***
На закрытые очи мягко падал свет осеннего солнышка. Ветер осторожно пробегал меж оконных щелей, переплетался с блондинистыми волосами, создавал собой контраст на горячих ушах и нежно перебирал тёмные недлинные ресницы. Все жильцы мирно спали, наслаждаясь спокойствием, теплом и сладко-спящим ребёнком, который своим присутствием словно возвращал их в когда-то спокойное прошлое и давал надежду на то, что когда-нибудь всё станет так же хорошо, как и раньше. Шкаф сопел, тихо поскрипывая дверцей, одеяло укрывало мальчика, смотря вместе с ним прекрасные сны, дети-тумбочки спали под своей мамой, которая уже проснулась, но всё ещё не открывала глаз и тихонько дремала, а паучье зеркало было ранней пташкой, отчего молча висело и наслаждалось этим спокойствием, наблюдая за сонным, освещаемым солнечными лучами царством. Наступило десятое сентября. Нос кнопку мягко защекотал ветерок, ведь одному было скучно блуждать по комнате, отчего и разбудил мальчишку. Феликс, почесав обледеневшими пальцами россыпь веснушек, сладко потянулся и повертелся на кровати, всё ещё не желая открывать глаз. Он словно согласился на безмолвную просьбу зеркала и решил полежать ещё немножко, чтобы насладиться этим спокойствием и тишиной. Понежившись в кровати около пятнадцати минут, Ли, наконец, начал потихоньку стаскивать сонное одеяло и медленно разлеплять глаза. На всё ещё мутный взор упала чистая, маленькая и уютная комнатка. Уголки губ потянулись вверх, в груди вспыхнула яркая искорка счастья, а в душе залепетали маленькие колибри, присаживаясь на рёбра, словно на веточки. Первые секунды он наслаждался видом и атмосферой, ему казалось, что проснулся он не восемнадцатилетним юношей в новом необычном доме, а в возрасте пяти лет в тёплой летней кухне у покойной бабушки, которая вот-вот должна была позвать его на завтрак. Завтрак всегда был слишком сладким и слишком вкусным. Ещё тёплые блинчики, политые вишнёвым джемом, лежали в расписной тарелочке, стоящей на миниатюрном столе, а рядом ютилась чашка малинового чая, который бабушка готовила сама, но… Но ведь не было никакой бабушки, не было пяти лет, летних кухонь, блинчиков, вишнёвого джема и малинового чая. Был лишь старый особняк, всё ещё заполненная кошмарами голова, измотанный организм взрослого парня и воспоминания о вчерашней ночи. Юноша приоткрыл глаза посильнее и потёр их пальцами правой руки, которую высунул из-под одеяла. Теперь картина стала чётче. Она хоть и была всё такой же красивой, но это лишь на первый взгляд, загляни поглубже ― ужаснёшься и сбежишь. Сегодня голова хоть и была до сих пор такой же заполненной, но, видимо, за время спокойного сна она немного разгрузилась и очистила кусочек где-то в углу для того, чтобы юноша мог обдумать всё произошедшее. А он и обдумал. Обдумал и понял, что лучше и вправду согласиться на её условия и не добивать свой организм до конца. Уж лучше потом, будучи здоровым, вспоминать всё произошедшее с улыбкой, чем до конца жизни мучиться с кошмарами и видениями. ― Всем доброе утро. ― низкая тональность с хрипотцой вырвалась из гортани Феликса, а голова, в свою очередь, немного наклонилась. Конечно, этот заспанный вид мягкой игрушки с голосом сорокалетнего мужчины ввёл жильцов в небольшой ступор, но они всё же оценили его вежливость. ― Как вам спалось? Я вот выспался очень хорошо. Даже не просыпался ночью ни разу. ― юноша прикрыл глаза и поджал губы, шумно выдыхая. Он ощущал себя самым настоящим болваном и шизофреником, но всё равно не собирался останавливаться. «Как-никак ― это разговор с самим собой. Люди же, которые живут одни, тоже болтают сами с собой периодически, верно? Значит и я могу так делать». Всеми правдами и неправдами юноша пытался убедить себя в нормальности происходящего абсурда. Просто насильно заставлял принимать всё, что есть вокруг, за что-то обычное и нормальное. ― Вы можете, пожалуйста, отвернуться? Я хочу спустить одеяло и пойти в ванную. Не волнуйтесь, я постучу перед тем, как войти. Подождав пару минут, пока жильцы уведут свой взор, он аккуратно спустил одеяло, которое, в свою очередь, тоже прикрыло белоснежные глазки, и поплёлся к двери. Если жильцы и правда были настоящими, то не очень-то хотелось, чтобы кто-то смотрел на него, пока он находится в одном белье. Феликс, выйдя из комнаты и аккуратно прикрыв прогнившее местами дерево, повернул направо и сложил руки на груди, перекрестив их. Он медленно шёл к деревянному проему, будто прикрываясь, чтобы не смущать жильца напротив. ― Извините. ― подойдя к двери, тихо прошептал мальчик. Он хотел постучать по ней белёсыми костяшками пальцев, но сначала решил предупредить юную леди, чтобы та подготовилась к маленьким ударам. Мягко постучав три раза, Феликс перенёс руку на ручку двери, уже собираясь её открыть, но, к счастью, вовремя себя остановил. Он вспомнил, что нужно ждать знака, который ему дадут жильцы, если войти будет можно. Он ждал. Молча стоял и ждал. Нервно закусывал губу, ёжился от холода, слушал каждый шорох, осматривал коридор и дверь. Неожиданно, из щели снизу пошёл холодный ветерок. Друг, разбудивший блондина с утра, решил помочь мальчишке, отчего протиснулся в приоткрытое окно ванной комнаты и побежал к щели, опаляя худые пальцы ног своим осенним дыханием. «Можно». Феликс, мягко опустив поржавевшую металлическую ручку, медленно вошёл в комнату, сразу же начав кланяться каждому предмету, безмолвно здороваясь с ним. После эдакого приветствия, мальчик повернулся налево, подошёл к раковине, медленно опустил руки с груди, взял щетку и, выдавив на ту немного зубной пасты с запахом свежей мяты, начал чистить зубы. Прикрыв глаза, он водил пластмассовым предметом по своему рту. Не очень хотелось прожигать взглядом раковину или какого-либо другого жильца. Ещё не закончив с одним делом, Феликс понимал, что ему в скором времени придётся приступить к другому, а именно ― принять душ. Как раз в этот момент его рациональная и эмоциональная сторона снова начали бороться друг с другом: «― Это всего лишь твои выдумки! Это просто душ, который изначально предназначался для того, чтобы быть в нём голым! Не будь ребёнком! Ты сам можешь управлять своим разумом и делать то, что пожелаешь». «― А вдруг всё это ― правда. Вдруг после сделанного будут последствия? Я устал просыпаться в страхе и видеть перед собой то чудовище. Я теперь начал даже разговаривать с ним! А ещё начал общаться с мебелью и дверьми. Это же ненормально. Именно