Зов амока

— Если бы у меня были проблемы с доверием, я бы решил, что ты тащишь нас в ловушку, — саркастично заметил Лекс, осматриваясь. Они шли уже довольно долго, перебрасываясь пустыми репликами, и с каждым новым шагом его мышцы все больше напрягались, пока Лекс пытался предсказать, что их ждет в конце пути. Они заходили все дальше в чащу леса, значительно отдалившись от лагеря и озер, и просветы между деревьями встречались все реже. Чем дольше они двигались, тем темнее становились заросли. — Ты же не закатишь истерику от страха, правда? — Кей тихо рассмеялся, медленно пробираясь между деревьями по практически незаметной тропинке. — Не бойся, если мы решим тебя убить, выберем место поприличнее. Ты уйдешь красиво. — Надеюсь, на моих похоронах ты тоже будешь вести себя как клоун, — хмыкнул Лекс. — Ради тебя я разучу что-то из репертуара любимых песен Кэли. Чтобы тебе наверняка понравилось, — обернувшись через плечо, насмешливо произнес Кей. — Может, она даже толкнет речь. Правда ты, скорее всего, оживешь от бешенства… — Запахло некромантией, — отстраненно пробормотал Лекс, прислушиваясь к окружению и пытаясь уловить любой лишний звук. — Не мешайте имя Кэли с этой грязью, — недовольно пробурчал Майлз за их спинами, поежившись. — Расслабься, Блэйк, — фыркнул Кей. — Тебе нужно подкачать чувство юмора, иначе ты в нашей компании не выживешь. И не корчи из себя защитника, Кэли прекрасно может сама за себя постоять. Видели бы вы ее в бою. Высказав последнее мечтательным напевом, он резко замер и сдвинул брови. Кей пристально уставился в одну точку за деревьями, и Лекс посмотрел туда же, уловив сигнал о притаившейся в темноте леса опасности. Инстинкты забили тревогу, и он дернулся назад еще до того, как услышал свист. Через мгновение в дюйме от него пронесся небольшой клинок и с огромной силой вонзился в дерево прямо перед его лицом. Они с Майлзом моментально среагировали. Лекс молниеносно выставил палочку по направлению к опасности, а Майлз, по-прежнему лишенный магии, выхватил нож, приняв боевую стойку. — Теряешь хватку, — выкрикнул Кей и, сделав шаг назад, выдернул лезвие из ствола. — Мы обнаружили тебя раньше, чем ты его метнула. — Твоя херова подруга чокнутая? — злобно процедил Майлз, догадавшись о личности атаковавшего и спрятав клинок обратно. Лекс ослабил хватку на палочке, но убирать не стал, не желая избавляться от какого-то преимущества перед сбрендившей девчонкой. С ее мозгами точно не все в порядке. Хотя чего еще следовало ожидать от того, кто вырос в лаборатории? — Она прелесть, — Кей подбросил нож в воздухе и, перехватив его за лезвие, растянулся в ухмылке. — Как еще мы узнаем, насколько он силен, если не попытаемся его прикончить? — Ноа показалась из-за дерева чуть поодаль и быстро преодолела разделяющее их пространство. — Слишком медленно. Повезло тебе, что я не старалась. Она протянула руку к Кею и поманила пальцем. — Не разбрасывай свои игрушки, — Кей передал клинок, и, быстро отогнув край расстегнутого плаща, Ноа убрала его к еще трем таким же, вшитым в ремень брюк. — Не забывай, что сама вырубила его чувствительность. — В следующий раз я забуду о том, что она твоя подруга, — Лекс демонстративно проигнорировал Ноа, обратившись к Кею. — Попытайся, — снисходительно фыркнула Ноа, поворачиваясь к нему спиной. — Вы опоздали. Кэли заведенная, и я бы на вашем месте поторопилась. Пунктуальность не ваша сильная сторона. — Ну скажи, что она прелесть, — заговорщицки пробормотал Кей, склонившись к Лексу, а потом, отпрянув, быстро нагнал девушку. — Чего злится? — Чейз в курсе последних новостей, — пожала плечами Ноа. — Все утро полоскал ей мозги. — Хочет с нами? — с пониманием проговорил Кей. — Естественно, — кивнула Ноа. — У него не меньше причин. Но Кэли ему отказала, конечно же. Ну и ты же ее знаешь. Она махнула рукой, словно этого достаточно для объяснения. — Опять поссорились? — В мясо просто. Чейз снова включил папочку, Кэли включила сильную независимую, так что прячемся по окопам, — Ноа тяжело вздохнула. — Повезло, что Фил свалил. Троих мы бы не пережили. Кей просто кивнул, не став продолжать разговор. Преодолев последние деревья, они вышли на небольшую поляну, на которой сумрак леса отступил пред солнечными лучами, осветившими несколько крупных камней. На одном из них по-турецки восседала Арман, перелистывая потрепанный временем толстый блокнот. Ровно в тот момент, когда Лекс ощутил чужое присутствие, ударившее под колени желанием вернуть прикосновение, она небрежно вырвала лист и, взметнув рукой, отправила тот в полет над головой, где уже парило с несколько десятков других страниц. Она сощурилась, посмотрев Лексу в глаза, и предвкушение, циркулирующее по венам на протяжении последнего десятка часов, вонзило зубы в сухожилия, заставив его вздрогнуть. То, что пробегалось в мыслях в ее присутствии, с каждым днем становилось все более противоречивым. Желание сомкнуть пальцы на ее горле, исходящее от амока и изрядно подпитываемое самим Лексом, видевшим в Арман угрозу и все еще ориентирующимся на их прошлое; витающее в воздухе ответное — все это никуда не делось, но осталось фоном. Обыденной картинкой, иллюстрирующей те отношения, что успели между ними сложиться множество лет назад и продолжились практически с того же места. Оно стало аксиомой — настолько истинной, что даже не стоило обдумывать. Просто принять как факт. Но сейчас эти желания разбавлялись другими. Необходимость поддерживать хотя бы иллюзию доверия во имя общей цели. Заинтересованность злом внутри Арман. Слабость перед тем, что он почувствовал, коснувшись ее кожи. И набирающий силы амок, которому стало гораздо проще путать мысли. — Пунктуальные люди, видимо, тоже вымерли, — осудила Арман, когда они подошли ближе, и вновь уделила внимание блокноту. Кей обошел ее и, встав у нее за спиной, вперил взгляд в исписанные страницы, буквы на которых из-за расстояния Лекс различить не смог. — Оу, — протянул Кей, подхватив один из парящих листов. — Не думал, что ты настолько полна энтузиазма. Он посмотрел в спину