***
누군가 필요해 I Need Somebody — DAY6 7 октября. 13:36 Чувствуя невыносимую боль в голове, Феликс, слегка сдвинув брови к переносице, медленно открывает глаза, устремляя взгляд на потолок. Его мысли мешаются, он не понимает, что сейчас нужно чувствовать и думать, с кем говорить, а на кого просто молча смотреть. Он уже ничего не знает и не понимает, голова забита всем и одновременно ничем. Медленно повернув голову направо, мальчик видит свою комнату: всё тот же шкаф, полку с вновь заставленными книгами, маму-тумбочку, паучье зеркало и мягкий коврик. Разглядывая вещицы, юноша слегка щурится из-за солнышка, что решило выйти из-за облаков в последний раз и порадовать жителей деревни. Позже оно, к сожалению, пропадёт так же, как и сам Феликс. ― Сынок! ― слышит знакомый голос и на секунду прикрывает глаза, ведь этот шум бьёт по голове, словно кувалдой. ― Ты проснулся… Моё солнышко… Ты очнулся… ― женщина, быстро подскочив к сыну, падает на колени перед его кроватью и осторожно перехватывает чужое тонкое запястье, устремляя взгляд на ребёнка. ― Как ты себя чувствуешь? Слышишь меня? Феликс чувствует, как его руку обволакивает что-то тёплое и мягкое и понимает, что это мамины ладони. Сил повернуться и посмотреть на неё нет, отчего мальчик просто продолжает молча лежать и смотреть на напротив стоящий шкаф. «Добрый день… Я… Я хотел бы извиниться перед вами и всеми жильцами за сцену, которую устроил пару… А когда это было? Я же ненадолго уснул? Я… В общем, да, я прошу прощения за всё, что произошло ранее. Я хотел узнать… Не могли бы вы пригласить Хенджина вечером? Я не знаю, как его звать и на какие приглашения он соглашается, поэтому, пожалуйста… Мне просто нужно перед ним извиниться. Я сказал и сделал много лишнего, отчего… Да, хочу и у него попросить прощения». Честно говоря, жильцы уже давно простили Феликса за его действия и слова, точнее, они даже не держали обиды. Пусть они всего лишь вещицы, в которых нет ни живой плоти, ни души, но всё же они могут понять, почему мальчишка всё это сделал. Ребёнок был в страхе и отчаянии, а жильцы понимали, что пусть и не они передали ему болезнь, но внесли свой вклад в то, чтобы она развилась. Он оказался перед лицом смерти, а они сидели и медленно толкали его в хрупкую спину своими деревянными руками прямо к ней. Поэтому жильцы и не обижались, поэтому они не злились и всё понимали. А также весь дом знает и помнит, что такое смерть, и что справляться с той не так просто, как кажется. ― Да не тряси ты его так, ему отдых нужен. ― мальчик слышит голос отца, отчего медленно поворачивает голову и поднимает на него взгляд. Мистер Ли ведь не был тем отцом, что всегда поддерживает, помогает и занимается со своим ребёнком, они просто были как отец и сын, но родственными душами их не назовёшь, а теперь… Папа стоит рядом. Папа переживает, не уходит и даже что-то говорит. Мама с папой рядом, они не бросили, они переживали. ― Я… ― медленно опускает взгляд, облизывая губы. Ему, вроде, и больно, но так непривычно хорошо от присутствия родителей. ― Всё хорошо. Можно, пожалуйста, воды? ― снова поднимает взгляд на маму. ― Да-да, конечно! ― миссис Ли дёргается и, подсев к рядом стоящей тумбе, берёт графин и наполняет стакан. ― Держи. ― Спасибо… ― дёргает уголками губ вверх. ― Сколько… Сколько я спал? ― отдав стакан обратно маме юноша, шипя и помогая себе руками, садится на пятую точку, упираясь спиной в подушку, и снова смотрит на родителей. ― Три дня, зайка… Три дня. ― еле слышно говорит мама, опуская голову и поджимая губы. Феликс, округлив глаза, начинает быстро перемещать взгляд на родителей поочередно, словно ожидая, что те просто скажут, что это была шутка, и его не было всего пару часов. ― Вы серьёзно?.. ― взволнованно спрашивает мальчишка. ― Я не просыпался три дня? ― Да, сынок… ― отвечает миссис Ли, тихонько вздыхая и вновь перехватывая продрогшую руку ребёнка. Прикрыв глаза, она с силой их сжимает и позволяет слезам вырваться наружу, дополняя это тихими всхлипами, а мистер Ли, медленно присев на край кровати, просто опирается предплечьями о свои колени и, сгорбившись, прикусывает нижнюю губу, сдерживая эмоции. Все понимали, почему это случилось и к чему всё идёт. «Это… Это действительно происходит?.. Со мной? Я… Я же даже не смогу сбежать, поговорить или подружиться с этим… Я не смогу остановить или хотя бы попросить быть мягче… Мне действительно придётся просто ждать?». Феликс, оторвав взгляд от маминых рук, молча поворачивает голову в сторону одеяла и начинает перебирать то пальцами. Так не должно быть, это не по правилам, это бесчеловечно… Часто моргая, чтобы сдержать слёзы, мальчик переводит взгляд на шкаф, а деревянное сооружение, в свою очередь, лишь тихо приоткрывает дверцу в ответ, тем самым стараясь хоть как-то поддержать мальчишку. Продолжая водить очами по комнате, Феликс смотрит на свои сказки, в которых был готов утопать каждый день, на ноутбук, на котором учил работать Хенджина и смотрел с ним фильмы, и… Точно, Хенджин. Феликс этого, к сожалению, не знал, но Хенджин лишь изредка появлялся в этой комнате за последние три дня, и-то только для того, чтобы проверить, дышит ли мальчик до сих пор. «Кроме ожидания я же и не могу ничего сделать, верно?.. Верно… Я это не уберу, не забуду и не смогу остановить. Тогда… Тогда мне остаётся либо поддаться злыдне-судьбе, утопая до самой смерти в сказках, фильмах и слезах, либо… Насладиться оставшимися годами, невзирая на болезнь. Звучит так позитивно и обнадеживающе… Раз уж всё так случилось, то стоит, наверное, за это время сделать всё то, чего я ещё не успел…». Феликс понимает, что кроме этого ему больше ничего не остаётся, он пытается искать хотя бы что-то хорошее в этой ситуации, но… Это так больно. Спешить и стараться успеть так больно. Мальчик не хочет показывать этого родителям, не хочет делать им ещё больнее своими слезами и потерянным взглядом, потому что они уже и без того скоро потеряют своего ребёнка, а он своим состоянием лишь усилит их боль. Поэтому юноша, с силой сжав челюсти, при этом прикусив нижнюю губу, просто перебарывает себя, мысленно давая пощёчину, и поднимает взгляд на родителей. ― Так, знаете что! ― чувствует, как внутри всё дрожит, но всё равно старается говорить на высоких и весёлых тонах, при этом натягивая улыбку. ― А давайте сегодня съездим за пределы деревни и погуляем по лесу? ― он видит недоумевающие взгляды родителей, отчего улыбается ещё сильнее, стискивая зубы и сдерживая слёзы. ― Я понимаю, как это выглядит, но… Мам, пап, прошу, давайте проведём это время с наслаждением, чтобы после ни о чём не сожалеть. Идите пока соберитесь, а я оденусь, схожу в душ и спущусь к вам. А родители не могли ничего ответить, ведь с одной стороны они были действительно шокированы такой резкой сменой поведения ребёнка, но с другой стороны… Они же понимали, что он прав. Как бы грустно и больно это не звучало, Феликс прав. Нужно насладиться, нужно радоваться и жить, чтобы после не винить себя и не чувствовать вину перед уже ушедшим ангелом. Именно поэтому они, молча поднявшись со своих мест, просто вышли за дверь, а Феликс, в свою очередь, снова опустил уголки губ вниз и тяжело вздохнул. Не так тяжело убедить родителей и вселить в них надежду и счастье, но вот сделать такое же с собой… Здесь действительно нужно постараться. Встав с кровати, Феликс сразу направился в душ, а после, начав одеваться, заметил, что ранее выступавшие кости виднеются уже не так отчётливо, отчего облегчённо выдохнул, поняв, что начинает приходить в какую-никакую норму. Да, он всё ещё в стрессе, но так как часть ноши в виде проблем с домом и чудовищем сошла с его плеч, мальчик начал лучше питаться и высыпаться, отчего и тело дало ответную реакцию. Натянув свитер бежевого цвета и чёрные джоггеры, мальчишка, засунув в карманы нужные