поэтому я не хочу противиться нашей голове, не хочу больше бояться каждого шороха и ночами засыпать с мыслью о том, что могу не проснуться. Пусть я покажусь слабым, раз не могу совладать с собственной головой, но… Но это чудовище правда пугает меня». За те пять минут, пока Феликс чистил зубы, он успел обдумать всё, что сейчас происходит в его жизни. Он буквально растворялся в своих мыслях, противоречиях и сомнениях. Ругался с собой, аргументировал поступки и слова, преподносил доказательства. Он был забит этим с ног до головы. Ещё чуть-чуть ― и через края польётся. Жильцы, смотря на всё это, невольно начали задаваться вопросом: «Он действительно такой чистюля, раз намыливает свои зубы так долго?» ― Простите, пожалуйста. ― рациональная сторона всё же победила. Пусть произнесла меньше слов и привела меньше доказательств в абсурдности этой ситуации, но даже такая малая часть оказалась весомее. Подойдя к душевой кабинке, юноша неловко опустил голову. ― Можно я приму сейчас душ? Просто это действительно мне необходимо. Если сейчас не освежусь, то весь день буду чувствовать себя очень плохо. Правда, я очень не хочу вас смущать, но пойдите мне навстречу, пожалуйста. Феликс больше ничего не говорил. Он стоял и ждал знака от душевой кабинки, которая, в свою очередь, совещалась с новым жильцом. На самом деле, они очень часто ругались из-за пустяков. Их посадили в одну клетку, заставили постоянно находиться рядом, они даже познакомиться нормально не успели, а сжиться ― уж тем более. Небесно-голубая шторка была моложе, отчего мышление парнишки значительно отличалось от девушки, которой было уже лет пятьдесят. Именно поэтому, не дослушав новую знакомую, шторка решила сама разрешить парню принять душ. Блондин услышал, как из крана начала капать вода. Спустилось около пяти капель ― он считал. Юноша сглотнул ком, вставший в горле, а по спине пробежали мурашки. Слишком много таких частых «совпадений-разрешений». Он снял бельё только после того, как зашёл в кабинку и задвинул шторку, пусть лучше смутит двух жильцов, чем всю комнату. Конечно, он хотел принять контрастный душ, но в данной ситуации полностью разгрузиться поможет только морозный поток. Пусть холодно, пусть неуютно, пусть тело ёжится и дрожит, зато голова приходит в норму и слегка пустеет. В ванной комнате блондин провёл суммарно около пятнадцати минут. Поток из снежинок помог взбодриться, отчего парень выскочил из душевой в более поднятом настроении и с лёгкостью на душе. Перетянув стройные бёдра полотенцем вишнёвого цвета, юноша прошёл к навесной полке, находящейся напротив, и, достав оттуда белую футболку большого размера и серые шорты, наконец, покинул ванных жильцов, отправившись на завтрак. «Ладно, возможно, у меня есть шанс подружиться с домом и головой. Пока всё, вроде, получается». От разгрузки мыслей, свежести в теле и спокойного утра аппетит начал разыгрываться, отчего Феликс, войдя на кухню, очень обрадовался, когда почувствовал запах любимых блинчиков, что так редко, но, как говорится, метко готовила мама. Стеклянная прозрачная тарелка с широким дном держала на себе более двадцати блинчиков, сложенных в три стопочки, вокруг располагалось несколько мисочек, хранящих в себе мёд, джем или сгущённое молоко. Нарезанные фрукты мирно посапывали в такой же большой, но уже белого цвета тарелке. Яблоки притирались к кусочкам бананов, а апельсины укрывали зелёных и жёлтых друзей сверху. А сбоку находились маленькие ягодки, что дополняли картину своими яркими цветами. Также на столе располагался расписной прозрачный графин с апельсиновым соком, вокруг которого стояло три бокала и три тарелки для хозяев. — Доброе утро. Парень тихонько пробрался к арке, ведущей на кухню, где опёрся о косяк и, посмотрев на родных, тепло улыбнулся. Мама в это время доставала сахарную пудру из корзины, находящейся в нижнем ящике столешницы, а папа сидел у широкого окна в кресле-качалке и читал всё тот же журнал с всё теми же смешными надписями и картинками. — Доброе утро, солнце. Как спалось? А я тут завтрак уже приготовила, ты прям вовремя. Миссис Ли задвинула корзину вглубь ящика, прикрыв его, встала и пошла к столу, чтобы посыпать блинчики пудрой. Феликс не проходил дальше. Он продолжил стоять у входа, лишь мягко положив левую руку на барную стойку и начав поглаживать ту большим пальцем. Хоть и делал он это бессознательно, но всё же жилец оценил такой нежный жест в свою сторону, отчего попросил одну из бабочек влететь в открытое окно, чтобы своим метанием по комнате она пригласила Феликса присесть на стул. Естественно, он заранее посоветовался с мамой-столом, которая предупредила своих детей о скорой тяжести, что рухнет на них в виде трёх человек. Феликс весил немного. Сам по себе был хрупким пареньком, который изредка посещал тренажёрный зал, наращивая там мышцы на разные части тела, чтобы по телосложению хотя бы немного походить на восемнадцатилетнего, а не двенадцатилетнего парня. Поэтому, при его невысоком росте и миниатюрном стройном телосложении, он не выглядел супер большим или тяжёлым. Юноша казался хрупким и беззащитным. Беззащитности и нежности ему поддавали светлые волосы, круглые оленьи глаза и большое количество веснушек. На самом деле, жильцы не видели в нём молодого юношу, у которого есть свои интересы, проблемы, переживания и взрослая жизнь. Они видели прекрасного ребёнка, за которым нужно ухаживать, следить за каждым шагом, защищать от невзгод и беречь маленькое сердце. Защитить хотели, спасти и уберечь тоже, но они всё равно понимали, что, несмотря на все их попытки, оленье чудо со звёздами на лице в скором времени сломается в этом доме. Заметив бабочку, Феликс перевёл взгляд на стол и, спустя пару минут, начал проходить вглубь комнаты, заворачивая налево и двигаясь к жильцу. Мягко присев на малыша, юноша сначала медленно обвёл взглядом все вкусности, а уже потом и сам стол, на котором они располагались. «Спасибо». Взяв блюдце и положив на него три блинчика, полив те мёдом, он начал кушать с большим аппетитом. Ли бы рад тому, что сейчас в его семье всё так же, как и раньше: покой, уют и забота. Также он был рад, что его разговоры с самим собой дают шанс на дружбу с головой и, соответственно, спокойную жизнь. ― Какие планы на сегодня? ― мама повернулась к сыну, держа вилку в руке, на которую был насажен кусочек яблока. ― Не знаю. Может, немного позанимаюсь чем-нибудь в комнате, а потом побуду во