Арман, следом зашипев и выпустив из рук страницу, которая воспламенилась, коснувшись его пальцев. Лекс едва не открыл рот от восхищения, но вовремя себя остановил, удержав на лице иллюзию равнодушия. Пора перестать удивляться навыкам Арман. Три года в качестве меченого и черт знает что еще позволили ей овладеть магией на таком уровне, с которым он никогда не сталкивался, и с этим необходимо смириться. Но наивный детский восторг, соизмеримый с тем, что Лекс испытывал, впервые взяв в руку сделанную им же палочку и впитав слабые магические потоки, бесил не хуже тех моментов, когда Арман открывала рот и извергала потоки уничижительных слов. — Это был один из моих любимых дней, — возмутился Кей, отряхивая пальцы. — Не трогай чужое без разрешения, — сухо бросила Арман. Перелистнув остатки страниц и вырвав почти все в конце, она подняла взгляд к тем, что витали над ее головой и, собрав их и уменьшив, убрала в карман куртки. Уставившись на Лекса, Арман усмехнулась. — Да не бойся ты так, ничего сверхъестественного мы пока делать не будем. Сначала разберемся, на что ты вообще способен, — отложив блокнот, она спрыгнула с камня. — Это практически безопасно. — И поэтому ты собрала свою команду поддержки в полном составе, — издевательски произнес Лекс. — Они здесь для тебя, а не для меня. Я гораздо сильнее, я отлично чувствую твои намерения и могу не сдержаться, — проговорила Арман. — Я очень плохо себя контролирую, когда на кону стоит моя жизнь. — Звучит очень обнадеживающе, — Лекс инстинктивно сделал шаг назад, но под требовательным взглядом и недовольно вскинутой бровью приблизился обратно, мысленно отругав себя за демонстрацию слабости. — Мы умеем с этим справляться, успокойся и не нервничай, так ты только все усложняешь, — строго и очень серьезно сказала Арман. — Я увела нас настолько далеко от лагеря только из-за самой возможности риска, но я перестраховываюсь. Ноа, будь готова. — Та сняла перчатки и встала за спиной подруги. Арман стянула с запястья резинку и собрала волосы в высокую петлю. Расстегнув куртку, она приспустила ворот, обнажая шею, и Ноа положила обе ладони ей на плечи, прижимая ткань и практически касаясь кожи. — Я сделаю то же самое, что сделала с Кеем позавчера. Мне нужно оценить твою магию. Я не знаю, будет ли тебе больно, — все меченые, на которых я проворачивала это раньше, умели управляться со своими способностями. Попытайся понять, откуда идут импульсы и как происходит преобразование магии, ты должен научиться делать это самостоятельно. Руку, Двэйн. Арман протянула к нему ладонь, и движение, выбросившее его запястье вперед, оказалось слишком стремительным. Лекс попытался списать это на амока, не перестающего трезвонить о желании повторить прикосновение, но, решив, что с собой все же лучше оставаться честным, признал, что ему тоже хотелось вновь это ощутить. Не только чтобы понять, почему так происходит. Обдумывая то, что испытал за доли секунды, Лекс вновь и вновь находил всего одну характеристику. Прозрение. Словно на протяжении последних полутора лет он бродил в темноте, а оказавшись рядом с Арман, внезапно увидел мир под другим углом. Не таким серым и безликим, как обычно. Наполненный смыслом. Яркий всплеск эмоций не пропитался исключительно жаждой крови. С момента получения метки Лекс впервые чувствовал что-то по-настоящему положительное, искусно вмешанное в привычный, постоянно характерный ему негатив, и, на контрасте с непрекращающимся мраком, слишком привлекательное. Смущало только то, что эти эмоции шли от амока и вряд ли могли называться положительными в полном смысле этого слова. Но сопротивляться им оказалось практически так же сложно, как в те мгновения, когда голос амока становился молящим, напоминая о самых лучших мгновениях его жизни. Арман направила ладонь под его руку и задержалась, закусив губу. Лекс внимательно наблюдал за танцем эмоций на ее лице. Для нее это так же ярко? Выдохнув сквозь зубы, Арман преодолела последние дюймы и прижалась кончиками пальцев к его костяшкам. Лекс задержал дыхание от безмерного восторга, стремительно распространяющегося из глубин солнечного сплетения по всему телу. Руки прижались друг к другу сильнее, и влияние стало гораздо ярче, словно она только что заштопала ту нить, что разорвала Ноа, на некоторое время подарив ему возможность не окунаться в желания амока с головой. Лекс вновь пропустил по сознанию мысль о том, что хочет понять ее реакцию, и Арман посмотрела на него, словно внемля безмолвной просьбе. Ее глаза, потемневшие от расширенных зрачков, показались остекленевшими. Она будто была в тысячах миль отсюда. Где-то в своем собственном мире. — Кэл, — осторожно позвала Ноа, когда бездействие слишком затянулось и его горло полностью пересохло, словно всю влагу в организме выжгло греющим адские котлы пламенем. Арман вздрогнула, и ее взгляд вновь стал осознанным. — Я в порядке, — растерянно проговорила она и сделала несколько глубоких вдохов. — Я не знаю, бьет ли по тебе это так же сильно, но постарайся не зацикливаться. Амок лучше тебя знает твои слабости и может давить на то, в чем ты больше всего нуждаешься. Он использует то, что делает тебя уязвимее. Не позволяй себе обмануться тем, что хоть что-то из этого пойдет тебе во благо. Стоило ей договорить, и магия хлынула из кончиков ее пальцев ему под кожу. Он ожидал боль, которую видел в прошлый раз на лице Кея, но волшебство прошлось по нему легким теплом, поднимающимся к плечам, а затем устремившимся к груди. Окутав солнечное сплетение, магия словно сжала его внутренности, а следом ему показалось, что тугой узел, скрутивший все за ребрами, постепенно начал ослабевать, запуская по костям облегчение. Будто на протяжении десятилетий у него зудело где-то внутри и сейчас Арман удалось почесать именно там, где мучило больше всего. Метку начало жечь, но это все еще не приносило боли. Очень напомнило то, как колющие ледяные искры прошили кожу, когда она его пометила, только более мягко, лаская, и прикосновение Арман, в отличие от холодной ладони амока, согревало. Спустя