вещицы: телефон, браслет из бисера и наушники, ― пошёл к лестнице. Проходя мимо своей комнаты, Феликс резко остановился и посмотрел на дверь. Хенджин. Они ведь всё ещё не виделись, и неизвестно, увидятся ли сегодня или завтра, поэтому, как в старые добрые, мальчик просто решает оставить ему записку, в надежду, что тот прочтёт её, пока их с родителями не будет дома. «Привет… Хенджин, я хотел бы встретиться с тобой и извиниться. В тот день я повёл себя очень некрасиво, сказав и сделав лишнего. Я хотел бы извиниться за сказанные слова, а также за непрошенные объятия. Только потом я понял, что всё это причинило тебе боль, отчего… В общем, прошу, приди вечером или ночью, я хочу поговорить» Но, к сожалению, Хенджин не пришел ни этим вечером, ни следующим, и даже не через несколько дней. Он не писал, не отвечал и не передавал свои сообщения через жильцов. Создавалось ощущение, что Хенджина и вовсе не существовало. А Феликс же ждал. Он звал его, писал, кричал, искал. Он расхаживал по комнате, изучая ту вдоль и поперёк, и винил себя в том, что сделал в тот вечер. Может быть, Феликс и понимал, что все слова были правдивы, но… Мальчишка ведь говорил всё это, зная только одну сторону медали. Опираясь только на свои чувства и эмоции. Он ведь никогда не спрашивал, почему Хенджин такой и почему так поступал с ним. Не спрашивал, когда читал сказки, когда они смотрели фильмы, плели бисером или слушали музыку. Он никогда не спрашивал. Вероятно, он просто знал, что Хенджин не ответит, вероятно, просто ждал, когда юноша сам всё расскажет, но… Возможно, его обычная попытка спросить смогла бы показать то, что Феликсу действительно интересна жизнь другого человека. Может быть, тогда Хенджин понял бы, что он не один, что он кому-то нужен и интересен. Целых две недели Хенджин не появлялся и не выходил, скажем так, на связь, а вот Феликсу лучше и не становилось. Казалось бы, ― смотри, твой кошмар исчез, тебя больше не мучают, не донимают, не ругают и не бьют. Занимайся своими делами, радуйся жизни и наслаждайся этим спокойствием. Но… Феликсу ведь этого больше не нужно. Ранее он мечтал, чтобы оно ушло из его жизни и больше никогда там не появлялось, но… Ведь мечтал он только тогда, когда чудовище было именно чудовищем, а не обычным ребёнком со сломанной душой и разбитым сердцем. У Феликса не было каких-то горячих чувств к Хенджину, но мальчик просто ощущал, что от обычного времяпрепровождения с ним на душе становится спокойно и тепло. Только Хенджин поддерживал Феликса во всём, только он принимал и радовался всему, что бы мальчик ему не дал: сказки или фильмы, бисер или музыка ― всё это любил Феликс, а вместе с ним начинал любить и Хенджин. Блондину нужно было чьё-то тепло и понимание, но также ему было интересно узнать, зачем ему вообще нужен Хенджин. Не только ведь для тепла и понимания, он нужен для чего-то ещё… Тот самый Хенджин, который, слушая обычную музыку, чуть ли не обливался слезами. Который сначала боялся прикосновений, а потом не мог перестать обнимать или трогать Феликса. Который говорит такие странные вещи о каких-то «своих годах» и не знает даже то, как выглядит обычная тетрадь. Зачем нужен такой Хенджин? Зачем узнавать его? Можно же просто наслаждаться тем, что он даёт, и горя не знать. Можно, конечно… Всё можно, но… Феликс ведь обидел его. Ему хотелось просто извиниться и увидеть его ещё раз. Хотелось выслушать и помочь. С ним просто хотелось быть рядом, чтобы дать уже ему то тепло и понимание, которое дарил темноволосый. И ведь Феликс звал его. Кричал, шептал, писал и просто тихонько бурчал во сне. Он исписал половину тетради, он специально читал сказки, включал фильмы, садился плести из бисера, поворачиваясь к окну, или слушал музыку, оставляя один наушник на подушке. А вдруг придёт, а вдруг послушает. Но, к сожалению, тот как не отвечал, так и не приходил.***
22 октября. 14:09 Феликс проходит в свою комнату, и на его взор падает тетрадь, лежащая под кроватью, отчего юноша печально вздыхает. В тот же день, когда блондин очнулся и поехал с родителями на поле, он собрал небольшой букетик из цветов и, желая показать эту красоту Хенджину, привёз его домой. Но букет, к сожалению, так никто и не увидел и не забрал, поэтому Феликс просто поставил его в вазу с водой. Две недели сорванные малышки стояли в стеклянном сосуде, медленно погибая. Они так и не принесли радость тому, ради кого отдали жизнь. С каждым днём букет увядал всё больше, а Феликс ведь не выбрасывал. Он был обязан показать его Хенджину, и именно поэтому, когда полевые дети засохли полностью, мальчик просто достал их из вазы и, поочередно открывая каждую сказку, вкладывал меж их страниц по одному цветочку. «Ты снова не пришёл и снова не увидел цветы». За эти две недели, пока Хенджина не было рядом, Феликс смог сблизиться со своим другом Мимином. Каждый день ребята переписывались или созванивались по телефону или видеосвязи, и рассказывали о своих прошедших днях, планах на будущее или просто обсуждали всякую ерунду.15 октября. Flashback.
― Ликс, а ты чего постоянно сидишь только около окна? Я уже твою комнату успел выучить наизусть! ― смеётся незнакомый жильцам мальчишка, смотря на блондина через экран ноутбука. ― А… ― неловко усмехается Феликс. ― Тут просто свет хорошо падает… Но, на самом же деле, Феликс, каждый раз общаясь с другом, специально отворачивался к окну и ждал. Он ведь прекрасно помнит, что только в таких моментах Хенджин приходил в гости и тихонько подсаживался сбоку или сзади, не говоря ни слова. Поэтому Феликс, не теряя надежды, продолжал делать именно так. ― Слушай… ― незнакомец облизывает губы и потирает шею рукой. ― А что с нашим договором? Точнее… ― Да понял я, понял. ― усмехается мальчишка. ― Буду ждать тебя в следующую пятницу. Мимин был единственным другом Феликса, отчего, общаясь только друг с другом и не тратя свою энергию на кого-то другого, ребята стали ещё ближе, отчего и договорились встретиться, наконец, вживую. Они не были какими-то интернет друзьями или кем-то, кого стоит опасаться от незнания собеседника, совсем нет. Ребята учились в одном университете и ходили в одну группу, отчего практически весь прошлый год провели бок о бок, сидя за одной партой, слушая преподавателей или делая домашние задания. Также ребята часто вместе ходили в кафе, кинотеатры, клубы, или просто оставались друг у друга на ночь, и именно поэтому им было комфортно друг с другом, и именно поэтому они уже просто не могли выдерживать этого виртуального общения, отчего и договорились встретиться. Как только ребята завершают звонок, то Феликс, слегка выдыхая, медленно поворачивается назад, в надежде, что всё-таки сможет увидеть его. В углу, около кровати, в шкафу, на полу, или… Да где угодно. Его хотелось увидеть хотя бы разочек, чтобы просто убедиться, что с Хенджином всё в порядке. Но, к сожалению, такого шанса снова не представилось. Понуро опустив голову и закусив губу, юноша тянется к тетради, всё так же лежащей на полу, и открывает ту, в надежде, что хотя бы увидит чужой ответ. «Почему ты не пришёл?» «Я хочу извиниться и поговорить с тобой, ты можешь сегодня прийти? Просто я ещё хотел кое-что отдать…» «Хенджин, правда, прости меня. Я наговорил глупостей, я не хотел обижать, просто… Просто ты можешь прийти, и мы поговорим? Пожалуйста, Хенджин» «Хей, привет! Куда ты пропал? Прошу, давай поговорим. Давай всё обсудим. Я не хочу терять тебя» «Привет, я уже понял, что звать тебя бесполезно, поэтому…» «Доброе утро. Вчера я понял, что не прочёл тебе «Белоснежку и семь гномов», сегодня сделаю это! Приходи послушать, пожалуйста» «Добрый вечер. Ты снова не пришёл… Я помню, что обещал научить тебя чему-то новому, поэтому… Давай вместе порисуем? Приходи завтра днём! Я покажу краски, и мы вместе что-нибудь создадим!»The end of the flashback.
