***
1:35 Из-за увлекательного занятия ребята совсем не заметили, как пролетело время, а также не почувствовали какой-то усталости или обычного желания передохнуть. Но всё же поняв, что организму нужно дать хотя бы небольшую передышку, они осторожно убирают краски, холст и остальные вещицы, а после идут в ванную, чтобы хорошо промыть руки от краски. ― Это… ― пока оба стоят около раковины, Феликс совсем невзначай поднимает голову на зеркало и, заметив детские рисунки, хочет спросить, откуда те здесь взялись, но в какой-то момент резко замолкает, понимая, что спрашивать о таком лучше не стоит. ― Да, ты правильно понял, это нарисовал я. ― кратко улыбается Хенджин и переводит взгляд на свой рисунок. ― На тот момент, мне, кажется, было около шести. После, наверное, пятого избиения я прятался здесь от папы, стоя около этой раковины с побитыми ногами и изрезанными руками. Пусть было страшно до ужаса, но… ― на секунду прикрывает глаза, вздыхая, но улыбку не убирает. ― Боже, как же мне тогда хотелось рисовать, ты просто не представляешь… ― усмехается юноша, задирая голову кверху и словно вспоминая то время, а после снова опускает взгляд, продолжая отмывать краску. Феликс не решается сказать или спросить что-то ещё, а Хенджин и не настаивает на продолжении монолога или диалога. Оба понимают, что для такого подобное развитие не нужно, отчего кто-то лишь улыбается, а кто-то опечаливается ещё больше. ― Тебя… ― негромко прокашливается Феликс, отходя от раковины и, опустив голову, начинает бубнить себе под нос, надеясь, что темноволосый его услышит. ― Тебя сильно смутит, если я здесь переоденусь?.. Хенджин, услышав вопрос, просто замирает, округляя глаза и продолжая держать руки под потоком воды, а после, медленно поднимает голову и устремляет взгляд на зеркало, через отражение которого на него смотрит блондин, неловко улыбаясь. И он не знает, что ответить. Можно ли? Вроде, да, проблем возникнуть не должно, но… Он ведь уже понимает, что чувства к Феликсу вовсе и не дружеские. Его хочется обнять, но как-то крепче и чувственнее, хочется огладить каждый сантиметр его молочной кожи и вдохнуть её запах, уже заранее зная, что такого запаха он не встретит больше нигде и никогда, ему… Ему хочется Феликса. Нет, не в сексуальном плане, эти глупости можно отложить, а вот коснуться и поцеловать его душу… Они, вроде, уже сроднились, но ведь хочется ближе, ведь хочется горячее и любимее. И Хенджин знает, что можно рискнуть, попробовать спросить или сказать, но… Хенджин просто понимает, что нельзя. «Ты не живой, ты даже не человек. Тебе нельзя мечтать и надеяться, нельзя сближаться с… С ним. Он же… Чёрт, он же Феликс. Такой яркий, но погасший, такой отчаянный, но донельзя хрупкий; он же не глупый, он всё поймёт и сможет ответить, а ещё может помочь, поддержать и подарить… Подарить весь мир? Брось, Хенджин, он ведь уже подарил тебе целый мир, не так ли? Тебе с ним хорошо, сказочно и просто невообразимо, но… Не нужно, Хенджин, не стоит влюбляться и привязываться». Горько усмехнувшись собственным мыслям, Хенджин понуро опускает голову. «Да брось, Хван… Ты же видишь, как сам противоречишь самому себе… Не влюбляться? Да у тебя сердце из-за него горит и сгорает. Не привязываться? Да ты же жить без него теперь не можешь. Ты считал, что твоей единственной радостью были хранители, но потом пришёл он, и… И всё пошло крахом. О друзьях так не думают, не мечтают и не печалятся по ним, друг мой. Ты можешь лгать кому угодно, но главное ― не лги самому себе». ― Д-да, конечно. ― словно очнувшись, начинает слегка нервно лепетать юноша. ― Я не буду смотреть… ― устремляя взгляд на раковину, он выключает кран, а после жильцы слышат такой тихий, но такой оглушающий вздох. Он слышит небольшие шумы позади, слышит негромкие шаги, скидывание вещей на пол, а также елозанья по полке. Слышит, как открывается крышка корзины для белья, как блондин тихонько вздыхает или кряхтит, а после он слышит приближающиеся шаги позади себя и прикрывает глаза. «Переоделся». И он не смеет открывать глаз, потому что продолжает ругаться с собственной головой, доказывая ей что-то или не принимая её аргументов и предложений. Пусть юноша и умён, но в данной ситуации он не понимает, что ругается не с головой, не с мыслями и не с сердцем, а только сам с собой. Пытается уместить рациональность и эмоциональность на один стул, где в итоге не помещается никто, отчего ему и сложнее что-то понять или объяснить. Но вдруг он чувствует, как его талию обвивают чужие руки, как после миниатюрные ладони прижимаются к его торсу, и… Хенджин больше ничего не чувствует. Это больно, Феликс! Прекрати мучать ребёнка, прекрати давать надежды, срок которых уже истёк и