дворе. Возможно, найду там что-нибудь интересное. Всё-таки нужно начинать хотя бы немного обживаться в этом месте. ― Не хочешь завтра осмотреть деревню вместе с нами? Мы хотим купить продукты и краску для мебели. ― отец поднял взгляд на сидящего напротив сына. «Купить краску для мебели? Нет-нет-нет. Не надо этого делать. Не трогайте тут ничего! Вам же хуже будет». Феликс неотрывно смотрит на отца, пока внутри начинает подниматься паника, которую не успокоят эти чёртовы блинчики и семейные поездки. Он понимал, что в этом доме нельзя ничего трогать, и если кто-то посмеет это сделать, то беды уж точно не миновать. Опустив взгляд в тарелку, юноша начал медленно водить по той взглядом, размышляя, как исправить эту ещё не случившуюся ошибку, но и не выставить себя идиотом, трясущимся за безжизненное помещение. В голове рождалось два варианта: либо поговорить сегодня ночью с хозяином и спросить разрешения, либо переубедить родителей, попросив их оставить всё так, как есть. Но вот загвоздка ― на разговоры с чудовищем он не был готов. Его было страшно просто слушать, что уж говорить о беседах. И даже спрашивать не абы о чём, а о порчи мебели. О порчи его дома и его, как он говорил, друзей. Только дурак согласится на такую заведомо провальную авантюру. ― А зачем трогать мебель? ― второй вариант пришёлся хоть и не по вкусу, но в нём он хотя бы останется жив. Феликс поднимает голову, попутно стараясь убрать взволнованность в своём взгляде, чтобы вопросов ни у кого не возникло. Он пытался делать вид, что всё как обычно и ему просто интересно. ― В смысле? Ты видел этот дом? Ему нужна «перезагрузка». «А потом «перезагрузят» тебя, пап. Точнее, всех нас». ― Па… ― думай, Феликс, думай. ― А вот сейчас как вам находиться в этом доме? Я имею ввиду… Вам сильно бросается в глаза неаккуратно покрашенная столешница со слезающей краской в некоторых местах? Удобно ли спать на кровати, которая даже не скрипит? На ней лежит новый матрас, который купили вы, постельное бельё, которое тоже, между прочим, купили вы. Каково ходить по слегка потрёпанным ступенькам лестницы? Честно, я уверен, что вы даже не замечаете этих вещей в обычной жизни, потому что успели приставить к ним кучу наших, которыми пользуетесь сейчас. В таком случае, зачем трогать многолетние устоявшиеся вещи и нарушать этот порядок, внося в него что-то новое? Думаю, вы хотите покрасить мебель не из-за сильной нужды преобразить дом и сделать его лучше, а просто хотите это сделать из-за внезапно проявившегося желания что-нибудь поменять. Вот просто поменять. Без причины. Родители перестали кушать и опустили взгляд в тарелки. Сейчас не было переглядок, тяжёлых вздохов и ссор. С одной стороны, они понимали, что сын, возможно, прав и это лишь их прихоти, ради которых не стоит тратить свои силы и нервы, но с другой… С другой стороны старшие напряглись. Они знали, как сильно сын любит творчество, а, в особенности — рисование, и именно это и пугало. Он отказывается от своего любимого дела, начиная заботиться о старом доме. ― Я поеду завтра с вами в деревню, но только за продуктами. Давайте без краски? Думаю, она тут не особо нужна. В ответ снова молчание. Феликс не стал ждать их согласия, кивка или простого «угу», он и так исчерпал запас своей фантазии, чтобы придумать такую историю, а если родители спросят что-то ещё, то его голова просто не успеет выдумать моментальный правдоподобный ответ. Именно поэтому, молча доев завтрак, юноша отнёс посуду в раковину и ушёл к себе. Конечно, он понимал, что молчат они не просто так. Пусть не переглядываются, пусть тяжело не вздыхают, пусть даже ничего не делают ― их молчание было слишком громким и говорило само за себя. Говорило о скрытии чего-то, что, по всей видимости, старшие рассказывать не планировали. Сейчас уж точно. И Феликса злило это молчание. Злили секреты и в принципе эта напряжённая обстановка. Он ощущал себя третьим лишним, ненужной деталью или каким-то слабым звеном. Словно жил с ними в качестве сожителя, а не члена семьи. Именно поэтому, подойдя к лестнице, парень не спросил разрешения и даже не предупредил о том, что сейчас начнёт ступать на каждую сестру и прижимать её своим весом, не спросил разрешения войти у своей комнаты, а просто молча открыл дверь и влетел туда, пугая своим появлением всех жильцов. Не сделал всего того, о чём его предупреждали, ведь был переполнен злостью и разочарованием. Было уже плевать на бредовые мысли и страхи, плевать на чудовище и его страшную морду, голос и мерзкие конечности. Плевать на этих жильцов, которые даже, чёрт возьми, не живые! Это его комната и он может делать всё, что вздумается. Если немного углубиться в жизнь Феликса, то можно узнать, что юноша очень любит рисовать. Пастельные тона, запах свежей краски, новые кисти, спокойная музыка, чистый, идеально натянутый на рамку или мольберт холст ― всё это успокаивало и нежно целовало взбаламученную душу. Сейчас был именно тот момент, когда нужно успокоиться, поэтому юноша прошёл к маме-тумбе, около которой стояла большая коробка, и достал оттуда холст и краски. Аккуратно развернув бумагу и поставив на её уголки тяжёлые кубики, чтобы не сворачивалась обратно, блондин присел на колени и пробежался глазами по своему незаконченному рисунку, который начал рисовать ещё в городе. Взяв простой карандаш красного цвета продрогшими тонкими пальцами, Феликс принялся рисовать линии, круги и создавать маленькие штрихи. Делал всё без раздумий, не представлял, что получится из этого овала или из того кривого треугольника, он просто выпускал пар, чёркая на холсте. Взять клячку и стереть ― нет проблем, поэтому и беспокоиться не нужно, что эти чёрканья не принесут плодов. Юноша просидел около своего детища достаточно долгое время, что-то дорисовывал, что-то убирал, где-то подкрашивал. Стараясь убрать плохие мысли и забыть о проблемах, он погружался в рисунок, слушая лишь тишину и звуки трения грифеля о бумагу. Несмотря на все чёрканья и бессмысленные фигуры, которые позже удалялись с будущего пейзажа, ему очень нравилось то, что он нарисовал. Ещё тогда, сидя в родном городе, на любимой лавке около озера, он увидел вечерний мост, постепенно покрывающийся огоньками фонарей, фар от машин и переплетением маленьких фонариков, ползущих по всему каркасу моста, и понял, что если этой невероятной картины не будет в его скромной коллекции, то сожаления будут преследовать его чуть ли не всю жизнь. Техника рисования у