«Привет… Я не писал уже неделю… А ты две… Хотел просто сказать, что завтра ко мне приезжает друг. Не волнуйся, он всего на день, но всё равно хочу предупредить, чтобы ты не пугался. Если что, у жильцов я уже спросил, они разрешили» Со вздохом отложив тетрадь, юноша плетётся к шкафу. Почему ребята решили устроить ночёвку именно в этот день? Родители Феликса снова уехали в город, отчего друзья увидели возможность, чтобы ни им, ни они никому не мешали и смогли расслабиться. Мягко прикрыв дверцы шкафа и слегка поклонившись тому, блондин, надев чёрную водолазку и бежевые брюки, пошёл на первый этаж, чтобы надеть чёрные высокие ботинки на шнурках и накинуть пальто, а после выскочил за дверь и, замкнув дом, поплёлся к остановке, чтобы встретить друга, автобус которого приедет через полчаса.***
15:00 Стоя около остановки, Феликс, сдвинув брови к переносице, часто смотрит по сторонам, обнимая себя руками, одновременно растирая продрогшими ладонями предплечья. Пальто не особо помогало скрыться от холода в такой ветреный осенний день. Автобус ещё не приехал, в телефоне смотреть нечего, да и окоченевшими пальцами там ничего нормально не нажмёшь, отчего мальчик, просто развернувшись, начинает осматривать деревеньку и виднеющиеся крыши домов или дворики. Он даже пытался найти свой дом среди остальных, пусть и понимал, что сделать этого не сможет, но это хотя бы займёт его время и поможет дождаться автобуса не в скуке. — Феликс! Ли Феликс! Услышав знакомый голос, юноша резко поворачивается в сторону остановки и, завидев своего друга, начинает медленно приподнимать уголки губ. Пак Мимин шёл к Феликсу, нет, точнее ― даже бежал, махая ему свободной рукой, пока второй держал лямки рюкзака. Юноша был немного выше Феликса, с каштановым цветом коротко-подстриженных волос, где чёлка часто спадала на голубого цвета глаза и мешала нормальному обзору. Именно глаза привлекли внимание Феликса в первый день их знакомства, ведь не у каждого человека корейской национальности может быть голубой цвет глаз ― очень редкое, но такое прекрасное явление. Серые брюки в чёрную клетку обволакивали подкачанные ноги, а расстёгнутая куртка открывала вид на белую, заправленную в брюки рубашку, подчёркивающую грудные мышцы. По телосложению Мимин был крупнее Феликса из-за частых тренировок и чистого питания, отчего блондин на фоне друга всегда казался каким-то еще несформировавшимся подростком. Но, к счастью, такие различия не мешали ребятам хорошо общаться и сплетать индивидуальные интересы в одно целое. ― Мимин, привет! Боже, я так рад, что ты не заблудился. Феликс продолжает демонстрировать широкую улыбку уже подошедшему другу, а Пак, в свою очередь, просто молча обнимает парня, залезая руками под расстёгнутое пальто и утыкаясь носом в хрупкое плечо. Феликс чувствует, как одна широкая ладонь начинает оглаживать его спину, а вторая хватается за талию, отчего лишь улыбается шире, притягивая парня к себе. ― Я так скучал… ― бубнит темноволосый в чужое плечо, попутно вдыхая запах кондиционера, исходящего от водолазки. Феликс, обнимая друга за шею и плечи, чувствует, как тот прижимается лишь сильнее, но ничего странного в этом не видит, отчего никак не реагирует. Когда скучаешь, и не до таких мест захочешь дотронуться. ― Я тоже скучал, дружище. ― лишь продолжая улыбаться, юноша отходит от друга и разворачивается в сторону деревни, начиная идти по направлению к дому. А вот Мимин потерял свою улыбку, оставив её на остановке в гордом одиночестве, когда услышал последнее слово из чужих уст ― «дружище». Тихонько выдохнув, юноша поджал губы и молча поплёлся за Феликсом.***
15:40 ― Так, ― осторожно приоткрывая входную дверь, блондин пропускает гостя первым. ― добро пожаловать, как говорится. ― усмехаясь, мальчик проносит рукой в воздухе, демонстрируя другу жильцов. Но только вот если Мимин улыбался, осматривая дом и знакомясь с ним, то жильцы смотрели на незнакомца с подозрением и даже небольшим страхом. ― Вау… Он… Он действительно как из фильмов ужасов! Ты говорил об этом в начале сентября, ну, когда переехал. ― задирая голову и расширяя глаза, темноволосый продолжает осматривать дом с нескрываемым интересом. ― Чш! Блин… ― Феликс понял, что друг сказал что-то лишнее и необдуманное ― то, что жильцам определённо не нужно слышать, а особенно тогда, когда в доме, наконец, стало всё хорошо. ― Да… Говорил… Но я же не знал этот дом, да и сказал это только тогда, когда из машины вышел. ― неловко усмехаясь, Ли начинает оправдываться перед Мимином, надеясь, что жильцы поймут, что говорит он это только для них. ― Не знал дом?.. ― парень приподнимает брови и с вопросительным взглядом смотрит на друга. ― Ладно, Бог с этим, в любом случае ― здесь круто! Никогда не был в частных домах, отчего ощущения просто бомбовые! Показывай скорее свою комнату! Пока Феликс поднимался по ступенькам и обдумывал то, чем они могут заняться в оставшийся вечер, Пак же, идя сзади, просто осматривал узкую талию, обрамленную тонкой чёрной тканью, а также часто перемещал взгляд на бёдра и ягодицы, которые то и дело мелькали перед его лицом при каждом шаге блондина. ― Так, снова добро пожаловать. ― усмехается Феликс, проходя в комнату. ― И снова вау. ― улыбается Мимин, оглядывая комнату. ― Ну… Только ты особо ничего не трогай, хорошо?.. ― Ликс, я прекрасно помню, что ты не любишь, когда трогают твои вещи. Я помню всё, что ты говоришь и делаешь. ― на последних словах Пак присаживается на кровать и смотрит на блондина с теплотой в глазах. ― Чёрт, а ты остался таким же красивым и сексуальным! ― смеётся юноша, присвистывая, а Феликс, в свою очередь, смущённо улыбается и отводит взгляд, чувствуя, как его уши и скулы начинают загораться. ― Нет, ну серьёзно, я всё ещё вижу мышцы, которые мы растили вместе! Вижу, как они смотрят на меня через водолазку и брюки. ― Мимин пусть и улыбнулся, пусть и говорил всё с лёгкостью и небольшой шуткой, но всё равно, оглядывая Ли с головы до ног, машинально прикусил нижнюю губу. ― Ой, да ну тебя. ― смущенно бросает блондин, шире улыбаясь. ― Но спасибо, я очень рад это слышать, а то боялся, что всю форму растерял. ― О-о, узнаю эту дверь и тумбу! ― юноша начинает доскональнее рассматривать жильцов, тем самым их смущая. ― Мне приходилось видеть их абсолютно каждый наш видео-звонок. ― Нет, ну ты сам посмотри, ― Феликс устремляет взгляд на окно. ― самый лучший вид и свет. Так, ладно, Бог с этим, ты не думал, чем мы можем заняться?.. А то я как-то… ― опуская голову, блондин неловко чешет затылок, прикусывая нижнюю губу изнутри. ― Ну погоди, ты хоть присядь для начала, а то стоишь там так тихо, переминаясь из стороны в сторону, отчего у меня даже создается ощущение, что это моя комната, а не твоя. ― зря, Мимин, очень зря. Не нужно разбрасываться такими словами так громко. Феликс, лишь усмехнувшись и кивнув головой, просто проходит к кровати и присаживается рядом с другом. ― Так, смотри, моё предложение: сначала мы чего-нибудь перекусим, но не волнуйся, нахлебником быть не собираюсь, я с города вкусностей привёз, потом можем просто поболтать и обсудить всё, что ты пропустил за этот месяц, а также что пропустил в твоей жизни я, а уже после просто завалиться на кровать, набрать несъеденных вкусностей и смотреть фильмы всю ночь. ― широко улыбнувшись, темноволосый смотрит на Ли, ожидая ответа. Мимин никогда не отличался скромностью, а также всегда чувствовал, что ему подвластно всё и вся, отчего не боялся сказать лишнего или перейти какие-то грани. ― Да, неплохо. ― лишь хмыкает Феликс, дёргая уголком губ вверх. ― Тогда, думаю, сначала нужно переодеться, а уже потом всё остальное. Душ тебе нужен? ― на последнем вопросе Мимин задерживает взгляд на парне, но, быстро собравшись и пару раз мотнув головой в стороны, просто встаёт с кровати и принимается расстёгивать пуговицы рубашки. Феликс, молча встав посреди комнаты и повернувшись к двери, начинает тянуть горловой отдел водолазки вверх, оголяя мышцы спины и торса, что, конечно, не осталось без внимания гостя. Мимин, слегка приоткрыв губы, замедлился в своём деле, начав рассматривать чужую оголённую спину и талию. После тренировок темноволосому нередко представлялся шанс увидеть Феликса полуобнажённым, что как раз, вскоре, стало основной причиной посещать зал, но сейчас… Сейчас всё казалось немного иным. Он, рассматривая каждый изгиб, просто не знал, за что зацепиться, отчего просто быстро метал голубыми очами по чужому телу, понимая, что желает к нему прикоснуться, чтобы, наконец, ощутить это родное тепло и нежность. Как только Феликс, сняв одежду, поворачивается к окну, неся водолазку к шкафу, Мимин чувствует, как все внутренности просто опускают вниз, а посреди горла словно встаёт какой-то ком, не дающий воздуху выйти или войти. Он просто видит это хрупкое создание, его растрёпанные волосы, бледную кожу и слегка приоткрытые губы, и не может отвести взгляда или что-то сказать. По этому он скучал целый месяц, без этого не мог дышать, спать и трезво думать. Он скучал по Феликсу. Он любил Феликса. ― Вот не смотри так, ― усмехается блондин. ― сам вижу, что все мышцы сдулись, и теперь я словно какой-то скелет ходячий. Обещаю, как приду в норму, всё восстановлю. ― смущаясь шире улыбается Ли, и начинает расстёгивать ширинку и пуговицу на брюках, а после тянет те вниз и, оставаясь в одном белье, подходит к шкафу. «Господи, простите за эту сцену… Я просто должен делать так, как делают обычные люди, находясь в своей комнате. Прошу, не принимайте это близко к сердцу…». Феликс прикусывает нижнюю губу, стыдясь перед жильцами, а Мимин, видя чужие оголённые бёдра и ягодицы, обтянутые чёрными боксерами, громко сглатывает, начиная чаще дышать. ― Так, ты переодевайся и спускайся на кухню. ― достав из шкафа хлопковые шорты до колен чёрного цвета и белую футболку, блондин, начиная одеваться, смотрит на друга. ― Я пока приготовлю что-нибудь. Кстати, что вообще будешь? ― Я съем всё, что ты мне дашь, Ли Феликс! ― с широкой улыбкой отвечает юноша, подмигивая другу. Феликс, лишь кратко кивнув и усмехнувшись, выходит за дверь, а Пак сразу же снимает с себя «маску клоуна», переставая улыбаться, и шумно выдыхает, присаживаясь обратно на кровать. Он понимает, что сегодня они с Феликсом будут в этом доме и на этой кровати только одни, отчего, прикусывая губу, усмехается, прикрывая глаза и ещё раз вспоминая полуобнажённого друга, стоявшего перед ним пару минут назад.***
