Fly — Ludovico Einaudi
«Он действительно человек», ― звучит звоном в голове Феликса, пока он рассматривает чужие, но такие красивые черты лица: острые скулы прорезаются сквозь тонкую кожу, а очерченный подбородок и челюсть выглядят, словно нарисованными — слишком гладкие и идеальные по форме, словно и нечеловеческие вовсе. Нос был шире, чем у Феликса ― у блондина он выглядел как кнопка, а у него… Его нос был прямым и гладким — без единого шрама или родинки. Пухлые губы отлично дополняли всю картину: нижняя губа была пухлее верхней, отчего казалось, что острая челюсть создавалась только после того, как художник прорисовал губы. Но они не казались слишком большими или не пропорциональными, они идеально подходили ко всему строению лица и, казалось, что таких губ больше не сыщешь нигде и ни у кого — они были созданы исключительно для этого лица. А тёмные брови с небольшими проблесками по цвету очень хорошо подходили к таким же тёмным, практически чёрным волосам.
«Не красился никогда, наверное».
Недлинные ресницы часто подрагивали, пока глазные яблоки перекатывались под верхними веками из стороны в сторону, вероятно, наблюдая за каким-то незамысловатым сном, созданным благодаря детскому смеху Феликса, его фильмам и сказкам. И последнее, что заметил блондин — родинка под левым глазом, которая стала идеальным завершающим штрихом на картине.
Картине, созданной сотней художников. Картине, которую собирали по частицам, ломая головы и создавая пропорции для идеального завершения: подбирая сотни губ, глаз, носов и родинок; для создания идеальной челюсти и скул они перебирали тысячи карандашей, затачивая каждый канцелярским ножом, пока сидели на пошатанной маленькой табуретке в углу чердака под тускло-горящей лампой, слушая композиции «Ludovico Einaudi». Натирая на пальцах мозоли, прокусывая губы до крови и разрешая каплям пота заливать собственный лоб, они точили и резали карандаши до такой остроты, о какую можно было уколоть палец, лишь прикоснувшись. Много раз стержень не выдерживал и ломался, или отточенный грифель часто шёл не по своей линии, создавая черты какого-то другого ребёнка. Но им не нужен другой, им нужно только их чудовищно-ангельское творение, чтобы, испуская последний вздох и уходя в иной мир, понимать, что они выполнили свою мечту, подарив творению жизнь. И лишь спустя сотни попыток, когда стержень карандаша был готов к созданию именно этого ребёнка — художники рисовали лицо чудовища, не жалея своих сил и нервов, не считая дней и ночей, рискуя своим здоровьем и годами жизни. Они стачивали себя, словно тот самый тёмный грифель карандаша, чтобы по итогу сотворить что-то идеальное и даже нечеловеческое.
Феликс, широко открыв глаза и слегка приоткрыв губы, молча разглядывает труды художников и композиторов, чувствуя, как в душе начинает щемить и покалывать. Наконец-то он смог встретиться со своим мучителем лицом к лицу. Наконец-то он взглянул пусть и в прикрытые, но такие страшные глаза, которые не давали ему жить, дышать и верить во что-то хорошее. Феликс видит его, Феликс должен злиться, или радоваться, или… Он должен чувствовать хотя бы что-то, но… Нет. В щемящем детском сердце нет ничего, кроме откуда-то взявшегося сожаления и интереса ― почему такой парень пугал его, превращаясь в это нечто?
Некто или никто, нечто или ничто ― именно ими являлись Феликс и чудовище.
Ли завораживало то, что лежало напротив. Его завораживали стороны, какие чудовище имело и какие показывало. Он смотрел долго, изучая каждую деталь и запечатляя её в своей памяти, и, честно признаться, Феликс и сам не понял, как его рука медленно поднялась, а пальцы, слегка содрогаясь, потянулись к гладкой коже и нежно коснулись той самой родинки.
И юноша сам не понимает как, но холодные пальцы прикасаются к лицу чудовища и он чувствует, как чужая кожа буквально пылает огнём, отдавая сильным жаром. Подушечки начали оттаивать, словно кусок льда, который положили у камина в холодный зимний вечер, а рука трястись ещё сильнее. Так нельзя, такого не может быть, ему не нужно жалеть чудовище и восхищаться им, но… Плевал Феликс на все «нельзя» и «не нужно». Зрение уже потеряло фокусировку, глаза шоколадного цвета полностью утонули в чужом лице и его жаре, а сверху появилась прозрачная мокрая пелена. Он не хотел плакать, ему не нужно этого делать, да и незачем, если признаться, но… Ему хотелось кричать, плакать навзрыд, ругаться на чудовище, на жильцов и даже на фиолетовую подругу, потому что так нельзя. Нельзя сначала пугать ребёнка, издеваться над ним, играться и мучать, а потом вот так просто спокойно лежать рядом, смотря красочные сны. И Феликсу нужно злиться, нужно ненавидеть и кричать, ему нужно сделать хоть что-то, но никак не восхищаться и сожалеть этому завораживающему творению. Феликс сам понимает, что делать ему нужно или не нужно, но он просто не может бороться с таким сильным желанием организма сделать всё ровно наоборот.
Но вот проходит всего секунда. Такая маленькая, скороспешная и не несущая за собой ничего плохого. Но всё равно после себя она создаёт внутри двух детей настоящую бурю, состоящую из страха, паники и даже слёз. Она кружит голову, заставляет дышать чаще, а уже уставшие сердца биться сильнее. Потому что оно открыло глаза. Нет, даже не открыло, а распахнуло.
Чудовище всё сильнее округляет глаза, и Феликс, наконец, видит тот страх, который оно так отчаянно прятало всё это время. Во взгляде нет страшного чудовища, нет его игр, злости и настигающего ужаса. В тёмно-карих глазках Феликс видит только маленького испуганного мальчика, который стоит на месте, не в силах пошевелиться, и смотрит на блондина в ответ. Чудовище никогда не было в комнате при свете дня, оно никогда не показывалось Феликсу и не разрешало смотреть, но… Что произошло сейчас? Что случилось? Почему сейчас оно здесь и почему Феликс смотрит на него? Парень резко падает на пол, начинает ползти назад, ― подальше от кровати, и в страхе осматривает комнату, ища своё спасение хотя бы в чём-то.
«Пожалуйста, помогите! Прошу, не оставляйте меня! Не нужно, пожалуйста… Шкаф! Прошу, спрячь меня ещё раз! Помоги мне снова! Прошу, спасите меня…».