парня была странной, но такой превосходной. Он никогда не рисовал что-то, что придумала его голова, никогда не срисовывал что-то с книг, фильмов или мультфильмов, он просто совмещал эти варианты и создавал срисованную индивидуальную картину с ароматом созвездий под названием «Ли Феликс». Долгие часы парень сидел на той лавке и рассматривал мост. Каждая деталь, машина, фонарь, тень, освещение ― на всё падали оленьи глазки и запечатывали эту картину на подкорке мозга. Потом Феликс приходил домой, вспоминал увиденное, делал набросок, а уже после начинал украшать чью-то картину своими дополнениями, внося свой стиль и вкус. Произведение становилось единственным и неповторимым, хотя изначально принадлежало другому создателю. И сейчас, сидя около своего звёздного аромата, Феликсу оставалось сделать буквально пару штрихов кистью, чтобы закончить вечерний мост, придуманный молчаливым одиноким пареньком, но, к сожалению, эти штрихи было сложно дорисовывать без солнечного освещения. Лучи убежали и забрали с собой идеально падающий свет. Тихо вздохнув, юноша перенёс холст в угол и аккуратно установил его между стенами, чтобы не сворачивался и не падал, пачкая краской как себя, так и половицы. Время близилось к пяти часам, вроде, уже поздно, чтобы рисовать, но идеально, чтобы выйти на улицу и подышать свежим воздухом. После последних событий теперь даже двор казался странным и пугающим, но, несмотря на его избитость и тихие слёзы, казалось, что и с тем нужно знакомство и особое сближение. Не зря старая постройка плакала, не пуская мальчика к себе, а деревяшки забора тихо поскрипывали, прогоняя молодую семью из этого дома. Как только юноша вышел на улицу, его миниатюрное личико сразу обдало прохладным ветром. Тот путался в светлых волосах, забегал под тонкую толстовку, пересчитывал рёбра и позвонки, прыгал по ресницам и целовал тонкую шею. Ветерок был ребёнком. Ребёнком, которого вечно прогоняли, не пускали в дом и не давали поиграть с жильцами, отчего он с таким теплом и счастьем подлетел к юному мальчику, который принял его, не став кутаться в капюшон и тянуть толстовку вниз, чтобы прикрыться. Медленно осмотрев ветхий дворик, Феликс прошёл вперёд и присел на кусочек ещё свежей травы, устремляя взор на деревяшки забора, что грустно покачивались и улыбались мальчику. Их деревянные тела сцепили ржавыми гвоздями, а они всё равно улыбались и здоровались с юношей, от них отрывалась засохшая краска, опадая на побитую плитку, но, кто знает, возможно, засохшая краска никогда и не была краской, может быть, это была засохшая кровь, от которой уличные жильцы оттирались, чтобы не пугать ребёнка. В груди что-то неприятно ёкнуло, а на душе стало тяжело. Последний раз оглядев жильцов, Феликс достал проводные наушники и, воткнув вкладыши в уши и включив свой плейлист, который создал когда-то давно, медленно прикрыл глаза и задрал голову кверху, позволяя ветру поиграть с его волосами ещё разок. «Это так забавно… Забавно потерять свою жизнь по щелчку пальцев, приехать в странный дом, поругаться с головой и начать дружить с мебелью. Что ж… Моя жизнь ― забава, а я в ней ― человек, который не понимает шуток. И как меня сюда занесло? Жил, как ни в чём не бывало. Жил, как все подростки: учился, дружил, рисовал, отдыхал. Одним словом ― не знал горя и бед. Так что же случилось, Феликс? Каким образом ты смог собрать на себя столько бед всего за две недели? Сначала ссоры, дальше — переезд, потом странные ощущения от дома. От дома, который строили такие же люди, как и я, в котором жили такие же люди, как и я. А в конце уже моя глупая голова, решившая беспричинно поругаться со мной. Что-то живое отказывается дружить и жить в спокойствии и мире, а что-то давно угасшее предлагает свою дружбу, утягивая в пучину боли, слёз и страха. Так дружить нельзя, но видимо, здесь только так и умеют». Вероятно, скромный плейлист крутился уже по второму или третьему кругу, Феликс не знал, сколько времени отвёл на свои раздумья, но, наконец, приоткрыв глаза и увидев чистое звёздное небо, он понял, что засиделся. Да и ветерок уже успокоился. Наигрался, маленький. Парень помнил, что после двенадцати выключается свет, а это значит, что до этого крайне неприятного события есть ещё три часа. Юноша понял это, пока открывал входную дверь, параллельно смотря в телефон и высчитывая часы. Картина, музыка, свежий воздух ― ничего из этого не смогло успокоить юную душу. Мысли атаковывали со всех сторон, не позволяя расслабиться, отчего Ли снова забыл спросить разрешения у лестницы, двери и самой комнаты. Тихонько открыв дверь и включив свет, парень бросил наушники и телефон на маму-тумбочку, которая, в свою очередь, безмолвно зашипела от боли. Уже собираясь раздеться, юноша повернулся в сторону кровати и увидел, что покрывало валяется на полу, постельное бельё собрано в большой ком и лежит на голом матрасе, а подушка мирно спит на подоконнике. Ещё заметил, что из шкафа выброшены все вещи, и двери того плотно закрыты. Так и застыв на месте, держа руки на подоле толстовки, Феликс постепенно начал расширять глаза и проходить взглядом по каждой мебели и разбросанной вещи ещё раз. Всё перевёрнуто, раскидано, испачкано. «Какого дьявола… Я… Я не делал этого. Мама с папой тоже не могли. Ты снова начинаешь играть со мной? Ты снова его приведёшь? Прошу, хватит. Это моя иллюзия или всё взаправду? Всё как тогда? Как с ранами на плечах? Они, вроде, всё ещё болят, значит и тут есть шанс на реальность? Я придумал это чудовище! Почему оно… Почему всё это происходит? А если я сейчас сделаю вид, что всё хорошо и всё так и должно быть, чудовищу или моей голове станет скучно играть со мной в эти чёртовы игры? Есть шанс, что они отстанут? Если такой шанс есть, будем следовать этому скомканному плану. Главное ― не психуй, Феликс. Делай вид, что этот разгром запланирован и просто молча убери всё. Просто не выдавай себя и не поддавайся». Медленно разжав пальцы и отпустив ткань толстовки, Феликс подошёл к кровати и, снова забыв спросить разрешения, начал класть всё на свои места. Аккуратно расстелил постельное, забрал подушку с подоконника, укрыл всех одеялом и вернул покрывало на своё законное место. Шкаф тоже, к сожалению, был обделён вопросом о разрешении открыть его, но он не обижался на мальчика. Дедушка был более понимающим, отчего спокойно поддался открытию дверей, заранее спрятав стрекоз в своих углах, и принял вещи юноши обратно. И это было