* * *
Лекс не находил себе места. Сон не шел, и он отправил взявшую на себя дозор Гленис спать, смирившись, что все равно не успокоится. В его голове дрейфовало слишком много мыслей, требующих анализа прямо в это минуту. Даже несмотря на то, что он всегда понимал, что его отец был не самым честным и гуманным человеком, все равно на него равнялся. Аластор отличался многими не самыми приятными качествами, но его всегда уважали за силу и умение принять правильное решение. Вот только сложно назвать правильным решение о сделке с лишенными. Могло ли его оправдать понимание того, что, если этого не сделать, они заведомо проиграют безвыигрышную войну, в которой у них никаких перспектив? Борьба с лишенными в последние полвека стала чем-то за гранью. Огнестрельное оружие, информационные технологии, взрывные устройства, средства массового поражения, ядерное оружие, огромное численное превосходство… Магия никогда бы это не преодолела. Реальное волшебство далеко не соответствовало тому, что писали в сказках лишенных. Мало кто мог освоить его на таком уровне, чтобы создать что-то материальное из пустоты или, как в самой жестокой истории, разнести здание взрывной волной. У всего есть цена, и магия тоже требовала платы. Большинство волшебников, не уделяющих десятилетия подготовке, могли использовать энергию, чтобы творить самую элементарную магию. В основном она просто облегчала повседневную жизнь: незначительно повлиять на природу, осветить путь, согреть тело. Высокий уровень магического потенциала позволял использовать боевую магию, в большинстве случаев идущую из темной и требующую взамен силы организма, а также открывал доступ к более широкому спектру повседневного волшебства. Здесь речь шла уже о защитных барьерах, управлением природными силами, возможностью контролировать стихии, лечении. Однако лишь единицы могли творить что-то серьезное. Немногие справлялись с по-настоящему могущественной магией, для которой необходимо осваивать волшебные потоки не просто энергетически, а требуется буквально с ними сливаться. Раскол после великого сожжения предопределил разделение сил между свободными и адаптантами. Большинство боевых магов выразили желание вступить в прямое противоборство с охотниками на ведьм, однако остальные, ничего не знающие о войне, восприняли это предложение без особого энтузиазма. Общий народ разделился. Боевые маги оказались в меньшинстве и не смогли бы самостоятельно справиться с угрозой. Какими бы талантливыми волшебники прошлого ни были, большинство лекарей открестились от участия в самоубийственной инициативе. Целебное волшебство всегда считалось истинно светлым направлением, но когда речь шла об экстренных боевых ситуациях, намерение маралось конечной целью. Когда магия пятналась мрачными обстоятельствами, лечение переставало быть по-настоящему эффективным и полезным. Оно извращалось, в большинстве случаев навсегда отпечатываясь шрамами и болью. Не все лекари могли с этим смириться. Разделение определило то, каким в итоге стал круг семерых. Община, выросшая из нескольких тысяч магов, отдающих предпочтение темной магии, не могла стать слабой и альтруистичной. Свободные всегда добивались своего силой и бескомпромиссностью. Поэтому круг всегда чтили и никогда не оспаривали принятые решения. Каждый представитель элиты выходил из древнего рода, столетия назад выработавшего специализацию и развившего ее до совершенства. В таких семьях поддерживали стандарты, которых дети просто не имели права не достигнуть. Те, кто не справлялся, как в той самой Спарте из древних историй лишенных, просто не выживали. Сила и упорство превратили круг в людей, потерявших сострадание за властью. Они выдвигали жестокие законы среди свободных, а после того, как именно они выдали существование магии, правила еще больше ожесточились. Но такие действия… Лекс искал оправдания, но, представляя, что пришлось пережить клану Ноа, и обдумывая то, к чему в итоге привели амбиции его отца, не находил внутри себя ничего, кроме отвращения. Он не добрый сердобольный мальчик, склонный к сильной эмпатии, но даже для него поступок круга — слишком жестокий. Его мир вновь рушился, потому что решения отца оседали последствиями на ладонях сына. Косвенно именно Аластор виноват в том, что у него практически не осталось вариантов. От мысленного линчевания собственного отца его отвлек хлопок двери, и Лекс посмотрел на вышедшего на улицу Кея, смерившего его осуждающим взглядом. — Мы просили не напрягать людей, разгуливая по ночам, — с укором проговорил тот, встав на одну ступень с прижавшимся спиной к ограждению лестницы парнем. — Я не могу дышать в помещении. Кей понимающе хмыкнул и, кивнув, спустился. Он дернул подбородком в приглашающем жесте, и Лекс последовал за ним, позволяя себе абстрагироваться от одиночества. Они проследовали за дом, и, в момент обратившись в рысь, Кей запрыгнул на ветку растущего рядом со стеной дерева. Грациозно прыгнув к следующей, он оттолкнулся от нее задними лапами и исчез на крыше, скинув с нее пыль и листья обратной трансформацией. — Да ты издеваешься, — буркнул Лекс себе под нос. Мышцы устало заныли, стоило ему, подпрыгнув, уцепиться за ветку и подтянуться. Организм после бешеного дня сдавал, и подняться на крышу оказалось почти таким же сложным испытанием, как прошагать по тонкой нитке над пропастью. Лекс подошел к усевшемуся на скосе парню и упал рядом с ним, обессиленно свесив ноги с крыши. — Кэли не проболтайся, — Кей протянул ему фляжку, из которой донесся резкий аромат алкоголя. — Мамочка не одобрит? — язвительно хмыкнул Лекс, вздрогнув от ледяного металла. Пригубив, он поморщился, пропуская по горлу жгучее крепкое пойло. С непривычки гортань дернулась и хмель почти моментально ударил по вискам, ослабляя мечущееся в мыслях сознание не хуже обезболивающего. — Не хочу ее волновать, — равнодушно пожал плечами Кей. — Она спит? — Спит, — замявшись на десяток секунд, ответил Лекс, решив, что скрывать то, насколько концентрированно по нему лупят волны беспокойного сонного дыхания, бессмысленно. Кей явно разбирался в специфике взаимодействия между мечеными гораздо лучше него. — Ей страшно? — Лекс молча кивнул. — Черт. Так и знал, что твой гребаный блокнот к этому