Кричало его сознание, кричали душа и сердце, пока оно сидело на полу, быстро пятясь назад и мотая головой в разные стороны. Как только чудовище упирается спиной в дверь, то резко замирает, распахивая глаза ― ему больше некуда идти. Его никто не спасёт. Его снова обидят и не станут жалеть. Сейчас ничего не было таким пугающим, как наступающий Феликс, вставший с кровати. Его шаги отдавали эхом в голове, а чужие руки тянулись к чудовищу и словно сковывали цепями, перекрывая все отверстия в теле, не давая воздуху войти или выйти.
Оно начинает прижимать колени к груди, резко опускает на них голову, слегка ударяясь лбом, и накрывает себя руками, стараясь защититься от нападения хотя бы как-то. Оно трясется, тихо шепчет жильцам и уже ничего не видит перед собой из-за пелены слёз. Оно боится света, оно боится Феликса.
Но ведь и Феликсу, честно признаться, самому было до ужаса страшно. Только он сам не понимал, чего боялся сильнее: чудовища, которое снова могло стать тем монстром и обидеть его, или ребёнка, который уже боялся Феликса, стараясь укрыться и спрятаться.
― Эй-эй… ― начинает шептать блондин. ― Стой-стой-стой, тише…
Но Феликс не рискует подходить ближе и уж тем более садиться рядом, потому что видит, как оно потеряно и напугано. Юноша просто медленно становится на колени и поднимает руки, показывая их чудовищу и словно говоря: «Смотри, у меня ничего нет. Я не обижу».
― Эй-эй, тише… Посмотри на меня, пожалуйста. ― смотрит с нежностью и добротой, стараясь успокоить напуганное дитя. ― Я не обижу тебя и не сделаю больно, не бойся, пожалуйста. Посмотри, ― юноша медленно ведёт рукой в сторону и указывает на творческую коробочку. ― ты помнишь, как мы вместе плели браслеты после просмотра фильмов или прочтения сказок? Ты же помнишь сказки? Помнишь истории всех принцесс и принцев? Их же читал я. Читал тебе и жильцам. Я всё тот же Феликс. Я не буду обижать тебя…
Мальчик видит, что его слова не успокаивают, и оно лишь сильнее вжимается в дверь, прижимая руки к голове. Из-за этого Феликс и сам начал понемногу теряться, потому что понимал, что если сейчас он подползёт ближе, то напугает темноволосого ещё сильнее, а если останется сидеть на своём месте, то неизвестно, что произойдёт. Но в данный момент неизвестность была лучше известности, именно поэтому Феликс просто остался сидеть на месте, посреди комнаты на ковре, и смотреть на испуганного ребёнка, всё ещё держа руки на весу.
Неизвестно, сколько времени прошло, но оно до сих пор не успокаивалось, продолжая трястись и вжиматься в дверь. Феликс понял, что первый его метод не сработал и не сделал никому лучше, отчего слегка прикусил нижнюю губу и, тихонько выдохнув, всё же рискнул сделать хоть что-то.
― Послушай, пожалуйста… ― в собственном голосе он слышит краткую дрожь, но всё равно не останавливается. ― Не нужно бояться меня, я не причиню вреда. Я понимаю, что сейчас ты не будешь со мной говорить, но позволь доказать, что я совсем не такой, каким ты меня считаешь.
Пусть чудовище всё ещё не смотрит, но юноша всё равно старается мягко улыбаться, надеясь, что хотя бы так передаст ребёнку своё дружелюбие и покой.
― Я помню, что ты плёл браслеты для своих друзей, тогда давай подарим им их вместе? Давай порадуем их тем, что ты сделал своими руками? Мы покажем, как ты научился включать фильмы и сколько новых сказок узнал. Я помогу тебе со всем этим, я расскажу им о тебе.
Ли оставался на месте, продолжая держать руки на весу и мягко улыбаться, а оно всё так же сидело молча, не поднимая головы. Но всё же одно изменение Феликс заметил ― тело чудовища перестало трястись, отчего кратко и почти бесшумно выдохнул, понимая, что этот метод приносит хотя бы какие-то плоды.
― Давай сегодня я покажу тебе что-нибудь новое или научу чему-нибудь? Давай? ― он улыбается шире, смотря с надеждой и теплом на это маленькое творение.
Но в ответ снова молчание. Снова провал. Феликс перестаёт улыбаться и уже с небольшой грустью смотрит на юношу, не зная, что ещё сказать или сделать. Он бы мог сказать что-то приятное или доброе, сделать какой-то комплимент, но… Он же не знал добрых сторон чудовища. Феликс помнит лишь мучения и страх, которые оно давало, отчего просто не понимал, каким добрым словом его назвать, чтобы успокоить. Всё, что они делали вместе ― Ли уже назвал, поэтому идеи иссякли. Ему оставалось просто молча смотреть на сидящего испуганного ребёнка и не двигаться с места.
Проходит ещё около двадцати минут. Ноги и руки Феликса начинают затекать, спина уже болит и ноет, голова и шея тоже. Пока длилось это молчание и даже некое давление, мальчик пытался придумать, чем может занять чудовище, чтобы доказать свои слова о безопасности и обещании показать что-то новое. Блондин вспомнил, что ещё не показывал чудовищу свои наушники и телефон, краски и рисунки, или цветные наклейки, которыми можно обклеить всю комнату. Ещё он мог рассказать о жизни в городе, о друзьях или научить его готовить. Очень много вариантов Феликс обдумывал в своей голове, пока его сердце сильно билось от страха и растерянности.
Но, в конце концов, мальчик не выдерживает боли в мышцах и просто медленно опускает голову. Честно, он уже смирился с тем, что, возможно, ему придётся сидеть тут до самой ночи, отчего старался привыкнуть к боли, отдающей во всём теле. Старался привыкнуть к жжению в области колен, к больной спине и затёкшим рукам. Его голова просто взрывалась от мыслей, страха, боли и головокружения. Всё было больно и тяжело, но он всё равно старался не двигаться и привыкать.
— Давай…
Звучит такое тихое, сказанное практически полушёпотом. Но Феликс же слышит. Слышит и, округлив глаза, медленно поднимает голову. Шевелиться не рискует, но всем своим видом показывает, что он готов слушать дальше.
― Давай попробуем что-нибудь ещё. Покажи или расскажи. ― голос становится громче и чётче, но голова всё ещё не поднимается.
― Да-да, конечно, но… Могу я встать, пожалуйста? Мне очень больно. Я просто заправлю постель и пересяду туда. Вас ничего не прошу делать. Можете оставаться на своём месте. ― старается говорить аккуратно, подбирая слова, и не слишком громко.
— Можешь.
Феликс тихонько выдыхает и начинает медленно подниматься, чувствуя более сильное жжение в спине и коленях. Мальчик, стараясь сдерживать свои шипения и мычания из-за ноющей боли, быстро заправляет кровать и после садится на её середину, упираясь спиной в подоконник и протягивая ноги.