мгновение с кончиков его пальцев начал сочиться серый туман, который был нанизан на мерцающие нити преимущественно серебристого цвета. — Чувствуешь это состояние магии? — спросила Арман, и он кивнул. — Я отпущу, а ты попытайся удержать. Он вновь кивнул, концентрируясь на новых, незнакомых ощущениях. Арман убрала руку, и Лекс услышал протестующий голос, но он проникал в сознание приглушенно, словно через толщу воды. Между ним и злом вновь выстроилась стена, но теперь казалось, что ее прочность контролирует он, а не кто-то извне. — Ничего себе, — поразилась Ноа, вцепившись в куртку Арман. — Никогда раньше не видела такого цвета на этой стадии. — Ты могла так повлиять? — нахмурившись, спросила она. — Когда мама отдала всю магию, ей удалось добиться близкого к этому результата, но он все равно был темнее, — покачала та головой и перегнулась через плечо Арман, рассматривая туман ближе. — А я только убрала последствия кристалла и немного притупила его силы. Я совсем не понимаю его специфику, не стала рисковать и лезть глубже. Магия слишком чиста. Цвет должен быть практически черным для его уровня агрессии. Как это возможно? — Без понятия, — покачала головой Арман. — Попробуй подумать о чем-то плохом. — Например? — Лекс завороженно наблюдал за медленным течением магии, разворачивающихся из тесно сплетенного клубка на отдельные нити — серо-серебристых оказалось больше золотистых, однако и те выглядели целыми, в отличие от таких же у Арман, напоминающих разодранную пряжу. — Вспомни нашу первую встречу, — посоветовала Ноа, но ее тон не прозвучал привычно язвительно. Скорее, озадаченно. Лекс прислушался к ее словам, но зашел дальше, попытавшись воскресить и искреннее желание ее прикончить, прошивающее сухожилия тогда, когда его еще не отвлекало сострадание, появившееся после того, как он узнал часть ее истории. — Поразительно, — опешила Арман, стоило его туману начать темнеть по краям. — Ты можешь объяснить, что именно ты делаешь? — Ничего. Просто мысли. — Если станет тяжелее себя контролировать — скажешь, — она встряхнула рукой и, на мгновение зажмурившись, выпустила туман. Несмотря на то что исходящая из тела Лекса магия помутнела, на контрасте с грязно-серым, практически черным цветом она все еще казалась невинно-светлой. Арман приблизила ладонь к его, и две магии, соприкоснувшись, начали проникать друг в друга, разбавляя оттенки. Точнее, оттенок магии Арман, который подстраивался под его, светлея. — Какого черта происходит? — с неверием спросила Ноа. — Не знаю, — Арман резко сделала шаг назад, толкнув стоящую за ней девушку, и уничтожила туман, сжав ладонь в кулак. Вынырнув из прострации, накрывшей его в момент соприкосновения магий, Лекс потерял нить концентрации, и его туман тоже испарился, не оставив о себе никаких напоминаний. — Ничего не хотите объяснить? — настороженно спросил до этого сохранявший молчание Майлз. — Если бы мы сами видели такое ранее, мы бы с удовольствием, — выплюнула Ноа и обеспокоенно посмотрела на Арман. — Ты как? — В норме, — она потерла ладони, глубоко вдыхая. Бросив взгляд на Майлза, она потянула уголок губ вверх. — Не заводись. Мы действительно не встречались с подобным ранее. Обычно два сильных меченых, контактируя магией, борются, даже если носители не испытывают негатива. Один всегда пытается поглотить другого, и обе магии в процессе темнеют, делая сильнее зло и носителя, соответственно, тоже. Здесь же… Я не знаю. Единственное, что я могу сказать… — Арман повернулась к Лексу. — Твой потенциал очень высок. Ты легко сможешь это повторить, если постараешься, обычно организм сопротивляется, но не твой. Не понимаю, как ты этого добился, и тем более не понимаю, почему ты уже использовал кристаллы. Твоя магия еще слишком светла даже для первого приступа. Сколько раз ты был на грани? — Четыре. — Твой туман тоже светлеет в определенные дни, — осторожно высказался Кей. — Я не могу это контролировать, — возразила Арман. — Мой цвет уже давно не светлел настолько, и он не зависит от меня. Он зависит только от того, насколько агрессивен амок в конкретный момент времени. Они сейчас примерно одинаково реагируют друг на друга, но ты видишь разницу. Это не вписывается в обычную статистику. Я не знаю, как это объяснить, — Арман отошла к камню и, подхватив с него блокнот, вернулась к Лексу. — Продолжим за пределами леса. Когда начнем провоцировать тьму на активные действия, действительно станет опасно, нельзя рисковать невинными. Да и мне надо подумать. Пока я вообще не представляю, что с этим делать. Здесь все, что я чувствовала в первые месяцы после получения меток и как училась взаимодействовать с голосами. Записи Марисы очень поверхностны, мы не рассказывали ей всего. — Голосами, — повторил он самое главное слово, выделив окончание. — Я так и сказала, — кивнула Арман и качнула блокнотом, вновь предлагая. — У тебя не одна метка? — насторожился Лекс, забирая дневник, и продолжил, стоило ей покачать головой: — Сколько? — Больше одной, — уклончиво ответила Арман, отходя. — Ноа, я вернусь через три часа, займемся барьером. Не произнеся больше ни слова, она резко развернулась и направилась в сторону деревьев, игнорируя оставшихся на поляне волшебников. — Она ведь не договаривает, да, — полувопросительно пробормотал Майлз, провожая ее взглядом. — Привыкайте, — Кей подошел к Ноа и, положив руку ей на плечи, притянул к себе. — Кэли говорит вслух только то, что вам необходимо знать, и радуйтесь, что самое страшное вас не касается. Вернуться в лагерь сможете сами? Дождавшись от Лекса кивка, он подтолкнул девушку в сторону, и, не обронив больше ни слова, оба двинулись к просвету между деревьями в противоположную от выбранного Арман направления. — Не нравится мне все это, — продолжил Майлз, когда остальные скрылись. Лекс был полностью с ним согласен. Его скручивало становящееся все более навязчивым желание повторить то, что произошло несколько минут назад, при этом чувства амока становились все ярче, заметнее, усиливая дозу восторга в его теле. И ему чертовски это не нравилось.

