Зов амока

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — выпалила Кэли, сделав последний глоток воды, которую успела захватить с собой, прежде чем Фил утащил ее на край строительной базы. Они прошли с несколько сотен ярдов, не преследуя конкретной точки назначения. Под подошвами погибала хрипящая в предсмертной агонии высохшая трава, Кэли концентрировалась на этом звуке, стараясь заземлиться от бушующих эмоций, разгоняющихся ожиданием первых реплик, как волны спящего океана под шквалом. Она успела осушить полбутылки, все еще не увлажняющей пустыню в ее глотке, но все же сносно помогающей — ломота в суставах практически унялась. Однако мужчина до сих пор так и не проронил ни слова, словно не мог подобрать реплик. Глупое предположение, конечно, в его арсенале фраз насчитывалось с сотню возможных вариантов начать. — Я знаю, что ты знаешь, — ответил Фил будто бы равнодушно. Словно они обсуждали катаклизм на другом полушарии — явно не то, что способно как-то на них отразится, если это не пожар после вспышек на солнце или выплеск лавы из разломов земной коры. — Тогда почему молчишь? — Даю тебе время настроиться, — прозвучало вопросительно, как если бы мужчина не определился с мотивацией. — Или напиться? — он выразительно кивнул на бутылку. — Грешно издеваться над тем, кому и так хреново. — Очень весело. Кэли закатила глаза на последовавший за ее словами смешок и тут же мысленно выругалась — даже такая невинная мимика приносила новые страдания. И зачем было так напиваться? — Я несправедлива, вы хотели как лучше, Кей думал обо мне, Ноа так вообще жизнь отдает ради меня, а ты решил прислушаться к кому-то, кто меня знает, потому что только и ждал, как я сорвусь и попытаюсь всех прикончить, — сумбурно перечислила Кэли. Ладони беспокойно дрожали, будто жили своей жизнью, и, теснее обхватив бутылку — та захрустела от давления, — она начала нервно сдирать выцветшую полуоблезлую этикетку. — Что я упустила? — То, что тебе пошло это на пользу, — ответил Фил. — Сработало. Вот что важнее всего. Кэли скривилась и, замедлив шаг, отвернулась так, чтобы даже краем глаза не видеть мужчину. Она всегда старалась себе не врать, однако в подобных нынешнему случаях говорить себе правду становилось сложнее. Когда эту правду озвучивал кто-то другой, ситуация усугублялась. Когда это кто-то вроде Фила — знающий ее досконально, до каждого отвратительного поступка и самой гнилой мысли… — Сейчас ты не бежишь сломя голову, чтобы встретиться лицом к лицу с прошлым, — продолжил мужчина назидательно. — Размышляешь, просчитываешь последствия не только для себя, но и для того, кто нуждается в твоей защите. — Каждая буква подобно молотку стучала по вискам. И не только потому, что похмелье отыгрывалось на Кэли за безрассудство. — Два года назад ты бросила бы всех и вернулась за ним. Тогда все, кого ты спасла за эти годы, скорее всего, погибли бы. Кей и Ноа точно. — Низко, Шейн, — прошипела она, мотая головой. Еще одно оглушительное свидетельство того, как опасно кому-то доверять: ты вручаешь людям свою личность, раскрывая мировоззрение аспект за аспектом, а они мастерят из твоих слов оружие, чтобы после исподтишка наносить удары. — Зато эффективно, — отрезал Фил жестче. Однако со следующей репликой его тон вновь смягчился: — Но самое важное: что произошло бы с тобой? Ты смогла бы убить его тогда? Захотела бы этого? Или все же поддалась на уговоры и превратилась в того, кем Маркус стал сейчас? — Я отказала ему в Склепе, — грубо ответила Кэли. — Я никогда бы не опустилась до того, чего он хотел. Мужчина обхватил ее за локоть, остановился и дернул на себя, вынудив затормозить и посмотреть ему в глаза. — Почему ты ему отказала? — Он