― Итак, смотрите… ― он бросает краткий взгляд на чудовище, но всё же старается взять себя в руки и не показывать своего страха и волнения. ― У меня есть пара вариантов: я могу научить вас рисовать или дать послушать музыку. Как мне кажется, рисую я неплохо… Ну, в любом случае ― с красками работать умею. А насчёт музыки… По моему мнению, слушать её лучше всего в наушниках. Так лучше всё прочувствуете и насладитесь.
― Н-а-у-ш-н-и-к-и?
Оно медленно поднимает голову, сдвигая брови к переносице, и, склонив её набок, смотрит на юношу так, словно он сказал какое-то иностранное слово и забыл перевести.
― Да, ― улыбается Феликс, а в глазах смотрящего отблескивает эта улыбка и зарывается глубоко в душу, оставляя отпечаток на сердце. ― наушники. На самом деле, штука очень классная. ― улыбается шире, начиная вдохновлённо осматривать комнату. ― С помощью них можно слушать музыку и никто вокруг, кроме тебя, не будет её слышать, а также только через наушники она будет звучать громче и лучше.
― Можно слушать любую музыку? А сколько? ― оно округляет глаза и уже без какого-либо страха смотрит на юношу. Заинтересованность лилась через края потерянного и мёртвого сознания.
― Конечно любую. Да и слушать можно бесконечно, это же бесплатно. ― усмехается мальчик. ― У меня, кстати, есть как проводные, так беспроводные наушники. Покупал на всякий случай.
― Покажи и те, и те. ― оно опускает руки и кладёт их по обеим сторонам от бёдер, упираясь ладонями в пол. Оно расслаблялось и успокаивалось.
― Мне… ― начинает тушеваться блондин. ― Мне показывать отсюда или…
Чудовище слегка сводит брови к переносице и опускает взгляд, словно начиная о чём-то раздумывать. Помолчав пару минут, оно тихонько вздыхает и начинает медленно вставать с пола.
Как только оно поднялось на ноги, то Феликс уже не смог отвернуться или спрятать свой взгляд. Он заворожённо смотрел на молодого симпатичного юношу со стройной и подтянутой фигурой, который сейчас стоял перед ним. Длинная шея открывала вид на кадык и подчёркивала черты лица, острые ключицы выглядывали из-под расстёгнутой белой рубашки, длинные стройные ноги отлично подчёркивали чёрные брюки, а неширокую талию утягивал ремень. Это был принц из одной из сказок Феликса. Это было Чудовище из «Красавицы и Чудовища» или принц из «Русалочки». Он был создан для сказок, был создан для полки Феликса и был создан для того, чтобы ему читали каждую ночь.
Он сам был сказкой.
Но пока оно шло к нему, Феликс не решался что-то сказать или сделать. Он просто молча моргал и разглядывал незнакомца без капли стеснения или страха о каких-то последствиях. Разглядывал каждый сантиметр, движение тела, одежду и даже следил за походкой. Руки непроизвольно сжимали смартфон, а пальцы немного потряхивало. Дыхание сбивалось, а сердце бешено стучало от волнения. Создавалось такое впечатление, что Феликс пришёл на первое свидание и переживал о том, как бы не ляпнуть чего-нибудь лишнего.
Чудовище, подойдя к кровати, присаживается на её край и, опёршись на руки, двигается к подоконнику, садясь рядом с Феликсом. Блондин медленно поворачивает голову направо и снова без капли стеснения смотрит на очерченный профиль, который ему не удавалось разглядеть так хорошо ранее. А оно просто сидит с опущенной головой и смотрит на свои руки, перебирающие края истерзанной рубашки.
― Знаю… ― говорит тихо, с толикой печали. ― Вероятно, ты думаешь: «Что с ним?» или… «Почему он такой?». Но я всё ещё не доверяю тебе, поэтому не могу и не хочу рассказывать этого. ― продолжает оно, смотря на потёртые временем запонки на рубашке.
― Я всё понимаю, не глупый. Настаивать не собираюсь, это всё-таки ваше личное. ― отвечает Ли, делая вид, что не питает никакого интереса к секретам чудовища.
― А ты забавный, Феликс… Забавный и глупый. ― слышится смешок, наполненный грустью и разочарованием.
― А что со мной не так? С чего такие выводы? ― всё ещё смотрит, вскидывая брови и даже не думая отводить взгляд.
― Сколько я обижал тебя… ― горько усмехается. ― Сколько причинил боли, истощая тебя морально и физически, а ты всё равно доверяешь, понимаешь и помогаешь. Нельзя так, Феликс, нельзя. ― оно тяжело вздыхает и прикрывает глаза, поджимая губы.
― Знаете, а я считаю немного иначе. ― звучит так тепло и даже с небольшой забавой. ― Если у человека есть силы и желание исправить свою ошибку или довериться, чтобы ему помогли её исправить, то почему бы не дать второй шанс? Но больше шансов не нужно ― тут либо два, либо ноль. Честно, никогда не делаю ставки на один шанс… ― Феликс задирает голову, переводя взгляд на потолок, и мягко улыбается. ― Первый шанс ― он ведь какой? Верно ― он всего лишь пробный. Вы прощупываете почву, изучаете, слушаете, делаете выводы и потом, на свой страх и риск, даёте этот шанс. Вы ищете подвох, подталкиваете на ошибки и смотрите, справится ли человек с тем, что вы даёте, с тем, какой вы и как с вами обращаться. Вы наблюдаете, как он справляется с тем, что вы подкидываете. Зачем подкидываете? Да делаете же это не просто так: вы пытаетесь понять, сможет ли человек справиться с вашим характером и подойдут ли ему ваши странности. В конце концов, если человек всё выдерживает, то вы начинаете давать любовь и получать её взамен, начинаете строить отношения в приятных тонах, запахах и звуках. Не важно, что это за отношения, в любом случае ― вы проверяете, а потом доверяете. Если он ошибается, то вы должны понимать, что он просто не успел запомнить всего, что поселилось в вас, и как с вами бороться, ему понравилось ваше тепло, но вот с холодом стали руки отмерзать, да голова покрываться снежинками. С холодом он не справился? Дайте второй шанс только при условии: если ты хочешь и готов стараться. Если вы видите старания и результат, если вы видите действия, а не бесчисленные обещания, то можно спокойно давать второй шанс. Но если человек снова ошибётся, то тогда с ним можно прощаться. Не нужно каких-то разговоров или поиска решений. Он сделал выбор, и явно не в вашу пользу, а в свою. Человек выбрал себя ― выбрал не бороться с холодом, а оставаться в своём тёплом мире и продолжать поиск того, кто разделит с ним этот мир. И это абсолютно нормально. Нормально искать людей, давать второй шанс и ошибаться. Нормально пытаться и прощаться. Как говорится: попытка не пытка. ― закончив своё умозаключение, юноша слегка усмехается и опускает голову, устремляя взгляд на собственные колени.
