Осколки

Из дневника Гарри Поттера: День-когда-я-некисло-проебался.       Некоторые вещи человек совершает обдуманно, некоторые — необдуманно, а другие — потому что долбоеб.       Вот третье — это мой случай. Не знаю уж, были ли мои родители умными людьми (судя по словам тётушки, таких дебилов свет ещё не видывал), но на мне вот явно сказались травма головы и полтора месяца приюта в компании Шизика, ничем другим я свою дурость объяснить не могу. Надеюсь, Альбус пошел в Джинни. Интересно, что ему подарили на Рождество? Был ли он рад? Скучает ли по мне?       Надеюсь, что нет. Потому что даже если я и вернусь домой, то совсем другим человеком, с которого явно не стоит брать пример.       Когда я смотрел всякие триллеры и ужастики, то, как и все, иногда представлял себя на месте героев — разумеется, главных, а не тех, кто погибает в первые пять минут. Потому что я бы был умнее, храбрее, осмотрительнее: не спускался бы в подозрительный подвал, не читал вслух заклинания из книги Смерти, сразу бы раскусил маньяка в компании новых знакомых, а ещё — всегда пускал контрольный в голову, если бы хотел кого-нибудь убить.       А в итоге меня спиздили из спортбара, словно пивной бокал с логотипом Гиннесса. И я, вместо того, чтобы уебать Шизика ножкой от стула, позволяю ему любую пришедшую в его больную башку дичь.       Когда он пришел для очередного профилактического осмотра моей клетки, а потом, памятуя прошлый опыт, приказал раздеться — я, признаться, возроптал и отказался, надеясь непонятно на что. Не хотел вновь оказаться поглощенным этим пугающим, жадным вниманием. Противоестественным — и даже не потому, что мы одного пола, а потому что не на что там так смотреть, будто к бедрам стейки примотаны. — Чего ты боишься? — спокойно спросил он, словно не понимал — чего. Вернее, кого. — Купи себе резинового мужика и любуйся хоть сутки напролет, — огрызнулся я. У меня язык как всегда вперёд мозга несётся. — А ко мне не лезь. — Хорошо, — неожиданно согласился он. — Но тогда мне придется тебя обыскать. Стой смирно. — Эй, ты чего это удумал? — напрягся я, когда он, ничтоже сумняшеся, потянул ко мне свои загребущие лапы. — Не бойся. Если, конечно, тебе нечего скрывать, — усмехнулся он, ощупывая мою талию. — Отъебись! — рыкнул я, скидывая с себя его руки и отскакивая на полметра. Очень обдуманно — к стене. Впрочем, здесь везде стены, вариантов не особо-то много.       Он улыбнулся — абсолютно спокойно, будто для него это все забавная игра с закадычным другом. Слегка повел плечами, словно разминаясь, и одним молниеносным змеиным движением набросился и утянул в кольцо рук. Между нами началась возня, которая быстро закончилась тем, что я злобно фыркал, вжатый щекой в прохладную поверхность стены, пока он фиксировал мои руки за спиной невесть откуда взятыми наручниками. — Вечно тебе надо все усложнить, Осколочек, — укорил Шизик, бесцеремонно ощупывая и оглаживая мои бока, живот, грудь, и тяжело дыша в затылок. — Все еще боишься меня. Как будто я хоть раз причинил тебе вред. — Ты меня похитил, удерживаешь силой и накачиваешь дурью, — сдавленно парировал я. — А прямо сейчас — лапаешь. Что ж тогда по-твоему «вред»? — Ты не хочешь знать. И я вовсе тебя не лапаю.       Лапает. Еще как лапает. Натурально тискает. Руки по-хозяйски прошлись по паху, в ягодицы вжалось что-то твердое — и я, видит бог, был бы сейчас гораздо радостнее, окажись это ствол пистолета.       Я со всей дури наступил ему на ногу, но он, увлеченный процессом, только ойкнул, крепче вжал меня в стену и раздвинул ноги коленом. Теперь ему ничего не мешало с энтузиазмом тереться стояком о мое бедро. Когда Шизик начал тихо постанывать мне в ухо, пуская по телу волны мурашек, меня накрыла натуральная паника. — Том… Пожалуйста, не надо, — тихо попросил я. — Ты меня пугаешь.       Он на мгновение замер, до боли сжав мои плечи, а потом резко отстранился. Повозился, снимая наручники. — Извини, — буркнул он под моим ошарашенным — и нападением, и чудесным освобождением — взглядом. Шизик выглядел совершенно больным: лихорадочный блеск глаз, осунувшееся лицо с нездоровым румянцем на заострившихся скулах. Дожили, блядь. — Я сейчас принесу тебе… завтрак принесу.       И убежал, бедолага. Не забыв, впрочем как и обычно, запереть дверь. Я молча проводил Тома взглядом. Он уже приносил мне завтрак — полчаса назад.       