не удивительно. Не удивительно, что Феликс забыл спросить разрешения и низко покланяться. Его безжалостно атаковывала голова, устраивая в комнате кавардак и заставляя верить во всё происходящее. Конечно, он забыл о такой глупости. Это вообще было последним, о чём мог думать и помнить Феликс. Приведя комнату в порядок и тихо вздохнув, юноша подошёл к навесной полке, взял оттуда излюбленную книгу, прочтённую уже около десятка раз, и осторожно присел на кровать. Уже не было смысла думать над всем бредом, что творится вокруг, да и сил, честно говоря, не осталось. Хотелось отдохнуть и забыть обо всём, хотелось успокоиться и переключиться на что-то более приятное. Не следя за временем, юноша неотрывно читал уже выученные наизусть строки, но как только буквы резко пропали из поля зрения, то Феликс понял, что свет погас, а на часах пробила полночь. Прикрыв глаза, блондин медленно закрыл книгу, не оставляя в той закладку, и отложил ту на подоконник. Убрав подушку на пол, освобождая себе место в углу кровати, юноша тихо забрался под одеяло, отъехал пятой точкой назад, вжимаясь в стену, и стал ждать чудовище. А оно придёт. Обязательно придёт. Скромный кавардак тонко намекнул на то, что ночь спокойно не пройдёт. Мальчик просто тихо сидел и ждал. Но, самое интересное, Феликс, сидя во дворе, успел проанализировать причины появления чудовища и в своём «анализе» заметил то, что оно не приходит, пока Феликс смотрит. Смотрит на пол, на шкаф или на комнату в целом. Юноша обязательно должен быть отвёрнут или сидеть с закрытыми глазами. Вроде, на первый взгляд, проблема решаема ― просто сидеть с открытыми глазами, но… Но нет. Хорошо, просидишь ты первые сутки, вторые, начнёшь спать днём, но вдруг этими обходными путями ты лишь разозлишь его? Вдруг оно начнёт приходить днём, вдруг начнёт издеваться ещё больше? Такими махинациями Феликс сведёт себя со свету быстрее, чем запланировано судьбой. Именно поэтому юноша просто медленно опускает голову на колени и закрывает глаза. Лучше уж пережить сейчас это дерьмо, чем убегать от него и стараться обмануть. Не обманешь. Впоследствии ― оно накроет тебя вдвойне сильнее. ― Фели-икс-с. ― из раздумий парня вырывает уже приевшийся на подкорку мозга голос, доносящийся со всех сторон. Не было понятно, откуда он идёт и, соответственно, какую часть тела прикрывать, отчего Ли просто сильнее вжимает голову в колени, жмуря глаза. ― Либо отвечай, маленькое непос-слушное с-соз-здание, либо мне придётс-ся прибегнуть к крайним мерам. ― Д-да, з-здравствуйте. Я тут. ― Феликс начал бубнить себе в колени. На самом деле, парень очень боялся скримеров, а, зная чудовище, подобная картина обязательно настигнет его взор, если сейчас он поднимет голову и откроет глаза. Не будет же такого, где он открывает глаза, а чудовище медленно собирается из маленьких кусочков и остается спокойно сидеть на своём месте. Будет только так: Феликс открывает глаза ― оно сидит перед ним. Всё. ― Ты с-сегодня не порадовал меня и жильц-цов. Даже не то что не порадовал, а очень и очень с-сильно раз-зочаровал. ― сердце юноши в миг сжалось, а по спине побежали мурашки. ― Перед тем, как я начну, попрошу тебя поднять голову. Прошу пока что нормально. И Феликс знал это. Даже не встречаясь с чудовищем так часто, он успел понять, что если оно о чём-то просит, то нормально это делает всего один раз. Медленно подняв голову, юноша начал потихоньку разлеплять глаза. «Если сделаю это медленно, может, не так страшно будет». И в этом он ошибся. Снова. Неторопливое открытие очей не спасло от испуга, усилившегося сердцебиения и пелены слёз на шоколадных глазах, это не уберегло от резкого вжатия в угол, учащённого дыхания и машинального распахивания глаз на всю. Буквально в паре сантиметров от юноши сидело чудовище и разглядывало кукольное личико своими чёрными глазами. Искорёженная улыбка демонстрировала острые зубы, а запах металла вновь окутывал обоняние Феликса. Было страшно, в груди болело, голова кружилась, но на чудовище просто было невозможно не смотреть. Две чёрных луны держали оленьи глазки своими нитями, не разрешая отвернуться и взглянуть куда-то ещё. ― Ну привет. ― чудовище улыбнулось, казалось, на максимум своих возможностей, отчего даже на некоторых участках разорванной кожи выступили кровавые струйки, побежавшие по бледной очерченной челюсти, и резким движением пододвинулось к мальчику практически вплотную. Феликс рвано вздохнул и прижал голову к стене, сильнее расширяя глаза и начиная сжимать острые колени тонкими пальцами. Слёзы предательски выступили и начали медленно скатываться по хрустальным веснушкам, осаживаясь на каждой из них и создавая на миниатюрном личике сад из росы. ― О-оу, да не плачь ты. Ус-спеешь ещё. ― съязвило чудовище и, опустив два чёрных омута, осмотрело сад с росой. Резко оторвав взгляд, оно переползло на пол, становясь на четвереньки. Ноги… Что-то похожее на ноги было длиннее, чем у обычного человека, отчего колени находились на уровне головы, пока конусовидные ступни упирались в пол. Руки оно держало перед собой, упираясь ладонями и острыми когтями в половицы, голова была наклонена вбок, а взгляд направлен прямо на кровать, точнее, на скукоженный комочек, забившийся в углу. Периферийным зрением Феликс видел тёмный силуэт, сидящий справа, но из-за чистого страха он не поворачивал головы, отчего просто направил взгляд на шкаф. Глаза закрывать нельзя, говорить нужно, а смотреть на эту мерзость и спокойно произносить слова ― крайне нелегко. Шкаф стал спасением. И уже не в первый раз. Если когда-то давно шкаф спасал одного ребёнка, то почему бы сейчас не стать спасением для второго? ― Ч-что я сделал н-не так? ― Ли быстро заморгал, сбивая накопившиеся слёзы и создавая более чёткую картину перед глазами, и шумно сглотнул ком в горле, перекрывающий дыхательные пути. ― Оу, поначалу вс-сё было прекрас-сно. С-с с-самого утра ты был умниц-цей. Но был ты ею только до раз-зговора с-с родителями. Пос-сле этого ты не с-спрос-сил раз-зрешения у с-ступенек на лес-стниц-це, чтобы нас-ступить на них и начать подниматьс-ся. Не с-спросил раз-зрешения у комнаты, чтобы войти, чем с-смутил жильц-цов. ― Ли прикрыл глаза и поджал губы, понимая, насколько сильно облажался из-за своих же эмоций. ― Я видел вс-сё это и решил преподать тебе урок по-хорошему, раз-зброс-сав твои вещи. Но когда вечером ты с-снова вошёл, не пос-стучав, когда начал без-з с-спрос-са зас-стилать кровать и