не подлежит продлению. Ему так больно, страшно, но… Это ведь тепло, Хенджин, не так ли? Он не имеет права просить этого тепла от Феликса, не имеет права просить о понимании, касаемо своих поступков и слов, и он не имеет права просить о любви. Пусть любовь будет односторонней, но зато он будет с этим мальчиком до его последнего вздоха. Будет смеяться, говорить, учить что-то новое и будет притворяться. Ему нельзя сближаться, но ему можно хотя бы насладиться совместным времяпрепровождением с этим человеком. «Иногда те, у кого нет ни сердца, ни души, могут любить даже сильнее, чем десятки или сотни людей вместе взятых. Они просто смогли почувствовать тем, чем даже не обладают, а это стоит больших трудов и дает ещё больший результат». Феликс, обнимая Хенджина сзади, осторожно прислоняется щекой к его спине и так нежно и мягко улыбается, отчего даже создаётся ощущение, что теперь всё будет хорошо. Теперь не будет больно, страшно и горестно. Теперь они вместе и этого достаточно, чтобы не желать лечь спать немножко раньше положенного.***
Веснушки — pyrokinesis Уже некоторое время ребята лежат на кровати, пытаясь провалиться в долгожданный отдых, но понимают, что сон вообще никак не идёт. Хенджин, молча смотря в потолок, слушает сопение слева от себя и, не опуская головы, знает, что белая макушка находится около плеча, а хрупкое тельце сжимается от холода, даже находясь под одеялом. В доме тепло, но из-за того, что Ли похудел, тело начало мёрзнуть чаще, а также сопровождалось дрожью даже в тёплой одежде. Он говорил, что всё в порядке, но дрожащие колени, синеватый оттенок кожи и ледяные кисти рук говорили об обратном. Хенджин бы обязательно спросил, но просто знал, что не нужно, ― Феликс не любит и не желает обсуждать подобное, а ещё Хенджину стыдно, ведь он понимает, что именно из-за него мальчишка находится в таком состоянии. ― Ликси… ― звучит такое тихое, но нежное и слегка хриплое в темноте. ― Да? ― отдается более громко и басисто, но ни капли не грубо. ― Ты хочешь спать? Просто… Просто у меня совсем не получается уснуть. ― Я тоже пытался, но как-то… Вроде, день вышел невероятно тяжёлым, но в теле словно осталась ещё капелька энергии для какого-нибудь маленького дела. ― усмехается юноша, из-за чего улыбается и Хенджин. ― Может, есть идеи? Ну, я имею в виду… ― Вообще… Да, я думал кое о чём, но предлагать не решался. Думал, ты устал, но раз уж на то пошло… ― неловко усмехается парнишка, поджимая губы. ― Твой смартфон. Просто ты обещал показать, а мне очень интересно. Никогда не видел таких… Сегодня луна пришла прочесть очередную главу о двух печальных душах, отчего, открыв свои белоснежные очи, она озарила комнату небольшой полосой света, благодаря которой можно было разглядеть, как блондин медленно поднимает голову и смотрит на задумчивого юношу, кратко вздыхая и мягко кивая ему в знак согласия. ― Думаю, идея прекрасная. ― вроде не смеётся, но даже в темноте слышно, как он улыбается. ― Сможешь подать, пожалуйста? Хенджин, вытягивая пухлые губы в улыбку, а после оголяя их и вовсе, быстренько подскакивает с кровати и бежит к столу за интересной вещицей, отчего Феликс слегка вскидывает брови, удивляясь, что у темноволосого ещё есть силы так активно бегать и улыбаться. «Вот вроде парень взрослый, здоровый и вширь и в рост, а ведёт себя, как ребёнок, которому положили кучу подарков под ёлку, и теперь он мельтешит вокруг них, раздумывая, к какому подступиться в первую очередь». Как только юноша прыгает обратно на кровать, Феликс уже в открытую улыбается, забавляясь с этого чуда небесного, а после принимает вещицу. ― Так, смотри… ― Стой, ― перебивает его Хенджин, сводя брови к переносице и направляя серьёзный и задумчивый взгляд на смартфон. ― Тут кнопок нет… ― Феликс улыбается ещё шире, смотря глазами полумесяцами сначала на телефон, а потом переводя взгляд на смешного Хенджина. ― Да-да, они своё отжили, скажем так. ― смеётся блондин, на что Хенджин приподнимает брови сильнее. ― Так, в общем, смотри, включается он по отпечатку пальца. Есть конечно ещё по определению лица, но… Но это уже даже для меня что-то новое и тяжёлое, я пока довольствуюсь промежуточными нововведениями, скажем так. ― усмехается мальчишка. И у Хенджина ступор: тяжёлый задумчивый взгляд, подправленный сведёнными бровями и сомкнутыми губами и, если прислушаться, можно даже услышать шестерёнки, завертевшиеся с неимоверной скоростью в его голове. ― Это… ― лишь спустя несколько минут он решает подать голос. ― Глупости какие-то, Феликс. ― заканчивает со вздохом, чем смешит блондина сильнее. ― Ну каким пальцем? Это… Это как вообще?.. Что вы успели придумать за эти годы?.. ― последний вопрос, конечно, риторический, но, вероятнее