из-за чертовых таблеток — ауру магии они изрядно приглушали.       Осколочек так смутился, когда я застал его голышом, будто я там что-то не видел. Так посмотрел на мою промежность, будто у него утренней эрекции не бывает. Я поднялся к себе, чтобы быстро расправиться с некстати проявившейся физиологией, в руках все ещё было использованное полотенце Гарри… Мысль о том, что этот кусок ткани побывал в самых интимных уголках тела Осколочка заставила член дернуться от напряжения. Я лег на кровать, прикрыл лицо все тем же полотенцем и запустил руку в штаны. Через несколько минут нехитрых движений меня накрыло самым сильным в моей жизни оргазмом.       Обычно мне такого на неделю бы хватило, но то, что случилось вечером, вышло за все рамки. Его запах, тепло его кожи под моими руками, воспоминания о том, как это тело выглядит нагим… Во мне что-то надломилось в тот момент, на мгновение я полностью потерял над собой контроль. Не знаю, что именно я хотел сделать, что сделал бы, если бы он меня не остановил, но между нами случилось бы что-то необратимое.       А может уже случилось. Он смотрит на меня по-другому. И раньше опасался, разумеется, но теперь этот страх видоизменился, поменял окрас и форму. Раньше колючий и горький, готовый в любой момент дать отпор, наплевав на последствия, теперь это мягкий, парализующий ужас загнанной в угол жертвы.       Осколочек стал уступчивее и послушнее, будто опасаясь спровоцировать меня лишним движением или словом. В ответ я старательно избегаю его общества, сократив наше взаимодействие до необходимого минимума.       Я все испортил и не знаю, что с нами будет дальше.       Если удается заснуть — мне снится он. Он — и мое вырвавшееся на свободу всепоглощающее желание. Оно разрывает моего бедного мальчика, терзает острыми когтями и клыками, не убивая — присваивая и покоряя. Во снах я лорд Волдеморт в своем истинном обличье, в моих руках — вся сила мира, у Гарри нет ни единого шанса скрыться и он неизменно сдается на мою милость. Владеть им так сладко и хорошо, что я просыпаюсь в лихорадочном ознобе и с влажным пятном на пижамных штанах. В такие моменты мне хочется спуститься вниз и взять свое, потом я представляю сонного, растерянного, такого податливого со сна Осколочка, и меня захватывает волна нежности, утихомиривая тьму внутри.       Мне и раньше приходилось много сдерживаться с ним — когда он, еще будучи ребенком, не слушался и не соблюдал правила. Когда, уже во взрослом возрасте, огрызался и грубил. Все-таки он не такой, как я — более эмоциональный, слабый, человечный.       Но никогда еще не было так тяжело, как сейчас. Из дневника Гарри Поттера: Уже 2006 год на дворе, подумать только.       Я не гомофоб. Меня пару раз били за то, что я пидор — Дадли как-то распустил слух, но ни мне, ни нападающим не было от этого ни жарко, ни холодно, если честно. Им просто нужен был повод, а мне вообще без разницы, за что огребать.       А так — похрен, кто там с кем, лишь бы взрослые и по согласию. Я один раз поцеловался с парнем на вечеринке, и это было… нормально. Отличается от девчонок, конечно — запахом, вкусом, напором… Не блеванул, но и продолжения не захотелось. Наверное, не мое.       А потом — Джинни, рождение Альба, не до экспериментов.       Том объективно красив, будь я геем — точно бы на него запал. Да мне такой и не достался бы никогда, не моя лига. Я обычный — невысокий, слишком худой, бледный, вечно какой-то лохматый и всклокоченный. Разве что глаза красивые, как мне всегда говорили, но их все равно толком не видно за очками. А Том… ему бы в кино сниматься, а не с цифрами возиться и людей похищать. Вот уж кто в генетическую лотерею точно выиграл — и телом, и лицом. Только мозги набекрень.       Не знаю, почему я об этом вообще думаю и пишу. Просто не могу из головы выкинуть то, как он стал себя вести. И убеждаю себя, что дело не в том, что он тоже парень, или что он мне противен. Дело в том, в каких мы оказались обстоятельствах. В том, что ему в голову что угодно может взбрести, а я ничего не смогу с этим сделать.       Потому что если список происходящего дерьма пополнится еще и изнасилованием… я не знаю, смогу ли жить дальше.       