предлагал мучить остальных ради нашего спасения, — прошипела она. — Я не могла это принять. Я не собиралась становиться такой же, как Лукас с Марисой. Никогда. — Не собиралась до того, как выкосила сотни на своем пути. — Голос Фила опустился практически до шепота, но высказанная фраза все равно показалась ударом под дых с разворота. — Ты смогла бы отказать ему после? Ты точно не стала бы искать понимания в человеке, который в то время единственным имел для тебя какое-то значение и который принял бы тебя любой? Кэли вдохнула побольше воздуха, чтобы выпалить отрицательный ответ, но тут же захлопнула рот. Она не знала. Не могла сказать, как поступила бы тогда, если бы узнала, что Маркус жив. В те дни она чувствовала себя слишком отвратительно, даже на контрасте с сегодняшним ощущением это как сравнивать петлю на шее и колючую проволоку, обнявшую все тело — дюйм за дюймом. Быть может, она и правда увидела бы в некогда близком парне единственного, способного избавить ее от боли. Кэли снова отвела взгляд, не выдерживая истины в радужках напротив — Фил точно знал, что она допускает худшие поступки, когда речь идет о ней самой. — Ты уже не узнаешь, как все сложилось бы, поступи мы тогда иначе, — заговорил он, теперь прозвучав успокаивающе — так общаются с разозлившимся ребенком, неспособным контролировать эмоции просто потому, что еще не научился. — Мы уже это сделали, и только посмотри, к чему это привело. Мы спасли десятки человек, которые без нас точно погибли бы. Ты создала общество, в котором люди не просто не грызутся каждую минуту за место под солнцем, а делят друг с другом не только быт, но и беды с радостями, — он скупо улыбнулся; глаза Кэли защипало слезами. — Ты уже искупила все, что сделала, подарив этим людям надежду на будущее. — Не неси чушь, — тут же ощетинилась она; бутылка захрустела сильнее, пока она с остервенением драла остатки этикетки. Фил отвлекся на посторонний звук, опустил голову и, увидев судорожные рывки ее ладоней, силой забрал многострадальный пластик. Сжав бутылку так, что ее безбожно покорежило, Фил отбросил ту назад и вновь посмотрел Кэли в лицо. — Ты видела слишком много за пределами леса, и знаешь, что я прав. Можешь обижаться на меня, мне не привыкать. Можешь огрызаться на Кея, он как-нибудь переживет, — продолжил говорить Фил, и с каждым словом на его плечи будто оседало все больше усталости — так быстро те опускались, — и только радужки горели бескомпромиссным огнем. Он ухватил Кэли за подбородок, вздернул ее лицо вверх, не давая ни единого шанса отстраниться, склонился ниже и произнес следующее настолько четко, словно боялся, что иначе она не поймет: — Но не смей делать этого с Ноа. Она без тебя просто не справится. Ноа — твоя ответственность. Всегда была и всегда будет. — Меня никто не спрашивал об этой ответственности! Голос сорвался, истерика рождалась где-то в горле, пока Кэли все еще хваталась за крохи защиты, обороняясь. — За все надо платить! — Фил тоже произнес это громче, скорее всего, не отдавая себе отчета. Он протяжно выдохнул и продолжил тише: — Ты можешь жалеть себя, можешь забиться в угол и рыдать о том, как тебе тяжело ужиться с твоими тараканами. Но не смей думать, что плохо только тебе. Ноа зависит от тебя. Без тебя она не проживет и нескольких дней. — Да знаю я. — Она спускает тебе все. Она собиралась рассказать тебе сразу после визита к селянам. Заботилась, блядь, чтобы ты пожила в неведении подольше и не корила себя за прошлое. Чтобы не чувствовала себя так, — он ткнул пальцем в центр ее груди, прямо туда, где заполошно билось сердце, а тревога надрывно ныла, царапаясь под кожей. — Она заслуживает, чтобы ты ее простила. Пора засунуть свои обиды подальше