всего, если бы Хенджину начали рассказывать, что случилось за последние пятьдесят лет, он бы загрузился всей этой информацией примерно на такое же количество времени и после не пожелал бы и вовсе выходить из этого дома. ― Вот, ― улыбаясь, юноша демонстрирует указательный палец, а после прикладывает тот к специальной выемке, находящейся на задней части смартфона. ― включился. ― А… ― и ступор настигает парня вновь, только теперь округляются глаза и приоткрываются губы, выпуская немой крик, а Феликс улыбается сильнее, уже чувствуя, как начинают болеть «яблочки» и сами челюсти. «Ничего не говори, солнце, я всё по глазам вижу». ― Смотри, вот тут находится главное меню. ― Ли водит пальцем по экрану, листая «страницы» и демонстрируя различные приложения. ― Оно прям… Ну то есть, ты прям пальцем касаешься и оно слушается тебя?.. ― уже несколько минут Хенджин смотрит в телефон, даже не замечая, как перестал моргать. ― А меню… Я слышал подобное слово, когда мужчина по радио рассказывал о каких-то новомодных забегаловках. ― Постой, забегаловки? ― переспрашивает Ли, сначала даже не понимая, к чему было употреблено это слово, но после того, как до него всё же доходит непонимание Хенджина, он, не сдерживаясь, начинает в открытую смеяться, утыкаясь лбом в чужое плечо. ― Джинни, здесь всё работает немного иначе, ― сквозь смех блондин пытается донести всё в более доходчивой форме, но уже начинает теряться, ведь понимает, что подобное объяснить будет не так просто, как ему казалось. ― Меню это… В общем, здесь находится много различных приложений… Чёрт… ― и объяснить такое правда не просто, но, к счастью, Хенджин не торопит. ― Оу, смотри, это правда как меню в забегаловках, только если там ты листаешь книгу и выбираешь блюда или напитки, то тут ты водишь пальцем по экрану и выбираешь подходящие приложения. ― выдыхает мальчик, радуясь тому, что смог объяснить подобное хотя бы как-то. ― Может, хочешь попробовать? Хенджин, улыбаясь, начинает быстро кивать, но как только Феликс подносит к нему смартфон, то он резко опускает уголки губ и сдвигает брови, начиная подносить палец к экрану. ― Только нежно, солнце. ― спокойно предупреждает Ли. ― Не нужно давить на экран или сильно бить по нему. Это чудо умное, оно поймёт даже краткое и мягкое касание. ― держа уголки губ поднятыми, блондин осторожно перехватывает руку мальчика и доводит его палец до стекла, мягко проводя тем по поверхности. И Хенджин охает. Открывает рот, расширяет глаза, вскидывает брови и даже чувствует, как начало трястись что-то внутри. Это было до невозможного необычным, даже немножко страшным, но таким интересным. ― Это… Как же здорово… ― он не в силах сказать что-то большее, а Феликсу и не нужно, ведь горящие глаза и реакция темноволосого говорят намного больше, громче и ярче. ― Да… Смотри, тут есть много приложений, в которых можно и играть, и фотографии обрабатывать, и общаться с людьми, и… В общем, действительно много всего, но, честно признаться, так как я не фанат смартфонов, то пользуюсь всего двумя или тремя приложениями… ― смущённо заканчивает Феликс, а Хенджину плевать, ему даже одно приложение принесёт гору радости и эмоций, а тут целых три! ― Но я всё покажу, ты не волнуйся. Вот тут есть игры, в них я раньше играл, когда сидел на остановке и ждал автобус, чтобы поехать в универ; вот тут ― различные социальные сети; здесь ― можно обрабатывать фотографии; а ещё есть интернет-магазины. — Интернет-магазины?.. ― Ну, когда у тебя нет желания или возможности сходить в магазин и купить определённую вещь, будь то еда, техника, одежда и всё прочее, ты просто заказываешь это в одном из приложений, и после тебе привозят это либо на дом, либо на пункт выдачи. ― Боже… ― казалось, вздохнуть сильнее уже нельзя, но Хенджин дал понять, что сейчас возможно всё. Парень устало прикрывает глаза и, потирая пальцами переносицу, снова вскидывает брови, позже сводя их обратно. ― Такое ощущение, что меня не было не пятьдесят лет, а целых сто пятьдесят или даже больше… Я хотел сказать, что стар я, но потом просто понял, что это вы слишком сложные. ― усмехается мальчишка, на что Феликс широко улыбается, смотря глазами полумесяцами в уставшие, но такие родные карие очи. ― Ладно-ладно, ― смеётся мальчишка. ― в чём-то ты даже прав, нынешнее поколение действительно непросто понять. ― вздыхает блондин. ― Давай лучше продолжим, ― Хенджин кивает, улыбаясь, а Феликс снова опускает взгляд на экран. ― Пользуюсь я, как и говорил ранее, тремя приложениями: обычная камера, галерея, где чаще всего мелькают только пейзажи, друзья, животные и всё прочее, а также приложением под названием Instagram. Это социальная сеть, в которой можно вести