Осколки

Из рабочих записей Горация Слизнорта: 20 февраля 1986 года.       Том Реддл прекрасно адаптировался к жизни в интернате. Прописанные лекарства, легкие, но достаточно эффективные, явно смягчили острые углы его характера, признаки парафренического бреда тоже практически сошли на нет, но, все же, поведение ребенка беспокоит некоторых медсестер.       Первое время он, как и в приюте Вула, ни с кем не общался, но потом персонал начал замечать, что дети стали вести себя иначе. Началось все с того, что у Тома стали появляться новые вещи — игрушки, лакомства, одежда. Каждый понедельник после дня визита родственников, добрая часть приносимого из внешнего мира добра перекачивала в тумбочку Реддла. Вначале его подозревали в вымогательстве, но дети, как один, отвечали, что просто делятся с Томом, ведь его никто не навещает — умилительно.       Одна медсестра рассказала мне, что застала вдохновенно вещающего Тома в небольшом кружке из коленопреклоненных мальчишек. Пятью минутами позже они спокойно играли все вместе, но она все же немного встревожена — особенно, с учетом истории отношений Реддла с Поттером.       Большая часть обитателей интерната — внушаемые дети с задержками развития, умный и харизматичный мальчик легко занял позицию их лидера, удивляться тут особо нечему, но я все же решил поговорить с Томом об этом. — Вижу, ты подружился с ребятами? — осторожно спросил я. — Наверное, — Реддл пожал плечами, никак не раскрывая свой ответ. Он немногословен на сеансах. — Я очень рад, Том. С ними тебе общаться проще, чем с детьми в Вуле? — Половина детей в приюте Вула — подделка, — фыркнул Том, вертя головой по сторонам. Особенно его в моем кабинете интересовали книги, он даже просил меня дать что-нибудь почитать. — Мне с ними вообще не о чем разговаривать было. Эти поживее. И с ними куда интереснее. А как там Гарри?       Я вздохнул. Он говорит про Гарри каждую нашу встречу. — Почему ему не дают меня навещать? — требовательно спросил он. — Я не знаю, Том. Гарри теперь живет в своей семье, и… — Нет у него никакой семьи, — перебил меня Реддл. — Его родители померли и теперь он мой. — В своей новой семье, — подчеркнул я. — И его опекуны, верно, считают, что вам не стоит общаться. — Почему это? — удивился Том. — Том, Гарри еще очень мал. Тебе стоит дружить с кем-то своего возраста. — Я и не собирался с ним дружить, — маленький Реддл будто и не понимал, о чем я ему говорю. — Друзья должны быть полезными. Я раньше не думал об этом, а теперь понимаю, что друзья — это здорово. У меня будет много друзей. Но от Гарри-то мне какая польза? Он пока еще глупый и слабый, совсем ребенок. — Нам всерьез надо обсудить с тобой концепцию дружбы, — оторопел я, едва удержавшись от того, чтобы всплеснуть руками. — Но все же, зачем тогда ты так хочешь встретиться с Гарри Поттером? — Он мой, — просто и необычайно серьезно сказал мальчик, вжимаясь в кресло. — Я ничего не хочу от него получить. Мне нужен он целиком. Из дневника Гарри Поттера: 21 февраля 2006 года (спасибо курьеру).       Жизнь — удивительная штука. Казалось, еще вчера твоей главной проблемой был новый платеж по ипотеке, а проходит совсем немного времени — судорожно пытаешься сообразить, куда девать зубы при минете. Серьезно, у женщин и геев они выдвижные, что ли? Или у меня просто слишком маленький рот?       Занятно, что мысль воспользоваться зубами и откусить Шизику его долбаный член мне в голову и не пришла. Я честно старался доставить ему удовольствие. Мне не было противно, это было… вполне сносно. Более того, такой чувственный и так ярко реагирует на любые мои действия, что я завелся. И пахнет он очень приятно, будто кардамоном натирается по утрам.       Главная проблема во взаимодействии с Томом Реддлом — он всегда добивается своего. Я это уже уяснил. Не знаю, какой блядской магией он это делает, но для меня абсолютно очевидно, если он что-то от меня хочет, то вскоре получит. Он будет чередовать уговоры, угрозы, игнор и эти свои шизофренические приколюхи, но прогнет меня на то, что ему нужно. Поэтому я в очередной раз уступил — спасибо, что хотя бы позволил мне при этом сохранить чувство собственного достоинства и я сделал это не ради возможности не ночевать в подвале, а просто потому что — какая разница? Днем раньше или днем позже, все равно его член бы оказался в моем рту.       Так с самого начала повелось. Давно уже понятно, что я не слишком храбрый. Будь я крутым парнем, то бросался бы на него с кулаками, отказывался от еды, попытался бы удушиться на резинке от собственных трусов, но не сидел бы смирно. Не дал бы превратить себя в жертву. Я принял игру по его правилам ровно в тот момент, когда, через пару суток после похищения, перестал сопротивляться, позволил себя накормить и тихо-мирно заснул в своей новой клетке. С тех пор это лишь бесконечная воронка уступок и компромиссов с чувством собственного достоинства.       