и поговорить с человеком, который делает для тебя все, ежедневно — ежедневно, Кэли — рискуя подохнуть, пока спасает тебе жизнь. Ее мать сгинула у нее на глазах, а она постоянно делает то же самое, не боясь повторить ее судьбу. Ради тебя! Это было низко — бросать ей факты в лицо. Тут же замелькали воспоминания о рыданиях Ноа, которыми та смазывала рассказ о смерти матери, как талантливый повар смазывает щедро начиненные сливками эклеры шоколадом. Это произошло уже после первого пришествия и стало для девушки первой костяшкой домино в череде событий, сломавших окончательно и так травмированного донельзя ребенка. Затем Ноа пережила смерть отца вкупе с предательством брата, а после весь ее мир рухнул вместе с полным уничтожением ее рода. Кэли тяжело вздохнула. — Ладно, — пробормотала она; голос прозвучал гораздо тише, словно кто-то, наблюдающий за их историей со стороны, резко выкрутил рубильник громкости на минимум, устав от высоких нот пустой драмы. — Фух, — Фил выдохнул в явном облегчении, за что сразу же заработал колючий взгляд. — Что? — спросил, заметив, как на него посмотрела Кэли. — Всегда есть опасность, что ты приложишь чем-то смертельным. Она помрачнела. Еще одна правда, да? — Эй, — моментально среагировал Фил, заговорив доброжелательнее. — Я шучу. — В каждой шутке… — Блядство, — выругался тот. — Все нормально, — отмахнулась Кэли с напускным равнодушием. — Я поняла, Шейн, — Кэли переступила с ноги на ногу, определяясь, подходящий ли сейчас момент. Обухом на голову свалилось, что другого может и не случиться. Поэтому она все же решилась: — У меня будет ответная просьба. Она застопорилась, формулируя, — не знала, как сказать так, чтобы не спровоцировать. Видят святые сейлемские ведьмы, после настолько сложного разговора ей не хотелось ругаться, но она знала, что, стоит Филу начать спорить, и ее обязательно сорвет. Сейчас — точно. Она перевела дыхание и выпалила: — Помнишь, что обещал мне на маяке? Разговор на маяке мыса Монток-Пойнт возник в сознании так живо, словно произошел только вчера. В тот день они с Филом вывезли совсем недавно присоединившуюся к их группе и еще ни с кем не разговаривающую Мию к океану в одно из любимых мест Кэли — на побережье, где познакомились ее родители. Тогда диалог был таким же сложным, как и сегодня — они обсуждали то, что рано или поздно Кэли не станет. Фил ожидаемо напрягся. Точь-в-точь как тогда, когда его вынудили пообещать помочь Мие остаться человеком и не сгинуть в пороках людского рода, которые пред угрозой уничтожения возмужали и избили гуманность до такой степени, что та спряталась по углам душ выживших и старалась не показываться. — Помочь Мие, — произнес он простывшим тоном — такой хрип выдавали голосовые связки тяжелобольных. — Во что бы то ни стало, — затребовала Кэли и, обхватив ладони Фила своими, настойчиво сжала. — Что бы со мной ни случилось, как бы мир ни обернулся, сколько бы дерьма на тебя ни свалилось и как бы сильно тебе ни хотелось прийти и навалять моему бездыханному телу, ты сделаешь все, чтобы она выжила. — Кэли, — Фил предсказуемо перешел на повышенный тон. Она тут же перебила: — Пообещай мне, Шейн. — Ненавижу тебя в такие моменты, — сказал Фил на выдохе, и на секунду, на одно чертово мгновение она увидела в его радужках панику. Она была несправедлива, требуя подобного. Пообещать такое равноценно дать клятву пожертвовать жизнью ради другого. Но в ее видении мира жизнь Мии стоила всего — каждого приложенного усилия. — Пожалуйста, — одними губами. — Обещаю, — смиренно, с налетом безысходной тоски. — Пообещай, что сделаешь все, чтобы вернуться. Кэли не выдержала и повернула голову, избегая прямого контакта глаз. Теперь уже мужчина