вешать с-свои вещи в шкаф, я понял, что по-хорошему ты не понимаешь. ― именно тут Феликс понял, что такую оплошность ему уж точно не простят. Обязательно что-то случится. Юноша начал сжимать зубы и трясущимися пальцами перетирать острые колени, что также дрожали от страха. Он, вроде, смотрел на шкаф, но, казалось, что смотрел словно сквозь него. А шкаф видел. Видел этот потерянный и испуганный взгляд, видел прозрачную пелену в оленьих глазках и капельки пота на лбу. Ему вновь пришлось видеть испуганное дитя, поэтому, как когда-то давно, приказал жильцам отвернуться. Феликс действительно начал бояться, что не сможет пережить эту ночь. Голова сожрёт его полностью. ― Хм, раз-з ничего не говоришь, то я продолжу. ― чудовище медленно повернуло голову назад и посмотрело на стоящий в углу холст. ― Это твоё? Можешь не отвечать. Будет моим. ― Феликс всё же решился повернуть голову в сторону чудовища и увидел, как-то уже медленно подкрадывается к его детищу, переползая с середины комнаты в угол, прямо к маме-тумбочке. ― П-простите, пожалуйста. Простите меня, умоляю. Я… Я был зол на родителей и не понимал, что делаю. Я правда не хотел причинить всем такие неудобства. Я… Я просто не подумал, просто… Я просто устал… ― слёзы обжигали хрустальные созвездия, скатываясь к подбородку, в глазах читалось сожаление и страх, а руки медленно вытягивались вперёд, продолжая дрожать. Он хотел остановить чудовище. Не мог прикоснуться, не мог подойти, но он всё же пытался сделать хоть что-то. ― А вот нет, Фели-икс-с, тут так не работает. Это наш дом и наши правила, которые я вежливо попрос-сил с-соблюдать. Какие-то глупые эмоц-ции не оправдывают тебя, ос-собенно те эмоции, которые не с-связ-заны с домом. ― Н-но… Но я ведь защищал всех… Я защищал мебель от того, чтобы её не покрасили. ― Да, ты прав, попытки с-спас-сения были… Но ты не з-закончил с-своё дело, ведь начал портить вс-сё с-самос-стоятельно, чем лишь ус-сугубил с-ситуац-цию. Жильц-цов, вероятно, шанс-с с-спасти ес-сть, но с-своё поведение ты всё же должен был контролировать. Поэтому, ― оно доползло до стены и взяло в когтистые руки разрисованный холст. ― я преподам тебе урок по-плохому. В темноте, к сожалению, ничего не было видно, но Феликсу удалось отчётливо услышать то, как грубые острые когти медленно ползли по бумаге, вероятнее всего, сдирая с неё краску. Юноша щурился, пытаясь всмотреться в тёмное пространство, но ничего не выходило. Не выходило, пока не выглянула уже ненавистная луна, пришедшая почитать живую сказку. Как только помещение озарилось бледным светом, Феликсу, наконец, удалось всё увидеть. Да только теперь было непонятно, стоили ли попытки той картины, которая предстала перед ним: чудовище тянуло улыбку всё шире, в глазах отблёскивал белый свет, из щек текла кровь, ноги-конусы упирались в деревянные половицы, а тощие длинные пальцы держали холст за верхнюю часть. ― Не надо… Не забирайте его, пожалуйста. ― несмотря на то, что вид чудовища напугал Феликса до ужаса, где сердце яростно заколотилось, желудок скрутило до боли, а все органы словно резко упали вниз, юноша всё равно переживал за своего ребёнка, с которым, вероятнее всего, сейчас придётся попрощаться. Глядя через пелену слёз на свой недорисованный мост, мальчик шептал, моля о сохранении бумажной жизни. ― Да я и не с-собираюс-сь. Оно мне не нужно. Но, как я вижу, нужно тебе. Чудовище взглянуло в последний раз на так и не родившийся мост и, перемесив когтистые пальцы на края бумаги, без всяких промедлений потянуло части в разные стороны: одна рука пошла вверх, утягивая за собой правую часть холста, а вторая — вниз. Оно убило так и не родившееся дитя, обрамлённое местами недокрашенными огоньками и звёздами. ― Нет! Нет, пожалуйста! Зачем… Что вы наделали? ― уже плевав на страх и опасность, Ли подорвался с кровати и побежал к рисунку, точнее — к его остатками, что уже валялись на полу. ― Да как ты с-смеешь! ― чудовище схватило Феликса за горло и поднялось, потянув за собой светловолосого. ― Ты ― мелкий без-зобраз-зный мальчишка. Ты с-совс-сем не понимаешь, как тут нужно жить, и не умеешь с-слушать с-советы о выживании в доме. ― стоя уже в полный рост и чуть ли не упираясь головой в потолок, оно рассматривало скорчившееся лицо мальчика, пока тот брыкался, пытаясь выпутаться из грубой хватки. Юноша еле касался пальцами ног пола, рвано хватал воздух и держался тёплыми маленькими ладонями за ледяные конечности чудовища. Теперь перед шкафом была не просто печальная картина, теперь это были переходившие все границы игры, где хозяин явно начинал перегибать палку. Вот первая секунда, где Феликс находится в буквально подвешенном состоянии, а вот вторая ― и он уже летит в стену, что находилась справа от них с чудовищем. Всех жильцов оглушает громкий стук головы о деревянную поверхность, и они видят, как мальчик на несколько секунд теряется в пространстве, вероятно, из-за головокружения и сильной боли. Сейчас сравнения с игрушкой были как нельзя кстати, ведь его швырнули так легко и быстро, словно он и не весил ничего вовсе. ― Ты ― маленькое, непос-слушное и без-зобраз-зное с-соз-здание. ― оно снова опустилось на четвереньки и медленно подползло к лежащему около стены парню. ― Как ты вообще с-смеешь кричать на меня, перебивать и бежать с-сломя голову в мою с-сторону? Я такое не одобряю. За такое я очень крас-сиво и без-зжалос-стно наказываю. Ты глупец-ц, который с-сам портит с-себе жиз-знь. В конечном итоге, когда ты будешь из-знывать от боли, когда твоё тело начнёт отказ-зывать, а голова перес-станет с-соображать, прос-сто помни, что во вс-сём был виноват именно ты с-сам. Больше не было слов или действий. Пока Феликс лежал с закрытыми глазами, справляясь с головокружением и держась за окровавленный затылок, оно уползло к себе. Снова. Оно снова сбежало, оставляя после себя миллион вопросов, страха и боли. И хотел бы Феликс начать обдумывать всё, что только что случилось… Да вот обдумывать тут нечего. Он просто потерялся. Просто не понимал, что происходит вокруг и как ему поступать дальше. Да даже не поступать, ведь прежде, чем что-то сделать, нужно разобраться, а вот как раз с этим у Феликса и была проблема. Сидя на полу и чувствуя дикую боль в затылке, видя свой разорванный рисунок, ощущая легкий холодок и влажность на пальцах, что лежали на затылке, он начал понимать, что, возможно, голова тут и не причём вовсе. А если и причём… Феликс настолько сильно сходит