* * *

— Замолчи, — прошипела Кэли и мотнула головой. — Перестань. Она упрямо шагала вперед сквозь деревья, с каждым словом все больше повышая голос, но в ответ получала лишь издевательский смех, шедший раздражающей рябью по вискам. Я дам тебе то, о чем ты мечтаешь. Ты знаешь, чего я хочу взамен. Кэли вновь помотала головой, надеясь заглушить самый упрямый голос, всегда выделявшийся на фоне остальных. Тот самый первый услышанный ею голос, ставший неофициальным лидером среди тех, что сидели у нее в груди. Самый беспринципный, вечно науськивающий на жестокость. Никогда не замолкающий, но способный заткнуть другие, если хотел «побеседовать» с ней наедине. Если гипотеза о том, что голоса — всего лишь защитный механизм, была верна, то при получении метки личность Кэли разделилась надвое и ее самая темная, страшная часть обрела возможность говорить именно этим голосом. А остальные после лишь дробили осколки, ставшие следствием первого раскола. За годы Кэли прочно усвоила, что с этим голосом нужно обращаться аккуратнее всего. Он влиял больше остальных, именно он смог убедить ее сдаться и уничтожил Склеп ради освобождения, он знал ее слабости лучше всех и умел играть на них, как виртуозный мастер. Кэли считала, что однажды именно он отберет у нее саму себя и станет новой личностью, не подпустив к рычагу управления никого другого. Ты хочешь этого. — Заткнись, — выкрикнула Кэли, замерев на месте и зажав уши. Бешеный всплеск магии разнесся по округе ударной волной, столкнувшейся со стволами деревьев, и сверху посыпались пожелтевшие листья. Кэли втянула воздух носом и быстрым движением смахнула гневные слезы из уголков глаз. По неведомой для нее причине Двэйн стал для амока новым рычагом воздействия, но она никак не могла понять, почему это произошло. Слишком резко все поменялось, и опаска и стремление выйти победителем заглушились требованием держаться к нему ближе. Что ее зло учуяло, коснувшись кожи человека, несущего в себе другое зло? За то мгновение первого прикосновения, когда в голове Кэли воцарилось глухое молчание, она успела жутко испугаться, подумав, что умерла. В ее мире долгое время не было настолько тихо, что каждая ее мысль стала четкой, не заглушаемой ничем посторонним. Это мимолетное касание ладони стало одновременно глотком свежего воздуха среди навязчивых ароматов разложения и нервными иглами мурашек, кричащих о приближении конца. Сегодня молчание повторилось, и Кэли не смогла удержаться от того, чтобы продлить это состояние еще хоть на секунду. Чувство свободы и безмятежности, впитавшееся в ее побежавшую по сосудам с новыми силами кровь, не шло ни в какое сравнение с тем, чем иногда ее радовала Ноа. Всего на несколько мгновений, но Кэли вновь ощущала себя хозяйкой положения. Самой собой. Это была какая-то новая, самая жестокая из всех игр, к которым прибегало ее зло за последние годы. Что-то, что должно ее окончательно сломить и заставить сдаться. Амок до сих пор не захватил ее разум только потому, что согласился дождаться ее добровольного содействия в обмен на уничтожение других сущностей. Он жаждал, чтобы Кэли ушла сама, отдав контроль ему в руки. До тех пор, пока она шла на уступки, заключая сделку с совестью, и не подвергалась смертельной опасности, ей гарантировали свободу. Она не доверяла своему злу, но тысяча дней за ее спиной все еще оставляли надежду на то, что то сдержит обещание. Кэли не знала, почему голос выдвинул ей именно эти условия, как и то, почему он вообще пошел на компромисс. После того как она пришла в себя и без сил осела на погребших под собой сотни жизней руинах, она сдалась бы, надави амок чуть сильнее. В те дни все, о чем мечтала Кэли, — навсегда забыть о содеянном. Если бы амок сказал нужные вещи, она бы добровольно вручила ему контроль, лишь бы только перестать существовать и забыть раздирающую грудную клетку боль, оказавшуюся гораздо сильнее физической. Но ее темнота не воспользовалась уязвимостью, и самый главный голос предложил другой компромисс. Тот, что давал ей возможность исправить ошибки. Кэли так и не узнала почему. Возможно, ее согласие гарантировало ему большее могущество после обращения; может, в те дни она являлась ментально слишком слабой и несвоевременное обращение ослабило бы силы амока; или, что скорее всего, зло просто веселилось, наблюдая за ее страданиями после разрушения Склепа и предвкушая продолжение в ожидании безоговорочной капитуляции. На которую Кэли постепенно становилась по-настоящему способна. Чем больше проходило дней, чем чаще она позволяла своему могуществу проявиться, тем сильнее ее разум захлестывали негативные желания. В моменты, когда ее окутывал туман, уничтожающий все на пути, остаться в таком состоянии навсегда казалось весьма привлекательной идеей. Лучшей, что возникала в мыслях на протяжении всей ее жизни. Если бы не Ноа, Кэли давно сама отдала бы ключ от тела голосу, поддавшись зову власти. И амок терпеливо ждал момента, когда Ноа не справится. Даже немного иронично — демонстрировать силу, чтобы сохранить себя, и каждый раз, погружаясь в сладкое ощущение власти, терять смысл продолжать бороться дальше. Если, конечно, ты настолько двинутый, чтобы заметить иронию в непроглядном ужасе. Но с появлением Двэйна на пороге ее жизни что-то изменилось, и если раньше Кэли просто считала, что это обусловлено его могуществом, то теперь вообще ничего не понимала. Желание его убить, все еще маячившее где-то на задворках сознания, она могла объяснить. Страх перед тем, у кого огромный потенциал к подавлению, — тоже. Опаску, гнев, злость, ярость. Все это амок уже транслировал однажды в отношении того, кто был лишь немногим слабее ее. Пусть ощущения никогда не являлись настолько концентрированными, реакция все равно походила на обычное соперничество между сильными мечеными. Каждый раз, когда Маркус пытался на нее повлиять, однажды задавшись целью ее подчинить, сидящее внутри нее зло начинало брыкаться, не позволяя себя обойти. В последние месяцы ее жизнь в Склепе превратилась в постоянное поле боя, практически сведшее ее с ума. Они с Маркусом воевали даже тогда, когда их запирали в изолированных одиночных камерах. Они схлестывались друг с другом исходящими от них эмоциями, проникающими через стены и невидимыми дротиками впивающимися под кожу. Маркус продолжал атаковать изо дня в день, и Кэли отвечала, защищаясь и каждый раз выходя победителем. Голоса всегда хвалили ее за то, что она оказалась сильнее. Решив рискнуть, Кэли ожидала чего-то подобного от голосов и дальше, готовясь к долгому противостоянию не только с Двэйном, но и с самой собой. Она ждала призыва к убийству, становящегося с каждым днем все громче, и собирала всю волю в кулак, чтобы не выполнить идущий изнутри приказ. Однако амок не пошел по протоптанной дороге, а потребовал мира с другим меченым, позволил ему повлиять на их магию, не став атаковать в ответ, и предложил ей то, о чем она молила годами, тем самым подталкивая ее к компромиссу. Значило ли это, что ее вера небезосновательна и Двэйн действительно обладает потенциалом полноценно взять ее под контроль? Хочет ли ее зло избежать этого и поэтому дарит ей сладкую, искрящую по коже приятную тишину, чтобы она не пыталась враждовать с тем, победить кого не в силах? Или оно просто