***

      В связи со сложившимися обстоятельствами, я жопой стал чуять, что этой жопе недолго еще оставаться последним бастионом девственности.       Эта мысль чрезвычайно меня тревожила. Человек ко всему привыкает — к плену, к одержимому шизофренику под боком, к отсутствию солнца и телевизора, но к чему у меня привыкнуть никак не получалось — к виду мастурбирующего в своей кошмарной маске Тома.       На этот раз мне даже раздеваться не потребовалось, мы просто сидели и слушали какую-то очередную классическую муть из колонок, когда я заметил пристальный взгляд и знакомое копошение под черной хламидой. Закрыл глаза, пытаясь придушить что-то между приступом истерического смеха и желанием спрятаться под кровать.       Слишком сильно натянутая струна — лопается, как объяснял мне с умным видом брат Джинни, Рон, когда я взял в руки его гитару, просто посмотреть, и получил рассеченное запястье. Это напряжение между нами выльется во что-то страшное, что навсегда лишит меня какого-никакого самоуважения, надежды, воли к жизни…       Внезапно я почувствовал себя ужасно уставшим и безразличным. Страх ушел. Если это должно произойти, если жизнь мне уготовила настолько глубокую яму с дерьмом, то пускай это произойдет сейчас. Я уже так долго не могу выбирать — что мне носить, что есть, принять ли ванну или душ… Даже блядскую музыку выбираю не я. Пусть хотя бы это станет моим собственным решением.       Мысленно извинившись перед Джинни, Альбусом, Иисусом, да и перед самим собой, я встал, подошел к Тому и осторожно перехватил его руку. Затаив дыхание, мягко скользнул пальцами по предплечью, а достигнув цели — отвел его ладонь, меняя чужую хватку на свою собственную.       Я ждал удара, нападения, насмешек, но Том только прерывисто вздохнул, слегка толкнувшись в мою руку. Чертов демонический халат мешал, и я откинул его полы в сторону, выставляя на обозрение причину всех моих бед и страданий, гордо торчащую из ширинки черных брюк.       Как ни странно, я совершенно не чувствовал отвращения, хоть и касался члена другого парня первый раз. В целом, на ощупь-то не особо отличался от моего. Может, чуть-чуть потолще. Я делал для него примерно то же самое, что и делал себе — и это вполне работало, судя по его глубокому дыханию и глухим постанываниям из-под маски. Какой чувственный и певучий маньяк мне попался. Если бы еще этот идиот хотя бы кремом для рук озаботился… Я, совсем ошалев от своей же смелости, на миг оставил орудие простаивать без дела, сплюнул на руку и вернулся к процессу, который, с хотя бы минимальным увлажнением, начал проходить значительно приятнее и проще.       Много времени не потребовалось. Очень скоро мой личный Норман Бейтс выгнулся в кресле, со звучным стоном обкончал свои модные черные брючки и унес в небытие остатки моей гетеросексуальности.       А затем оттолкнул мою руку, одарил взглядом, полным оскорбленной невинности и пулей умчался из комнаты. В этот раз даже не удосужившись придумать повод для побега.       Я прижал (чистую!) руку к горящей щеке. Сердце билось как сумасшедшее. Мне, как примерной викторианской жене, после содеянного хотелось плакать и думать об Англии. В целом, если теперь он меня убьет — я пойму. Из дневника Тома Реддла: 13 января 2006 года Чёрт. Чёрт. Чёрт. Глупый развратный мальчишка что ты наделал       Я помню противное липкое ощущение от вопросов доктора Слизнорта. Мол, правда ли я поил Осколочка своей кровью, зачем я это делал, что при этом чувствовал. Когда я честно признался, насколько это было чудесно первый в моей жизни стояк — ведь это лучшее доказательство нашей предначертанной связи, доктор сделался встревоженным и долго допрашивал меня о всяких мерзостях. Мол, посещали ли меня какие-нибудь грязные мыслишки о Гарри и других детях. Не бывает ли у меня мокрых штанишек по утрам (я даже не сразу понял, что он так по-дебильному описал поллюции, а не энурез ). Зачем я помогал Осколочку купаться и переодеваться (затем, что ему всего пять лет, идиот).       