приведет. — Ты нехило натаскался за последние годы, — тихо перевел он тему, намекнув на то, насколько хорошо Кей овладел трансформационной магией. Род Верджилов имел наследственную предрасположенность к данному направлению, но Кей, сколько Лекс его помнил, никогда не воспринимал ее всерьез. Он в принципе очень халатно относился к подготовке, предпочитая ставить в приоритет доступные развлечения. Его отец считался вторым после Аластора в круге и много требовал от сына, но Кей всегда шел наперекор, стойко вынося наказания за раздолбайство и после вновь к нему возвращаясь. — Нил помог, — пояснил тот, выуживая из кармана пачку сигарет. Пригубив из фляжки, он слизнул каплю с нижней губы и вытащил сигарету зубами. Передав Лексу фляжку, он несколько раз щелкнул крышкой зажигалки, разрезая опустившуюся на лес тишину звонким лязгом, и прикурил. — В наше время любое умение становится полезным. — Он из адаптантов? — Ага, — кивнул Кей, выпустив изо рта несколько колец дыма. — Полный профан в самой элементарной магии, но я не смог устоять, когда увидел, как он на лету трансформируется. — А мы всегда считали адаптантов слабаками, — усмехнулся Лекс, натягивая рукава куртки ниже. — Ну технически они и были слабаками, — пожал плечами Кей. — В том, в чем сильны мы. Но и у них много козырей. Наследственность, где бы ты ни жил, всегда дает преимущество. Кэли считает, что по сравнению с Блейком мои навыки целебной магии ничтожны. — Не верю, что говорю это, но согласен с Арман. Лекс потер плечо, на котором не осталось ожогов только потому, что после первого пришествия Майлз его подлатал, в процессе ворча о том, что свободные ничего не смыслят в лечении, не разделяя светлые и темные направления между собой. Он тогда сказал, что ноющая боль останется навсегда потому, что с самого начала процесс восстановления запустили ошибочно. Майлз был превосходен в истинно светлой целебной магии и при этом упоминал, что не дотягивает до умений отца. Собственно, как и Лекс так и не дотянул до навыков собственного. Вновь вспомнив об Аласторе, он поморщился и протянул к Кею руку. Тот без слов понял просьбу и выудил еще одну сигарету. Раздался щелчок, и Лекс вдохнул горький дым, надеясь перебить ядом мысли, отравляющие воспоминания о детстве. — Ты вроде предпочитал отрицать все, что нравится лишенным, — съерничал Кей, наблюдая за вырывающимся из его носа струйками едкого дыма. — Последние годы стали веской причиной для компромиссов, — безжизненно ответил он. — Ты раньше тоже не казался их фанатом. — Они знают толк в развлечениях, — Кей откинулся на выступ крыши, принимая полулежачее состояние, и вновь приложился к фляжке. — Что еще делать после конца света? Рецепт моего счастья: алкоголь, секс, сигареты. Повторять по кругу, пока Кэли не начнет ворчать о моей безответственности. Дождаться послаблений от надзирателя и вернуться к началу. Если абстрагироваться от прошлого, не такая уж плохая жизнь. — Вы очень сблизились. — Ты уже спрашивал, я сплю не с ней. — Мне нет никакого дела до того, с кем ты спишь. — По телу разливалось опьяняющее спокойствие, и Лекс наслаждался этим, впервые за долгое время почти полностью расслабившись. — Просто ваши отношения странные. — Ты ни черта о ней не знаешь. Она классная. Когда у нее хорошее настроение — особенно. — Такое бывает? — без особого интереса спросил он, завороженно наблюдая за тем, как тонкая струйка дыма поднимается над тлеющим угольком. — Ты бы удивился. Лекс зажал сигарету уголком губ и, достав перстень отца из внутреннего кармана куртки, засмотрелся на тонкие витиеватые линии. Он проверил кольцо всей возможной магией, и на нем не нашлось ни единого намека на чужое волшебство, но сейчас надеть его казалось чем-то кощунственным. Не хотелось быть причастным к своей фамилии и разрушению мира даже таким почти невинным образом. — Когда ты узнал про круг? — хрипло спросил Лекс, повертев кольцо и едва удержавшись от того, чтобы не бросить его вниз и навсегда не потерять в траве. — Уже после того, как мы выбрались, — ответил Кей, наблюдая за тем, как он убирает перстень обратно в карман. — До того, как нас вытащили, мы с Ноа не виделись ни разу — она контактировала только с Кэли и содержалась в другой части Склепа. Она рассказала мне через несколько месяцев на свободе, когда я прижал к ее стене. В начале я частенько просыпался с ножом у горла и думал, что она меня ненавидит. Тогда Ноа была гораздо злее. — Куда уж еще злее? — усмехнулся Лекс. — Больше она тебя не ненавидит. — Последние годы стали веской причиной для компромиссов, — Кей вновь пригубил из фляжки. Забрав протянутый ему алкоголь, Лекс сделал сразу несколько больших глотков, стремясь побыстрее избавиться от жрущего нутро чувства. — Как ты это воспринял? — Не то чтобы с огромным удивлением, — Кей расстегнул куртку и вытянул цепочку, на которой качался перстень старшего Верджила, покинувшего мир за несколько месяцев до первого пришествия. — Наши отцы были порядочными ублюдками. — Не до такой степени, — Лекс заметил на открытом участке его шеи темные обрывки линий букв и цифр, но задавать вопросов не стал, не найдя сил копаться еще и в этом. — Уверен? — надавил Кей. Лекс проглотил дальнейшие возражения. Пока он жил среди свободных, не представлял, что можно существовать как-то иначе. Конец света позволил ему понять, насколько далеко его народ зашел в жесткости контроля. Смерть за любой проступок. Физические наказания и проклятья за неправильные слова. Почти бесправные женщины, в том числе их собственные матери. Дети лидеров круга, которые практически с рождения лишались всех радостей и двадцать с лишним лет готовились к тому, чтобы стать такими же, как отцы. После того, что Лекс увидел за пределами отгороженных магией территорий, все это показалось ему дикостью. Не случись первого пришествия, однажды и ему открылась бы вся подноготная. Он числился членом круга номинально, дожидаясь того возраста, когда ему пришлось бы пройти через церемонию принятия и поклясться делать все, чтобы обезопасить свой народ. Только после этих обещаний ему стала бы доступна вся деятельность круга, и тогда он узнал бы о том, что сделал его отец, чтобы сторговать свободным несколько десятилетий. Отнесся бы он к этому иначе, если бы