выбрало новую тактику, дав ей иллюзию сбыточности ее надежд, чтобы после отобрать в нужный момент вместе с желанием продолжать бороться? Кэли ни черта не понимала. — У тебя все нормально? — раздался за ее спиной озабоченный голос, и она резко распахнула глаза. Она не успела проанализировать сказанное, поддавшись злобе, оцарапавшей кожу сотней заточенных лезвий. Все мышцы напряглись, и, сделав резкий выпад и молниеносно выдернув клинок из ножен на бедре, Кэли развернулась. Толкнув подкравшегося к ней человека к дереву, она впечатала предплечье тому в горло и вжала кончик ножа в щеку. Затопивший голубые радужки страх, почти сразу сменившийся мягкой мольбой, напомнил о том, кто она. Кэли ослабила хватку и, задержавшись на мгновение, отстранилась. — Никогда не подкрадывайся ко мне со спины, — выдохнула она, пряча клинок обратно в ножны. — Нельзя быть настолько доверчивой, Гленис. Тем более со мной. Ты не нравишься моему злу, и я могу не успеть себя остановить. — Я не подкрадывалась, случайно услышала твой крик, — прохрипела Гленис, потирая горло. — Я ему не нравлюсь? Кэли тихо пробормотала извинение, представляя, насколько отвратительный дискомфорт могла причинить. Ее с детства слабое физическое состояние отлично дополняла злоба, вкладывающая в каждый вынужденный удар больше силы, а после получения метки Кэли научилась при необходимости вплетать в каждое движение магию, что делало ее поистине смертоносной. Если бы ей пришлось, Гленис не успела бы мысленно сказать «ого» до того, как из нее выжали бы жизнь. Кэли неловко сделала еще два шага назад и покачала головой. Кивнув по направлению, которого придерживалась до появления Гленис, она медленно зашагала вперед, принимая, что время поговорить все же пришло. Ей удавалось несколько дней ее избегать, полностью отдавшись делам лагеря, но дальше игнорировать стоящее между ними молчание не стоило. Оказаться за пределами леса со спутниками, не проверенными боем, и без недомолвок огромный риск. — Им не нравятся все, кто способен вызвать у меня светлые чувства, — тихо проговорила Кэли, когда Гленис заняла положение рядом, подстроившись под ее шаг. — Майлз им тоже не нравится. Вы напоминаете о счастливом прошлом, а счастье мешает им туманить мой рассудок. Они безразличны только к Кею, остальные в той или иной степени их раздражают. Кэли не стала уточнять, что теперь им, похоже, начал нравиться Двэйн. Впервые голоса отзывались о ком-то в положительном контексте. Какого черта? — Ты сказала «им», — настороженно проговорила Гленис. На мгновение прикрыв глаза, Кэли мысленно обложила себя всеми бранными словами, которые знала. Ты стала забываться. — Двэйн уже знает, так что я думала, что все остальные тоже в курсе. — Лекс не особо любит болтать. — В Склепе удалось добиться повторного заражения, — кратко пояснила она, стараясь сделать голос как можно нейтральнее. — В реальных условиях это невозможно, потому что амоки считают меченых практически невидимками, но там их загоняли в замкнутое пространство, и они, как звери в капкане, искали возможность оставить след. — И сколько на тебе меток? — осторожно спросила Гленис. — Больше одной, — обтекаемо проговорила Кэли. Преодолев еще несколько деревьев, они оказались на поляне. Перед ними раскинулось небольшое «кладбище», которое ее группа организовала тогда, когда решила, что осесть на постоянном месте — лучшая идея, приходившая им в голову. Лес оказался стратегически удобным для охраны границ, а перемещаться настолько большим скоплением людей всегда было тяжело. Скрыться становилось практически невозможно. — Как много, — на выдохе проговорила Гленис, окидывая взглядом импровизированные кресты, сооруженные из ветхих веток. — Не все они погибли здесь. Выжившие просто сделали место памяти. Кэли подошла к одному из крестов и, опустившись на корточки, выставила руку с зажатой в ней палочкой вперед. Сконцентрировавшись на намерении, она зажмурилась и, выпустив поток магии, посмотрела на то, что вышло в этот раз. Грустно улыбнувшись, она покачала головой, наблюдая за тем, как полувысохшая трава вокруг креста оживает, вновь становясь свежезеленой, однако, обвивая ветки подобно лозе, она покрывалась шипами, втыкающимися в потрескавшееся дерево. — У тебя все еще сложности, — тихо пробормотала Гленис, присев рядом. — Не думаю, что когда-нибудь от них избавлюсь, — равнодушно ответила Кэли. — Но сейчас это не эмоции — с элементарной магией этой проблемы больше нет. Просто время от времени амок извращает мою магию так же, как и разум, напоминая о нашей истинной сути. Будь намерение темным, оно получилось бы превосходно. — Кто она? — спросила Гленис, прочитав выжженное на дереве имя. — Дочь Чейза, — пояснила Кэли. — Ей было девятнадцать, когда она погибла. Прошло чуть больше восьми месяцев. Заражение крови. Она тяжело вздохнула, расчищая магией усеявшие могилу высохшие листья. Выдавив улыбку, она мысленно обратилась к девушке, тело которой так и осталось недалеко от Нью-Йорка, потому что взять его с собой в лес и преодолеть с обузой больше тысячи миль — нерациональное решение. Кэли ненавидела рациональные. Они потратили множество недель вдалеке от лагеря, который тогда только основали, пока проверяли пойманный сигнал с просьбой о помощи, а потом застряли в другой группе, когда болезнь Кэрри проявилась. Они рискнули, отправившись в Нью-Йорк в поисках сильных лекарств, которые могли ей помочь, и едва не погибли на границах, встретившись с теми, кто стал гораздо страшнее амоков. Кэли столкнулась на знакомых улицах с такими сомнениями, которые не посещали ее со времен Склепа. Она приняла очередное сложное решение, осевшее виной на ее ладонях. Но Кэрри все равно не удалось спасти. — Какой толк от магии, когда не можешь вылечить лишенных? — риторически спросила Кэли у воздуха. — Вы с Чейзом? Кэли резко повернулась к Гленис, моментально забыв о тоскливых воспоминаниях из-за абсурдности высказанного. — С чего ты взяла? — Вы проводите много времени вместе, — неловко пожала та плечами. — Большего бреда в жизни не слышала, — Кэли легко провела кончиками пальцев по имени девушки на кресте, потеря которой слишком сильно сказалась в том числе и на ней самой. — Чейз мне как отец. Он многому меня научил. Он почти двадцать лет прослужил в силах специального назначения, половину времени возглавлял отдел по борьбе с волшебниками. Нам очень повезло, что он и его люди присоединились к нам после разрушения Склепа. Они тренируют остальных, — Кэли указала на могилу рядом. — Его жена. Ее тело не здесь, она погибла почти сразу после второго пришествия, и часть его отряда, погибшего в Склепе и уже позже. Из десятков его людей осталось только четыре человека. Чейз многим пожертвовал ради нас и заменит меня теперь. — Отдел по борьбе с волшебниками? — многозначительно проговорила Гленис. — Свободные? — в тон ей ответила Кэли, и та фыркнула. — Втроем мы бы не выжили. Мы много знали об амоках, Чейз и Джин руководили ключевыми военными структурами. Наш союз стал выгодным для обеих сторон. В первые месяцы после второго пришествия мы пытались что-то сделать, но власти самоустранились почти сразу, а потом начали бомбить города. Нам пришлось бежать, и со временем… — Со временем вынужденный союз стал чем-то большим, — задумчиво пробормотала