диалоги с людьми в электронной форме, смотреть их публикации, что-то сохранять себе, выставлять свои фотографии или видео, а также ставить лайки или писать комментарии под чужими публикациями. ― Лайки?.. ― юноша сводит брови к переносице и переводит взгляд на Феликса. ― Ну… ― улыбается мальчишка. ― Например, если тебе понравилось чьё-то фото или видео, и ты хочешь сказать об этом человеку, но таковой возможности нет, ты просто нажимаешь на сердечко, находящееся под публикацией и словно говоришь этому человеку: «Твоё фото действительно красиво! Ты молодец! Мне очень нравится!» ― Феликс на секунду останавливается, обдумывая, верно ли он всё выразил, и только после продолжает. ― Да… Время действительно изменилось… Вроде, стало легче, а вроде… Ерунда какая-то. ― смеётся блондин, но не услышав хотя бы одного комментария или вздоха от Хенджина, с небольшой тревожностью поднимает на него голову. ― Ты в порядке? ― А… ― как-то неловко улыбается Хенджин, и если бы у луны были достаточные полномочия и возможности, она бы обязательно показала, как сейчас загорелись уши и щёки парня. ― А если бы была возможность, ты поставил бы мне это сердечко?.. Феликс, продолжая смотреть на это смущённое чудо, тянет уголки губ вверх, а после, прикрывая глаза, опускает голову и снова утыкается лбом в чужое плечо, ведь и самому же стало неловко от этих слов. И он чувствует, как сейчас ему хорошо. Ему спокойно, тепло и беззаботно. С таким Хенджином: непонимающим, задающим странные вопросы, говорящим ещё более странные слова, охающим, вскидывающим брови и пытающимся всё понять и всему научиться, ― даже жить как-то сильнее хочется. С ним хочется лежать часами, говорить обо всём или просто молчать, слушать его голос и смех, смотреть в такие любимые карие глаза, и… Теперь действительно не жалко отдать ему своё сердце и душу. Теперь он понял, что его жизнь в самых родных и любимых руках, которые будут дорожить ею и целовать в пунцовые щёки по утрам, а обнимать хрупкие плечи по вечерам. Теперь Хенджин что-то большее, чем просто потерянный и разбитый ребёнок. Он, такой мёртвый и злой, смог подарить такую яркую и цветущую жизнь. ― Слушай, раз уж мы заговорили о фотографиях… А у тебя они есть? ― Феликс поднимает голову и видит опущенный взгляд и поджатые губы. ― К счастью или сожалению, нет. ― усмехается мальчишка. ― Как-то не до них было… Да и если бы была возможность, сделал бы только с мамой. ― звучит печально, но голос не дрожит, значит, тема не такая болезненная. ― А может… Может, сделаем?.. ― неловко проговаривает Феликс, чувствуя, как собственные уши начинают приятно печь. ― Сделаем что? ― Хенджин, слегка округляя глаза, опускает голову и непонимающе смотрит на уже улыбающегося блондина. ― Фото. Давай сфотографируемся? ― Феликс, улыбаясь шире, даже не услышав ответа, просто поднимает телефон над их лицами и уже несёт палец к камере телефона, как вдруг резко останавливается. ― Чёрт, свет плохой… ― недовольно бурчит мальчишка. ― Ой, у меня же лампа есть! Подожди секунду. Блондин, вскочив с кровати, бежит к своим коробкам и начинает быстренько перебирать вещицы, пока Хенджин продолжает молча лежать на кровати, всё ещё переваривая предложение юноши. Как только Ли находит нужную вещицу, то, установив её прямо на подушке, ложится чуть ниже той и осторожно подтягивает к себе Хенджина, а после вытягивает руку вверх, уже свободно нажимая на значок камеры. ― Посмотри в экран. ― с улыбкой проговаривает Ли. Хенджин, только повернув голову, едва заметно дёргается, ведь пугается собственного отражения, а Феликс лишь начинает смеяться, поворачиваясь на того и видя слегка испуганный, но заинтересованный взгляд, вскинутые брови и слегка приоткрытые губы. — Хей, чудо, улыбнись! И, последовав своим же словам, Феликс широко улыбается, смотря в экран глазами-полумесяцами, и жмёт на нужную кнопочку, делая первое фото. Только, к сожалению, оно получилось не слишком удачным, но до невероятного забавным: счастливый улыбчивый Феликс с искрами в глазах, и ступорный, слегка напуганный взгляд Хенджина, который вообще не понимает происходящего. Посмеявшись, блондин снова переходит в камеру и теперь решает подождать, чтобы сделать второе фото более удачным. ― Ну же, попробуй улыбнуться! Просто сделай так, как я, и после посмотрим вместе, что из этого вышло. ― смотрит так ласково и заботливо, отчего Хенджин начинает понемногу расслабляться. Наконец, дождавшись нужной эмоции, Феликс нажимает на кнопку и делает второй снимок. К счастью, это фото стало более удачным: Феликс, всё такой же улыбчивый и яркий, смотрит в камеру, блистая глазами-искорками и созвездиями на лице, и Хенджин, опустивший голову и с тёплой улыбкой на вытянутых