21:00 Ребята, уже поужинав и обсудив всё, что произошло в их жизнях за месяц разлуки, снова поднялись в комнату блондина и уселись на кровать. ― Ну что? Какой фильм смотреть будем? ― Феликс садится около ноутбука и поворачивает голову на друга, расположившегося на краю кровати. Именно там, где раньше сидел Хенджин. ― Выбери что-нибудь сам. ― на самом деле, Мимину было абсолютно плевать на фильм, ведь сейчас самая интересная вещица сидела прямо перед ним. Сидела, слегка нахмурив брови и копаясь в ноутбуке. Именно чужие острые колени, выглядывающие из-под шорт, припухлые губы и растрёпанные блондинистые волосы волновали Мимина в данный момент, а не какой-то глупый фильм. Как только юноша включает «Игру Ганнибала», то усаживается на своё уже законное место ― у окна, и устремляет взгляд на экран. Фильм идёт уже около двадцати минут. Феликса начинает затягивать интрига, разворачивающаяся на экране, а вот Мимина затягивает рядом сидящий Феликс. Темноволосый, желая быть ближе, начинает елозить на кровати, стараясь усесться так, чтобы хотя бы слегка прикоснуться к желаемому. ― Ну ты усядешься? ― басит блондин, заставляя юношу резко остановиться, колени задрожать, а низ живота потянуть приятной болью. ― Не могу. Не привык не на своей кровати находиться. ― наглая и некрасивая ложь. ― Хорошо, как тебе будет удобно? ― со вздохом Ли поворачивается на друга. ― На твоих бёдрах. — чётко проговаривает Пак, отчего Феликс округляет глаза и приподнимает брови. Парень, поняв, что сказал лишнего, мысленно бьёт себя по лбу и спешит скорее исправить положение. ― Я имею в виду, что лечь головой на твои бёдра будет для меня удобным. ― А… ― словно выдыхая, отвечает блондин. ― Да пожалуйста. Главное, чтобы улёгся уже наконец. Как только Феликс двигается ближе к подушке и вытягивает ноги, темноволосый, ликуя внутри себя, осторожно ложится на чужие бёдра, на секунду прикрывая глаза и дёргая уголком губ вверх. Он чувствует приятный запах геля, исходящий от нежной кожи, разглядывает каждый гладкий и бледный сантиметр и сжимает кулаки, словно сдерживая себя, чтобы не коснуться чужого тела раньше времени. Фильм его вообще не интересует, вероятно, он даже не помнит, как тот называется, ведь рядом с ним ― Феликс. Where Is My Mind — Safari Riot feat. Grayson Sanders Спустя ещё тридцать минут фильма, Мимин слышит, как Ли начинает обсуждать действия, происходящие на экране, ведь кульминация заканчивается и начинается развязка. Он, не теряя момента, кладет руку на чужое бедро и начинает медленно поглаживать то большим пальцем, а блондин и не замечает даже. Мимин ждет, Феликс не реагирует. Напомним, что характер юноши не из самых скромных, отчего он, уже не в силах терпеть, просто начинает вести рукой вверх по бедру и, доходя до края боксеров, медленно пролезает под те пальцами. ― Так, стой. ― Ли, дёрнувшись, медленно опускает взгляд на руку друга, а после, заставляя того встать с его ноги, поднимается с места и ставит фильм на паузу. Сейчас в комнате темно, а лица и кровать освещает только свет, исходящий от монитора, ― довольно романтично, но только вот эта романтичность буквально сводит темноволосого с ума. Он, с лёгкой ухмылкой оглядывая Феликса, медленно ведёт взглядом по его губам, шее, ключицам, рукам и бёдрам, отчего обрывисто вздыхает, облизывая губы. Он видит чужое серьёзное выражение лица, слушает басистый голос и чувствует, как тело начинает чуть ли не выламывать от желания прикоснуться к сидящему напротив. ― Либо я совсем чокнулся, и мне показалось, либо… ― Либо, Ликси, либо. ― усмехаясь, Пак подползает к Феликсу ближе, тем самым вжимая его в угол кровати, и ставит руки на стены по обеим сторонам о головы Ли, устраиваясь около согнутых коленей. ― Мимин… Какого чёрта? ― голос начинает подрагивать, а глаза быстро метаются по чужому лицу, пытаясь увидеть в том хотя бы каплю благоразумия. ― Это уже не смешно. Давай прекращай. ― он пытается держаться и не паниковать, но уже колотящееся сердце словно чувствует приближающуюся беду, отчего не даёт мальчику успокоиться. ― Ликс, да ладно тебе. ― усмехается парень, оголяя верхний ряд зубов. ― Не строй из себя дурачка и не говори, что ты не знал, какой я ориентации. Вот твоя, например, мне давно известна. ― подмигивая, парень слегка опускает голову и снова осматривает забившийся в угол комочек. ― И что?.. Это… Что это должно значить?.. ― сводя брови к переносице, Феликс сжимает свои колени, пытаясь побороть страх. ― Если два парня являются геями, то это не значит… Боже… Это не значит, что они автоматически должны заниматься чем попало. Прекрати творить эту ерунду и отойди от меня, это серьёзно ни черта не смешно! ― Да прекрати ты, ― лишь продолжает улыбаться парень, смотря на блондина сверху вниз. ― думаешь, я не видел, как ты смотришь на меня в зале? ― Как я смотрю? Ты, можно сказать, мой тренер, именно поэтому я и слежу за техникой выполнения. Что за бред ты несёшь? ― пусть голос и дрожит, но Феликс всё же повышает в нём тон, стараясь донести до друга свои слова. ― Ликси…. ― Пак тяжело вздыхает, опуская голову. ― Не надо мне приказывать, ты знаешь, я это не люблю. ― поднимает уже недовольный взгляд на парня. ― А если и взялся это делать, то тогда снимай бельё и приказывай столько, сколько тебе влезет. ― Чёрт, Мимин! Какого… Какого хрена?! ― Феликс, расширив глаза, упирается ладонями в чужую грудь и начинает отталкивать парня, но, к сожалению, блондин не рассчитал то, что Мимин крупнее и сильнее, отчего его жалкие попытки не увенчаются никаким успехом. ― Феликс, да твою ж… Хватит уже ломаться, как девчонка. ― темноволосый резко хватается за чужие щиколотки и рывком тянет их на себя, тем самым стаскивая блондина на кровать и заставляя того лечь на спину. ― Феликс! ― юноша пытается отбиваться, стуча в упругую грудь, брыкаясь и мотая головой, за что получает лишь чужой рык и чувствует перехват собственных запястий, которые позже заводят над головой светловолосого. ― Обещаю, тебе понравится… Юноша, зажмурившись, пытается отвернуть голову и как-то уйти от чужих прикосновений, но… Его ведь снова рушат. Снова раздирают в клочья только восстановленный замок, сотканный из цветов и записок. Его голова кружится, адреналин скачет, заставляя тело содрогаться, а сердце бешеными рывками отдаёт эхом по всему организму, сообщая о тревоге. Феликс чувствует, как его ноги разводят в стороны, а шею начинают опалять жаром, но… Больше ничего Феликс не чувствует. Ни давления, ни жара, ничего. Резко распахнув глаза, он понимает, что сверху уже никого нет, отчего, быстро вскочив, просто ползёт обратно в угол кровати и, схватив подушку, прикрывается той. «Хенджин…». Лишь шепчет в своей голове Феликс, но потом слышит громкий стук недалеко от себя. И да, Хенджин пришёл, и нет, это не есть хорошо, ведь… Чудовище вернулось. То самое страшное и злое, то самое, которое с яростью оттаскивает темноволосого от Феликса и отбрасывает к стене, где тот ударяется затылком об угол полки со сказками и, с грохотом упав и схватившись за голову, округляет глаза и начинает бегать ими по всей комнате, ища причину непонятного падения и удара. Как только юноша поднимает голубые очи, то видит сидящее нечто перед собой, отчего чувствует, как внутри всё резко опускается вниз, а сердце начинает бешено колотиться. ― Феликс-су нельз-зя волноватьс-ся… Последнее, что звучит в этой комнате перед тем, как чудовище снова начнёт играть. Оскалившись, оно хватает Мимина за шкирку и со всей силы бросает в противоположную сторону ― прямо к маме-тумбочке, где парень бьётся спиной о стену, отчего начинает мычать и шипеть от боли и злости, накатывающей с невероятной силой. Даже не успев подняться, юноша чувствует, как его грубо хватают за волосы и со всей силы начинают бить лицом о пол, вследствие чего разбивают нос, верхнюю губу и на скуле оставляют пару толстых царапин. Как только он чувствует, что хватка на волосах ослабевает, то тут же хватается за нос, прикрывая глаза, и начинает шумно мычать, чувствуя, как по щекам уже текут горячие слёзы, а сердце бьётся с неимоверной скоростью от страха. Но вот только, к счастью или сожалению, Пака отпускать не планируют: чудовище, пискляво