с ума? Вот прямо так? Без колебаний, промедлений, смягчающих факторов и маленьких передышек? Сейчас он не видел грани между реальностью и фантазиями. Сейчас он даже боли не чувствовал, честно говоря. Мысли были настолько громкими, что они просто перебивали какую-то маленькую царапину, вытесняя её плачь и крики. И да, по сравнению с тем, что творилось в голове Феликса, наружная рана казалась просто царапиной. Медленно поднявшись и сев на пол, подводя колени к груди, юноша убрал руку от головы и перехватил ею ноги, прижимая те ближе к себе. Он просто молчал, осматривал безжизненным взглядом жильцов и… Чёрт, он правда не понимал, что ему делать. Это было настолько ужасное и страшное чувство, когда ты не можешь управлять своей жизнью, когда даже мысли свои под контроль взять не можешь, когда тобой играют, словно тряпичной куклой, закидывая из одного кошмара в другой. Это было даже страшнее, чем чёртово чудовище. Оно хотя бы показывалось, хотя бы говорило и что-то объясняло, а вот голова… Она молча делала все эти вещи, не говоря причин, не помогая, не делая ничего, чтобы стало легче и чтобы быть в ладу с хозяином. А ещё страшно то, что Феликс всё помнил и осознавал. Ладно, если бы этот бред творился ночами, а утром он обо всём забывал. Ладно, если бы его тело, его творчество и его разум были чисты. Чтобы их никто не трогал и не причинял боли. Пусть бы это творилось в бреду, в кошмарах, в каком-то неосознанном состоянии, но… Но зачем позволять Феликсу помнить обо всём? Зачем давать своему носителю такие муки и терзания. Либо голова настолько безжалостна и глупа, раз позволит хозяину просто сойти с ума, отчего долго он не проживёт и злой разум, соответственно, тоже. Либо же голова просто пытается спасти своего хозяина. Может, она давно поняла то, что всё тут настоящее и нет никаких иллюзий. Жильцы живые, а чудовище и подавно. Нет никаких выдумок, сказок, истязаний. Может быть, разум просто спасает Феликса, преподнося ему всё и сразу и ничего не утаивая? Чтобы он был готов ко всему с самого начала и потом не пугался? Голова не злая. Голова просто хочет помочь. Помощь плохая, неправильная, кривая, с царапинами, ранами и синяками, но… Разум хотя бы пытается. Правда, порою попытка, всё-таки пытка, но не всегда всё идёт идеально, не так ли? «Какого чёрта сейчас случилось?». И всё же, Феликс смог хотя бы немного прийти в себя и начать думать. «Что… Что это было? Боже… Почему мне начинает казаться, что всё происходящее ― уже не какие-то выдумки и галлюцинации… Что случилось? Почему… Почему это происходит? Это настоящий призрак? Это действительно так? То есть… Всё, что было и что происходит сейчас — это наяву? Нет выдумок? Нет иллюзий? Я читал много о том, что наша голова может с нами сотворить, но… Но раны на плечах, перевёрнутые вещи, мой… Мой рисунок… А теперь и голова. Пальцы влажные, затылок болит. Кровь определённо есть и она, сама что не на есть, настоящая. А… А жильцы? Мебель, ступеньки, двери, двор — оно всё… Живое? Такого же просто не может быть! Призраков не существует! Это страшилки для детей… Страшилки ведь? Выдумки? Я же не могу ошибаться?». По звёздному полю медленно скатились хрустальные слезинки, опаляя обледеневшую кожу своим жаром и объятиями. Феликсу нужны объятия, нужны слова о том, что всё пройдёт и станет хорошо, ему нужна поддержка и единственные, кто мог сейчас дать это — хрустальные малыши, топящие в себе сказочные звёзды на миниатюрном лице. Переведя усталый взгляд на кусочки моста, юноша тяжело вздохнул, поджимая губы. «Прости, солнце…. Прости, маленькое… Ты должно было родиться. Должно было стать прекрасным огоньком или звездой… Прости меня, пожалуйста». Кроме тех трёх слезинок, что решили поддержать мальчика — больше не было ничего. Ни истерик, ни криков, ни рыданий, даже страха не было. Он просто устал. Его выжали, забрали все силы и эмоции и выкинули, словно старую игрушку в чащу леса. В чащу, где была только пустота, голые деревья, прогнившие корни и чёрная-чёрная земля. ― Извините… Могу я лечь на кровать? Раз всё взаправду, то давайте и делать всё по правилам. Юноша осмотрел каждого жильца и мягко поклонился им, прикрывая глаза. А жильцы видели. Они видели всё, что происходило в присутствии хозяина и после того, как он ушёл. Видели, извинялись и ругали непослушного мальчишку, который обижает всех, кого не попадя. Точнее, не всех, а просто невинного мальчика, что попался под руку. Все давно забыли об оплошностях блондина и даже не думали злиться на него. Было лишь сочувствие и вина. Дверца шкафа слегка приоткрылась, издавая звонкий скрип, отчего Феликс дёрнулся и, прижимая колени к себе сильнее, медленно повернул голову направо, смотря на тёмное дерево, что уже даже не разрешало, а буквально просило мальчика встать с холодного пола и перебраться в тёплую постель. — Спасибо. — лишь тихо прошептал юноша, начиная медленно ползти к кровати на трясущихся руках и ногах. Сказать, что его состояние было пошатано — ничего не сказать. Он был настолько измучен и потерян, что даже на ноги подняться не мог. Не мог спорить, кричать, крушить всё или бежать к родителям. Ему было, вроде, страшно, но из-за сильной усталости Феликсу становилось словно всё равно на всё происходящее. Призраки существуют? Хорошо, он поверит и будет слушать его. Мебель живая? Тоже хорошо, он просто начнёт говорить с ней и прислушиваться к безмолвным просьбам и указкам. А ещё родители… Родители молчат? Хорошо. Тоже хорошо. Феликс поймёт, примет и будет ждать. Феликс всё сделает, всё скажет, всех послушает, всем поверит. Феликс же всего лишь робот или мягкая игрушка, которой можно делать всё, что захочется. У которой нет чувств, эмоций, страхов и переживаний. Он просто существует, а не живёт, отчего им можно крутить и вертеть так, как всем вздумается. Только просто в один момент Феликс снова скажет — «всё хорошо», а на следующий день его не станет. И этому не нужно удивляться. На это нужно лишь кивнуть и опустить взгляд. Ведь никакого другого исхода не стоит ждать от подобных действий или слов. Вы сами вели юное созвездие к этому. Довели настолько, что он просто станет одной из звёзд среди таких же потерянных и уставших блестящих огоньков на тёмном полотне, разукрашенном иссиня-чёрной гуашью. С трудом забравшись на кровать, Феликс просто рухнул на неё и сразу же уснул, даже не успев накрыться одеялом.***