так и существовал в среде, к которой привык? — Лишенные нарушили договор с кругом, получается, — должно было прозвучать как вопрос, но ветер подхватил и разнес эхом по лесу уверенную фразу. — Получается, — подтвердил Кей тем же тоном. — Кэли слышала от Лукаса, что они общались с твоим отцом. После его смерти никому не хватило сил обеспечить соблюдение соглашений. Он был мудаком, но отрицать его умение договариваться глупо. Но ты зря думаешь, что причиной начала войны выступили только мы. Тебе снова нужно подумать. Почему лишенные так просто пошли на сговор с кругом? Озарение было резким. И все объясняющим. — Это для них не впервые? — А ты стал быстрее соображать, — Кей растянулся в одобрительной улыбке. — Адаптанты заключили свой договор? — Еще во времена великого сожжения, — огорошил его подробностями Кей. — Лишенные никогда не забывали о нашем существовании, просто оно держалось в тайне от обывателей. Они нас боялись, не понимая структуру магии. Опасались, видимо, что мы можем их уничтожить. Адаптанты в самом начале угрожали лишенным нашим желанием войны и каким-то образом смогли сторговать себе неприкосновенность. Хочешь мира — убеди противника в безнадежности войны. Договор заключали те семьи, сила которых позволила связать клятвой целые поколения лишенных. Лидеры адаптантов приукрасили наши возможности и количество боевых магов и дали обещание скрывать магию от обывателей и не атаковать первыми, лишенные в ответ поклялись не трогать волшебников и всеми силами способствовать тому, чтобы простые слои населения забыли о нашем существовании. Вроде даже сложилась общая какая-то структура, помогающая адаптантам решать проблемы, если они возникали. Пресса писала про НЛО и всякую такую чушь, чтобы внимание отвлечь. Но гибель сотен лишенных из-за нашей чокнутой парочки они простить и замять уже не смогли, так что тридцать лет назад договор перестал существовать. — Мы нарушили их условия, — сделал логичный вывод Лекс. Тридцать лет назад парочка сбрендивших темных магов свободных сорвалась с цепи и снесла несколько зданий, погребя под обломками множество лишенных. Их казнили, но это не смогло предотвратить начала войны. — Бинго, — Кей отпустил кольцо болтаться на шее и театрально всплеснул руками. — Клятва адаптантов подразумевала магию в целом, так что с тех потомков лишенных, которые еще были связаны обещанием, спали все обязательства. Они разорвали любые контакты. А потом появился круг. Думаю, в процессе переговоров с твоим отцом лишенные начали догадываться о том, что, даже если три века назад мы представляли опасность, то позже наши силы пришли в упадок. Им хватило двух десятков лет, чтобы найти то, что поможет им вычислить нас среди своих. Мне кажется, они все же до самого конца боялись прямого противостояния. — Адаптанты идиоты, раз дали клятву, не связав ею заодно и свободных. — А кто сказал, что круг не знал? — Лекс резко дернул головой, посмотрев ему в глаза. — Никто из нас не в курсе, какие именно дела проворачивал круг в тайне от народа. Судя по тому, что я слышал, они прекрасно понимали последствия для всех нас. Я не удивлюсь, если и открыть магию они решили в своих кулуарах. — Зачем? — Развитие, — пожал плечами Кей. — Непросто удержать народ под контролем, пока отсутствует внешний враг. Три столетия спокойного существования расслабляет. Народ слабеет, начинает относиться к опасности легкомысленно. Люди перестают чтить лидеров, оспаривают принятые ими решения, смотрят за горизонт и задаются вопросом: почему мы не можем жить с лишенными, как остальные? — Если это правда, то они подставили всех. — Почему всех? — Кей изобразил искреннее удивление, но жесткая ухмылка намекала, что лишь напускное. — Почему лишенные должны были задуматься о группке изолировавшихся у черта на рогах волшебников, когда в их собственных городах проживали тысячи уязвимых магов, которые представляют куда большую опасность? — Арман? — фамилия слетела с губ, исказившись. От всего услышанного хотелось склониться и вытошнить сжимающие горло спазмы. Лекс давно не верил в здравость человечества, слетевшего с катушек при первой по-настоящему серьезной угрозе, но то, насколько целенаправленно каждая из сторон подталкивала мир к краху, слишком. Почти иронично. Три категории населения, которые пытались обезопасить свои народы, в итоге просто снесли к чертям все столпы имеющейся реальности, отдав жизнь на растерзание амокам. — Ну она намекнула на то, что у нее есть определенные подозрения, остальное я додумал, — кивнул Кей и, потушив сигарету о холодный металл кровли, щелчком отбросил окурок в ночь. — Мы никогда точно не узнаем, но, думаю, все вели грязную игру. И круг, и адаптанты, и лишенные. — Может, ты смог понять и то, как ее мать смогла так долго скрываться? — перевел тему Лекс на более простую, заодно решив уточнить и то, что в шестнадцать не давало ему покоя. Он почти тронулся, когда Аластора нашли на границе территории свободных с зажатой в кулаке прядью окровавленных светлых волос. Лекс застыл посреди мироздания. Никогда до момента, как он увидел кровавое месиво на месте лица отца, будущее не было для него чем-то реальным. Ответственность казалась чем-то эфемерным. Когда-нибудь. В будущем. В тот день будущее наступило, осыпавшись ошметками окровавленной плоти к его ногам. Еще хуже стало, когда к свободным заявился отец Майлза, в среде адаптантов выступающий кем-то вроде старшего Двэйна. Он принес с собой почти обескровленное тело Эстер Арман, которую до того дня все, кроме Аластора, считали погибшей, — только он не верил в ее кончину. Потому что после того, как лишенным открылась правда, повсеместно стала использоваться магия, позволяющая обнаружить исчезновение любого свободного из его среды в ту же секунду. Контроль стал тотальным, а нарушения запретов на любые, даже случайные контакты с лишенными, карались смертью. Всех можно было отследить. Кроме Эстер. Она скрывалась семнадцать лет, и никто не смог ее обнаружить, сколько бы поисков ни организовали. Она стала призраком, легендой, пока ее тело со вспоротыми почти насквозь руками не выдали кругу вместе с признанием от адаптантов в том, что они ее прятали. И посмертным признанием в том, что именно она убила Аластора. — Так