пухлых губах с любовью и теплом смотрящий на Феликса. И половина ночи начинает проходить исключительно под камерой телефона, где ребята фотографировались в различных позах, с различными выражениями лица, с измерением размеров рук, приставленных друг к другу, или с разных ракурсов, всё с такими же смешными кривляниями и улыбками. На самом деле, Хенджину конечно понравился смартфон и его возможности, но ничего не оказалось интереснее, чем камера. Это его действительно удивляло и вдохновляло делать всё больше и больше снимков, зная, что каждый момент они смогут сохранить и позже пересматривать. Но когда Феликс показал, что на нём можно снимать ещё и видео, Хенджин чуть в обморок не упал от счастья и восторга. И даже не было удивительным то, что первое видео получилось таким же не очень удачным, как и первое фото: ― Да куда ты жмёшь? ― Феликс сдвигает брови к переносице и уже сам тянется к экрану, чтобы всё поправить. ― А куда надо? ― Хенджин не позволяет выхватить смартфон и приближает тот к себе, демонстрируя на весь экран половину своего лица. ― Да не жми никуда. Тут кнопка одна, нажал и снимаешь. Больше ничего делать не надо. ― Феликс всё же отодвигает телефон от лица парня, но забрать не получается, из-за чего камера просто начинает трястись в разные стороны. ― А, понял. ― слишком серьёзно говорит Хенджин, но всё же начинает нажимать различные кнопки по типу вспышки, таймера или цветокоррекции, из-за чего около себя слышит лишь тихий вздох с небольшой усмешкой. ― Да, Хенджин, отлично понял. ― темноволосый поворачивает камеру на блондина, где на экране отображается улыбка безысходности и обречённый взгляд, выражающий лишь: «это провал».***
Ash — The secession 4:00 И до сих пор они не смогли уснуть. Новое увлечение оказалось до невероятного интересным и приятным, отчего сон и вовсе решил покинуть юные головы, позволяя развлечению и желаниям стать немножко выше. Почти наступило утро, сил фотографироваться или что-то изучать уже нет, поэтому теперь ребята просто лежат на кровати и рассматривают каждую фотографию, сделанную ранее. ― Ах… ― вдохновлённо и так расслабленно вздыхает Хенджин. ― Хранителям бы это понравилось… И Феликс, ранее широко и лучезарно улыбающийся, чувствует, как уголки губ сами тянутся вниз, а взгляд становится таким печальным и немного взволнованным, коим не был, кажется, никогда ранее. ― Молчишь? ― всё так же легко и с улыбкой спрашивает темноволосый, из-за чего Феликс опускает взгляд, прикусывая нижнюю губу изнутри. ― Уверен, тебе интересно, что же это за хранители такие. А Феликсу правда интересно. Эти дощечки, домики, загадочный лес… Так ещё и Хенджин говорит о них, значит точно знает всю правду, и… Он хочет узнать, хочет сложить ещё один пазл в голове и больше не думать об этой пусть и не проблеме, но волнующей само сердце теме, но понимает, что не нужно. Всё, что связано с Хенджином ― это всегда про: «не нужно, не стоит и нельзя». И Феликс уважает это. Лучше он притупит свои желания, нежели заставит ребёнка вспоминать всё снова, делая ему больнее. ― Я могу рассказать, если ты хочешь. ― блондин, услышав это, даже не понимает, что ему отвечать. Хочет ли он? Безусловно! Может ли рассказать Хенджин? Если только он сам захочет… Именно поэтому юноша, просто прикрывая глаза, двигает голову, лежащую на подушке, немного в сторону и утыкается виском в плечо темноволосого, тихонько вздыхая. Это было слишком близко и слишком тепло, но, к счастью, теперь Хенджин не воспринимает такие касания, как что-то плохое, отчего и не отодвигается от мальчишки. ― Феликс… Тут решать тебе. ― у одного дёргается уголок губ, а у второго ― сердце. ― Думаю, с моей стороны понятно, что я готов тебе всё рассказать, и именно поэтому теперь продолжение нашей ночи лежит исключительно на тебе. Нет? Хорошо, мы ляжем спать. Да? Тоже хорошо, я открою тебе последнюю завесу моей жизни. ― вздыхает парень, словно уже готовясь отпустить последнюю каплю такого болящего и сжигающего внутри. ― Хочу… ― звучит так тихо, но обжигает плечо Хенджина так сильно. ― Что ж… ― с улыбкой произносит мальчишка, устремляя взгляд в потолок. ― Пусть первая история разбила моё тело, но вторая… Она разбила мою душу, дорогой Ли Феликс. «Первая история расколола моё сердце на части, а вторая, я уверен, разобьёт его до конца, дорогой Хван Хенджин». ― Когда я пошёл в школу, то, как мы знаем, к тому моменту моя жизнь уже не была сказочной и прекрасной. После того, как отец начал распускать руки, каждый день я ходил побитый и измотанный, отчего постоянно отмалчивался или если и отвечал, то кратко и совсем тихо. У меня не было желания с кем-то миловаться или любезничать. Но даже несмотря на это… Моё состояние было