поймал ее левое запястье, сжав. Правой рукой он обхватил ее лицо — навязчиво, без единого шанса увернуться — и вынудил вновь на него посмотреть. Его склера увлажнилась, солнечные лучи бликовали на влажных ресницах, и мужчина несколько раз моргнул, не позволяя ни единой слезинке скатиться по щекам. Кэли тяжело вздохнула. В этих отношениях — больше, чем дружеских, странных, в чем-то даже родственных — он был подобен тому самому мотыльку, который летит на пламя, зная, что рано или поздно сгорит. Или идиоту, что держит в руках тайпана и не пытается его скинуть, а добровольно сует пальцы в ядовитую пасть. — Пообещай, Кэли, — настоял Фил. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты идешь туда за смертью, — на последнем слове он споткнулся, проглотив окончание. — Пообещай, что, если тебе придется делать выбор, ты вспомнишь о том, что тебя ждут дома. Дом. Такое эфемерное слово. Неопределенное. Самое теплое среди остальных. — Хорошо, — выдавила Кэли из себя и сморгнула прохладную влагу. Ей не удалось скрыть слезы так же виртуозно, как это сделал Фил — одна все же защекотала кожу. Мужчина тут же стер ее и тускло улыбнулся, хваля таким невинным жестом. Точно уверенный, что она ни за что не стала бы ему врать в такой ситуации. Она и не лгала. Просто не озвучила оговорок, о которых, Фил, скорее всего, догадывался, но тоже не стал принимать во внимание, чтобы не упоминать вслух: кто бы ее ни ждал, если встанет выбор между ними и всем миром, для нее решение уже очень давно очевидно и никогда не изменится. Искупить грехи любой ценой. — Кажется, момент самый подходящий, — Фил усмехнулся, но в этом не было радости. Один сплошной гниющий нарыв. Мужчина расстегнул куртку. Залез во внутренний карман и выудил небольшую книжку: едва ли больше ладони, с черной матовой обложкой, на которой глянцем рассыпались синие капли, складывающиеся в замысловатый узор. Кэли замерла, во все глаза смотря на почти нетронутую полиэтиленовую упаковку, которая лишь в некоторых местах покрылась крохотными дырами, под которыми на обложке виднелись незначительные царапины. Фил протянул ей выуженное. — Собирался передать через Мию, чтобы она вручила тебе в день рождения, — сбивчиво произнес он, пока Кэли забирала переданное. Она тут же разорвала упаковку и, убрав ту в карман, открыла книжку посередине — та оказалась блокнотом. Страницы были молочного цвета, точно такими, как в когда-то любимых скетчбуках Кэли, раскиданных по всем столам в ее квартире. По плечам разбежались мурашки ностальгии. — Где ты его взял в таком состоянии? — спросила она, любовно оглаживая шероховатые страницы. Все листы, что она раздобыла за последний год, были гораздо худшего качества: чаще всего гладкие, меньшей плотности и никогда настолько чистыми. Этот блокнот словно только-только приобрели в магазине, если забыть о легких повреждениях обложки. — Мне просто везет, — отмахнулся Фил, и, когда Кэли на него посмотрела, отвлекаясь от сокровища, заметила неловкость, с которой тот ерошит волосы на затылке. — Ты говорила, что дневник всегда помогал тебе нащупать истину… Может, пора вернуться к традиции? Она задержала дыхание. Надо же, он все еще помнит о ее не самых подробных рассказах о прошлом, в котором она, пусть и халатно, но все же как-то ладила с недугом своего разума, находя компромиссы. Первый дневник Кэли начала вести с подачи матери Гленис. Сначала это было перечнем эмоций — ей предлагали следить за состоянием, отражать его на страницах вместе с причинами и мыслями, а после, когда отпускает, перечитывать, чтобы лучше понять, как это работает. Такая себе попытка познакомиться с собой получше. Позже стандартная табличка превратилась в полноценные