рассмеявшись, разнося свой смех по всей комнате эхом, хватается за футболку юноши и с яростью разрывает ту, обнажая спину незнакомца, а после, подождав лишь секунду, подносит к той когти и ведёт ими вниз до самого копчика, разрывая мягкие ткани и позволяя кровавым дорожкам разукрасить чужое тело и половицы. Крик мальчишки слышат все жильцы дома, отчего в страхе прикрывают уши и глаза, начиная молиться о том, чтобы хозяин, наконец, успокоился и закончил тормошить тельце новой игрушки. Но ведь слышат же не только жильцы самого дома, крик доходит до ушей тех, кто давно уснул и тех, кто живёт во дворе, он доходит даже до хранителей леса и, самое главное, он доходит до Феликса. Мальчик, сильнее вжимаясь в угол, с ужасом наблюдает за играми чудовища и видит, что его друга чуть ли не разбирают по кускам. Он знает чудовище, оно не злое, но… Феликсу снова страшно. ― Хенджин! ― поняв, что он не остановится, а Мимин не защитится, Феликс резко отбрасывает подушку в сторону и, спрыгивая с кровати, бежит к двум юношам. ― Стой! Всё, хватит! Перестань! Он всё понял! Как только Феликс подбегает к хозяину, то резко хватается за его плечи и старается оттащить того назад, но Хенджин, даже не сдвинувшись места, просто поворачивает голову на мальчика, и… Это не чудовище… На его лице нет разорванной улыбки, чёрных глаз, порезов на лице или острых зубов, это… Это Хенджин. Его Хенджин, это его друг. Продолжая смотреть с карие очи, блондин словно пытается успокоить юношу, говоря лишь одним взглядом: «Мне тоже обидно и страшно, но не нужно, Хенджин. Пожалуйста, остановись». Но, к сожалению, их зрительный контакт прерывает чужой шёпот, доносящий откуда-то снизу. ― Феликс… ― блондин опускает испуганный взгляд на кровавое лицо Мимина, где видит жалобный взгляд друга и слышит тихий скулёж. ― Мне страшно… ― Феликс хочет ответить, но, к сожалению, не успевает, так как видит, что Хенджин снова поворачивается и наклоняется к Паку, демонстрируя всю красу своей «фирменной улыбки». ― Не волнуйс-ся… Тише, тише с-сладкий… ― шепчет Хенджин, приближаясь к мальчику, который, в свою очередь, трясется от страха и боли лишь сильнее, вжимаясь в пол. ― С-сейчас-с боятьс-ся не нужно… Ведь я напугаю тебя ещё с-сильнее… Хенджин медленно поднимается в полный рост, вставая на свои ступни-конусы, отчего Феликс, задирая голову, сильнее округляет глаза и начинает пятиться назад, чувствуя, как сердце уже начинает безжалостно стирать о рёбра свои мягкие края. Схватив Мимина за горло, чудовище вытаскивает мальчишку из комнаты и волочит того в ванную, находящуюся на первом этаже, быстро перебирая конечностями. ― Включай горячую воду! ― на всю комнату разносится злое рычание, а злой и серьёзный взгляд направляется на ванну, отчего вентили медленно начинают проворачиваться в стороны, а из крана начинает быстро вытекать горячая вода. ― Недостаточно горячо! Я приказал включить горячую воду, значит, ты должна это сделать. И не смей жалеть эту маленькую тварь. ― чудовище, всё ещё держа мальчишку за горло, злобно смотрит на ванну, а та начинает прибавлять температуру, проворачивая вентили. Вода набиралась со стремительной скоростью, а Мимин лежал на полу, без возможности встать и убежать, ведь рёбра, да и всё тело в принципе до невозможного болели, ведь пока чудовище тащило мальчишку по ступенькам, то отбило ему последние целые места, а те, в свою очередь, даже не пытались смягчить удары. А плитка-малышка специально подставляла свои изрезанные части под лицо юноши, чтобы сделать тому больнее. Дверь, идущая в ванную комнату, провернула все замки, тем самым закрываясь, чтобы никто не мог войти или выйти, и приказала остальным жильцам отвернуться и закрыть уши, чтобы те не пугались скорых криков и воплей, когда лицо юноши погрузится в кипяток и навсегда покроется коркой с тигровым окрасом. Все жильцы, словно сговорившись, работали под руководством хозяина, помогая ему, хотя он даже не просил об этом. Они просто сами знали, что нужно делать. Феликс, всё ещё находясь в своей комнате, прекрасно слышал громкие удары, крики и плач Мимина, а также яркий смех и дикий рёв Хенджина. Да, это был голос чудовища, но теперь мальчику не было страшно, ведь он понимал, что это всё ещё его Хенджин, защищающий свою семью страшным обличием и голосом. Шкаф, как и прежде, приказал маме-тумбочке закрыть глаза и уши ящиками-малышкам, зеркалу ― прикрыться накидкой, а одеяло предупредил, что страшно только в первый раз, нужно просто потерпеть. Феликс, всё ещё слыша чужие крики, быстро подбегает к двери и начинает дёргать ручку, пытаясь открыть ту. Ему нужно остановить этот ужас, нужно защитить двух детей друг от друга, но… Дверь не открывается, она не помогает, она слушает хозяина. ― Прошу, пожалуйста, откройте! ― начинает кричать мальчик, жалобно смотря на дверь. ― Я знаю, что вы слушаете Хенджина и знаю, что не смеете ослушаться, но я обещаю вам! Обещаю, что ничего не случится, если сегодня вы послушаете меня. Я остановлю Хенджина и уведу Мимина отсюда. Он больше здесь не появится, обещаю! Я согласен, что он поступил плохо, но Хенджин перегибает палку! Сейчас он либо убьёт его, либо сведёт с ума! Прошу, не дайте этому произойти, не позволяйте ему брать грех на душу! Я не знаю, что с вами было в прошлом, но, вероятно, что-то похожее, и я уверен, что положительных эмоций вам это не приносило, отчего я прошу вас! Прошу… Позвольте спасти Хенджина и не дать ему совершить ещё одну ошибку… Дому и так больно, всем и без того плохо, вам не нужна душа ещё одного сломанного или мёртвого ребёнка… ― падая на колени и упираясь лбом в дверь, начинает шептать Феликс, чувствуя, как по щекам уже текут горячие слёзы. ― Он не будет ругаться, я обещаю. Я защищу вас… Пожалуйста, выпустите меня. Позвольте помочь… Неизвестно, сколько Феликс дожидался, пока жильцы проведут совет, но он чувствовал, как с каждой минутой его дрожь и страх лишь усиливались, а надежды на спасение двух детей угасали. Но вдруг он слышит тихий скрип, а после чувствует, как дверь медленно приоткрывается, отчего блондин, резко открыв глаза и вскочив на ноги, пулей выскакивает в коридор и бежит на первый этаж, где тоже, к счастью, смог открыть дверь. Шкаф об этом позаботился. — Стой, Хенджин! Как только блондин забегает в комнату, то видит, как почти бездыханное тело Мимина уже кладут на бортик ванной и начинают опускать его голову к воде. Ещё секунда и всё бы пошло крахом, но Феликс, подбежав к чудовищу, резко хватается за его предплечье и с силой тянет на себя, падая на пол. Хенджин, оступившись, отпускает Пака, где мальчишка просто падает, ударяясь головой о бортик, и теряет сознание. Чудовище, понимая, что его план сорвали, начинает злиться и, сидя на корточках, медленно поворачивает голову в сторону Феликса, злобно смотря на того. И да, юноша испугался. Пусть знал, что это не чудовище, пусть всё понимал, но… Он всё-таки был монстром, который уже плохо контролировал свои эмоции. Феликс, собирая остатки своих сил, просто подрывается с места и, на свой страх и риск, подползает к Хвану, перехватывая его лицо своими ладонями и направляя на себя. ― Эй-эй-эй, послушай меня! ― смотря в чёрные глаза, начинает буквально кричать Ли. ― Остановись, прошу, больше не нужно! Со мной всё хорошо, видишь? ― стараясь улыбнуться, блондин не уводит взгляда от чёрного омута. ― Я здоров и не покалечен. Он больше не тронет и не появится в этом доме, обещаю. Я правда в порядке… Хенджин, прошу… ― темноволосый отодвигается от Феликса и снова переводит взгляд на лежащее тело. Он не собирался отступать, хотел закончить своё дело, только вот… ― Джинни… Ладони Феликса опадают на плитку, где мальчик, опуская голову, начинает всхлипывать, тяжело дыша. Он не может, он никого не спасёт и никому не поможет. Всё было зря. А вот Хенджин просто замирает, расширяя глаза и чувствуя, как где-то глубоко в пыльном месте начинает что-то гореть и колоть. Это «Джинни» выбивает всю землю из-под ног, оно не даёт сосредоточиться и продолжить творить задуманное, оно… Оно помогает вернуться в реальность. Феликс, продолжая плакать, медленно поднимает голову, уже ожидая увидеть своего друга в ванной, но… Хенджин в человеческом обличии сидит перед ним на коленях и, опустив голову, трясется, словно продрогший птенец. I Hate To Admit It — Stray Kids (Bang Chan) Расширив глаза, Феликс резко срывается с места и подползает к Хенджину. ― Хе-ей, чудо, приве-ет. ― мягко обхватывая чужое лицо руками, Феликс поднимает его на себя и со счастливой улыбкой смотрит на юношу. Он говорит полушёпотом, нежно оглаживает чужие скулы и не перестаёт улыбаться, пока слёзы всё ещё катятся по пунцовому лицу. ― Привет, солнце моё… ― шире улыбается Ли, смотря в такие родные глаза. ― Я скучал… Куда ты пропал?.. Почему не приходил? Уже словно в бреду Феликс продолжает шептать, периодически прикрывая глаза, и, не выдержав, прижимается своим лбом к чужому, сильнее улыбаясь. Он смотрит в такие родные, но испуганные глаза, и не перестаёт радоваться, что всё-таки смог встретиться со своим Хенджином. А Хван, в свою очередь, даже не знает, что сказать или сделать. Он напуган, устал и удивлён. Просто смотрит на чужую пелену слёз, чувствует чужие прикосновения, но… Пусть страшно, но убегать ведь уже не хочется. ― Тише, тише… Не нужно объяснять, всё хорошо. Давай