что? Вместо ответа Кей с намеком провел кончиками пальцев по предплечьям и многозначительно посмотрел на Лекса. Фантомным воспоминанием пронеслись гниющие раны отца, которые были практически его визитной карточкой и по которым Лекс и узнал в трупе родителя, привыкнув к ранам, последовательно пожирающим тело. Год за годом становилось все больше шрамов несмотря на то, что лучшие лекари свободных положили все силы на замедление процесса. Процесса, запущенного Эстер, которая прокляла Аластора аккурат перед тем, как сбежать и навсегда пропасть со всех радаров. Лекс всегда понимал, что это проклятие убьет Аластора. Арманы никогда не оставляли жертв в живых, накладывая клятвы, последовательно и крайне мучительно уничтожающие волшебников путем разложения заживо. Он понятия не имел, какую клятву отец дал безумной невесте. Знал только то, что дал не добровольно. Главное умение рода Арман — наложение проклинающих обещаний без согласия. Они единственными среди всех существующих волшебников это умели. — Арман вся в мамочку, — процедил Лекс, не сомневаясь в здравомыслии Кея. Никто никогда не стал бы добровольно подвергать себя опасности оказаться в тесном капкане. Арманы никогда не ограничивались условностями соглашений. Не зря именно они до выходки Эстер контролировали весь народ свободных. — Может, ты знаешь и то, за что она ненавидит моего отца? — Не только твоя семья пострадала из-за терок ваших родителей, — тон Кея ожесточился. — Она тоже любила свою мать. Ее мать тоже умерла, причем не самой лучшей смертью. И что бы Эстер ни сделала, в конечном итоге Кэли осталась сиротой и из-за твоего отца в том числе. Последние слова он проглотил, резко зашипев, и потер левой рукой предплечье правой, морщась. — До чего же знакомый вид, — проследив за ладонью, трясущейся так, словно Кей стряхивал горячие угли с кожи, язвительно прокомментировал Лекс. — Арман не брезгует методами предков. — Сказанные слова меня не убьют, но да, этот вопрос под очень серьезной печатью, — сквозь грязную брань отмахнулся тот, еще раз проведя по предплечью и встряхнувшись. — Ее мать убила человека. Она это заслужила. — Скольких убил ты? — грубо спросил Кей. — Это другое. Лекс смежил веки, ища силы для дальнейшей долгой тирады, но Кей прервал его ткнувшим в правду вопросом: — Уверен? — прозвучало еще жестче. — Эстер, может, и заслужила. Но пятнадцатилетняя девчонка заслужила? Лекс хотел бы сказать, что да, но даже их отношения не позволили с языку сорваться такой откровенной лжи. Он откинулся спиной на крышу и посмотрел на калейдоскоп звезд, просвечивающий через полувысушенные осенью листья. Сделав последнюю затяжку почти забытой сигареты, он вдавил уголек в железо рядом с собой. Понаблюдав несколько дней за тем, как Арман удалось выстроить отношения с лишенными, среди которых часть причастна к отлову волшебников, Лекс задался вопросом о том, к чему пришло бы человечество, преодолей оно страх перед другими народами. Если бы свободных или адаптантов возглавлял кто-то вроде этой девчонки, смогли бы они достигнуть компромисса с лишенными и стать единым народом с общими стремлениями? Во что мог бы превратиться мир, если бы люди, спасаясь от неизвестной угрозы, не создали то, что уничтожило все до основания? — Как десять лет назад, — задумчиво пробормотал Кей, так же смотря сквозь ветки на небо. Лекс выдавил улыбку, вспоминая похожие ночи, которые они проводили за тем же занятием. У него было немного по-настоящему счастливых воспоминаний о детстве. Обязательства лежали на его плечах практически с рождения, и он с завистью смотрел на детей более простых свободных. Ему и похожим на него наследникам круга редко дозволялось покидать двор, и в большинстве своем весь их досуг заполняли летописи, истории и другие нудные занятия. Лет в двенадцать они с Кеем начали периодически сбегать по ночам, чтобы насладиться хоть какой-то иллюзией свободы. Подышать призраком принятия собственных решений. Они никогда не переступали порог территорий свободных — слишком хорошо знали последствия. Но провести несколько часов за пределами спален и давящих стен казалось им тогда чем-то… восхитительным. По мере взросления добавлялись новые развлечения: разговоры о девчонках; стянутый из бара отца слабый алкоголь; неопасное мародерство. Но потом… — Одиннадцать, — поправил его Лекс. — Десять лет назад я уже… — Превратился в надменного говнюка, которому стали неинтересны развлечения, — фыркнул Кей, охарактеризовав то, чем обернулась жизнь Лекса после потери отца. Его затуманило желание мести. Он беспрерывно доставал старших членов круга, требуя кары для брата Эстер, жаждал добраться и до адаптантов, скрывающих безумную суку у себя. Он мечтал хоть как-то облегчить боль, и в эту категорию перестали входить жалкие попытки спрятаться от долга на крыше дома очередной ночью. В том числе и потому, что больше некому стало разочарованно вздыхать и строго отчитывать его за безответственность. Ближе всего к отцу он оказывался в такие моменты: когда Аластор был им недоволен и тратил время на то, чтобы вправить нерадивому сыну мозги. Позже, по мере взросления Лекс даже признал, что порой позволял себя поймать только для того, чтобы разозлить отца. Чтобы почувствовать себя не пустым местом. Не средством, при помощи которого стремятся продолжить важный род. Кем-то, на кого Аластору хоть сколько-нибудь не плевать. — Некого стало бесить, — задумчиво произнес он в пустоту. — Пока Кэли не возникла на горизонте, — хохотнул Кей, и, моментально ощетинившись, Лекс бросил на него предостерегающий взгляд, но тот, заметив, откровенно рассмеялся. — Мне-то не заливай. Мы оба прекрасно понимаем: тебя взбесила не ее фамилия, а то, что Кэли не дала тебе ни единого шанса. Ты завелся, как подросток, потому что перед тобой не привычно залебезили, а отбрили после первого же слова. Твое самолюбие просто этого не выдержало. — Иди в задницу, — огрызнулся Лекс. — У тебя все на лице было написано, как она сама не просекла, не понимаю, — продолжил веселиться Кей. — Ну давай, скажи еще, что ни разу не ловил себя на желании забраться к ней под юбку. — Она не носила юбок, — отрезал он и с такой силой вдавил до этого забытый окурок в крышу, что в мгновение превратил его в тонкий ошметок