Гленис и, сделав несколько глубоких вдохов, выпалила: — Мне нужно с тобой поговорить. Она неловко поднялась и, переступив с ноги на ногу, закусила губу. Кэли нахмурилась и встала, кинув последний взгляд на выжженное имя и мысленно попрощавшись с девушкой, ставшей на долгие месяцы для нее близким человеком. — Говори, — нетерпеливо хмыкнула она, двинувшись вдоль крестов к самым дальним, на одном из которых значилось важнейшее для нее имя. — Это будет касаться Лекса, — несмело произнесла Гленис, нервно теребя пальцами кончики огненных кудрявых волос. — Ясно, — Кэли перешла на раздраженный тон. — Не здесь. Потерпи с нравоучениями до того, как я попрощаюсь еще с одним человеком. Гленис кивнула и не стала продолжать разговор, позволяя ей сделать то, за чем она пришла. Кэли подошла к двум самым дальним крестам и, скосившись на секунду на правый, встала напротив левого. Опустившись на колени, она мысленно поздоровалась с выжженным на дереве именем. Люсинда Габриэль Перес. — Кто-то важный? — спросила Гленис, опускаясь на корточки рядом. — Очень, — Кэли печально улыбнулась. Она подхватила тряпичную куклу, сидящую у основания креста, и, стряхнув с нее пыль, зависла на мгновение на почти выцветших каплях крови, проводя по ним кончиками пальцев. Ей так и не хватило смелости удалить последнее, что осталось от девочки, с единственного предмета, хранившего тоскливые воспоминания. Сразу перед тем, как на города начали сыпаться снаряды всех возможных калибров, которыми лишенные пытались уничтожить амоков, они с небольшой на тот момент группой вернулись в Склеп в надежде найти что-то способное дать подсказку для дальнейших решений. Они не нашли ничего жизненно важного, но Кэли все же смогла забрать часть своих вещей, заботливо сохраненных исследователями в помещении, наполовину выстоявшем после взрывных волн темной магии. Почти все оказалось уничтоженным, но все же удалось обнаружить пару палочек, в том числе и палочку Кэли, оставшиеся от ее родителей вещи, которые она всегда носила с собой, и пару предметов, принадлежавших тем пленникам Склепа, воспоминания о которых она тоже хотела навсегда сохранить в душе. Кукла, которую Люси прижимала к себе в момент смерти, все еще была покрыта кровью, омывающей один из страшнейших кошмаров Кэли до сих пор. — Можешь подождать меня там? — Кэли махнула в сторону конца поляны. Гленис безмолвно скрылась из виду, оставляя ее наедине с призраками прошлого. Кэли посадила куклу обратно к кресту, поднялась и, сделав несколько шагов вбок, встала напротив единственного на «кладбище» креста, на котором не было имени и каких-либо других опознавательных знаков. Она никогда не украшала эту могилу без тела и никогда никому не говорила, кого олицетворяет для нее это место. Многие догадывались, о ком эта память, но она все равно не хотела провоцировать остальных демонстративностью. Для всех, кто выжил и знал о нем, кроме Кэли, этот человек — самый страшный кошмар существующей реальности. — Estaré siempre listo para poner mi vida en riesgo por esta promesa, — пробормотала она себе под нос, положив ладонь на сухую ветку безмолвного креста. Она тяжело вздохнула, прикрыв глаза. Сжав край креста, она закусила щеку изнутри, не позволяя всхлипу сорваться с губ. Кэли пыталась помнить об этом человеке только плохое, чтобы смыть с души горечь утраты. Каждый раз, когда становилось совсем невыносимо, она воскрешала те фрагменты, когда ее жизнь висела на волоске, а палачом выступал силуэт со знакомым злобным оскалом. В самые сложные дни ей даже удавалось прочувствовать нехватку кислорода и затекающий в ноздри едкий туман. Она вскрывала воспоминаниями себя наживую и обсыпала солью обнаженную плоть, но каждый раз, когда душа рубцевалась, а призрачное лицо в сознании становилось менее четким, ее раны словно обдавали самой сильной лечебной магией. Обида неизменно отступала. На первое место выдвигались те дни, когда злобный оскал был искренней улыбкой, а прохладные ладони еще не жгли, а успокаивали кровоточащую плоть. Сколько бы Кэли ни пыталась, самыми важными все равно так и остались те фрагменты их недолгих отношений, ставших ярчайшими за всю ее жизнь. Судьба подарила ей что-то искреннее на осколках разбитых душ и дала очень мало времени для того, чтобы успеть вкусить это ощущение, но Кэли все равно благодарила ее за то, что позволила пережить подобное. Несмотря на то, что их мы принесло огромное количество страданий для ее я, она никогда бы не отказалась от этих воспоминаний. — Если бы ты не освободил меня от обязательств, я бы знала, — едва слышно вымолвила Кэли, распахнув веки. — Мне жаль, что тебе пришлось столько ждать, Маркус. Скоро увидимся. Посмотрев напоследок на могилу Люси и поправив немного накренившуюся куклу, она направилась к ожидающей ее Гленис. Подойдя к привалившейся к дереву спиной девушке, она кивнула, призывая ее еще немного прогуляться по лесу. Прежде чем вернуться к своим прямым обязанностям и вновь окунуться в постоянную борьбу за чужие жизни, Кэли нужно было еще немного времени для себя. — Излагай, — подтолкнула она начало разговора, обещающего стать очередным воспитательным моментом. В прежние времена, когда их еще связывало емкое понятие «дружба», Гленис частенько устраивала ей фирменную головомойку, выдирая наружу все сомнения и специфические реакции и помогая понять часть совершенных поступков. Она всегда отлично разбиралась в людях. Пошла в родителей. Мать Гленис очень много усилий положила на то, чтобы вытащить Эстер из затяжной депрессии. Жаль, что ее действий хватило всего на шесть лет, после которых женщина не выдержала гнета реальности. — Нам снова придется работать вместе… — осторожно проговорила Гленис, неловко теребя рукава ветровки. — Нам впервые придется работать вместе, — поправила ее Кэли, намекая на то, что до нынешних времен они со свободными никогда по-настоящему не сотрудничали. — Да, наверное, — тихо пробормотала Гленис, аккуратно ступая по пожелтевшей траве. Но следом с ее лица слетела вся растерянность, а голос стал бескомпромиссным: — Я хочу, чтобы ты посмотрела на Лекса трезво. — Я смотрю на него трезво, — слукавила Кэли. — Ложь тебе не идет, — Гленис недовольно цокнула языком. — Лекс хороший человек. — Мне неважно, какой он человек, — она закатила глаза на наивность бывшей подруги. Им не нужно становиться с Двэйном друзьями, чтобы прикрывать друг другу спины. Для этого хватит и того, что они преследуют общую цель. — Союзники не всегда должны соответствовать нашему взгляду на мир. — Ты сама понимаешь, что это работает не так. Не в вашем случае, — поучительно проговорила Гленис, не позволяя хоть как-то сгладить углы. — Ты умеешь бывать очень жестокой. И ты уже перегибала палку. — Мальчик пожаловался? — Кэли не удержалась от язвительности, сразу поняв, в какой поступок ее тыкают носом. — Из Лекса очень сложно вытянуть откровенность, и я всегда буду благодарна ему за то, что иногда он говорит о том, что у него болит, — Гленис заговорила еще жестче, демонстрируя раньше редко свойственную ей непреклонность. — Грязно отзываться о его матери было низко. — Знаю, — процедила она краткий ответ и, спрятав руки в карманы куртки, сжала их в кулаки. Во всех их взаимоотношениях с Двэйном, во всех сказанных ему словах она находила