мы сейчас вернём всё на свои места. Сделаем всё вместе, хорошо? Хенджин лишь медленно кивает, не в силах оторвать взгляд, а Феликс, собирая остатки мужественности и сил, подползает к Паку, который уже начал подавать признаки жизни, и, схватив того трясущимися руками за бока, помогает ему подняться. ― Давай же! Ты вечно хвастался, каким сильным был, так что же сейчас произошло? ― недовольно проговаривает Феликс, подтягивая друга к себе, а Мимин, в свою очередь, лишь осторожно становится сначала на колени, шипя и мыча что-то невнятное. ― Давай же! Мать твою… В конце-концов, кое-как, юноша с трудом поднимается, где Феликс сразу же сжимает его сильнее и забрасывает чужую руку на своё плечо. ― Джинни, убери здесь всё, пожалуйста, а я пока отмою его и сделаю всё, чтобы никто об этом не узнал. Я разберусь со всем, тебе остаётся лишь самая малость. Хенджин впервые видел Феликса таким серьёзным и… Возмужавшим? Трезвомыслящим? Спокойным? Да чёрт пойми, каким был Феликс. Но насчёт себя Хван точно понимал: сейчас он тот, кого защищают, о ком заботятся и кого не обижают. Сейчас он самый слабый и беспомощный. Феликс, затащив Мимина на второй этаж, подвёл того к своей ванной комнате и, усадив в душевую, принялся смывать с того кровь, слушая чужие стоны и шипения, пока Хенджин, в свою очередь, старательно оттирал ванную комнату первого этажа, попутно извиняясь перед всеми жильцами в доме. ― Терпи! Я и не такое оттирал в этой душевой… ― сведя брови к переносице, Ли старательно водил мочалкой по целым частям чужого тела, стараясь убрать оттуда кровь и понять, насколько серьёзны другие раны. ― Да, с моей спиной не творили подобного, но всё же… И вообще, согласись: ты это заслужил. ― Мимин, сидя в одном нижнем белье, просто молчал, периодически то открывая, то закрывая глаза, и громко мычал, когда блондин касался какой-то раны. Спустя несколько минут, смыв с парня всю кровь, юноша помогает тому подняться и переместиться на коврик, лежащий около душевой, и после садится рядом, чтобы обработать то, что сможет сделать самостоятельно. Остальное ― дело врачей. ― Прости… ― слышится тихий шёпот. ― Не нужно. Ничего этого не нужно. Сиди молча и подними голову. ― Кто это?.. ― Мой друг. ― обрабатывая переносицу и клея на ту пластырь, он даже не старается посмотреть на Пака и как-то его понять или принять его извинения. ― Друг? ― усмехается темноволосый. И Феликсу не удивительна эта ухмылка, ведь «улыбаться и отшучиваться даже в самых дерьмовых ситуациях» ― в стиле этого парня. ― Я бы не сказал… Друг, конечно, разозлился бы, и, естественно, вставил бы по самое не хочу, но закончил бы это ещё в комнате. Друг не стал бы тянуть по ступенькам в ванную и пытаться утопить в кипятке. ― Никто тебя топить не собирался. ― бурча, клеит пластырь на скулу. ― Друзья они… Да, друзья защищают, но… Почему-то я чувствовал, что получал всё это явно не из-за дружеских чувств. ― То есть ты, блин, сейчас серьёзно? В такой момент решил поговорить именно об этом? ― отстранившись, блондин смотрит на юношу с удивлением и непониманием. ― Ты видел буквально монстра, видел, как двигаются предметы, и слышал, как с ними говорят, но сейчас ты серьёзно говоришь о чувствах? ― Ликс, да ладно тебе… Мы оба понимаем, что я не страннее тебя. Я вижу твою реакцию на всё это и понимаю, что, вероятно, ты уже пережил подобное. И если всё ещё говоришь со мной, то смог это выдержать. Чем я хуже? ― Заткнись. Ты в любом случае поплатишься за это, понимаешь? ― клеит пластырь на шею. ― Естественно. Думаю, сейчас мне где угодно будет лучше, чем в вашем дурдоме. ― Тише, жильцов обидишь. ― Боже, Ликс… ― усмехается Пак и опускает голову, позволяя блондину доделать своё дело. Прошло около десяти минут с того момента, пока Феликс сначала обрабатывал раны темноволосого, а после оттирал душевую, пока тот с шипением и частыми остановками натягивал вещи Ли. ― Я закончил. ― вставая на ноги, чеканит Ли и недовольно смотрит на уже одетого друга. ― Ты сам виноват в том, какое письмо получит твоя мама, и какой нагоняй ты получишь от неё. ― Даже спрашивать не буду, чего ты там накалякал. Страшнее твоего «друга» со мной, думаю, уже не случится ничего. ― усмехается парень. ― А ты молодец. Малый, но, как говорится, удалый ― смог выстоять перед этим дерьмом. Хвалю. ― Мне твои хвальбы ни к чему. Иди собирай свои манатки, одевайся и проваливай отсюда к чёртовой матери. Тебе тут больше никто не рад.***
23:48 Уже ближе к полуночи Феликс, наконец, смог выпроводить Мимина, посадив его в такси. Перед этим он позвонил миссис Пак и сообщил о том, что с сыном проблема, о которой он расскажет в записке, которую как раз передаст с её ребёнком. «Миссис Пак, доброй ночи. Мне пришлось отправить Мимина обратно домой, потому что он приехал ко мне в гости, привезя какие-то вещества и алкоголь. После чего всё это принял и начал творить в нашем доме невесть что: перевернул мебель, побил посуду, выбегал на улицу и специально бился о забор, стараясь свалить тот, поэтому предупреждаю ― приедет он не в самом целом состоянии. Прошу, как только встретите его, сразу же отвезите в больницу». Для достоверности своего письма Феликс, покопавшись в рюкзаке друга, нашёл пакетик с порошком, которыми темноволосый любил закупаться у мелких дилеров, и заставил принять тот, чтобы и боль не была такой сильной, и письмо несло в себе полное правдоподобие. Ну, на девяносто процентов точно. Вернувшись в дом, Феликс сходил в душ и, переодевшись в чистую одежду, вернулся обратно в комнату, где его уже ждал Хенджин. ― И снова привет. ― присев рядом с юношей, улыбается Ли. ― Ты как, чудо? ― мягко накрывает чужую ладонь своей и опускает голову на опущенное лицо. ― Феликс, я… Я хочу очень много сказать, но… Я просто не знаю, с чего начать… ― Хван виновато поджимает губы, всё ещё не поднимая взгляда. ― Знаешь, мне кажется, тут уже незачем стыдиться или извиняться. Сделано то, что сделано. Ничего не вернёшь, а у меня не так много времени, чтобы переживать из-за того, чего не изменишь. Поэтому давай просто сядем поудобнее и, наконец, поговорим. Тебя, вообще-то, две недели не было! ― на последней фразе Феликс улыбается шире и начинает показательно дуться, отворачивая голову и складывая руки на груди. Хенджин, ничего не ответив, просто переместился к подушке и, опёршись о ту спиной, подогнул колени и положил руки на торс, несильно сжимая ткань рубашки. Феликс просто последовал примеру друга и, снова сев в позу лотоса у подоконника, повернул голову на Хенджина. ― Итак… С чего начнём?.. ― старается смягчить это косвенное давление лёгкой улыбкой и спокойным тоном в голосе. ― Феликс… Во-первых ― прости… Давай я скажу, всё что хотел, а потом уже говори ты. ― получив лёгкий кивок, Хван прикусывает губу, словно готовясь к своему монологу. ― Прости за то, что из-за нас твоя болезнь стала прогрессировать… Всё, что ты сказал в тот день было правдой, ведь если бы я не знал тебя, то действительно специально бы добил ещё при самой первой встрече… Просто… Просто никто не знал тебя, а уж тем более о твоей болезни, отчего мы все и действовали, исходя из своей злости и обид. ― всё ещё боится поднять взгляд, но сжимает белую ткань сильнее. ― А ты… Ты просто терпел. Верил, пытался, надеялся и терпел… Прости, что поступали так с тобой, просто… Нас так много раз обижали, отчего теперь мы каждого встречного воспринимаем как врага. Но… ― облизывает губы, чувствуя, как внутри уже всё трясется. ― Спасибо тебе, Феликс. Спасибо, что выдержал и поверил в нас, ведь… Ведь если бы ты не смог, в нашей жизни никогда бы не появилось что-то светлое и такое родное. Мы бы просто продолжили верить, что вокруг царит лишь зло и боль. Ты… Ты просто невероятен, Феликс… ― Хенджин медленно поднимает голову и устремляет взгляд на мальчишку. ― Ты не представляешь, как мне стыдно за свои слова и поступки… Я… Я просто понимаю, что, исходя из одной стороны ― я действовал по инстинкту самосохранения и защищался заранее, но видя другую сторону… Я действительно виноват и мне невероятно стыдно, что обидел тебя. Эти две стороны просто сталкиваются друг с другом и не дают мне покоя… Я… Чёрт… ― не в силах продолжать, Хенджин просто опускает голову и шумно выдыхает. ― Хей, посмотри на меня. ― Феликс, мягко улыбнувшись, слегка наклоняется в сторону и мягко касается предплечья парня, после подтягивая его руку к себе и переплетая их пальцы. ― Да, мне действительно было больно и обидно, не отрицаю, но с рациональной стороны я понимаю, что делал ты всё это… Намеренно-ненамеренно, выразимся так. ― усмехается мальчик. ― На самом деле, я понимаю тебя, ведь если бы я сделал подобное, то тоже винил бы себя, но… Хенджин, пойми и меня, пожалуйста, я не могу бесконечно прощать тебя и доверять, не зная причин твоих действий… Я просто… ― Я расскажу! ― сильнее сжимая чужую руку, Хван поднимает голову и смотрит на Феликса. ― Всё расскажу. Я знаю, что тебе можно доверять, Феликс. Я хочу довериться. ― смотрит с надеждой, теплотой и благодарностью. ― Но сначала я хочу извиниться за твоего друга… ― За Мимина не надо. Он того не стоит. Да, ты чудо, которое не умеет рассчитывать силу и держать себя в руках, но нет, за Мимина не нужно. Просто… Просто расскажи мне свою историю. Расскажи мне вашу историю, Хенджин. ― Что ж… Возможно, я разобью тебе