трухи. Он отбросил от себя проскользнувшие воспоминания об откровенных снах и не самых невинных фантазиях, которые с течением их «первого» знакомства становились все навязчивее и почти шокировали. Почти. В них Арман всегда задыхалась, глубоко заглатывая, и, наконец, молчала. В этом сквозило много сексуального подтекста. Столько, сколько он до тех дней не испытывал на себе ни разу в жизни. Но гораздо больше в этом было вины. Вины за то, что, пусть и только мысленно, но все же предавал девушку, которая все годы, что он себя помнил, всегда держалась рядом и видела в нем то, чего другие не замечали. На вину накладывалась ответственность перед погибшим отцом. Лекс почти в реальности слышал строгий голос, отчитывающий за то, что ведет себя не так, как подобает последнему потомку оскорбленного рода. Вишенкой на торте становилось презрение к самому себе. За то, что, вопреки всей логике, так и не смог взрастить в себе настоящую ненависть, которой несло от Арман за несколько миль, а снова и снова становился на колени перед растущим интересом. Больным и в чем-то даже мазохистским. Чем больше стычек между ними происходило, тем сильнее ему хотелось вскрыть ей голову и понять, о чем она думает на самом деле. Сознание над ним издевалось, трансформировав то, что должно было стать настоящей неприязнью, в подобие влечения. Извращенного и совершенно ненормального. — Раньше ты не поднимал эту тему, — посмотрев на все еще широко улыбающегося Кея, проговорил Лекс. — Раньше мне нравилось, что ты ведешь себя как кретин, — хмыкнул тот, доставая новую сигарету. Подкурив, он вновь наполнил окружающий воздух едким ароматом. — Она отшила меня четыре раза подряд. Если бы у тебя вышло, этого бы не пережило уже мое самолюбие. А у тебя бы вышло. — Тебя слишком сильно замком по голове приложило. — На меня она никогда не смотрела так, как на тебя. В то время я для нее был лишь объектом изучения. Лекс едва остановился, чтобы не высказаться о том, как именно смотрела на него Арман. Будто мысленно расчленяла, выдирая сухожилие за сухожилием. Безжалостно, тонкими ногтями, наматывая на кулаки и упиваясь видом ударяющихся о пол капель крови. За последние годы он безошибочно научился определять по легкой тени в глазах тех, кто убивал. Те, кто постоянно отбирал чьи-то жизни, всегда выделялись. Их выдавала особая жесткость взора и острые мурашки, которые несутся по коже, когда такой человек смотрит в упор, взвешивая твою жизнь на чаше собственных весов. Лекс сотни раз встречал тех, кто добровольно становился палачом, чтобы позволить другим впустить в свою душу как можно меньше тьмы. В каждой группе, состояла ли она из двух человек или нескольких десятков, всегда был кто-то, кто брал на себя такую ответственность. Как правило, такие люди отличались более тихой совестью. Отсутствием жалости. Собственной моралью, максимально адаптировавшейся к миру. Лекс видел в собственном отражении такой взгляд. Он называл его смирением с судьбой. Таким взглядом Арман смотрела в его сторону задолго до конца света. И нет, Лекс не считал, что до того, как мир рухнул, она решала, жить кому-то или умереть. Но не сомневался, что уже тогда она могла пойти на убийство. — Почему не воспользовался ситуацией потом, если она тебе так нравится? — Узнал ее лучше, — пожал плечами Кей. — И повзрослел. Мой интерес к Кэли был исключительно физическим. Сейчас я считаю ее другом. Отношение всегда меняет приоритеты. — Ноа, да? — предположил Лекс, и тот кивнул. — Она лучше, чем кажется? — О нет, — Кей растянулся в жуткой ухмылке. — Она гораздо, гораздо хуже. — Мы ведь были друзьями? — Мне хочется так думать, — сухо пробормотал Кей. — Тогда в память о старой дружбе можешь ответить честно? — попросил Лекс, приподнявшись. Тот кивнул, и он продолжил: — Мне стоит соглашаться? — Я бы на твоем месте не стал, — не раздумывая ответил Кей. Он потушил полускуренную сигарету и убрал остатки обратно в пачку. Согнув ноги в коленях, он положил на них руки, сцепив пальцы в замок. — Хочешь честно — вот тебе честно. У тебя всего три варианта. Ты можешь сказать нам, где они, и забыть о самоубийственной попытке их найти. Тогда ты просто дождешься, когда твое время кончится, и, скорее всего, заберешь вместе с собой друзей. Либо ты можешь пойти искать их самостоятельно. Тогда вы умрете быстро. Скорее всего, даже без особых мучений. Это не самое страшное. — И третий вариант? — Если ты решишь остаться с нами, ты подпишешь ужасные смертные приговоры. В одиночестве наши «друзья» просто вас прикончат, с нами… — Кей запнулся и покачал головой. — Я не знаю, что будет, но, если Кэли права и те, кого я никогда больше не хотел бы видеть, выжили, наш путь превратится в ад. Лукас далеко не самый худший расклад. Есть люди, мечтающие содрать с Кэли кожу, и чтобы сделать ей больнее, они приложат максимум усилий. А слабые места Кэли — это далеко не она сама. — Но единственный шанс спастись — это пойти с вами, — озвучил слова Арман Лекс, получив в ответ еще один кивок. — Именно так. И дело не только в Лукасе. Ты даже примерно не представляешь, что Кэли знает об амоках и меченых. Но… — Кей посмотрел на него со всей серьезностью. — Я бы на твоем месте предпочел умереть или обратиться. Спасение может оказаться далеко не таким, каким ты его представляешь. Он тяжело вздохнул и, поднявшись, двинулся к краю крыши. — Почему ты идешь за ней? — Потому что хочу, — просто ответил Кей. — И ты готов за нее погибнуть? — Кэли и Ноа — моя семья. Кроме них у меня никого не осталось, и, если мне суждено умереть, лучшее место для этого — рядом с ними, — Кей подошел к краю крыши и, посмотрев на Лекса и широко улыбнувшись, закончил, прежде чем спрыгнуть вниз: — Хотя бы точно откинусь не от скуки. По шелесту травы Лекс догадался, что тот опять обратился в рысь и скрылся в ночи леса. Он посмотрел на небо, стараясь слушать мысли, а не вновь прощупывающую состояние Арман тьму, скользящую по стенам, проникающую в дом и поглаживающую спящее прямо под ним хрупкое тело. Которое еще сильнее заметалось в кошмарах, распространяя по лагерю аромат отчаяния.* * *