тексты, пестрящие набором мрачных метафор, и жуткие иллюстрации, с которыми Кэли ассоциировала те или иные этапы своего существования. Аделин всегда рассматривала их с грустной улыбкой, хваля пациентку за то, что не боится отражать правду, какой бы противоречивой та ни была. В Склепе дневник превратился в жизненную необходимость. Способом остаться в себе, окончательно не потеряться в играх разума, которые ожесточались пытками и тихим, неслышным для других шепотом. Пусть под конец Кэли не помнила и половины того, что писала, все же… это стало хоть какой-то опорой — хлипкой, готовой вот-вот рухнуть, но держащейся на одном честном слове. После Кэли два года записывала мысли ситуативно: на обрывках бумаги, которые оказывались под рукой. В груди заныло от этой мысли. Может, если бы она не забила на себя, отдав всю себя окружающим… Кэли обхватила подаренный блокнот сильнее. — Спасибо, — отрывисто пробормотала она. Фил, улыбаясь, легко провел костяшками пальцев по ее щеке. Обменявшись говорящими взглядами, они постояли еще с пару секунд, прежде чем Кэли встряхнулась, убрала блокнот во внутренний карман куртки и направилась вперед, прислушиваясь к шагам мужчины, пошедшего следом. Фил завел отстраненный разговор, видимо, желая подарить их последней откровенности хотя бы слабый оттенок радости — он рассказывал смешные истории из жизни его небольшой группы, произошедшие за последние недели, а Кэли скупо улыбалась, стараясь ни о чем не думать. Стараясь запомнить момент. Все попытки мгновенно рассеял замаячивший вдали силуэт, когда они отошли от бункера еще на пару сотен шагов. За время их переговоров с Филом Алекс успела насладиться обществом Двэйна и отправиться на прогулку по отдаленным углам строительной базы. Ее синие волнистые волосы трепались ветром, как и верхняя одежда, пока сама девушка, стоя на краю обрыва, в котором расположился карьер, пристально смотрела вниз. Кэли огляделась и заметила Ноа, которая сидела поодаль и, точив нож, наблюдала украдкой за Алекс. С прибытием их группы меченых обратно та вновь стала больше пленником, чем союзником — за ней постоянно следили. Кэли не видела в этом особого смысла, однако не возражала. Не только потому, что не хотела ни с кем разговаривать, но и потому, что, если другим так спокойнее, кто она такая, чтобы спорить. Ноа обратила внимание на потревожившую их единение парочку, и ее рука с наждаком замерла, пока она неотрывно пялилась на Кэли. Та натянуто улыбнулась, без слов намекая, что они в ближайшее время обязательно поговорят. Пора ведь, верно? Фил прав. Ноа едва заметно кивнула, ее плечи расслабились. Она небрежно провела тыльной стороной ладони по щеке, и в грудной клетке Кэли не то что кошки заскреблись, там воскресли саблезубые тигры, которые начали драть себе путь на волю когтями. Ты всегда была несправедливой к окружающим, Мгла. Как бы Алекс ни бесила, все же иногда она говорила верные вещи. — Что Алекс тут делает? — поинтересовалась у пустоты Кэли, не ожидая от Фила ответа. Однако он все равно смог ее порадовать осведомленностью. — Пытается разглядеть труп Марисы, думаю. — Кэли сдвинула брови и посмотрела на мужчину вопросительно. Она знала, что мертвую женщину куда-то убрали, но не спрашивала, куда именно. — Мы скинули ее в самую глубокую дыру в ближайшем радиусе. Я все еще планирую пользоваться этим убежищем, мне не нужны разносчики всякой дряни по соседству. Крысы и так страх потеряли в последнее время. — Вот как, — протянула Кэли, вновь возвращаясь взглядом к Алекс. Она поморщилась, представив, как грызуны поедают человеческие трупы. Что поделать, именно это стало основным питанием падальщиков, которые единственными до сих пор обитали в любой мало-мальски