― Порою попытка, всё-таки пытка, Феликс…
― Да, это тоже верно. Но знаете… Лучше попробовать один раз и пожалеть, чем не попробовать никогда и потом жалеть всю свою жизнь. И да, к чему я завёл всю эту тему… Я хочу дать вам второй шанс и, надеюсь, вы примете мой. Моя первая попытка не увенчалась успехом, как вы могли заметить, ― Феликс оголяет белоснежные зубы и снова поднимает голову, устремляя взгляд на потолок. ― я много ошибался, но всё равно пытался совладать с вами, поэтому прошу дать мне шанс, чтобы исправить всё то, в чём я ошибся. Я готов стараться, а вы, в свою очередь, пожалуйста, не откажитесь от моего второго шанса. Да, вы обижали меня, иногда переходили границы, часто видели моё угрюмое выражение лица и непослушание, но всё дело в том, что вы не знали, как обращаться со мной…
― Я даже не спрашивал… ― перебивает оно на полуслове, практически шепча.
― Верно… ― усмехается мальчик. ― Именно поэтому я дам второй шанс, чтобы вы смогли узнать меня.
Закончив свой незапланированный, но, как оказалось, действенный монолог, Ли выдыхает и тянет уголки губ вверх. Он смог поговорить со своим страхом лицом к лицу, смог хотя бы раз выразить свою точку зрения и не получить за это нагоняй, так ещё и разговор привёл к чему-то положительному, ― чем не повод для радости? Все всех поняли и приняли. Это означало начало чего-то хорошего и означало счастливый конец. Прямо как в сказках.
Феликс с лёгкой улыбкой поворачивает голову направо и видит, как оно смотрит на мальчика в ответ. Юноша видит, как лёд в чужих карих глазах окончательно растаял, а на его месте появились ростки колокольчиков, держащих на каждом лепестке что-то тёплое, спокойное и нежное.
― Так… Тогда давайте я покажу вам наушники?
Феликс тянется к рюкзаку, лежащему на полу, и начинает доставать сначала тонкие белые провода, к которым крепились вкладыши, а потом маленькую синюю коробочку с закруглёнными краями и матовой поверхностью, в которой хранилась вселенная, позволяющая скрыться от всего мира, углубиться в себя, расслабиться и просто утонуть в мире грёз и воспоминаний. Иными словами ― Феликс достал две пары наушников.
― Стой. ― оно резко прерывает мальчика, серьёзно смотря на того. Пусть чудовищу было невероятно интересно то, что Феликс держал в руках, но… Не так должно было начаться их знакомство. Их второй шанс. Хозяин это понимал, пусть боялся и сомневался, но всё равно понимал, и именно поэтому, пересилив себя, он решил пойти юноше навстречу. ― Хватит обращаться ко мне «Вы» или «Извините». Да, имени моего ты не знаешь, но я хочу, чтобы узнал и теперь звал меня только по имени, как это делаю я. ― оно опускает взгляд и тихонько выдыхает. ― Меня зовут ― Хван Хенджин. Но зови меня просто Хенджин и обращайся на «ты».
«Хранитель леса…».
Хенджин был одним из хранителей леса, и когда Феликс это понял, то внутри светловолосого всё опустилось. Мальчик не показывал своего испуга и шока, но он чувствовал, как где-то дальше самого сердца начинает всё ломаться и рассыпаться. Это осознание принесло такую же боль, как и надписи на деревяшках ― вроде, больно быть не должно, а по итогу оно доводит до крика и истерики. Да, Феликс не показывал своих эмоций, но и как реагировать на это он не понимал, ведь, оказывается, чудовище когда-то могло быть маленьким мальчиком, играющим с друзьями и строящим домики в лесу. Это просто не укладывалось в голове и тормошило весь организм, не жалея того, но Феликс понимал, что в таком ступоре долго сидеть нельзя. Сломает же то, что они даже ещё не построили.
― Хорошо… Х-Хенджин… ― имя чудовища блондин произносит практически шёпотом, запинаясь. Обращаться к своему мучителю и самому страшному кошмару на «ты» и звать его по имени ― достаточно необычное явление и очень опасная и интересная попытка.
Феликс кладёт две пары наушников между собой и юношей и поворачивает на него голову.
― Ну что? Какие выбираешь?.. ― смотрит с небольшой радостью и спокойствием, стараясь унять бурю внутри себя.
― А какие посоветуешь? ― оно ответило так непринуждённо и спокойно, что у Феликса аж пальцы дрогнули, а сердце нервно дёрнулось, сильно ударяясь о рёбра. Это было так необычно и интересно, отчего юноша непроизвольно улыбнулся, а Хенджин, заметив это, тоже начал тянуть уголки губ вверх, но меньше, чем через секунду, снова опустил их, не позволяя своему сердцу радоваться подобным мелочам.
― По сути ― здесь всё одинаково. ― усмехается Феликс. ― Только вот эти, ― указывает пальцем на проводные. ― я использую, когда еду в поезде или в автобусе. Они, скажем так, передают другую атмосферу. Нет, даже не так, ― наушники совершенно обычные, но вот наша голова… Именно она творит невесть что, как только заполучает что-то приятное и, скажем так, безопасное, предлагая различные ассоциации, подходящие к музыке, и давая интересные ощущения или мысли. А вот эти, ― палец передвигается на синюю матовую коробочку с закруглёнными краями. ― я ношу только тогда, когда иду куда-то пешком или занимаюсь спортом. Провода не мешают телодвижениям, а ещё, честно признаться, в них я чувствую себя очень крутым парнем. ― на этих словах Феликс начинает улыбаться шире, тихонько усмехаясь. ― Ну, а что? Я серьёзно чувствую себя таким. ― мальчик начинает смеяться громче, а Хенджин, снимая одну ржавую цепь с сердца, позволяет ему мягко улыбнуться, выражая радость только в глазах. Её не получается передать настолько хорошо, насколько он её чувствует, но… Он пытается. Он правда пытается.