Впрочем, последнее время я почти все время один — Шизик приходит три раза в день, ставит еду на столик и сухо желает приятного аппетита. По идее, это даже хорошо — я бы предпочел вообще его не видеть, но когда так долго не видишь ни души, кроме одного-единственного человека, то когда пропадает и он — начинаешь невольно скучать. Я стал забывать, как разговаривать — целыми днями молчу. — Посиди со мной, — не выдержал я на седьмой день тишины. Он молча сел в кресло, разглядывая свои руки. Даже не смотрел на меня. — Тебя всегда не заткнуть было, а сейчас как воды в рот набрал. Что случилось? — спросил я в лоб. — Слушай, если ты потерял ко мне интерес и собираешься украсть кого-нибудь посвежее, то хоть намекни, — черт, звучу, как ревнивая женушка.       Он все еще молчал. — Ты, кстати, просто меня зароешь, или приготовил какую-нибудь яму с известью? И, если что, на последнюю трапезу я хочу твой пастуший пирог — пальчики оближешь.       Он издал короткий сдавленный смешок. Лед тронулся. Надо же, Джинни иногда (когда злилась) говорила, что у меня уебское чувство юмора, но рассмешить своего персонального маньячину мне удалось. Видимо, зависит от мотивации. — А еще, пожалуйста, не делай из моей кожи торшер — я буду очень неловко себя чувствовать, особенно, если… — Заткнись, — беззлобно сказал Том. — Ради всего святого, Осколочек, — он поднял на меня взгляд, красивое лицо выглядело осунувшимся и усталым. Под глазами залегли темные круги. — Я никогда не причиню тебе вреда. — Наши представления о критериях вреда изрядно отличаются, — осторожно сказал я. — И все же — что с тобой? — Ты беспокоишься обо мне? — Шизик тепло улыбнулся.       Конечно, я о нем беспокоюсь. Да если он хоть на пять минут задерживается с ужином или ответом по уоки-токи, меня ужасом сковывает — вдруг он заболел и попал в больницу. Или его укусила одна из тех жутких змей. Или арестовали при попытке похитить какого-нибудь другого парня. Или я ему просто надоел, и он, заметая следы, просто уедет и оставит меня одного — подыхать в этой жутко комфортной тюрьме. Этот страх был со мной все это время, просто четко осознал я его именно сейчас, когда получил достаточно времени наедине с собой. — Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — обтекаемо ответил я. — Со мной ничего не случится, Осколочек. А если даже случится — ты об этом первым узнаешь, ведь пока в порядке я, в порядке и ты, — меня мороз по коже прошиб от тонкого намека в его словах, но он тут же разъяснил свою мысль. — Мы ведь носим в себе одну душу на двоих. Я просто плохо сплю в последнее время. Меня терзают… — он посмотрел на меня в упор, — неуместные желания.       Я нервно сглотнул, ни о чем не спрашивая — уже и так догадываясь. По его расширенным зрачкам, бисеринкам пота на висках и напряженной хватке рук на подлокотниках кресла. Хотелось вскочить, кричать и биться в дверь, или забраться под кровать, в крайнем случае. Но я совершенно оцепенел, точно мышь под взглядом готовящейся к атаке змеи. И атака последовала — Том резко встал, заставив меня дернуться. — Я приготовлю на ужин пастуший пирог, — коротко сказал он и вышел из комнаты.       Когда я, замотавшись в полотенце, вышел из душа на следующее утро, то чуть не обосрался от неожиданности — в кресле, повернутом в мою сторону, сидел… боже, какая реалистичная маска, неудивительно, что в рождественскую ночь я принял ее за настоящее лицо. Лысое, безносое лицо, длинная черная хламида, босые ноги. При виде меня голубые глаза Тома сверкнули из узких щелочек-прорезей маски. — Лорд Волдеморт решил посетить тебя сегодня, мой дорогой. — Том, это очень глупая шутка, — прохрипел я. — Совсем не круто. — Я куда больше, чем Том, малыш, — его голос звучал очень низко и глубоко. Совсем иначе. — Сильнее. И лучше. — Мне нравился прошлый Том, — возразил я, подыгрывая и молясь, чтобы сработало. — Может ли Темный лорд вернуть мне настоящего Тома Реддла? Тома-человека?       «Волдеморт» резко выкинул руку вперед, потом отвел назад, срывая мое обернутое вокруг бедер полотенце, видимо, вылетевшим из рукава подобием лески с крюком. Эффектный, блядь, фокус. Человек-паук, версия для Хэллоуина. — Стой на месте, — приказал он, видя мое намерение ринуться обратно в ванну за халатом. — Я ничего тебе не сделаю.       В сущности, мне он действительно ничего не сделал. Только по характерным движениям руки под его мантией я мог догадаться, что… Черт, он делал это, глядя прямо на меня. А я даже не попытался уйти. Онемел и оцепенел, в силах только стоять, опустив глаза, и слушать учащенное тяжелое дыхание Тома. В глубине души я почему-то совершенно не удивился, будто вся происходящая дичь рано или поздно должна была вылиться во что-то вроде этого.       А потом он ушел. И я остался один, с бешено бьющимся сердцем и собственным вполне однозначным стояком, который ясно говорил мне: «Дружище, черт, да ты еще больший извращенец, чем он».       Лучше бы я стал торшером.