сохранившейся дыре, бывшей ранее местом скопления людей. В городах, особенно крупных, в которых до сих пор можно встретить человека, снующего по руинам вопреки риску быть обнаруженными не только одичавшими головорезами, но и амоками, грызунов расплодились целые полчища. Это могло бы даже пойти человечеству на пользу, будь оно настолько бестолковым, чтобы истреблять пожравших мертвечины крыс, — все же их поймать гораздо проще, чем дикую живность, которая до сих пор осталась слишком настороженной для того, чтобы ее легко подстреливал неподготовленный охотник. Правда, все же некоторые индивидуумы отчаялись настолько, чтобы питаться всем, что попадется под руку, в том числе зараженными всякой дрянью крысами. Кэли в жизни бы не притронулась к грызуну — поджаренному, в том числе, хотя в особые времена не брезговала и сырым, но более чистым мясом, — даже если бы подыхала от голода. Она поразмышляла с десяток секунд, а после, уверенно кивнув самой себе, сделала шаг в сторону Алекс. Неспешно подошла к девчонке, пока за спиной раздавалась тихая переступь сохраняющего молчание Фила, и встала рядом, зачесывая волосы назад. Сейчас они с Алекс больше обычного походили друг на друга, когда расшалившийся ветер подхватывал пряди и швырял им в лица, пряча черты. Одна лишь разница: грива Кэли, доходящая до задницы, была еще одной отличительной чертой, ведь мало кто позволял себе подобное — на красоту выжившие уже давно забили, а удобство сомнительное. — Я хочу посмотреть на нее вблизи, — произнесла Алекс, стоило Кэли приблизиться, и ее голос насквозь пропитался злорадным предвкушением. Кэли очень хорошо ее понимала. Несмотря на то, что девчонка несколько лет держалась с женщиной рядом, выполняя приказы, вряд ли она все это время не мечтала распять Марису собственными руками. Еще в Склепе каждый из них во всех красках представлял, как отомстить за то, что она с ними творила. Даже те, кто всегда отличался миролюбием, возненавидели Марису не просто дьявольски, а до плясок мушек бешенства перед глазами. Сама Кэли не раз видела сны, в которых Мариса подыхала страшнейшей смертью: задыхалась, захлебываясь водой; сгорала заживо, визжа нечеловечески; кричала взахлеб, пока от нее отрывали кусок за куском, постепенно отбирая силы к существованию, — почти так, как погиб Уайт. — Фил, отойди, — потребовала она. Когда тот не сдвинулся с места, она надавила: — Двести ярдов, Фил. — Он вновь не пошевелился, лишь нахмурился. Ей пришлось продолжить мягче: — Пожалуйста. Обещаю, все под контролем. Он явно понял, что она собиралась сделать — однажды видел, как прыжок меченого разносит все вокруг: магия сначала бьет ударной волной, а после туман на секунду поглощает пространство, выжигая все вокруг, если носитель настроен агрессивно. Черты мужчины исказились недовольством, однако, замешкавшись на пару секунд, он все же отступил. Сначала неловко, на полшага, словно боялся, что, стоит ему отойти чуть дальше расстояния вытянутой руки, и Кэли тронется, начав душить первого попавшегося с диким хохотом. А после резче, с присущей ему уверенностью. Все же позволил себе положиться на ее слово. Саблезубые тигры обнажили еще и клыки. — Итак, — начала Кэли, когда Фил удалился на безопасную дистанцию. По пути он подошел к Ноа и, кратко бросив ей пару точечных слов — включил отдающего приказы лидера, — и протянув ладонь, чтобы помочь подняться, увел из радиуса поражения. — Ты научилась прыгать? — Нет, — помотала головой Алекс. — Мне так и не хватило сил. Кэли не удивилась. Прыжок мало кому давался несмотря на то, что три последних месяца в Склепе все «избранные» меченые пытались научиться, пока Кэли и Маркус оттачивали навык в те жалкие минуты на арене, что