сердце. ― Не волнуйся, оно уже разбито. ― История будет долгой. Очень. ― Мы никуда не спешим. Я ― точно. ― Ну, тогда слушай… Paralyzed — NF …На самом деле, история Хван Хенджина невероятно печальна… Мальчик, который смог выдержать очень многое, но, к сожалению, не смог выдержать этого до конца. ― Я родился восьмого августа 1973 года. У меня, как и у многих, была семья: мама, папа и два брата: Инсок и Хёсон ― они были близнецами. Я был самым младшим, и… Ну, по логике, мне должна была доставаться самая большая доза любви и поддержки, но… Как бы печально или смешно это не звучало, меня никто не любил. Усмехается Хенджин, задирая голову и демонстрируя свою улыбку. Было тяжело говорить. ― До пяти лет всё шло хорошо: я ходил в детский сад, братья в первый класс, мама работала в цветочном, а папа на заводе. Ну, звучит же хорошо, как в фильмах прям. В 1978 году завод папы, точнее, его директор попадает в лапы властям за махинации, проводимые без ведома персонала, отчего становится банкротом. Не важно, что персонал не знал, главное, что все рабочие делали, за что тоже получили хорошую оплеуху в виде долгов. Отца уволили с работы, и мы, засев в долгах, продали большую часть вещей и мебели из дома, мама устроилась на вторую работу, братья с семи чёртовых лет начали подрабатывать у какого-то мужчины, крася заборы и подметая дворы, а я… Ну, мне пять, я… Чёрт, я вообще удивлён, как помню всё это. ― усмехается юноша. ― Вот мне наступает шесть и я должен идти в подготовительную школу, но… Я не иду туда, ведь семья садиться буквально на задницу от того, что долги мы не успеваем выплачивать, а проценты за них растут. В тот год отец-то и начал пить. Первое время это было нормально: пара рюмок перед сном. Но уже через неделю ― это была бутылка, через месяц ― три бутылки, и вот так к декабрю он скатился к тому, что пил каждый день не просыхая. Не ел, не спал, не работал, лишь пил. Ах, как же я забыл, как же ничего не делал? Он пил и бил. Хенджин говорил словно уже и не с Феликсом, а с самим собой. Он, наконец, выпускал то, о чём молчал столько лет. А Феликс, в свою очередь, молча сидел и смотрел на покрывало, внимательно слушая парня. ― Я не помню, в какой момент успел стать грушей для битья, но… Я ею стал. Это началось, как сейчас помню ― девятнадцатого декабря. В тот день мы с отцом были на кухне, он снова пил, а я играл на барной стойке деревянными динозаврами. Помню, единственное, что успел услышать: «Что за тупой ребёнок, который ничем не помогает семье?!» ― а потом я чувствую резкую боль во лбу. Меня приложили о край барной стойки. Помню, как упал и заплакал, отчего отец, сильнее разозлившись, достал ремень и отлупил меня по губам прямо бляшкой. Рот был в синяках и ссадинах, а лоб рассечён. Мама лишь отвела меня в ванную комнату и отмыла всего, при этом жалея по голове и пытаясь успокоить. Помню, двадцатого декабря я боялся подходить к отцу или просто находиться с ним в одной комнате, но братья, паршивцы, вытащили меня из комнаты и, слушая мои мольбы, крики и слёзы, потащили вниз. И там я снова слышу, что я неблагодарный сын, и снова получаю бляшкой ремня по голове. Отключился быстро. Даже и сам понять не успел как-то. Феликс, медленно поднимая удивлённый и жалостливый взгляд, смотрит на Хенджина и видит, как тот, лишь перебирая пальцами, просто сидит и улыбается. ― Меня избивали этой чёртовой бляшкой полгода. Каждый день. Каждый. Каждый день я ходил с синяками, ссадинами и слезами. Каждый день боялся проснуться и увидеть перед собой братьев или отца. Но, боялся не боялся ― видеть их приходилось. Получать тоже. И единственный, кто спасал меня в моей же комнате ― благородный шкаф. Усмехнувшись, темноволосый устремляет взгляд на своего деревянного друга. ― Он никогда не спрашивал причин моих слёз, не спрашивал, зачем я сижу там целыми днями ― просто прятал и спасал. Но вот наступает сентябрь, я иду в школу и получаю замечание из-за плохого чтения, ведь подготовительную школу пришлось пропустить, где как раз меня могли научить нормально читать. Звонок учительницы родителям, я прихожу домой, с порога меня сразу же хватают и тащат в комнату. Точнее, схватили не меня, а рюкзак, я так, просто волокся следом. Уже в моей комнате меня пару раз прикладывают головой о стол с криками: «Ты должен учиться лучше! Мне не нужны эти звонки из школы!». Остальные полгода проходят так же: плохо учусь из-за недосыпа, ведь периодически меня не впускали в дом, заставляя ночевать в песочнице или пристройке на улице, или из-за голода, ведь им морили в качестве наказания на протяжении нескольких дней. Родители получали звонки от учителей сначала из-за оценок, отчего дома братья раздевали меня до белья, а отец бил книгами и говорил впитывать всё, что в них есть. До сих пор помню эти чёртовы слова: «Не можешь запоминать головой, запоминай так!». А вот позже звонки стали поступать из-за моего потрёпанного и побитого состояния, ― учителя волновались, а дома я получал чем-то из инструментов отца по спине. Да, тебя перестали бить по лицу, но позже кутали в одежду по самую шею, чтобы синяков не было видно. Дальше ― второй класс. Плакать я не переставал после побоев, но уже и не убегал от них ― знал, что будет только хуже. В возрасте восьми лет начал отвечать одноклассникам, которые шутили над моим внешним видом, обзывая нищенкой. Отвечал сначала словами, потом ― кулаками. Ну как раз кулаками дома я позже и получал. Получал по рёбрам, почкам и бёдрам. Глаза Феликса уже начинали слезиться, а Хенджин всё не переставал улыбаться. ― Так прошёл мой: третий, четвёртый, пятый и шестой класс. Знаешь, даже в привычку вошло. ― усмехается темноволосый. ― Не было новинок, лишь: бляшка, книги, столы, кулаки. Честно, я уже и не плакал, и не сопротивлялся. Бытовуха, одним словом. В 1987 году, когда мне исполнилось четырнадцать, и я перешёл в восьмой класс, а братья ― в десятый… Честно, не пойму, откуда у них это взялось: может, возраст переходный ещё не закончился, а может, с отца пример брали… Чёрт их поймёт… В общем, помню, как в один из октябрьских дней я, вернувшись домой, сажусь делать уроки, ко мне залетают братья и начинают расспрашивать про девчонок и отношения, а я лишь отвечаю, что меня это не интересует, и продолжаю что-то писать в тетради, кажется, это была математика. Им мой тон, судя по всему, показался грубым, отчего Инсок просто резко хватает меня под руки, а Хёсок под ноги, и они, смеясь, тащат меня к окну ― я пытался брыкаться и просить отпустить, но они говорили лишь: «Ты не дал нам нужного ответа, мы ответим тебе тем же» ― и единственное, что помню, как я головой и копчиком бьюсь о косяки окна, а позже лечу вниз со второго этажа. Прикусывая губу, Хенджин переводит взгляд на окно, находящееся позади Феликса. ― Падение действительно было больным. Кажется, в тот день я сломал себе руку и несколько рёбер. Отец забрал меня из больницы сразу же, как только наложили гипс, и отлупил бляшкой по тем же рёбрам и руке за то, что меня пришлось вести в больницу. А я и не сопротивлялся. Больно было? Да. Делал я что-то? Нет. Проходил с гипсом пару месяцев и перед Новым годом его сняли. Как сейчас помню: была такая лёгкость и невесомость, крутое чувство, на самом деле… И вот наступает тридцатое декабря, вот мама готовит вкусности, и вот меня выставляют в метель за дверь со словами: «Не заслужил!». Стоя в одном свитере, брюках и носках посреди двора, я молча смотрел на закрытую на замок дверь и не понимал, что мне делать. Волосы, ресницы, да и вообще всего меня покрыло снегом, я буквально был похож на снеговика, которого слепили дети напротив нашего дома. Я понимал, что до утра в дом меня точно не пустят, отчего начал искать варианты, чтобы хотя бы если не согреться, то просто пережить эту ночь: песочница была не вариантом, качели ― тем более, поэтому я побежал к пристройке, но дверь той оказалась, к сожалению, закрыта. Найдя какой-то камень, я выбил окно и, перелезая через него, помню, что порезал ноги, руки и торс. Ночью не смог уснуть из-за голода, холода и боли, но хотя бы смог выжить, и на этом спасибо. Но вот забава, до начала моего девятого класса братья нашли новое занятие для себя ― выкидывание меня с окна. Я летал столько раз… Даже не сосчитать. И группироваться научился в полёте и приземляться без переломов. А они, умники, заметив это, начали делать это ночью, пока я спал. Да, первый раз был снова больным, но потом я и ночью спать перестал, выжидая, что они придут, а они приходили ― скидывали и уходили. Веснушки снова погибали в солёных океанах, пока Феликс шмыгал носом, перебирая края собственного свитера, а Хван на всё это лишь улыбался. Снова. ― Вот начало моего девятого и одиннадцатого класса братьев. Дурь из них не вышла, как, в принципе, и из отца. Тогда крышу начинало сносить уже всем. Весь год, пока братья учились, они не могли отцепиться от меня вообще никак. Каждый день меня прибивали дверьми, протыкали руки ручками и карандашами, били тарелки о голову, я летал по всем стенам этого дома, сбивая бока и спину с головой. А также летал со ступенек бессчётное количество раз. Честно, я был буквально месивом, а не человеком. Хмыкает Хван. ― Вот братья выпускаются, уезжают в другой город, а я перехожу в десятый класс и выдыхаю, ведь думаю, что ужас-то закончился, но… Нет, — отца