очень сложно не заметить, отчего одноклассники начали цепляться всё чаще и чаще, после к ним присоединились учителя со своими расспросами, а я… Я молчал. Я мог просто улыбнуться, кивнуть головой, мол, я тут, с вами, всё хорошо, но для каких-то долгих разговоров или развёрнутых ответов у меня просто не было ни сил, ни желания. Феликс прикрывает глаза, потому что уже понимает, что история будет не из лёгких. Он просто начинал готовиться к снежной буре, к сносящему всё на своем пути шторму и к разрушающему подводные и земные города цунами. ― И каждый день всё было, словно по инструкции: я получал от отца, плакал, снова получал, кое-как ложился или даже не ложился спать, шёл в школу, слышал перешёптывания, видел косые взгляды, получал вопросы и молчал, улыбаясь и кивая. После Нового Года, как только все вернулись с каникул, такие отдохнувшие и радостные, я пришёл с рассечённой переносицей и покрытый синяками с ног до самой шеи. Честно, никто уже не задавал вопросов, ведь… Все привыкли. ― усмехается юноша. ― Нельзя к такому привыкать, но я и мой отец вынудили всех это сделать, поэтому пусть косые взгляды и остались, но какое-то открытое внимание в мою сторону прекратилось. Со мной не играли дети, не пытались предлагать дружбу и даже не делились какими-то школьными принадлежностями, вероятно, на всё это поставили запрет их родители, но на них держать зла не стоит, ведь будь я на их месте, поступил бы точно так же. Безусловно, мне хотелось дружить, хотя на это даже не было ресурсов, но… С каждым днём это желание как-то притуплялось. Я просто постепенно начал понимать, что жизнь обычного ребёнка точно не для меня. У судьбы совершенно иные планы, в которые не вписываются глупые друзья или банальный отдых. Феликс, не открывая глаз, просто поднимает руку и, наощупь найдя предплечье Хенджина, кладёт на то свою ладонь, начиная осторожно поглаживать нежную кожу большим пальцем. Хенджин лишь улыбнулся и оставил этот момент в своей памяти, заменяя им что-то плохое и такое страшное и злое. ― И вот в один из будних дней, когда я был в школе, ко мне неожиданно подбегают трое мальчишек и пытаются познакомиться. Я был очень нелюдим или просто неприятен, отчего многие даже не знали или просто не запоминали моего имени. Честно, я даже сначала и не понял, чего они от меня хотели, ― улыбается темноволосый. ― но как только до меня дошло всё сказанное, то я отказал им, не аргументируя причины. Просто чаще всего надо мной любили подшучивать или издеваться, отчего я уже приноровился отказывать всем подряд, чтобы уберечь собственное сердце от очередного разочарования. Но эти мальчишки… ― Хенджин улыбается шире, мягко усмехаясь и вздыхая. ― Они ведь не отстали. Они бегали за мной до самой весны либо садясь ближе, либо одалживая ручку или тетрадь, либо подкладывая вкусности, либо всё так же пытаясь поболтать и подружиться, но я всё время стоял на своём, отказывая им и отворачиваясь. И вот однажды, где-то в середине апреля отец снова избил меня, и я, испугавшись и даже разозлившись, просто убежал в лес, за что позже получил вдвойне сильнее, чем обычно. Но это не главное… ― вдохновлённо вздыхает мальчишка. ― Самым запоминающимся в тот день было то, что в лесу я нашёл полупустую полянку и, усевшись около одного из кустов, просто начал плакать, утыкаясь лбом в колени и накрывая голову руками. Помню, плачу я, плачу, и вдруг слышу какие-то голоса, стремительно приближающиеся и, соответственно, становящиеся всё ярче и чётче, отчего на секунду затихаю и, подняв голову, снова вижу эту несчастную троицу, улыбающуюся ещё молочными зубами. ― Ой, привет! ― первым подал голос крупный паренёк, он не был толстеньким, просто сам по себе казался больше остальных. ― А ты чего тут ревёшь? ― вроде, обратился грубовато, но его улыбка… Она была такая ясная и тёплая… ― Чанбин! ― укоризненно посмотрел на него второй мальчишка, сдвигая брови к переносице, а после повернулся ко мне. ― Привет, а ты… Ты же помнишь нас? ― темноволосый паренёк присел на корточки около меня и взглянул своими кукольными глазами, отчего у меня появилось ощущение, что это действительно маленькая плюшевая игрушка, только живая и умеющая говорить. ― Да нас же невозможно забыть! ― я поднимаю голову сильнее и вижу третьего мальчика с рыжеватым оттенком волос, широкой улыбкой и забавными щёчками, которые, вероятно, ушли бы с возрастом. ― Я, например, Джисон, это Чонин и Чанбин. ― продолжая улыбаться, он начал тыкать пальцем на мальчишек. — И с того дня я, наконец, подружился с этими ребятами. В них я нашёл маленькую частичку какого-то счастья, тепла и безопасности. Меня продолжали бить и мучить, но когда я сбегал из дома… Честно, было уже плевать на боль