Его только и интересовало — зачем мне петарды, змеи и Осколочек. На самом деле и ему, и всем другим, было абсолютно наплевать и на меня, и на Гарри, пока мы не доставили настоящих проблем. Они сами отдали его мне, маленького, беззащитного и потерянного, а потом попытались забрать — чего же стоило ожидать?       Когда Осколочек открыл мне правду о моем происхождении, я вначале не поверил. Думал, что это тупые детские фантазии глупые сказки. Но чем больше он рассказывал мне о Томми Мироре смотрел на меня этими своими восхищенными глазищами нуждался во мне, тем больше я понимал, вспоминал, осознавал. Ведь это все объясняло — и застенных тварей, и ненастоящих людей вокруг, и нашу с Гарри чудесную встречу. Я поклялся и ему и самому себе, что никогда не отпущу буду защищать его любой ценой.       Вначале он капризничал и не хотел соблюдать правила — боялся живущих под кроватью в большой обувной коробке змей, ленился проверять одежду и дыры в стенах, отказывался учить защитные руны. Однажды, придя из школы, я застал его играющим с «младшими ребятами» — мерзкими подделками, один из них еще и бесцветный, от кончиков ресниц до кудрявых волос на уродливой башке я сказал ноги им переломаю если еще раз подойдут к гарри. Это было недопустимо он только мой и я заявил куратору, что не хочу больше ходить в школу в этом году. Мне, с явным облегчением, это позволили — все равно я значительно опережал школьную программу и только доставлял им проблем. Так у меня хватало времени лучше заботиться об Осколочке.       Стоило признать, что я был рад избавиться от своего одиночества. Мой мальчик-кукла был гораздо интереснее змей, опытов, книг, школы… Не хотелось отпускать его от себя ни на минуту.       Когда его у меня отняли — будто кусок души вырвали наживую. Сейчас я снова чувствую себя целым. моя жизнь без него похожа на ад       Мои неуместные желания все усложнили, но были ожидаемы. Ни к кому другому я никогда не испытывал желания прикоснуться — что в детстве, что сейчас. Закономерно, что и более… сложные плотские стремления направлены на него одного. Славно, что он их принял и ответил взаимностью. Я был очень зол на него поначалу чуть не трахнул его прямо на полу сам напросился , но потом, остыв и подумав, обнаружил, что все к лучшему. После того… инцидента я проспал 12 часов и почувствовал себя гораздо лучше — мысли стали чище и яснее. Кроме того, секс сделает нас ближе, поднимет наши отношения на новый уровень. Меня огорчает, что Осколочек все еще считает себя жертвой и пленником, боится меня, не доверяет я ему не нужен. Так не должно быть между нами. смотри только на меня слушай только меня касайся только меня       Главное — я должен идеально себя контролировать, чтобы не навредить ему. Слишком себя распустил в последнее время, полностью снял перед Гарри привычную маску, к чему тот явно был не готов. За годы разлуки он совсем отвык от меня настоящего. Нужно быть мягче. Кроме того, у меня для него чудесные новости про его тупую суку и выродка.