Ли замечает эту улыбку и, перестав смеяться, со счастьем и теплотой во взгляде наблюдает за улыбающимся юношей. Обычный Хенджин, такой красивый, высокий и стройный ― это, конечно, здорово, но вот улыбка Хенджина… Это самое прекрасное созвездие на небе, самый красивый и одинокий цветок на большом лугу, это самая лучшая сказка и самый лучший колокольчик. Феликс медленно поднимает голову и смотрит в чужие карие глаза, понимая, что теперь уже от них он не может отвести взгляда. И нет, его держат не страшные дьяволы, играющиеся с чёрными нитями. Теперь его держат хранители леса, которые бегают на большом зелёном лугу, пуская воздушного змея, заливисто смеясь, играя с цветами, зазывая животных, строя домик и укрывая его покрывалом с динозавриками.
― Давай сегодня начнём с чего-то более спокойного и атмосферного, а уже потом перейдём на крутость?.. ― спрашивает аккуратно, вроде, даже стараясь шутить, а Феликс продолжает улыбаться, кратко кивая.
― Хорошо-хорошо, а… А музыка? У тебя есть любимая?
― Честно говоря… ― улыбка снова спадает с лица, и оно опускает взгляд. ― Все свои годы я мог слушать музыку только по радио, играющему в школе или магазинах. У мамы были пластинки, но… ― на секунду прикрывает глаза и тяжело вздыхает. ― Но я не мог их слушать. Никто не мог. Это был любимый проигрыватель мамы, но даже она не смогла послушать свои любимые песни перед смертью. Именно мама лишилась того, что так любила. И именно маму лишило жизни то, что так любило её.
Феликс перестаёт улыбаться, смотря на юношу с небольшим испугом и сожалением. Он видит, с каким трудом Хенджин рассказывает об этом, поэтому не смеет перебивать, а после задавать каких-то вопросов.
― Ладно, забудем. ― он поднимает голову и снова смотрит на блондина. ― Как ты понял, песен никаких я не знаю и, соответственно, любимых у меня нет. А вот у тебя они есть? Любимые? Давай лучше твои послушаем.
― Ах, это… ― Феликс поджимает губы, начиная тушеваться. ― Да, без сомнений, любимые у меня есть, даже не одна или несколько, а целый плейлист, но, честно признаться… ― прикусывая губу изнутри, кратко вздыхает, словно набираясь смелости. ― Я никому его не показываю, потому что боюсь, что их оценят как-то не так. Да, я понимаю, у всех разный вкус, но это не отменяет того факта, что у людей должно присутствовать, как минимум, чувство такта. Без сомнений, свои песни я продолжу любить, но сам факт того, что они кому-то не понравятся ― делает мне больно.
― Думаю, насчёт меня тебе точно не стоит переживать. ― снова пытается улыбнуться. ― Я ― последний человек, который может кого-то осуждать. Так что давай.
«Человек…».
Хенджин опускает взгляд на вещицы и тянется к проводным наушникам.
― Погоди… ― сводит брови к переносице, как только берёт наушники в руки, начиная крутить те в разные стороны. ― А как эту штуку разобрать-то? Почему тут три конца? Два одинаковых, а третий вообще какой-то… Странный… ― вращая вещицу в руках с серьёзным выражением лица, Хенджин пытается понять, как и с чем тут работать. Феликс, видя эту картину, лишь сильнее улыбается, попутно доставая телефон и начиная искать тот самый плейлист.
― Давай помогу, точнее, спасу от тебя мою вещицу, ― смеётся юноша, забирая наушники. ― а то доломаешь последние проводные. Я и так их купил недавно. Так, давай я всё покажу. ― сначала смотрит на Хенджина, тепло улыбаясь, а потом опускает взгляд на наушники. ― Смотри, ― берет часть с разъёмом. ― это называется разъём, и вставляется он в телефон ― прямо сюда. ― осторожно просовывает проводок в отверстие круглой формы.
― Стой! Куда… Куда ты его… ― Хенджин резко дёргается и, округлив глаза, хватается за кисти парня и начинает трясти их, осматривая телефон, из которого торчит провод.
Феликс, по правде говоря, сначала немного пугается такой реакции, но ровно через секунду его лицо начинает украшать широкая улыбка, а комнату одаривает заливистый детский смех.
― Это же специальный разъём, чтобы вставить провод. Как ты собрался слушать, если наушники не соединены с телефоном? Они должны стать одним целым. ― смотрит с улыбкой и неким умилением.
― Какие-то нанотехнологии… ― сводя брови к переносице, недовольно бурчит в ответ Хенджин. ― Давай свою эту… Музыку.
― Сейчас-сейчас, только… Только ты строго не суди, ладно? Я её люблю.
Феликс опускает взгляд на смартфон и, пролистав плейлист, решает остановиться на «IDFC [acoustic] {slowed} ― blackbear».
IDFC [acoustic] {slowed} ― blackbear
Юноша мягко отбивает пальцем по экрану, включая мелодию, а после берёт правый наушник и осторожно вставляет его в левое ухо Хвана, а вторую часть в своё правое ухо. Звук быстро проходит из телефона по проводам и звоном отдаёт в головы юношей. Феликс, прикрыв глаза и мягко улыбнувшись, начинает наслаждаться, расслабляться и ностальгировать, а Хенджин… Эмоции Хенджина были просто непередаваемы: как только парень слышит необычное звучание в своей голове, то резко распахивает глаза, чувствуя, как по спине и лицу побежали мурашки. Губы медленно приоткрываются в немом крике, а карие очи начинает заполнять хрустальная пелена, ведь… Ведь песня просто прекрасна. Она превосходна, волшебна и сказочна! Хенджин медленно поворачивает голову на Феликса и с изумлённым взглядом смотрит на него, уже не в силах сдержать улыбки. Ведь и Феликс прекрасен, ведь он улыбается в ответ, ведь он даёт воздух, надежду и мечты. Юноши, посмотрев друг на друга, так же медленно поворачиваются обратно и, прикрыв глаза, продолжают наслаждаться мелодией, испытывая такие одинаковые, но совершенно разные эмоции. Феликс знал, когда песня должна подойти к концу, поэтому спокойно слушал, просто наслаждаясь, а вот Хенджин пытался уловить каждую ноту, момент, секунду. Он боялся, что песня закончится, и он больше не сможет её услышать, отчего старался запомнить каждое мгновение этого прекрасного момента. Это была первая песня, которую Хенджин запомнит на всю свою жизнь. Первая песня, подарившая бурю положительных эмоций.
И это первая песня и первый Феликс, которые разбудили эмоции в Хенджине.
Как только музыка заканчивается, Феликс расслабленно выдыхает и улыбается, стараясь удержать кусочки этого момента внутри себя, а уголки губ Хвана опускаются, и он резко поворачивается на блондина, смотря на того с небольшим испугом и разочарованием.
― Это всё?.. Она… Она закончилась?.. Постой, я же не успел запомнить… ― он смотрит так отчаянно, смотрит так, словно потерял что-то дорогое, что-то, что никогда не сможет получить снова и будет помнить об этом всю жизнь.