накрывает белочка. Помню, было двадцать первое сентября, я прихожу домой и слышу, как мама плачет, а отец бьёт её бляшкой, пулей прибегаю на кухню и начинаю отталкивать отца, но ему этот жест, видимо, не показался благородным. Я слышу лишь: «Да как ты смеешь, щенок?!» ― а потом меня хватают за волосы и тащат в ванную, где пару раз припечатывают о бортик, где я разбиваю губу, нос и скулу. А позже… Позже лишь помню, как начинаю захлёбываться. Он топил меня. Топил, держа голову под водой, и бил о дно лбом. Бил так сильно, что я, не выдержав, просто отключился, оставаясь в воде. Очнувшись, я понял, что сидел уже в этой ванне, пока мама смывала с меня кровь, ведь когда я был в отключке, отец прошёлся по спине кнутом, и честно… ― усмехается юноша. ― Чёрт знает, откуда он его взял, а также, как рассказывала мама, отбросив эту мерзкую вещицу, он просто сел и начал курить, туша каждый бычок о мои лопатки. Мама отмывала и плакала, а я сидел и молчал. Я просто понимал, что было нужно потерпеть всего три года, после чего всё дерьмо закончится. Терпел же десять лет, а тут три, ну ерунда же, думал я. Он снова смеётся, а Феликс уже подгибает колени, устремляя взгляд на пол. ― Десятый класс тоже пролетел незаметно, но решающим годом ― стал одиннадцатый. Двенадцатый в счёт не берём. Я просто не дожил. На этих словах блондин, округлив глаза, медленно поворачивает голову на парня и чувствует, как по собственным щекам слёзы начинают течь сильнее. ― Одиннадцатый класс… Что ж… Забавное время… Что было в сентябре и октябре? Эти два месяца маленькая кухонька запомнит навсегда: помню, прихожу домой в один из сентябрьских дней и вижу, что мама лежит на полу в слезах и с разрезанной рукой, хочу подбежать, но слышу: «Подойдёшь, и тебе не поздоровится». Но мне ведь и до этого не здоровилось как-то. ― усмехается темноволосый. ― А мама же всегда старалась мне помочь. Уйти мы не могли из-за отсутствия средств и жилья, поэтому она старалась держать наши жизни в этом доме, как могла. Помню, отца я тогда не послушал, всё-таки подбежал к маме и, подняв её с пола, унёс в зал и усадил на диван, начав обрабатывать руку. Я понимал, что вернуться мне нужно, потому что если я сам не приду к отцу, то он придёт к нам, а маму жалко всё-таки… Хенджин впервые не стал улыбаться, а лишь нервно облизнул губы и опустил голову. ― И я пришёл. И был приложен головой о столешницу, отчего губа, казалось, раскололась на две части, но, не успев опомниться, понимаю, что лечу к навесным полкам, находящимся сверху, и чувствую, как по затылку начинает биться дверь. Ударов было более двадцати или тридцати… Сбился со счёта. Позже меня тащат к барной стойке, на которую бросают, и я чувствую, как в руку впивается что-то холодное и тяжёлое ― охотничий нож отца. Он ведёт им по руке, оставляя несколько порезов. Тут уже крика сдержать я не смог, чем нагнал на себя большую беду, разозлив его ещё сильнее. Держа за волосы, меня подводят к кухонному столу, а после бросают прямо в него, где стулья падают в стороны, а сам стол чуть отъезжает назад. Вот я лежу на полу с сильным головокружением и краем глаза вижу, как сверху летит один из стульев, только и успеваю, что зажмуриться, а дальше ― сильная боль по рёбрам, плечу и голове. Хорошее дерево, видимо. Дальше отец не стал фантазировать и придумывать что-нибудь интересненькое: он просто начал бить меня ногами по всему, что видел и не видел. Бил, держа в руках бутылку, а в зубах сигарету, по торсу, почкам, голове; наступал сверху и бил подошвой по плечам, бёдрам, наступал на щиколотки. Такая картина на кухне продолжалась до конца октября. В ноябре я получил двойку, и отец узнал об этом из-за звонка учительницы. Ах, чёртовы учителя… Меня снова тащат в злополучную ванную и снова топят, снова бьют о бортики, о саму ванну, об унитаз, раскалывают плитку моей головой. Чёрт, да как я вообще жив оставался? Сам с себя в шоке. Слёзы у Феликса уже не катились. Мальчик просто, сидя, словно парализованный, раз за разом глотал ком в горле и чувствовал мерзкий узел в животе. ― В ванной всё продолжалось до декабря. В январе, когда я пришёл с улицы после очередного Нового года, проведённого в пристройке, занёс немного снега в дом и пронёс мокрые следы до второго этажа, а отец, увидев это, затащил меня в комнату братьев, ну, ту, которая находится напротив. «Это не чердак…». ― Затащил и снова бил всем, что попадалось под руку и, в конце концов, просто допив алкоголь из бутылки, он замахнулся и разбил её о мою голову. Февраль? Ванная комната на втором этаже. А что же сделал злосчастный март? Март всё закончил. Цветы пробились из-под снега, а я спрятался в нём… Как сейчас помню: двадцать пятое марта, я прихожу домой со школы и, только открыв входную дверь, чувствую, как в нос сразу же ударяет запах металла и алкоголя. Нет, так было всегда, но в тот день запах металла был сильнее. Сглотнув ком в горле, я начал медленно идти на запах, который привел меня на кухню. Войдя, я буквально замер, окоченел, застыл, называй, как хочешь, просто… Мама лежала на полу в крови и с разбитой головой, а рядом валялся окровавленный проигрыватель. Он просто забил маму её любовью и отдушиной. Я стоял и не понимал, что мне делать: плакать? Кричать? Драться? Что делать? Честно, я не помню, как вообще осмелился переступить через бездыханное тело мамы, но… Я просто побежал к отцу и занёс со всей силы кулак в его опухшую и пропитую физиономию. Он отключился мгновенно, вероятно, перед этим просто сильно напился. Вроде, мужик крепкий, побольше меня был в ширь да в рост, а так легко свалился. Вероятно, тебе интересно… Смотрит на профиль блондина. ― Почему я не отбивался? Ведь когда вырос ― мог же это делать. Мог. Конечно, мог. Даже пытался пару раз, но моё щуплое телосложение просто не могло сравниться с тем, кто работал на заводе годами и переносил груды тяжёлых вещей, наращивая естественную массу. Один раз я попробовал, так потом отхватывал за это… Даже сказать страшно, как. Уж лучше пусть бьёт по своей прихоти, чем отвечает на мои всплески и попытки. Но именно в тот момент ярость меня переполняла, отчего удар был в разы сильнее. Помню, как хватаю маму на руки и выношу из дома: кругом лужи, растаявший снег, маленькие ростки подснежников и травы. Несу по деревне, улицам, кричу людям, чтобы скорую вызвали, и кто-то, к счастью, откликается на мои мольбы и вызывает эту несчастную скорую. Вот я сижу на земле, вижу на горизонте машину, уже начинаю радоваться, но вдруг чувствую, как тело мамы окончательно ослабевает в моих руках. Она не была мертва на кухне, в ней боролась жизнь, но она решила покинуть меня на соседней улице, пока мы сидели на земле и ждали эту чёртову скорую помощь. Врачи забрали её, а я отказался от помощи и просто пошёл домой, но они пообещали, что вызовут полицию, поэтому я ускорился, чтобы прийти первым и увидеть, как отца вяжут и увозят. Вот и прибегаю домой, и… Хенджин равно выдыхает, а сердце Феликса пропускает несколько громких ударов. ― Открываю дверь в надежде, что снова сейчас вырублю отца и буду ждать полицию, но… В мою голову сразу же прилетает металлическая бита, которой ранее пользовались братья. Да прилетает так сильно, что я падаю назад и бьюсь затылком о землю. И последнее, что я помню… ― Феликс не видит, но Хенджин с силой сжимает глаза, подавляя выступающие слёзы. ― Я очнулся в пристройке, ― там, где я мог укрыться и спастись, которая принимала любого меня и всегда старалась помочь и согреть. Очнулся я привязанным к трубе. Отец умел вязать узлы, отчего было бесполезно пытаться вырваться или просто вытащить хотя бы одну руку или ногу. Голова сильно кружилась и болела, меня тошнило, перед глазами было всё мутно, и единственное, что я смог услышать: «Ты ― отродье, мелкий грязный щенок. Все подохли именно из-за тебя, во всём виноват ты. Да как ты вообще посмел поднять на меня руку?!» ― подняв голову, я вижу, как жидкость из бутылки теряется во рту отца, после он откидывает пустой сосуд и, садясь на меня сверху, хватается за горло и начинает душить. Душил долго, ведь жить мне очень хотелось, отчего я не позволял себе отключаться, но когда почувствовал что всё, конечная, то улыбнулся ему на прощание и закрыл глаза. Уверен, душил он меня дольше и сильнее, чтобы уж наверняка, но… Суть в том, что больше я не очнулся. Надеюсь, что в тот день приехала полиция и повязала отца… ― тихонько вздыхает парень. ― Что ж… Вот он, Ли Феликс, вот он я ― Хван Хенджин. Может, есть вопросы? Феликс, медленно подняв голову, устремляет взгляд на темноволосого, не в силах что-то сказать. Сил не было даже подать звук или шевельнуться, да их, чёрт возьми, не было даже на простой вздох. ― Ах, точно… ― опустив голову, усмехается Хван. ― Вероятно, тебя интересует: почему я всё ещё тут и почему могу говорить и касаться тебя… Нет, Феликс, это не твоя фантазия. Просто дело в том, что… В общем, когда я умирал, то попросил у пристройки, так сказать, напоследок, ― спасти мою душу. И она спасла. Снова спасла. Она соединила мою душу с собой, и теперь я привязан к ней. Я могу делать всё, как человек: дышать, говорить, трогать, слышать, но не могу выйти за пределы двора. Понимаешь, Феликс, пока стоит эта пристройка во дворе ― могу существовать и я. Если её снесут, то и я пропаду. Вот такая моя история.