— Заживает гораздо быстрее, чем мы думали, — пробормотала себе под нос Ноа, и Кэли поморщилась, стоило той прижать свежую повязку к зарубцевавшейся ране. — Я хорошенько их приложила, удивительно. — Условия располагают, — Кэли опустила топ ниже по груди и передернула немного занемевшими от долгого сидения плечами. — Стоит поблагодарить Двэйна, они из-за него работают на износ. Так бы мучилась на несколько дней дольше. Боли практически не осталось, с первыми лучами солнца наступило облегчение, забравшее с собой большинство причин отвлекаться от упорных мыслей, и Кэли не знала, за какие из них хвататься в первую очередь, не в силах определить главный приоритет. Мариса… Поднявшись, Кэли быстро надела валяющиеся на полу брюки и подошла к зеркалу, каким-то чудом сохранившемуся в первозданном состоянии. Склонив голову набок, она оглядела исчерченное шрамами тело — лучшую демонстрацию того, чем становится лечение, когда его природа темнеет. Экстренное полевое лечение почти всегда оставляло следы. Рваные рубцы, ноющие до конца жизни, были как кровавая надпись. Как укор в злоупотреблении магической энергией, всегда считающейся основой созидательного волшебства, ради корыстных, несущих вред другим целей. Кэли коснулась живота, очерчивая кончиками пальцев уродливые кривые шрамы, начинающиеся под грудью и уходящие ниже под ремень брюк. Кое-где драную кожу, наспех сращенную ее злом, перекрывали темно-серые, практически черные отпечатки, создающие впечатление, что кто-то, измазавшись в мазуте, прошелся по всему животу в стремлении оставить напоминание. Напоминание о том, что время кончается. Кэли перевела взгляд на плечи, так же по всей поверхности обнятые метками, прячущими множество более мелких шрамов, оставленных тем же человеком, что и большинство ее ран. Четыре на животе, семь на правой руке, девять — на левой. Два на плече, с десяток на ногах, восемь на спине. Количество шрамов могло бы посоревноваться с количеством меток, проживи Кэли в Склепе чуть дольше. Она воскресила в воображении улыбку Марисы в тот день, когда та впервые позволила себе взять лезвие, не найдя к взбалмошной, несоглашающейся на компромиссы девчонке другого подхода. Тогда в расширенных зрачках и утяжелившемся дыхании еще не так ярко читалось жестокое безумие. В тот день Мариса, возможно, все еще верила, что все творящееся на территории Склепа — к лучшему. Что их с Лукасом исследование действительно направлено на устранение того, что они же и создали. Любые средства подходили для того, чтобы предотвратить разрушение мира. Но, изучая шрамы, которые постепенно становились длиннее, а заживление — дольше, Кэли вспоминала и то, как Мариса медленно, но очень уверенно поддавалась тьме, словно пометили не изучаемых ей волшебников, а ее саму. Постоянно находясь в ауре темной магии, она падала на дно безумия, а нож, окунавшийся в кровь все глубже, обхватывала становящаяся сильнее хватка. Кэли помнила, как получила каждый из своих шрамов, оставшихся свидетельством долгого содержания в самых крепких и лучше всего защищенных «клетках» Склепа. Помнила обстоятельства, исследователей, все слова и боль, обжигающими очагами вспыхивающую на теле и вынуждающую прислушиваться к голосам, обещающим, что прекратят это сразу, как она отпустит контроль. Кэли помнила каждый день в Склепе до того момента, как сдалась. Лукас… Он гораздо опаснее Марисы. От нее Кэли хотя бы знала, чего ждать, Лукас же совершенно непредсказуем. Он обладал исключительным интеллектом и развитой способностью убеждать людей в правильности действий. Он умел подавать себя так, что сама Кэли в первые месяцы верила, что их нахождение в Склепе — благо. Что это необходимость. Что, помогая, она сможет продвинуть исследование и спасти свой народ. Верила до того дня, когда увидела, что делают с другими волшебниками, содержащимися вне большой комнаты, приютившей в первые месяцы в своих стенах всех молодых магов. До того дня, как узнала всю историю зарождения Склепа и появления амоков. До того момента, как ее уволокли от людей, которыми от безысходности она успела проникнуться, и втолкнули в огороженное магией отца Ноа помещение. До той секунды, когда лицом к лицу столкнулась с первым амоком в жизни. И последней, но не по значению, проблемой стал Двэйн… Поведение которого она могла предсказать даже меньше, чем действия Лукаса. Безнадежно усмехнувшись, Кэли посмотрела на левую ключицу и очертила кончиками пальцев два соприкасающихся шрама, выделяющихся среди всей мозаики разрисованного болью тела. Две полосы, расположившиеся рядом с полученным в Склепе номерным клеймом, в некоторых особо широких местах расхождения кожи до сих пор так и остались черными, как яркое доказательство того, что их природа — очень темная. Впечатанные в ее плоть с разницей в двенадцать лет, они все равно выглядели так, будто их создал один и тот же человек — настолько они копировали друг друга, если не искать отличий. Однако при ближайшем рассмотрении те становились заметными. Располагающийся ближе к горлу шрам четко походил на характер первого человека, поднявшего на Кэли палочку, — ровный, строгий, без единого ответвления или острого угла. Второй — свидетель того, как следующий атаковавший равнялся на предка, однако не дотягивал умениями и хладнокровным спокойствием при использовании страшной в своей природе магии — рубец был более рваным. Но Кэли помнила, что боль от обеих ран была абсолютно идентичной. Как и продолжительное время заживления, постоянная потеря крови, ежедневное обновление швов и бесконечный напоминающий о событиях многолетней давности ноющий зуд. Кэли взяла со стола отброшенную вчерашней ночью водолазку и, прикрыв все зарубки прошлого, перекинула волосы на правое плечо, начиная заплетать их в косу. — Как они сейчас? — обеспокоенно спросила сидящая за ее спиной на кровати Ноа. — Можешь послушать, — пожала плечами Кэли, и та, поднявшись, подошла к ней вплотную. Ладонь Ноа легла на ее шею, и Кэли зажмурилась, наслаждаясь тем, что шепотки стали хоть ненамного, но все же тише. Она отчаянно, до дрожи скучала по тем временам, когда вокруг было тихо. Когда, оставаясь одна, она на самом деле наедине с собой. Ноа задумчиво хмыкнула, посмотрев в открывшиеся глаза Кэли через поверхность зеркала. — Спокойны, — констатировала та. — После того как амок Двэйна угомонился, они тоже утихомирились, — Кэли стянула кончики волос