и на то, что после я получу ещё сильнее, я просто знал, что сейчас прибегу в лес и встречу своих друзей, которые смогут залечить мои раны, поддержать и успокоить, если того требовала ситуация. Каждый день мы находили для себя различные занятия, во что-то играли или придумывали собственные сказочные миры, не обсуждая проблем или своих страхов. Лес был местом для счастья и комфорта, а о плохом мы можем подумать и вне него. Да и тем более, какие проблемы можно обсуждать в семь лет? ― усмехается парень. ― Папа бил? Да. А это нужно обсуждать с другими детьми, вешая на них такой груз? Нет, конечно же. Помню, во время летних каникул перед выходом на улицу я снова где-то напортачил, отчего получил неплохой нагоняй от отца, и по итогу был вышвырнут из дома полностью избитым и напуганным. На секунду прерывается парень, облизывая губы. — И снова я побежал в лес. Слёзы текли по щекам, из носа шла кровь, болели колени, спина и плечи, но я всё равно бежал, держа в руках покрывало с динозаврами. Я спотыкался о камни, наступал на ветки, ямки, муравейники, но всё равно не останавливался, ведь знал, что там меня уже ждут ребята, которые смогут обнять, пожалеть и успокоить. Забрать меня или просто принять на некоторое время к себе домой никто не мог, но я как-то и не настаивал, а также не спрашивал причин. И именно поэтому Чанбин предложил построить шалашик, в котором я смог бы переночевать, пока меня снова не впустят в дом. Мы так часто проводили всё своё время в этом лесу, что стали считать себя его хранителями. ― улыбается темноволосый. ― Ребята помогли мне построить шалаш, в котором после я провёл несколько дней и ночей, и куда мне частенько приносили вкусности и воду, а также дополнительные покрывала, чтобы спать было мягче. Когда я вернулся домой, отец сразу же провёл допрос: где и с кем я вожусь, и где был все эти дни. Рассказывать про лес я не рискнул, но вот друзей упомянул, отчего все вопросы сразу отпали. До пятого класса мы постоянно играли в лесу, невзирая на время года, температуру, время суток или свою усталость. У нас была возможность выйти или сбежать ― мы хватали её и бежали играть. Пусть полноценного нормального детства у меня и не было, но эти ребята… Только благодаря им я почувствовал, что это детство вообще может из себя представлять и каким на вкус является. Оно сладкое и тёплое… ― улыбается Хенджин. ― Чувствовал, мечтал, радовался, но с небес на землю меня спустило то, что Чонин перестал приходить в школу и даже к нам в лес. Его не было неделю, две, месяц, и однажды мы рискнули сходить к нему домой, чтобы хотя бы узнать, жив тот или нет. К сожалению, ― нет. Феликс резко открывает глаза и, слегка сжимая предплечье Хенджина, медленно поднимает на того голову. ― Нет, Чонин не был жив. Его младшая сестра, глупенькая, рассказала, что их отец был наркоманом, и в один из дней, когда он принял двойную дозу, начал творить какую-то вакханалию в доме, а после и вовсе полез на Урин, младшую сестру Чонина. Ну, Чонин и полез защищать, балбес. Усмехается мальчик, а Феликс понимает, что видит его профиль уже смутно, вероятно, из-за насевшей пелены. ― Позже, как оказалось, в ту ночь мистер Ян ударил Чонина молотком по затылку, а после начал крошить всё его тело, ломая кости и задевая жизненно-важные органы. Схватив его еле живое тело, он потащил мальчишку к озеру, где начал топить. Целых две недели Чонин плавал среди растений и рыб, даря им остатки лесной души и своих кукольных глаз. И его ведь никто не забирал, потому что даже и не знали о том, что ребёнка уже нет. Мистер Ян просто бросил его как старую сломанную игрушку и ушёл домой. Когда его всё же достали, то обнаружили, что всё тело искусано и исцарапано, вероятно, рыбы водились плотоядные. Феликс начинает быстро моргать, позволяя слезам скатиться по звёздному небу, слегка приоткрывает губы и всё ещё не может свести взгляда с юноши, ведь… Он, конечно, обещал разбить сердце, но зачем же так грубо, сильно и прямо по ядру?.. ― Сказать, что мы были шокированы и опечалены ― не сказать вообще ничего. Казалось, столько слёз я не проливал даже после отцовских выходок… ― дёргает уголками губ вверх. ― В любом случае… Именно в тот день мы решили сделать табличку про хранителей леса, а также… Мы попросили Урин дать нам самые важные вещи Чонина, и даже не важно, что это было: игрушки, журналы, одежда и всякое прочее, а после пришли к шалашику, раскопали около него ямку и, сложив все вещицы туда, похоронили нашего друга. Немного позже Джисон принёс рассаду колокольчиков, ромашек и незабудок, и мы рассыпали семена вокруг могилы Чонина, надеясь, что когда те вырастят, то защитят его от любого зла и боли. Как видишь, цветы выросли, поэтому