В последнее время я все чаще прячу некоторые страницы дневника и, когда остаюсь один, мелко рву их и смываю в унитаз. Он, наверняка, подозревает, но никак своего недовольства не показывает.       Он вообще стал очень и очень спокойным. Я получил возможность узнать его с другой стороны — не как похитителя, периодически навещающего меня в клетке, а как настоящего человека из плоти и крови. Он чистит зубы по утрам и вечерам, зубную пасту предпочитает мятную. Спит на правом боку, по утрам на его лице отпечаток подушки, а еще — легкая щетина, которую он сбривает по старинке, опасной бритвой. Забавно поет в душе. Все приправы на кухне расставляет по алфавиту, а одежду в шкафу развешивает по цветам. Несколько часов в день работает в закрытом на кучу замков кабинете — там есть компьютер с выходом в интернет и единственный на весь дом телефон.       Иногда возится со своими змеями — у него их несколько десятков, серьезно. Все остальное время занимается исключительно мной. Змей кормит мышами, некоторых — заморозкой (слава богу, хранит это дерьмо в отдельной морозилке), некоторых — живыми, ебаный садист. Кстати о змеях…

***

             Когда наш завтрак прервал звонок в дверь, я чуть со стула не упал. — К-кто это?       Он посмотрел на меня тяжелым, оценивающим взглядом: — Я надеюсь, обойдемся без глупостей, Осколочек?       Без глупостей, блядь. Вдруг это полиция? Вдруг хоть кто-то, наконец, обеспокоился моим местонахождением? Додумался допросить офисного охранника, просмотреть записи с камер, с кем я ушел в тот злополучный вечер…       Второй звонок, следом третий и стук в дверь. Кто-то очень настойчивый. Точно полиция. — Это курьер, — ответил Том на мой безмолвный вопрос, вставая. — Мне нужно открыть дверь. Хотя… у меня есть идея получше. Иди — и сам прими у него посылку. — Ч-что? — я оторопел. — Давай, иди, — он похлопал меня по плечу. — А то сейчас этот кретин дверь вышибет.       На негнущихся ногах я подошел к двери, повернул замок, распахнул ее и со сбивающимся дыханием вылупился на единственного, кроме Реддла, живого человека, которого я видел за последние полгода.       Полноватый, бородатый коротышка недовольно буравил меня взглядом в ответ. Я пытался собраться с мыслями. Столько раз представлял себе этот момент — как я брошусь на шею потенциальному спасителю, попрошу вызвать полицию, королевскую гвардию, Доктора Кто и скорую психиатрическую вдобавок… Сейчас это казалось безумно глупым. Вот я стою, в халате и домашних тапочках, на губах след от кофе, на шее — засос, и доверительно признаюсь, что меня похитили и держат в этом прекрасном доме принуждением и силой? — Мистер Реддл? — прервал паузу коротышка. — Еле вас нашел, ну и глушь. — Кхм, д-да, — глубокомысленно выдал я, все еще пребывая в прострации. — Распишитесь здесь и здесь, — парень всунул мне под нос планшет с копиркой. — И вот тут еще дату. — А… а какой сегодня день? — спросил я, послушно подмахнув документ чем-то, смахивающим на подпись Реддла, которой успел налюбоваться за время работы его личным менеджером. В горле изрядно пересохло. Теперь-то «Меня зовут Гарри Поттер и меня похитили» точно прозвучит невероятно абсурдно. — Двадцать первое, — вздохнул курьер, всем своим видом показывая, что он думает о богатеньких придурках, в 11 утра еще разгуливающих в халатах и совершенно не обремененных необходимостью помнить о таких пустяках, как даты. — Вторник. — А месяц? — зачем-то спросил я. Прекрасно ведь знаю, какой месяц, ну что за дебил! — Февраль, — рявкнул коротышка. — Две тысячи шестой год от Рождества Христова, сэр. Вот ваш заказ, мистер Реддл, — забрав у меня планшет, он всучил мне в руки огромную, но легкую коробку. — Могу еще чем-то вам помочь? — Да… нет, — смутился я. — До свидания. — Всего хорошего, — буркнул парень и, развернувшись, вперевалку поплелся к своему видавшему виды внедорожнику, унося с собой мой шанс на помощь.       Я смотрел ему вслед, когда сзади меня крепко обняли и настойчиво потянули назад. — Замерзнешь, — шепнул Том на ухо. — Пойдем, ты не доел свой завтрак.       Он забрал у меня коробку и аккуратно поставил на пол. Мне показалось, как внутри что-то пискнуло. — Что там? — равнодушно спросил я. — Новая партия грибов или волшебного порошочка? — Всего лишь мыши, — широко улыбнулся он. — Для змей. Пойдем, Осколочек. Я тобой чрезвычайно доволен.