Феликс лишь улыбается, молча смотря на расстроенного парня, который уже повесил нос и, теребя края рубашки, двигал губами, пытаясь напеть песню.
― Эй, тише-тише… ― юноша машинально кладёт ладонь на запястье Хенджина, а темноволосого словно током пробивает от этого прикосновения. Впервые оно ощутилось так чётко и горячо. Впервые чьи-то прикосновения не принесли боль и мучения.
Феликс ― это словно всегда про «впервые». Всё, что он делал, загоняло Хенджина в тупик и заставляло поражаться тому, насколько этот мальчик прекрасен. ― Я могу включить её ещё раз или даже два или три, а могу включить вообще другую. Не расстраивайся ты так. ― взгляд и голос отдавали теплом, а поглаживания большим пальцем ― жаром.
После слов светловолосого Хенджин медленно поднимает голову и, распахивая глаза, смотрит на мальчика с удивлением, счастьем и надеждой.
— Есть ещё песни? Включай скорее!
Юноша одаривает Феликса улыбкой и двигается ближе, чтобы наушники не слетели из-за натяжения. Да вот только Хенджин-то пододвинулся, но также он прикоснулся к Ли своим плечом и бедром, и Феликс замер от этого прикосновения. К нему впервые садился так близко кто-то не из друзей или родственников, к нему впервые садилось так близко когда-то страшное и злое чудовище. Уголки губ медленно опускались вниз, сердце начинало биться быстрее, а зрачки расширялись, пока блондин просто пялился в одну точку, стараясь детально прочувствовать то, как чужое плечо притирается к его, и стараясь запомнить его размер, упругость и исходящее тепло. Не видел, но чувствовал, что их бёдра соединялись, и понимал, что упругость и стройность, показавшаяся ему изначально, не была просто догадкой. И Хенджин… Он же не был чудовищем, совсем нет. Это был спокойный и счастливый ребёнок, сидящий так близко и ярко улыбающийся, в ожидании следующей песни. В какой-то момент Хенджина стало даже жалко, ведь… Ведь какого это? Какого радоваться какой-то песне, запоминать её, бояться её окончания, а потом плакать от радости, когда узнаешь о том, что есть ещё. Какого это ― наслаждаться настолько, что в глазах начинают распускаться колокольчики и пропускать ростки незабудок и ромашек?
Каков ты, Хенджин?
Феликс просто включает телефон, нажимает самую первую песню в плейлисте и позволяет музыке бежать друг за дружкой, унося двух мальчиков в несуществующие миры, в которых они чувствуют себя даже живее, чем в обычном. И два созвездия, просто прикрыв глаза, погружаются в этот мир, позволяя забрать свои разбитые и больные сердца.
***
23:36
Целых двенадцать часов ребята провели на кровати Феликса, наслаждаясь различными мелодиями. Вероятно, не каждый сможет выдержать такое долгое прослушивание, и именно поэтому блондин часто засыпал на пару часов, позволяя организму отдохнуть и восстановиться. Но каждый раз он, просыпаясь, замечал, что лежит на плече Хенджина, отчего неловко извинялся и отстранялся. Извиняться-то извинялся, но, на самом же деле, сам факт того, что он мог спать на плече чудов… Хенджина, а тот ничего не имел против ― просто переворачивал внутри юного созвездия всё, что только можно, заставляя руки содрогаться, а где-то в груди чувствовать приятное тепло. Хенджин принимал то, что давал ему Феликс, попутно знакомясь с ним самим, и, самое главное, ― было видно, что ему нравилось то, с чем он знакомился.
Но почему Хенджин ничего не говорил о том, что Ли спал на его плече? Почему не отгонял, не пугался и не злился? Да потому что Хенджин все двенадцать часов был полностью погружен в плейлист и музыку. Он играл уже по десятому кругу, но каждый круг отражался в счастливых глазах и улыбке ребёнка — как первый. Телефон уже почти сел, Феликс засыпал, а Хенджин продолжал слушать. Цветы, родившиеся из ростков, теперь были не только в глазах: они окутывали рёбра, лёгкие, сердце; они прорастали меж органов и наслаждались композициями вместе с Хенджином. Они плакали от счастья и мечтали о хорошей жизни вместе с хозяином.
Спина и ягодицы Феликса уже онемели и начинали болеть от сидения в одном положении, отчего он быстро взглянул на юношу, а потом разблокировал телефон.
― Знаешь, я кое-что придумал. ― блондин снимает наушник с Хенджина, за что получает неодобрительный взгляд. ― Эй-эй, стой, ― смеётся Ли, выставляя руки перед собой. ― я включу нам песню, просто хочу сесть немного по-другому.
Феликс ползёт по кровати и ложится на её край, накрываясь пушистым пледом, который он достал пару дней назад и положил около тумбы. Улёгшись на левый бок, он облегчённо выдыхает и с лёгкой улыбкой смотрит на Хенджина.
― Эй, а я? Я тоже хочу музыку! ― темноволосый подрывается с места и без приглашения ложится рядом с Феликсом.
Их лица буквально за секунду оказываются слишком близко друг к другу: одни глаза шоколадного цвета изучают другие, запах ментола переплетается с запахом черешни, а пухлые или слегка припухлые губы приоткрываются от удивления. На тот момент казалось, что оба даже перестали дышать, ведь видеть друг друга настолько близко в спокойной обстановке ― за гранью реальности для этих мальчиков. Всегда были только боль, страх и слёзы. Всегда запрещались взгляды и разговоры. А теперь они лежат вот так тихо, сопя носами, и не могут принять то, что это действительно происходит с ними.
― Не волнуйся, конечно, я дам наушник и тебе. ― выходя из ступора, Феликс снова мягко улыбается, смотря на юношу уже со спокойствием и небольшой забавой. ― Я хотел предложить послушать другую мою любимую песню и посмотреть на звёзды. Взгляни! ― блондин указывает взглядом на окно, через которое в темноте прекрасно виднелись тысячи огоньков и созвездий. Через которое виднелась вселенная красоты, восторга и спокойствия. ― Видишь? Их столько много… ― смотрит заворожённо и с восхищением. ― В городе такого не увидишь, а здесь… Здесь это просто невероятно… Даже не верится, что на такую красоту можно смотреть бесплатно.
Здесь столько созвездий… ― сильнее распахивая глаза, блондин медленно переводит карие очи из стороны в сторону, стараясь ухватить каждый кусочек с иссиня-чёрного полотна и забрать те в своё сердце.
― Да… ― звучит тихо и с нотками такого же восторга. ―
Прямо, как на твоём лице.