Юноша разлепил шоколадные очи раньше самого солнца. Одна звезда не успела проснуться, а вторая, маленькая и избитая, уже бодрствовала в пять утра, больше не желая засыпать. Несмотря на то, во сколько он лёг, сколько проспал, насколько сильно был уставшим — спать уже не хотелось. Не хотелось вообще ничего. Парень лежал и молча смотрел в потолок. Не было мыслей, фантазий, эмоций и сил, чтобы подняться с кровати. Он прекрасно помнил сегодняшнюю ночь и понимал, что теперь ему придётся разговаривать со всеми жильцами, придётся активничать больше желаемого и переступать через себя. Почему переступать? Потому что желания на всё это уже не было. Да и касается это не только жильцов. Он ни с кем не хотел говорить и видеться. Ни с родителями, ни с друзьями, ни с чудовищем или жильцами. Он просто хотел побыть один. Просто закрыть глаза и пролежать в тишине и спокойствии до того момента, пока всё это не закончится. Феликс снова прикрыл глаза и пролежал в тишине до самого рассвета. Он не шевелился, не засыпал, не накрывался одеялом, хотя тело уже отдавало синеватым оттенком из-за холода, просачивающегося через оконные щели и целующего нос-кнопку, сад созвездий, хрупкие плечи, бёдра и колени. Но холодно не было. Как и желания существовать. Жёлтая звезда наконец распахнула свои очи около половины седьмого утра и начала озарять все дома, чтобы те просыпались и начинали будить своих хозяев. Противный свет попал в прикрытые глаза, отчего юноша свёл брови к переносице, устало приоткрыл те и, тяжело вздохнув, поднялся на локти, прилагая максимум своих усилий. ― Всем здравствуйте. ― чёрт… Это прозвучало так грубо и безжизненно… Но никто из жильцов не обиделся, ведь каждый понимал причину такого негатива, идущего в их сторону. Феликс медленно начал осматривать своих «соседей» и дойдя до половиц, слегка приподнял брови, увидев, что все его баночки с красками перевёрнуты и разлиты, а на самом полу что-то нарисовано. Аккуратно поднявшись и присев на край кровати, юноша потёр пальцами глаза и вновь устремил взгляд на необычное творение. Творением, как оказалось, был не рисунок, а надпись. На неё был потрачен каждый цвет из перевёрнутых баночек, которые создали из своих переплетений идеальную, чётко прописанную и закрашенную надпись: «DIE». «Умри? Знаешь не только корейский, но ещё и английский язык? Умно-умно. Молодец, хвалю. Умри… Честно, я уже и сам не против. Если есть такой вариант, где я умираю и всё это дерьмо прекращается, то я только за». Да, надпись ввела парня в небольшой ступор и даже поселила в его сердце маленький испуг, но юноша не показал большого удивления. Он просто понял, что эмоции — излишни, а вот коврик купить нужно. Пусть он это видит, пусть жильцы любуются, пусть чудовище разрисует и распишет хоть всю комнату, но главное, чтобы родителям это не попалось на глаза. ― Я могу взять вещи? ― Феликс, с трудом поднявшись, медленно подошёл к шкафу и встал напротив дверей, начиная изучать их трещины и сколы. Почувствовав, как щиколотки уколол лёгкий холодок, прибежавший из щели окна, блондин спокойно открыл дверцу, взял светлые джинсы и чёрное худи и слегка поклонился. ― Спасибо. Аккуратно прикрыв дверцы, он развернулся и двинулся к выходу. Подойдя к двери ванной комнаты, блондин снова поздоровался, спросил, постучал, подождал, вошёл, снова поздоровался, предупредил о том, что сейчас будет чистить зубы, а потом купаться и молча вышел. Во время того, пока Феликс принимал душ, горячая вода неожиданно сменилась ледяным потоком, отчего мальчик вскрикнул и отскочил от душевого шланга. Так и не смыв с себя остатки пены от геля для душа, он вышел из кабинки, задвинул шторку и сразу закутался в полотенце. Всё это действительно уматывало. Все эти разрешения, приветствия, разговоры и извинения. Даже перед тем, как спуститься на первый этаж, он поздоровался со ступеньками, спросил разрешения и подождал, пока те скажут, можно ли ступать на них или нет. ― Сынок, доброе утро! Я приятно удивлена! Ты даже не проспал сегодня. Спустился минуту в минуту. Молодец. ― миссис Ли подошла к сыну, мягко улыбнулась и, приобняв парня, потрепала того по голове. ― Доброе утро. ― ничего более Феликс сказать не смог. А может — просто не хотел. ― Привет! Какой-то ты потрёпанный… Не выспался или… Всё хорошо? «Оу, нет, пап, ты что? Я спал, словно младенец и видел прекрасные сны, греясь под одеялом. Ах да, забыл сказать, ко мне теперь каждую ночь приходит неизвестное чудовище, болтает со мной и указывает, что мне делать в этом доме, а чего делать не нужно, отчего теперь я говорю с мебелью, словно сумасшедший, спрашивая у неё разрешения на каждый свой шаг и вздох. Вчера вот, например, оно избило меня, а утром разлило все краски и разрисовало ими пол. Что же ещё… А, точно, теперь я не могу нормально спать, нервный тик уже стал моим другом и товарищем, моральные силы покидают меня с каждым днём всё сильнее, а ещё вы мне чего-то не договариваете, считая, что вы самые искусные лжецы на этом свете и никто не понимает ваших глупых переглядок и вздохов! У меня всё просто прекрасно, пап! А как ваша ночка прошла?». Феликсу нужно было выговориться. Нужно было выпустить эту злость, раздражённость и усталость. Ему просто нужно было на кого-то вылить всё дерьмо, что происходило в его голове и жизни в принципе, но, к сожалению, этого сделать он не мог, отчего приходилось выговариваться лишь у себя в голове, тем самым снова запирая все эмоции под замок. Его до невозможного бесило всё это. Бесило, что нужно как дурак ходить и общаться с мебелью, слушать чудовище, делать вид, что веришь бредовым рассказам родителей о важных причинах переезда, не слыша ни слова правды. Всё это невероятно раздражало. ― Э-эй. Ты слышишь? ― мужчина подошёл к сыну ближе и помахал перед его лицом широкой ладонью. ― Да-да, задумался, прости. Насчёт сна… Да как-то не хотелось. Обычная бессонница, сам знаешь, у меня периодически случается подобное. Просто потом, как вернёмся, поднимусь к себе да посплю спокойно. Отец лишь кивнул, молча развернулся и пошёл на улицу, где в машине их уже ждала миссис Ли. ― Извините, я возьму. ― Феликс наклонился к тумбе и аккуратно взял свои ботинки, которые давили своим весом на деревянного жильца. ― Спасибо. Всем до свидания. Отдохните, пока нас не будет. Как только мы вернёмся, я постараюсь прибежать первым, чтобы постучать и, тем самым, предупредить всех. Надеюсь, вы разрешите нам вернуться обратно. ― юноша слабо помахал рукой всем жильцам и вышел за дверь, запирая ту на ключ.