***

— Что бы ты сделал, если бы я тебя сдал? — прямо спросил я, откусывая от хрустящего тоста с такой ненавистью, будто бы это были пальцы Тома. — Как бы выкрутился? — Шарахнул бы его заклятием забвения, — он пожал плечами, будто сказал что-то само собой разумеющееся. И не поймешь — серьезно, или стебется над своими же задвигами. — И всех проблем. — А со мной бы что было? — не отставал я. — Я был бы очень, очень расстроен, Осколочек, — он потянулся и цепко схватил меня за руку. — Но ты бы ничего ему не рассказал. Ты и сам это знаешь.       Я в ответ накрыл его свободную руку своей. Мы оба слегка склонились над столиком, как пылкие влюбленные в момент признания, только вот взгляды выдавали — снисходительная нежность в его глазах и пылающая ярость в моих. — Почему это? — зашипел я. — Что за ебаная игра? Какой нормальный похититель пошлет жертву за посылкой? Совсем не боишься присесть лет на десять?       Он рассмеялся в ответ: — Я знаю тебя лучше чем кто-либо, Осколочек, — он поднес мою руку к губам и невесомо поцеловал тыльную сторону запястья. — Делаешь все, лишь бы только не причинить другим неудобства. В детстве был таким, таким и остался. — Это неправда, — прошептал я. — Да? — издевательским тоном переспросил он. — Не ты ли простил жене измену? — У нас просто был кризис в отнош… — Не неси чуши, — он резко оборвал попытки объясниться и контрастно-нежно потерся щекой о мою ладонь. — Ты просто и мысли не мог допустить, что заслуживаешь большего, чем обращение как с половой тряпкой, о которую можно безнаказанно вытирать ноги. Не осознавая свою ценность, потому что некому было сообщить тебе о ней. Поэтому ты такой неудачник, Осколочек. Поэтому ты несколько лет просидел без повышений в заштатном банке, несмотря на свои способности. Поэтому ты бы в жизни не обратился за помощью к случайному курьеру — ты бы скорее умер со стыда, чем объяснял бы постороннему парню, а потом еще и полиции, что тебя похитил и держит взаперти мужчина, с которым ты еще и вполне добровольно трахаешься и смеешь получать удовольствие от этого. Ты же знаешь, как проводят экспертизы на изнасилование, Гарри? — Не надо, — попросил я, едва сдерживая злые слезы. — Остановись.       Впервые он меня не послушал. Удивительно, но мои просьбы или слезы всегда служили ему своеобразными ограничителями, заставляя прийти в себя даже в самые темные моменты, будто что-то щелкало в этом непостижимом разуме. Но сейчас он не заигрался, нет, рассматривая меня с ровным интересом школьника, препарирующего лягушонка и продолжая резать заживо, озвучивая все то, о чем я старался не думать. Правду. — Твои вещи висят в моем шкафу. На моем постельном белье твои волосы, чешуйки кожи и следы спермы. На тебе нет никаких следов побоев и прочего насилия, — бешено улыбаясь, продолжил он. — Ты выглядишь гораздо более здоровым и отдохнувшим, чем в тот день, когда мы снова встретились. Ты — не жертва, Осколочек. Я люблю тебя. И тебе хорошо со мной. — Я тебя ненавижу, — и как я сам хотел бы в это верить в этот момент. — Я — единственный человек, которому есть до тебя дело, — сказал он, вторя моим глубинным страхам и размышлениям. — Так было всегда. И ты это знаешь — именно поэтому ты отказался выслушать меня и пойти со мной добровольно. Потому что ты знал, что я легко докажу тебе то, в чем сам себе ты признаться боялся: я тебе нужен. Без меня ты — просто никчемная тень настоящего себя, — он встал и, обойдя стол, навис надо мной, обнимая сзади. — Но все уже хорошо, Осколочек. Ты — мой. Ты со мной. И я никогда никому тебя не отдам.       Мне было куда проще, когда он фокусы свои показывал и разгуливал в маске Волдеморта. Почти скучаю по тем временам. Из дневника Тома Реддла: 23 февраля 2006 года.       