Феликс округляет глаза и медленно поворачивается на Хенджина, смотря с удивлением и небольшим смущением. На лице блондина действительно очень много веснушек, соединив которые, — можно сложить десятки созвездий.
― Давай только немного поменяем положение. Ты занял моё место.
― А, прости… ― слегка усмехается Ли и передвигается на середину, оставаясь лежать на левом боку, а Хенджин устраивается сзади, беря наушник и засовывая его в своё правое ухо. ― Вот. Моя вторая любимая песня.
Юноша включает «Paralyzed — NF» и блокирует телефон, чтобы насладиться мелодией и красотой из окна.
Paralyzed — NF
Всю ночь ребята смотрели на звёзды, слушая любимые песни Феликса. Эта ночь была такой красочной, восторженной и даже волшебной. Она дарила новые эмоции или доставала давно забытые старые из пыльного сердца. Она наполняла болью, возникающей при прослушивании определённых песен, умиротворением и наслаждением. Ночь дарила красоту и любовь где-то глубоко в душе, а созвездия радовали карие очи и заставляли уголки пухлых губ тянуться вверх. Пусть Хенджин не видел этих веснушек в данный момент, но он знал, что никакие звёзды не сравнятся с тем, что есть у Феликса. Даже не нужно видеть, чтобы знать, что именно Феликс самое прекрасное и волшебное созвездие. Уснули юноши снова вместе, но только теперь под одним одеялом, и только теперь Хенджин нежно обнимал парня за талию, а тот не отстранялся и тихо посапывал, уткнувшись носом в подушку.
***
4 октября. 12:00.
Феликс сидит на кухне вместе с родителями и уплетает фрукты, запивая их кофе. Его состояние улучшалось, аппетит появлялся, но зависимость от кофеина, к сожалению, никуда не делась.
― Сынок, можно спросить?.. ― тишину решила нарушить мама, смотря на сына с некой неловкостью.
― Да, конечно. ― переведя взгляд на родителя, юноша дёргает уголками губ вверх.
― А с кем ты вчера разговаривал? Мы… Просто мы с папой всю ночь слышали голоса, и… ― она поджимает губы и сжимает подол платья под столом. Неправильно лезть в личное пространство ребёнка, но и вопрос, вроде, не настолько интимный, если можно так выразиться.
― А… ― Феликс чувствует, как внутри всё опустилось, а уши слегка запылали от неожиданного вопроса, но всё же старался не терять хватку, продолжая делать вид, что ничего странного не происходит. ― Я говорил с Мимин. Мы с ним договаривались созваниваться. ― пусть Феликс и думал над тем, что скажет родителям, если вдруг такой вопрос возникнет, но… Готовиться можно постоянно, а вот быть готовым ― не всегда.
― Точно?.. ― миссис Ли слегка щурит глаза, сжимая ткань до побеления костяшек на кистях.
― Мам, что за вопрос? ― он вскидывает брови и откладывает вилку, смотря на женщину с неким удивлением и даже небольшим недовольством.
Но ответа, к сожалению, не последовало. Как и всегда, в принципе. Вроде, уже можно привыкнуть к тому, что родители вечно что-то не договаривают или не отвечают на некоторые вопросы сына, но… Но как к такому можно привыкнуть? Как можно терпеть такое постоянно? Вот и Феликс так посчитал, начав злиться, ведь снова увидел эти неловкие переглядки и поджимания губ. Это было действительно последней каплей, когда они демонстративно показали сыну, что секрет действительно есть, но говорить его никто не хочет.
― Да что же это такое?! ― резко вскочив с места, юноша слегка бьёт ладонями по столу и злобно смотрит на родителей, начиная быстро и тяжело дышать. ― Какого чёрта здесь вообще творится? Что вы творите?! Вы можете объяснить? Что за вечные переглядки и недосказанности, какие-то секреты и перешёптывания? Что вы скрываете? Почему не говорите мне? Почему вы с самого нашего приезда храните какие-то тайны и, судя по всему, даже не собираетесь рассказывать?! Зачем мы приехали в этот дом? Чем был плох город? Что за бумаги вечно прячет папа и что за глупые вопросы вечно задаёт мама? Хватит уже этого цирка! Вы думаете, я настолько глупый, слепой и глухой, раз ничего не вижу? Значит так… ― говорит почти шёпотом, прикрывая глаза. ― Либо вы рассказываете мне всё сейчас, либо я здесь больше не появлюсь. ― процеживает сквозь зубы последнюю фразу, а после поднимает взгляд на родителей.
Феликс, сжимая кулаки и тяжело дыша, видит перепуганные взгляды старших, но, честно признаться, сейчас его мало волнует их испуг. Но на самом же деле его слова об уходе ранили не два сердца, а намного и намного больше. Каждое сердце в этом доме пронзили боль и страх оттого, что юноша может покинуть их, забирая всё волшебство и детство за собой. Но самый больной укол пришёлся в сердце другого юноши, который сидел на втором этаже и внимательно слушал каждое слово уже родного голоса. Он не хотел, чтобы Феликс уходил. Не хотел оставаться один и не хотел жить без него. Ему нужен Феликс.
А вот родители сидели в настоящем испуге и растерянности. Сын впервые злился настолько сильно и смотрел на них таким взглядом. Таким разочарованным, усталым, злым и умоляющим. Тяжело вздохнув и кинув друг на друга мимолетные взгляды, мистер и миссис Ли нежно взялись за руки и, тихонько кивнув друг другу, подняли головы на блондина.
― Ликси, сынок, присядь, пожалуйста. Сейчас я всё расскажу… Ты только дослушай до конца, пожалуйста. ― женщина смотрит с нежностью и страхом в глазах, сжимая руку мужа всё сильнее.
Феликс молча посмотрел на неё, а после, сев на место, уставился на стол, сосредотачиваясь лишь на мамином голосе.
― С чего же начать… ― женщина тяжело вздыхает, словно набираясь смелости. ― У меня, как и у любого другого человека, есть папа. И он, соответственно, является твоим дедушкой. Отец умер около пятнадцати лет назад, как раз спустя пять лет после нашей свадьбы. На тот момент тебе всего было четыре года и, естественно, ты не запомнил его. И когда папа умер… ― она на секунду прикрывает глаза, прикусывая нижнюю губу и сжимая руку мужа сильнее. ― Из-за того что он сильно болел, то умирал очень долго и в муках. На тот момент мы были в больнице, пока ему делали операцию, но… Ему ничего не помогало продолжить жить или хотя бы справиться с болью…
― Что за операция? ― всё ещё не поднимая взгляда, спрашивает мальчик, но уже снижая тон и степень своей злости.