резинкой и обернулась. — Что ты почувствовала, когда его очищала? — Это сложно объяснить. У него в голове полный хаос, — Ноа неловко переступила с ноги на ногу и задумчиво пожевала губу. — Он опасен для тебя. — Он слаб, — возразила Кэли на едва слышимый шепот, озвучивший последнюю фразу. Подойдя к столу и уперевшись о него бедрами, она скрестила руки на груди. — Даже если он рехнется, убить его не составит большого труда. — Но ты собираешься это исправить, — настойчиво произнесла Ноа, и в ее тоне послышались истерические нотки. — Ты ведь хочешь научить его использовать туман, я правильно поняла? Напомни, сколько раз ты пыталась себя убить, пока окончательно не убедилась, что это бесполезно? — Восемь, — кратко ответила Кэли. Она перепробовала все, когда смогла полностью оценить свои силы на руинах разрушенного Склепа, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Ее зло воздействовало именно на те точки, которые все еще держали Кэли за жизнь, и ей пришлось смириться с тем, что избавиться от вины и обязательств все равно не выйдет. Ей оставалось только ждать конца без любой надежды хоть что-то изменить. — Восемь, — повторила за ней Ноа. — Я понимаю, что ты нашла возможность попробовать новый экстравагантный способ, но для этого Двэйн должен превзойти тебя. Ты из раза в раз пыталась себя прикончить, чтобы предотвратить конец мира, но собираешься создать того, кто сможет сделать это за тебя. Если он станет подобен тебе… — Я знаю, — перебила Кэли и шумно выдохнула, подбирая такие слова, которые передали бы все, о чем она думала. — Могущество Двэйна не в физической силе, Ноа. Вряд ли он когда-то дорастет до моего уровня, моя мутация гораздо сильнее. Его главное преимущество в предрасположенности к подавлению. Он совершенно не умеет пользоваться способностями амока, но именно в этом его потенциал гораздо выше моего, и ты сама видела, насколько хорошо он себя контролирует. Я абсолютно уверена, что он сможет управлять своим злом, если по-настоящему этого захочет. — Он сдается своей подружке без любого сопротивления, — прошипела Ноа. — Когда его амок потребует твоей крови, он убедит себя, что этого просит его давно подохшая девушка, и решит вспороть тебе глотку. И тогда либо ты его прикончишь, либо он добьется нужного тебе результата и отправит за тобой весь мир. Ты этого хочешь? — Хуже всего тем, кого помечают близкие, — Кэли тяжело вздохнула, с неудовольствием ловя себя на призраке злорадства тем, кто именно проклял Двэйна. — Я покажу ему истину, и, если он ее усвоит, все это будет не зря. Если же нет — в любом случае исход предрешен уже давно, и ничего не изменится от того, кто из нас все разрушит. Если Двэйн убьет меня, хотя бы конец мира останется не на моей совести. — Ты не можешь знать наверняка, чем закончится твоя война, — убежденно воскликнула Ноа, сделав к ней шаг. — Мы ни разу не видели обращенных твоего уровня. Может, ты все же сохранишь рассудок. Кэли подняла подбородок, чтобы посмотреть в глаза девушке, отличающейся более высоким ростом, и вскинула бровь. — Они перестали светлеть, — она задрала рукав водолазки, обнажив две метки, выглядящие так, словно оставившие их амоки переплели пальцы, прежде чем коснуться. — Мое время кончается, и ты ничего с этим не сделаешь. Мы не можем предсказать, кем я стану в итоге, а Двэйн обладает потенциалом повлиять на меня, если я сама влиять уже ни на что не смогу. Я нацелена не на то, чтобы натаскать его на мое убийство, ты ошибаешься. Я верю в то, что предположил Лукас. Ты не представляешь, что вчера со мной творилось, а он говорил, что именно так все и будет, когда я окажусь рядом с тем, кто будет стоять выше меня по рангу. Она обхватила предплечья девушки и мягко улыбнулась. Та дернулась, но, когда Кэли попробовала отстраниться, Ноа подалась вперед, молчаливо упрашивая ее этого не делать. — Иллюзия надежды лучше ее полного отсутствия, помнишь? — полушепотом произнесла Кэли. — Двэйн — моя надежда на то, что я не стану Антихристом мирового масштаба, и для того, чтобы он смог меня остановить в критичный момент, я должна научить его использовать силы амока на весь их потенциал. — Почему ты уверена, что, даже если он сможет это сделать, он не направит твои силы по желаниям своего амока? — отрывистым шепотом спросила Ноа. — Он полнейший кретин. И очень жестокий. Ему абсолютно наплевать на то, что станет с человечеством. Его заботит только собственная шкура и жизни его немногочисленных друзей. Если все остальные умрут, он даже бровью не поведет. — Я ни в чем не уверена. Я понятия не имею, что он за человек. Но у меня больше ничего нет. У меня не осталось никаких надежд. Она легко толкнула Ноа, принуждая ее отступить, и подошла к заляпанному многомесячной грязью окну. Лагерь постепенно просыпался, люди занимались делами, совершенно не представляя, что творится в границах леса, ставшего им домом. Они улыбались, даже смеялись, перебрасываясь привычными шутками и помогая друг другу выполнить навязанную им судьбой роль. Кэли мечтала оказаться на их месте. Она безумно хотела перестать думать о будущем и просто, например, заняться приготовлением пищи, оставив серьезные вопросы на других людей. Она отчаянно желала, чтобы кто-то мог занять ее место и принять решения, от которых зависела жизнь человечества. — Я так устала, Ноа. Я устала постоянно бороться. Устала видеть в зеркале чудовище и каждый раз, когда мои глаза чернеют, бояться того, что забуду их истинный цвет. Устала помнить. Я устала жить, — Кэли посмотрела на Ноа через плечо и грустно усмехнулась, заметив, как та стирает льющиеся по щекам слезы. — Возможно, я хочу верить в Двэйна, потому что так у меня получится сбросить осточертевшую мне ответственность на другого человека? — она позволила голосовым связкам сорваться в надежде. — Может, мне, наконец, станет легче? Ноа быстрым шагом приблизилась и заключила ее в объятия. Кэли не стала сопротивляться, отдавая часть отчаяния. Часть всех тех эмоций, которые она слишком редко позволяла себе проанализировать и по-настоящему испытать, откидывая все мешающее размышлять здраво в долгий ящик без перспективы когда-нибудь в будущем к нему вернуться. — Никто бы не продержался столько, сколько ты, — от Ноа послышалась