***

      При моем появлении он вздрогнул, хотя специально для него я вернулся к облику Тома Реддла. Лицо Волдеморта явно пугало Гарри.       Мы вместе позавтракали, обмениваясь дежурными фразами — «приятного аппетита», «не пересолен ли лосось?», «спасибо, очень вкусно» и тому подобное. — Чем планируешь заняться сегодня? — дружелюбно спросил я, убирая посуду в тележку, а он удивленно вытаращился в ответ. — Поеду в Диснейленд, вестимо, — саркастически ответил Осколочек. — Только чемодан соберу. — Дочитал книжку? — проигнорировав его выпад, я кивнул на томик «Томми Мирора», лежащий на тумбочке у кровати.       Он кивнул. — И как? — поинтересовался я. — Это какой-то бред, а не «Томми Мирор». Там куча отсебятины и я даже догадываюсь, чьего авторства, Том, — устало сказал он. — Все заканчивалось совсем не так, я же помню. — И как, по-твоему? — Пророчество о том, что Томми должен стать Темным лордом рассыпается в прах, потому что профессор Бамблби видит в Мироре исключительно добро и считает, что даже предопределенную судьбу возможно изменить. Они вместе расправляются с застенными тварями. Томми получает Высшую Школьную Награду.       Я смеюсь. Он такой забавный. — Ты все перепутал, Осколочек. Видно, давно не перечитывал. — Том, последняя сцена… ее просто не может быть в книжке. Это идиотизм. Ты подделал мою любимую детскую книжку только чтобы сбить меня с толку? — И зачем бы мне это делать? — спокойно сказал я. — Не знаю, — он пожал плечами. — Но я и половины мотивов твоих действий не понимаю. Ты же псих.       Он так смелеет, когда я не в облике Волдеморта, что это даже немного раздражает. Хочется стереть с его лица это его надменно-возмущенное выражение. — Я тоже иногда не понимаю, что тобой движет, Осколочек, — ухмыляюсь я, заканчиваю с посудой и медленно подхожу к нему. Он все еще сидит за столом, пытается вскочить, но я, мягко удерживая за плечо, заставляю сидеть смирно. — То оскорбляешь, то лезешь ко мне в штаны… И как же мне это понимать? — Ты дрочил прямо передо мной! — возмутился он. — И ты решил помочь? Как благородно! — притворно восхитился я. — Но это ведь ничего не значит, правда? — предупредил я готовые сорваться с его уст слова. — Ничего не меняет между нами. — Точно, — буркнул Гарри. — Я счастлив, что ты это понимаешь.       Я, снова засмеявшись, ласково потормошил его волосы, слегка почесал за ушком, как котенка. Он не сопротивлялся — хороший знак.       Ухожу, оставив на столе копию свидетельства о разводе и короткое письмо от бывшей миссис Поттер, где она сожалеет о том, что у ее блудного мужа не хватило яиц приехать лично, а не присылать поверенного, но признает, что их брак был нелепой ошибкой молодости и выражает надежду, что мистер Поттер и дальше будет участвовать в судьбе сына, по крайней мере, материально.       Я ухожу, чтобы вернуться ночью, когда он, не в силах заснуть, опять позвал меня по уоки-токи — мол, трубы в стенах громко шумят. Опять отрицает очевидное. Мы не говорили о письме от рыжей твари, но, поглядев в его красные глаза, мне и так все стало ясно. — Могу я?.. — спросил я, намекая на предмет разговора только прикосновением руки к его промежности, и он молча кивнул.       