Любой ветеринар скажет, что животному нужно время, чтобы адаптироваться в новом доме — не стоит торопить события. Просто обеспечьте любимцу комфортную среду, дайте немного личного пространства и постепенно приучайте к своему присутствию. Шаг за шагом.       Гарри — человек, но поведением недалеко ушел от пугливого зверька. Все меньше дичится, хоть что-то и замышляет — по глазам вижу. Урок с курьером немного его оглушил, стреножил чередой удушающих рефлексий. Осколочек стал молчаливее и куда более охоч до моего внимания — будто оставаться наедине с самим собой ему непосильно. Сам тянется за поцелуем, охотно отвечает на ласки. Прелесть.       Давным-давно доктор Слизнорт спросил меня, зачем мне Гарри. Какой ответ он рассчитывал услышать от 11-летнего мальчишки? С возрастом я еще ярче осознал, каким идиотом был этот докторишка, чей карьерный максимум — врач в интернате для дебилов. Думал, что его таблетки и душеспасительные разговоры низведут мою суть до воображаемой «нормы». Нет, я честно принимал их — анализируя влияние и собственные ощущения. Потом оставил только нормотимики и легкие дозы нейролептиков — так проще было яснее мыслить, учиться, взаимодействовать с окружающими. Со временем пришлось периодически разыгрывать обострения — тихие, чтобы не попасть под капельницы, но получать дополнительную дозу транквилизаторов, которые я успешно сбывал «на свободу» через старших дебилов — тех, кому можно было покидать интернат для выполнения несложной работы, это называлось «социализацией», но было отличным прикрытием для мелкого барыжничества среди обитателей этого богоугодного заведения, в котором я был заперт.       Самой большой проблемой было то, что вместе с ясностью ума приходила ненависть. К неизвестным родителям, бросившим меня в приюте. К собственному разуму, раз за разом уводящему меня в фантазии-воспоминания о волшебном мире. К Гарри, который наверняка уже и думать обо мне забыл. Для мальчишки все было глупой игрой: сегодня мы волшебники, завтра космонавты, послезавтра динозавры, он не относился всерьез — поначалу.       Для дебилов все было всерьез. Они поклонялись мне. Верили, что однажды я завоюю мир и освобожу их из-под гнета сонливого существования, в котором они вынуждено застряли в вечном полудетстве, вынужденные подчиняться людям в белых халатах. От ярко обрисованного мной неизбежного будущего, где максимум, который их ждет — тупая работа навроде расфасовки спичек по коробкам, да такие же тупые и нескладные, как они сами, женушки — и то, если повезет.       Гарри другой. Всегда был другим. Мой восхитительно гибкий, как тонкая веточка ивы, мальчик. Лучше ему погрузиться в омут разочарования в себе и своей жизни здесь и сейчас, под моим надзором. Я помогу ему воскреснуть и расправить крылышки, как он помог мне.       Старый дурак Слизнорт не понял моих косноязычных попыток объяснить, кто такой Гарри. Кто он для меня. Часть моей души, удерживающая меня в живых. Единственное живое существо, от которого не несёт пластиком и гнилью. Избранный мной для вечности на двоих. Наши физические оболочки могут умереть, но мы были и будем связаны душами во всех возможных мирах — будем врагами, друзьями, любовниками, но никогда не будем чужими друг другу.       И ни у кого нет ни единого шанса когда-либо разорвать эту связь. Даже у самого Гарри. — Я — слабак, — глухо сказал Гарри. Мы лежали, утомленные ласками, его голова на моем плече, я нежно перебирал его мягкие волосы. — Я полное ничтожество. Ты был прав, я привык всегда думать о всех, кроме себя. Я просрал свою жизнь. — У тебя было хоть какое-то подобие жизни, пусть даже только убогая ее симуляция, — мягко ответил я, сильнее прижимая Осколочка к себе. — У меня было только ожидание. Дня, когда я снова получу часть своей души обратно. Когда я верну тебя себе.       Он прерывисто вздохнул. Первый раз мы заснули в объятиях друг друга.