остаётся лишь надеяться, что теперь Чонину не больно и не страшно. Феликс прикрывает глаза, опуская голову, а Хенджин чувствует, как его плечо начинают покрывать горячие мокрые дорожки, а также как предплечье уже не поглаживают и не сжимают, а обхватывают полностью, согревая его холодными руками. ― Думаю… ― темноволосый облизывает губы, опуская взгляд. ― Думаю, ты должен понять, что случилось с другими хранителями… Блондин медленно кивает, чувствуя, как внутри всё дрожит и колит, не разрешая даже нормально вздохнуть. ― Ближе к восьмому классу мы с Джисоном узнали, что отец Чанбина, являющийся собутыльником моего, накинул на шею Бинни цепь, которую обычно надевали на коров во время выгула, а потом… Это, вроде, уже прошло, да и было очень давно, но отчего-то говорить до сих пор сложно, из-за чего мальчишка слегка приостанавливается, облизывая губы и на секунду прикрывая глаза. ― А потом он, прицепив другой конец этой цепи к трактору, сел за руль и в пьяном бреду начал таскать ребёнка по двору. Трактор ехал, сбивая всё на пути, мистер Со жал на газ лишь сильнее, виляя рулём, а сзади… А сзади тащился Чанбин, уже придушенный этой чёртовой цепью. Несчастный пьянчуга таскал по двору куклу, собирая на неё пыль, различные веточки и камешки. Вот так появилась и вторая могила… ― снова тихонько вздыхает. ― Вещи Бинни мы достали втихую, пока мистер Со спал после очередной пьянки. И впервые Феликс почувствовал, что тошнит его не от собственного отвратительного состояния, болезни или обычного несварения, а из-за боли за чужие сердца и души. Это же дети… Маленькие, напуганные, не познавшие жизнь и не увидевшие всех её красок. Этих детей изначально не приняла судьба, заставив мучиться и буквально прогрызать себе путь к настоящему детству. Но чтобы закончить их жизни таким образом… Либо судьба просто зла и обижена на весь этот мир, либо… Вероятно, не стоит искать оправданий таким поступкам, судьба действительно уродлива сердцем, а дети действительно не виноваты и просто оказались жертвами её игр. ― А Джисон… Ах, Сон-и… ― дёргает уголками губ, слегка задирая голову и устремляя взгляд на потолок. ― Он ушёл почти перед моей смертью. Подождал бы немного, глупый, авось и вместе бы тут жили… ― горько усмехается мальчишка. ― Его брат и сестра были психически нездоровы, и в один из дней они схватили Джисона и, приложив двойную силу, потащили ребёнка на заброшенный зерновой склад на пятый этаж, откуда… ― снова сглатывает, снова прикрывает глаза. ― Откуда после этот ребёнок летел, словно птица, выпорхнувшая из клетки. Джисон обрел свободу, а прутья, на которые он упал, обрели тело избитого жизнью мальчишки. Хенджин на секунду замолкает, стискивая челюсти, чтобы сдержать надвигающиеся уже давно забытые эмоции, касаемые друзей, а после продолжает: ― Помню, чтобы его снять, потребовалось немало времени и усилий… Его тело… Оно ведь было на штыках, высотой метра в полтора, денег, чтобы нанять специалистов и достать его по-человечески у его семьи не было, так что… Ребёнка пришлось буквально разобрать по кускам, чтобы хотя бы похоронить, как следует. И пока его тело опускали в деревянный гроб, я строил третью могилку в нашем лесу, хороня его душу. И Феликс больше не смог держаться, а Хенджина это даже не удивило. Ему самому хотелось плакать так же, как сейчас плакал Феликс. Хотелось кричать, всех проклинать и даже желать им смерти, но… Это уже, к сожалению, ничего не изменит. Друзей не вернёт, обидчиков не накажет, а сердце не заклеит цветочными пластырями, чтобы то больше не болело. Пусть плачет Феликс, сжимая чужое плечо, и пусть хранители знают, что их полюбил кто-то ещё, что не для одного Хенджина они важны и не только он пускал по ним горькие слёзы. Пусть дети, наконец, почувствуют себя нужными и любимыми. ― Тебе нельзя переживать, солнце… ― он не опускает взгляда, но чувствует на своей руке всё более сильное сжатие дрожащих рук. ― Я не должен заставлять твоё сердце так сильно биться и сжиматься от боли, прости, Ликси… И он улыбается так горько и слёзно. Ему снова больно, снова душу разрывают, а горло сдавливают, и снова болит эта пыльная игрушка, хотя уже и не должна. Но сквозь боль он чувствует тепло и спокойствие, ведь он смог познакомить любимого человека с друзьями, ведь этот человек принял их, ведь… Ведь хранители теперь точно не в одиночестве, ведь теперь их точно любят. Теперь им готовы целовать разбитые колени, приносить конфеты, видеть в их очах летнее солнце и заставлять улыбаться до боли в щеках. Их медленно опускают в детство, проливая по ним слёзы. ― Печально только… ― решается продолжить юноша, уже жалея блондина по голове. ― Никто не успел похоронить мою душу вместе с друзьями…