себе оправдания. Но был единственный поступок, о котором она все же по-настоящему пожалела. Тот поступок, приведший к появлению у нее нового шрама и полной изоляции от общества Двэйна, даже случайного, по требованию глав обеих общин. И она сказала бы об этом Гленис, если бы могла произнести причины слов, ставших самыми отвратительными из всего, что она когда-либо говорила. Но тогда пришлось бы упомянуть и то, что на протяжении всего того года она наблюдала за боевыми навыками Двэйна практически ежедневно — каждый раз, когда у нее появлялась возможность сделать это незаметно для окружающих. Пришлось бы признать вслух и то, что в те моменты, когда не видела его глаза и не отвлекалась на страх, искренне им восхищалась. Как соперником, конечно же. Пришлось бы остановиться и на том, что формирующаяся и становящаяся прочнее симпатия — к сопернику, конечно же, — с каждым днем все больше злила, потому что отдавала кармическим наказанием за постоянно возникающее желание причинить боль. И самое главное, пришлось бы рассказать и о том, как в один ужасный день постоянное напряжение вылилось в сонные эротические образы, наложившиеся на привычный кошмар, и это стало худшей ночью в ее жизни. Пришлось бы заставлять себя озвучивать то, насколько этот кошмар напомнил ей о пережитой реальности и ввел в настолько паническое состояние, что мысль о повторении судьбы матери стала практически пророческой. Пришлось бы признать, что только за счет слов, которые, судя по полетевшей в нее магии, буквально разодрали Двэйну душу, она смогла вернуть хоть какой-то призрак контроля. Сам того не подозревая, адской болью и врученной ей в ладони возможностью ответить Двэйн вытащил ее из пропасти. Настолько глубокой, что без его помощи она, скорее всего, погребла бы себя под болью и воспоминаниями о прошлом навечно. Кэли даже под страхом смерти не признала бы всего этого вслух. — Я бы очень хотела, чтобы ты оставила прошлое прошлому, — потребовала Гленис безапелляционным тоном. — Я постараюсь. Такой ответ тебя устроит? — Хотя бы, — пожала плечами она и тяжело вздохнула. — Он правда лучше, чем ты думаешь. Гораздо лучше, чем ты когда-нибудь сможешь признать. — А ты не очень лестно думаешь о моих мыслительных навыках, да? — Кэли усмехнулась тому, что оба ее старых друга почти идентично предполагали, что она будет вести себя точь-в-точь как четыре года назад. Хотя в этом все же была доля правды. — О нет, напротив. В этом и проблема, — покачала головой Гленис. — Когда ребенок постоянно сомневается в чувствах матери, он усваивает эту модель поведения на всю жизнь. Он всегда критично относится к окружающим и ищет подвох. Ему нужны неопровержимые доказательства, чтобы довериться, а в твоем случае следует говорить еще и о педантичной дотошности… — Хватит, — грубо оборвала неуместный психоанализ Кэли. — Единственное стабильное, что всегда существовало в твоей жизни, — это ты сама, — не прислушалась та к требованию. — Для тебя признать ошибку равнозначно тому, чтобы поставить под сомнение все, что ты о себе знаешь. Не мне учить тебя жизни, но я все же напомню, что нам с Майлзом ты тоже очень долго не доверяла. Подумай об этом. Сказанным Гленис подожгла начавшуюся накаляться с упоминанием матери злость, и та вовремя заметила, по какому опасно тонкому канату расхаживает в эту секунду. Выдавив мягкую улыбку, Гленис отстранилась и, развернувшись обратно в сторону лагеря, медленно зашагала. Оставшись в одиночестве, Кэли сцепила зубы, сдерживая гневный стон. Думала, что Двэйн — главная проблема? Она совсем забыла, насколько прямолинейные и упертые ее старые друзья.

* * *

Очередной день сгорел в алом закате, и Лекс смотрел на посеревшее небо, прислушиваясь к внутреннему монологу. С каждым часом становилось все привычнее слышать что-то новое или интерпретировать намеки на конкретные эмоции в понятные намерения, и это даже немного пугало. Не только тем, что тьма проявляла все больше активности. Намного сильнее Лекса смущало, насколько понятнее она становится. Раньше для него был характерен гораздо более узкий спектр эмоций амока, для расшифровки которых не требовалось огромного интеллекта. Злость очень легко различить среди иных переживаний, а что-то другое всегда становилось настолько несущественным, что не привлекало особого внимания. Сейчас же внутри творилось такое месиво из эмоций, которое раньше Лекс не смог бы интерпретировать для себя, как бы ни пытался. Но вопреки всем его ожиданиям, он, напротив, очень хорошо разделял сплетенные нити переживаний, словно видел их цвета, разительно друг от друга отличающиеся. Это было странно. В очередной раз испытав предвкушение, Лекс повернул голову, безошибочно определяя нахождение Арман. Через мгновение она появилась из-за барьера, на повышенных тонах споря о чем-то с Ноа. Они обе активно жестикулировали, быстрым шагом направляясь к дому, и Лекс задержал дыхание, пытаясь справиться с начинавшим все сильнее реагировать на приближение чужой тьмы злом. — У вас есть заботы поважнее, — бескомпромиссно отрезала Арман, замерев у подножия лестницы. — Отдыхать, Ноа. Ты должна закончить с барьером. Мне не нужна круглосуточная нянька. — Однажды твоя самоуверенность тебя убьет, — процедила Ноа, взлетая по ступеням. Проходя мимо облюбовавшего крыльцо Лекса, она бросила на него испепеляющий взгляд. — Было бы ради кого рисковать. Ее жесткий тон оборвался хлопком двери. — У меня появилась идея, — заговорила с ним Арман. — Завтра. То же время, то же место. Один. Она не проронила больше ни слова и не позволила задать ни единого вопроса, направившись в другую часть лагеря. Лекс отследил, как она приблизилась к Мие, разлегшейся в импровизированном, сделанном из тряпок гамаке, прикрепленном к одному из высоких деревьев. Качнув девочку, она забралась к ней и, протянув Мие что-то, искренне улыбнулась. До их «второго» знакомства, после которого Арман начала открываться с неизвестной ему стороны, ему никогда не доводилось видеть на ее лице что-то подобное. Он в принципе не верил в то, что Арман умеет настолько доброжелательно улыбаться. Чаще всего ему казалось, что гнев прописался на ее ДНК, став единственным возможным состоянием. Внезапно всплыло воспоминание о похожей улыбке. Однажды он уже видел Арман такой, правда, тогда она улыбалась самой себе, находясь, как она думала, в полном одиночестве. Лекс забыл о странном вечере, наверное, только потому, что и тогда увиденное показалось ему слишком сюрреалистичным — больше похожим на фантастичный сон. А вот вечно злобное выражение лица навсегда запечаталось под веками, отчего и возник закономерный вопрос: способна ли Арман на настоящие положительные эмоции? Теперь он вспомнил и видел подтверждение собственными глазами. И это стало очередным свидетельством того, что Арман далеко не та, кем была раньше. А собственно, что он вообще о ней знал? Он много знал о ее жизни, но знал ли он что-то о том, какой она человек? Нащупав в кармане дневник Арман, который он так и не удосужился открыть, Лекс посмотрел на него, решаясь. В его руках было то, за что годы назад он отдал бы многое, но сейчас ему никоим образом не хотелось с этим соприкасаться. Он догадывался, что увидит на страницах. Каждый хоть на толику значимый день Арман в новом статусе — статусе меченого. Лекс не хотел проникаться тем, что ей пришлось пережить. Он не хотел знать эти ее секреты. Он не хотел видеть что-то настолько личное, потому что личное в мире, в котором все обезличено, слишком привлекательно. Перед искренностью среди постоянной лжи и злобы ты беззащитен. «Настоящее» в людях обезоруживает, и тогда, даже если не хочешь, начинает тлеть крохотный уголек доверия, затем тот обязательно разрастается, если этому благоволят ветра поступков. Так все развивалось в группе Лекса. В самом начале он не собирался доверять Майлзу. Тогда это казалось утопией. Но выяснилось, что, когда твоя жизнь остается у тебя только потому, что ближний вовремя поднимает палочку, это способно изменить все мировоззрение в корне. Лекс ценил то доверие, что воцарилось за годы в их группе, но ему не хотелось привыкать к кому-то еще. Тем более к Арман. С ней всегда было сложно, и то, как он воспринимал ее до того, как взбунтовался амок, казалось ему лучшим выходом. Пусть его все еще мутило от раздражения, оно выглядело гораздо привлекательнее того, что не давало Лексу покоя годы назад. Он очень хорошо помнил ту растерянность, что поджигала неприятие внутри. Арман никогда не изменяла себя, постоянно устраивая из каждого переброса словами яростное представление своей язвительности. Будто при любом, даже мимолетном контакте все ее предохранители сгорали, а внутренние рубильники слетали в положение «ненавидь». Его не покидало ощущение несправедливости. Слишком сильно Арман напоминала тех людей, которые всегда складывали о нем мнение на основании его фамилии и тени, отброшенной предками на потомков. Немногие оценивали Лекса по его собственным поступкам, и, увы, Арман так и не вошла в их число. Но если все остальные боялись его отца и транслировали это на сына, она единственная постоянно купала его в искренней, ничем не прикрытой ненависти, что вгоняло в адское замешательство, которое, смешиваясь с мазохистским влечением в потемневший коктейль, превращало его жизнь в постоянное хождение по битому стеклу. Сейчас, в противовес прошлому, ему было абсолютно плевать на то, что она о нем думает. Причины перестали казаться важными, и Лекс не хотел возвращения того ощущения растерянной несправедливости, которое до сих пор считал одним из самых неприятных в жизни. Он хотел видеть в Арман исключительно сбрендившую дрянь, а не живого человека. Однако на страницах, запомнивших ее страдания, хранилось и то, что могло его спасти. Приоритеты вновь выстраивались так, что ему приходилось идти против своих принципов. Лекс шумно выдохнул и, открыв дневник, перелистнул полностью исписанные убористым почерком страницы. В начале блокнота виднелись обрывки вырванных на его глазах листов, встречающиеся и далее. Лекс усмехнулся, проводя кончиками пальцев по остаткам того, что Арман не хотела ему показывать. Как бы она ни делала вид, что у нее все под контролем, ей явно тоже не нравилась сложившаяся между ними ситуация. Пролистнув примерно две трети всех имеющихся в дневнике страниц, Лекс остановился, заметив, что аккуратный почерк Арман в один момент изменился. Буквы сменили цвет, стали менее четкими, местами практически неразличимыми. Предложения, очень длинные в самом начале дневника, превратились в обрывочные. Некоторые остались незаконченными, словно Арман теряла мысль прямо во время написания. Нахмурившись, Лекс приблизил блокнот к глазам и провел ногтем по нацарапанным буквам, в приглушенном свете костров казавшимся черными. Но при ближайшем рассмотрении он обнаружил, что осыпавшаяся багровая крошка была не чернилами. Все последние страницы оказались написаны кровью. Лекс зацепился взглядом за несколько предложений, которые еще сильнее подкосили его уверенность. Они не замолкают. Никогда не замолкают. Я теряю себя. Я начинаю с ними соглашаться и получать удовольствие. Сегодня я практически его задушила. Я почти выполнила обещание. Я наслаждалась процессом. Я хочу, чтобы они замолчали. Я пойду на все, лишь бы только перестать слышать. Я больше не могу. Перелистнув несколько страниц назад, Лекс нашел одну из последних записей, выведенных чернилами, а не кровью, и погрузился в строки. Я никогда не считала себя хорошим человеком. Наверное, мне и не суждено было им стать. Разве можно стать кем-то правильным, когда твоя семья веками оставляла за собой лишь черный след? Наследственная магия определяет жизнь волшебника, но могут ли поступки предков определить то, кем становятся потомки? Насколько на мою судьбу повлияли судьбы моих родителей? Можно ли считать, что метки на моем теле стали своеобразным наказанием за то, что натворили они? Или все же это расплата за то, что успела сделать я? Маркус считает, что я не изменилась. Он постоянно говорит продолжать бороться. Обещает, что справится со всем сам и однажды вытащит нас с Люси. Но я чувствую, как все меняется. С каждой минутой шепот раздражает все меньше. Разговоры с ней перестают пугать. А ее предложения кажутся не такими уж и страшными. Совесть отмирает. Воспоминания о худших днях моей жизни становятся все навязчивее — я словно постоянно смотрю зацикленный фильм. И главный антагонист в нем, увы, именно я. Она постоянно напоминает о поступках, которые я надеялась однажды забыть, чтобы когда-нибудь начать жить по-настоящему. Она говорит, что я себя обманываю. Что я уже сделала слишком много для того, чтобы называть монстром ее. Наверное, так и есть. Но я все еще помню, что раньше, несмотря на то, что у меня были причины, у меня были и сомнения. Сейчас сомнений не осталось. Я все еще себя контролирую, но с каждым днем все меньше понимаю для чего. Боль на теле практически не утихает, и очередная месть перестает казаться чем-то страшным. Маркус говорит, что это нормально. Что в наших условиях закономерно ненавидеть. Но как же страшно терять себя и становиться тем человеком, в которого надеялся никогда не превратиться. Я все еще помню, что в шесть боялась монстров под кроватью. Они пугали каждую ночь, сливаясь с тенями и наступая из углов. Они клацали зубами и шептали о том, что заберут меня «домой». Наверное, их проецировало мое сознание после рассказов мамы. Монстры боялись только папы. Он громко говорил им, что никогда меня не отдаст. Он убеждал меня, что угрозу представляют не те чудовища, которые могут прятаться под кроватью. Гораздо страшнее те, что разгуливают среди нас. Я видела много монстров за свою жизнь. Я смотрела им в глаза. Я боялась. Я была слабее. Теперь встреться я с монстрами лицом к лицу, они забились бы под кровать к тем — воображаемым. Потому что самым страшным чудовищем стала я. Лекс поднял голову, находя в толпе людей Арман. Увиденное заставило его на мгновение затаить дыхание — настолько оно резонировало с тем, что он только что прочитал. Запрокинув голову, Арман хохотала, пока Мия, навалившись на нее во все еще раскачивающемся гамаке, щекотала ее, пробравшись под расстегнутую куртку. Она пыталась увернуться от вертлявых пальцев девочки, но ограниченное пространство не позволяло ей избежать «пытки». Стало тепло. Амок внутри заворочался, переходя почти на мурчание, и Лекс резко поднялся с верхней ступени лестницы. Скрывшись в доме, он прижался макушкой к прохладной двери и зажмурился. Ни к чему хорошему это не приведет.