― Его… Его привезли из психиатрической больницы с опухолью в сердце, которая могла взорваться внутри в любой момент. Его не брали на лечение раньше из-за нервных срывов и ненормального поведения, но когда… ― она еще раз вздыхает, облизывая губы. ― Когда стало совсем плохо, то папу всё же доставили в больницу, только… Только было уже, к сожалению, поздно. Все понимали, что его уже не спасти, но мы попросили, точнее, мы даже умоляли врачей, чтобы они вырезали её, и папа спокойно ушёл из жизни пусть и не в здравом рассудке, но хотя бы со спокойной душой и без той ужасной боли, которую он испытывал годами. Мы просили, они пытались, но… Опухоль не разделила наших взглядов… Она разорвалась, когда он уже лежал на операционном столе. Стены были стеклянные, и я видела, как его взгляд медленно затуманивался, а из глаз начинали катиться слёзы. Он смотрел на нас с тобой, прощаясь и желая хорошей жизни… Даже не счесть дней или недель, сколько мы горевали по нему, но больнее всего было твоей бабушке. В тот день она была с нами и после того, как увидела, что её любимый человек умер так страшно и мучительно, то на маму просто насела паранойя, как плесень садится на деревья или как ржавчина поселяется на железе…
Женщина опускает голову, но не отпускает руку мужа, который всё это время сидел с печальным взглядом, смотря на жену и вспоминая то ужасное время.
― Из-за этого она начала водить меня по врачам, чтобы узнать, нет ли у меня чего-то наследственного. И только после нескольких месяцев походов по больницам, когда раз за разом нам говорили, что со мной всё в порядке, мама, наконец, отпустила меня, но вот паранойя маму ― нет.
Феликс медленно поднимает голову и смотрит на маму с сожалением и сочувствием, медленно накрывая её свободную руку своей, слегка сжимая.
― И именно поэтому она перекинулась на тебя… ― юноша сводит брови к переносице и уже вопросительно смотрит на маму, чувствуя, как внутри всё опускается. ― Я запрещала ей водить тебя по врачам, ведь там тебя мучили разными осмотрами, вопросами и лекарствами. Ты был буквально мышонком для экспериментов, ведь тело молодое и здоровое ― можно ставить кучу опытов и узнавать, есть ли предпосылки каких-то болезней. Запрещать-то запрещала, но… ― она перехватывает руку сына и сжимает её крепче. ― В один момент мы с папой совершили очень большую ошибку, оставив тебя у неё на два дня, когда уезжали в другой город. Тебе на тот момент было всего пять, и мама снова повела тебя ко врачам…
― И что?.. ― Феликс чувствует, как руки начинают трястись, а внутри всё сжиматься. Он не хочет этого слышать, но понимает, что нужно.
― Я… ― по округлому миниатюрному лицу начинает катиться первая слеза. ― Я узнала об этом спустя месяц, когда пришли результаты. Очень долго ругалась с мамой, обвиняла её, даже ненавидела… Но когда прочла постановление врачей, то после этого ещё около полугода извинялась перед ней за свои слова…
Единственную слезу начинают заменять десятки, но женщина, лишь сжимая руки любимых людей, просто борется с собой и продолжает говорить:
― В карточке не было конкретного диагноза, но постановление звучало примерно так:
«У пациента есть шанс на то, чтобы перенять болезни родственника, как психологическую, так и физическую, отчего шансы на то, что пациент лишится рассудка и умрёт в раннем возрасте ― значительно увеличиваются». Прочитав это, я не знала, что делать, и именно поэтому уже сама побежала ко всем врачам, чтобы они мне помогли. Но единственное, что я слышала практически от каждого:
«Ваш сын будет психически нездоровым, и от этого не сбежать. Это всего лишь дело времени. У него будут предпосылки шизофрении, зависимости, невроза и расстройств, связанных с эмоциональным угнетением. И также есть шанс, что и карцинома перейдёт к нему. Я советую вам переехать в более тихое место, где мало людей и много свежего воздуха. Советую не провоцировать сына и давать ему всё, что он попросит. Переживания ― это самое последнее, что ваш сын должен испытывать. Если бы у меня возможность, я бы сделал даже запрет на это. Потому что даже такие пустяки по типу «Взять тот или этот шоколад?» ― дадут хоть и маленькие, но плоды. Создадут зародыша червя в чистом яблоке, скажем так. Поэтому настоятельно прошу: увезите ребёнка куда-то далеко, давайте ему много личного пространства, свежего воздуха и спокойствия. Давайте ему любовь, понимание и заботу. Иначе исход не будет положительным».
Миссис Ли заканчивала свою речь уже в слезах и плаче, больше не в силах держаться. Мистер Ли еле сдерживался, но предательские слёзы всё равно катились по морщинистому лицу, опадая на вязаный свитер и впитываясь в ткань. А вот Феликс… Феликс не знал, что сказать, сделать, чувствовать. Он ничего не понимал и не хотел принимать то, что мама только что сказала. Так нельзя, этого не должно произойти с ним. Всё это неправильно и несправедливо! Он чувствует, как в голове начинается дикий звон, пальцы немеют, а спина покрывается мурашками. Даже хозяин не пугал так, как испугала сейчас мама.
― Так… ― на секунду замолкая, он сглатывает ком в горле и старается перебороть подступающие слёзы. ― Так вот почему мы приехали сюда… ― сказано, вроде, шёпотом, но именно он оглушил жильцов настолько сильно, что тем пришлось зажмуриться и закрыть ушки деревянными руками. Потому что больно. Потому что Феликс делает им больно такими разбивающими словами и разочарованием в голосе. Потому что Феликсу больно.
― Да… ― звучит ещё тише, а отдаётся ещё громче.
― И это именно он со мной на фотографии… На той, что на магните… ― снова шепчет, переводя взгляд на холодильник и пытаясь найти тот злосчастный магнитик через пелену слёз.
― Да… ― она не поднимает взгляда, потому что уже не в силах посмотреть в глаза своего ребёнка.
Каждый находящийся в доме сидел в растерянности и страхе. Они, вроде, даже не понимали, что им нужно чувствовать, но… Это непонимание так сильно било по сердцу и ругалось, что хотелось буквально кричать, выдирая волосы и разрывая голосовые связки.
Но, к сожалению, никто так сильно не плакал в этом доме, как Хенджин, всё ещё сидящий на втором этаже. Он всё прекрасно слышал, чувствовал и помнил… Помнил, что именно он дал юноше просто непозволительную дозу переживаний всего за один месяц. Именно он всё испортил.
И именно он, возможно, станет причиной смерти счастья с веснушками, заливистым смехом, сказками, фильмами, бисером и наушниками с музыкой.