Меня трясло от нетерпения, когда я освобождал его от одежды, словно рождественский подарок от подарочной обертки. Совсем не понимал, с чего начать. Хотелось попробовать его всего. Беспорядочно целовал, облизывал, прикусывал, отслеживая реакцию — вначале окаменевший, он быстро начал глубоко дышать и извиваться подо мной. Наконец, спустился к самому интересующему меня месту — прекрасный вид, завитки темных шелковистых волос обрамляют красивый, ровный член и небольшую аккуратную мошонку. Мне недостает опыта, пусть, но я, не разделяя наши тела на свое и чужое, чувствовал удовольствие от каждого касания к нежной солоноватой коже Осколочка.       Аккуратно, стараясь не задевать зубами, я взял головку в рот и принялся посасывать, параллельно помогая себе рукой, лаская основание члена. Гарри издал первый тихий стон, от него у меня и у самого все напряглось, но я пытался остаться сосредоточенным только на удовольствии Осколочка. На пробу взял глубже, стараясь заглотить, едва не подавился и, чтобы избежать глупой ситуации, остановился на ритмичных движениях плотно сжатых губ. Краем глаза удовлетворенно заметил, что руки Осколочка вовсю комкают простыню под собой. Меня пока касаться не решается, но это только пока.       Когда Гарри выгнулся и с плохо сдерживаемым стоном излился мне в рот, я понял, что отлично справился. Проглотив, еще раз нежно поцеловал головку и, подтянувшись, устроился рядом с тяжело дышащим Осколочком, приобнимая. — Тебе понравилось? — Да… спасибо, — смутился он. — Мне было… хорошо. — Я делал это в первый раз, — доверительно поделился я и чмокнул его в плечо. — Мы друг у друга первые, Осколочек. — У меня — нет. Я женат. — Был женат, — улыбнулся я. — Да и то, что ты пару раз кончил в подделку — не считается, правда? Но я не злюсь на тебя за это. Все закончилось, теперь у тебя совсем другая жизнь. — Да, — тихо подтвердил он. — Совсем другая.       Я чувствовал себя невероятно счастливым, просто вот так валяясь с Осколочком, вдыхая его чудесный запах, лаская гладкую, теплую кожу. Захотелось как-то приободрить его, сделать что-нибудь приятное, поделиться прекрасным настроением. — Спи, малыш. Завтра нас ждет небольшая прогулка. Отрывок из романа «Томми Мирор и Шепчущие стены» (экземпляр. подаренный Гарри Поттеру Томом Реддлом 25.12.2005):       Когда Томми совсем отчаялся, когда бездна уже почти переварила остатки его рассудка, он обрел надежду.       Тьма на мгновение схлынула, позволив ему увидеть рождение — первый вскрик, первый взгляд пока еще мутно-голубых глаз, которые совсем скоро обретут невозможно зеленый оттенок — как и у красивой рыжей женщины, породившей на свет его шанс на новую жизнь.       Томми отчаянно торговался с тварями, меняя по кускам свою память на чудесные, позволяющие видеть сквозь мрак глаза и длинные щупальца, получая возможность всегда наблюдать за тем, как его чудо делает первые шаги, говорит свои первые слова, получает имя — Гарри, улыбается и плачет.       Томми плакал вместе с ним, когда синий форд, переворачиваясь, летел в кювет. Мужчина за рулем даже и не понял, что именно выдернуло руль из его рук. Не успел понять. Гарри уцелел в плотном коконе из щупалец. Плакал вместе с ним, когда его малыш понял, что никогда больше не увидит родителей. Так было нужно, так должно было случиться.       Томми очнулся 31 июля 1980 года на жесткой приютской койке, в голове извивались змеями беспорядочные мысли. Он стремительно забывал случившееся и то, чему еще только суждено произойти. Последняя разумная мысль, промелькнувшая в его голове, была проста и чудесна. У него все получилось. Где-то родился его Гарри.