истерика, возможно, ее собственная. — Никто не смог выдержать и первый год так, как это сделала ты. Ты не должна винить себя за то, что с тобой сделали. Ты в этом не виновата. — Да неужели? — язвительно произнесла Кэли. — Вот ни в чем совсем не виновата, да? — Ты не знала, что все приведет к этому, — осеклась Ноа, продолжая поглаживать ее кожу. — Ты не сделала ничего из того, что стало катализатором. Вина отступила, но Кэли не стала сопротивляться внушению, позволяя воскресшей совести вновь утихнуть. — Я в любом случае должна его увидеть, — процедила Кэли. Заметив смену ее настроения, Ноа отступила и, схватив со стола перчатки, быстро надела их, видимо окончательно истощившись из-за эмоций подруги и больше не желая даже по неосторожности к кому-то прикасаться. — Может, он правда нашел выход? — с надеждой спросила Ноа, вновь усевшись на кровать. Кэли подошла и опустилась на потертое покрывало рядом с ней, подогнув под себя ноги. — Лукас — еще одна причина сделать Двэйна сильнее, — она перекинула косу за спину и переплела пальцы, сложив те на коленях. — Мариса дала ему информацию не просто так — они продолжают исследования. На ком они ставят эксперименты? Как продержались так долго? Кто может их охранять? — Почему ты думаешь, что кто-то еще мог выжить? — осторожно шепнула Ноа, приняв ту же позу и повернувшись к Кэли корпусом. — Кей хорошо помнит всех, кто остался на руинах. Не знаю, как умудрилась скрыться Мариса, но вряд ли наш непрошибаемый парень не заметил бы большую группу людей. — Я все никак не могу перестать думать об этом, — задумчиво пробубнила Кэли, хмурясь. — Я плохо помню последний день. Я помню, как пали мои барьеры, помню боль, помню, как раны практически моментально затянулись, пока голоса соблазняли меня свободой. Помню, как вышла из камеры. Помню, как сдалась. Следующее, что я помню, — как уничтожала детей. Помню шепот и пепел. Потом помню тебя без сознания и стоящую столбом пыль. — Ноа положила руку ей на ладонь. — Но перед тем как сдаться, я видела Марису. Она была рядом с моей камерой, когда двери открылись. Я смотрела ей в глаза, и именно она стала последней причиной отпустить контроль. — Ты никогда об этом не говорила, — пораженно произнесла Ноа. — Зачем вспоминать лишний раз? — пожала плечами Кэли. — Почему я ее не убила? Почему я уничтожила всех, кого встретила на пути, но ее оставила в живых? — Ты думаешь, что ее кто-то защитил? — Это самое логичное объяснение, — кивнула она. — Но такую силу мог сдержать только один человек, и то недолго. Больше никто бы не справился. — Маркус, — сделала Ноа тот же вывод, который безостановочно крутился в голове Кэли. Она вновь кивнула. Еще одной проблемой, способной стать самой глобальной из всех, был Маркус. Ее опора, парень, который в первые полгода делал ее существование немного приятнее, поддерживая хоть какое-то подобие надежды в них обоих, запертых в «клетке» вместе с другими волшебниками. И ее самый главный соперник, потерявший себя за жаждой власти. Маркус метался между стремлением ее убить, одержимостью ее исключительной силой, запущенной зависимостью от ее внимания и попытками сохранить во всей этой какофонии раздирающих на лоскуты чувств себя. Он подавал столько же надежд на истинное лидерство, сколько и Кэли, но не справился. Метки Маркуса свели его с ума задолго до того момента, как он должен был обратиться. — Я поклялась, что не позволю ему стать чудовищем, и, если он жив, значит, я облажалась, — выдохнула Кэли. — Мне всегда было сложнее всех победить именно его, а за два года мы оба стали сильнее. Возможно, Маркус даже смог меня превзойти. Если он все еще с Лукасом, я не уверена, что смогу с ним справиться, а Двэйн точно умрет. Мне нужно, чтобы он стал сильнее ради моих целей. — Ты идешь за Лукасом или все же за спасением? — полушепотом спросила Ноа. — Я не верю Лукасу уже очень долго. Спасение, если оно все же существует, станет всего лишь приятным бонусом. Я должна его остановить, пока он не создал кого-то гораздо страшнее меня. Если он, конечно, уже этого не сделал. — Как думаешь, если Маркус жив, мог ли… — Ноа замялась, спрятав взгляд. — Лу? — продолжила за нее Кэли, и та неуверенно кивнула. — Может, даже пережив тот день, Маркус уже давно обратился. А может, они оба выжили и Лу по-прежнему вытаскивает его из безумия. Хотя вряд ли он выдержал бы столько времени — у него нет Кея. — Лу — единственный из нас, кто принял тьму, не начав от нее разрушаться. Возможно, он способен выдерживать ее бесконечно. — Ответь честно, ты хочешь, чтобы он был жив или мертв? — вкрадчиво спросила Кэли, склонившись к ней ближе. — Ты можешь ответить, чего хочешь больше: чтобы Маркус был жив или мертв? — Ноа взметнула голову, прошив ее пристальным взглядом, и Кэли отвернулась, не найдя того ответа, который следовало произнести. — Вот и я не знаю. Лу стал ужасным человеком. Лу сделал такое, за что не прощают. Но он все еще мой брат. Кэли опустила веки, представляя встречу с Маркусом. В сознании тут же возникло воспоминание о двух парах идентичных медово-карих глаз. В носу защипало. Кэли с силой зажмурилась и сделала несколько глубоких вдохов через рот, не позволяя слезам увлажнить ресницы. Через несколько мгновений истерика испарилась, позволяя вновь ухватиться за здравые мысли окаменевшим рассудком. Она отдала бы многое, чтобы увидеть того Маркуса, который ласково гладил ее по волосам, успокаивал после очередного сеанса пыток и останавливал кровь. Того Маркуса, который прижимал к себе сестру и глупыми шутками рисовал улыбку на ее искусанных губах. Того Маркуса, который в темноте комнаты под сопение спящих волшебников шептал Кэли о том, что они обязательно выберутся и проживут жизнь на полную катушку, оставив боль, постоянно насилующую их пульс, позади. Но она знала, что ее ждут злобный оскал, тягучее желание власти в голосе, обжигающее дыхание на щеке и стальная хватка на шее. Знала, что, если даже на секунду заметит тот взгляд, что поддерживал в ней надежду вначале, все равно должна будет его потушить, подарив Маркусу долгожданный конец, — даже если попытка сделать это, оставаясь в своем уме, приравнивалась к разлому ребер собственными руками и раздавленному тяжелой подошвой сердцу. Потому что она поклялась.