их не заставляли драть друг другу глотки. — А с Маркусом хоть раз прыгала? — уточнила она. — Однажды, — Алекс скривилась. Кэли тихо хмыкнула. И правда, прыжок доставлял то еще «удовольствие». — Пешком не спустишься, не извалявшись в грязи. Это было завуалированным предложением. Кэли позволяла Алекс решить, настолько ли ей хочется увидеть Марису, чтобы пройти через мучительные физические ощущения. Ни одна, даже самая изощренная и кровавая пытка, в которой вскрывали заживо и ломали кости, не могла сравниться с тем, как тело рассыпается на мириад витков тумана, на секунды превращая волшебника почти в амока, — очень похоже, разве что сознание сохранялось как свидетель того, что секундная стрелка, отмеряющая последние мгновения разумности, до сих пор не замерла и не привела в исполнение приговор. Что еще есть время вкусить последнюю трапезу смертника. Однако даже эта боль иногда того стоила. Стоила и сейчас, хотя, возможно, только для Кэли. Пусть еще минуту назад равнодушие правило эмоциями, после слов Алекс захотелось в последний раз посмотреть на ту, что когда-то воспринималась самым сильным демоном — правой рукой Дьявола, которым стал для заключенных Лукас. Если девчонка не согласится, Кэли обязательно сделает это в одиночку позже — когда ночь опустится на ржавые пики в низине обрыва и даже солнце не станет свидетелем. Однако Алекс не разочаровала: — Хорошо, — выпалила она; ее дыхание сбилось. — Дай мне подготовиться. Алекс отошла от обрыва и, посмотрев в небо, запустив пятерню в волосы. Ее пальцы мелко подрагивали, а эмоции на лице сменялись стремительно, как мелкие спорткары на гоночной трассе мелькают перед глазами, пока ты стоишь на самой высокой трибуне. Их не удавалось отделить друг от друга точно так, как и различить оттенки автомобилей-фаворитов вдали, что идут борт в борт, сливаясь в мутное пятно. Однако фон вокруг ни на секунду не дрогнул другими ароматами — как пропитался страхом с упоминанием прыжка, так и оседал на слизистой кислотой. — Мой прыжок не такой агрессивный, — попыталась успокоить Кэли, сама не зная зачем — не то чтобы ее слишком уж заботили душевные метания Алекс. Но она не врала. Она прыгала с Маркусом дважды и знала, о чем говорит. В первый раз, когда демонстрировала ему специфику ощущений и проверяла возможность парного перемещения по настоянию Лукаса, за спиной которого притаилась ухмыляющаяся Мариса, державшая на метафорической цепи вооруженного Уайта. Кэли первой освоила этот прием — случайно совершенно, просто настолько сильно испугалась нескольких амоков, что магия вырвалась непроизвольно. Тогда она снесла стену еще неукрепленной арены, после чего огромное подвальное помещение усилили, чтобы в дальнейшем та выдерживала жесткое обращение. Второй раз уже тогда, когда Маркус научился прыгать сам — так они, снова по настоянию исследователей, конечно же, доводили навык до совершенства. Сложно было об этом вспоминать не только потому, что на тот момент они уже не просто не общались, а успели не единожды и даже не один десяток раз омыть полы арены кровью друг друга, обугливая кожу оппонента уже не магией страсти, а боевой — разрушительнее в тысячу раз. Если сравнивать ощущения от обоих прыжков, то Кэли трансформировала тело в туман практически ласково, в то время как Маркус разрывал его мучительно. Это в обоих случаях было малоприятным, однако на контрастах… Маркус даже так причинял больше боли, будто все его существование с обретением могущества закольцевалось на том, чтобы нести за собой страдания. — Я готова, — наконец выпалила Алекс и шумно выдохнула, кивая, словно пыталась убедить саму себя в том, что игра стоит свеч. Кэли подошла ближе к обрыву и вгляделась в рыжие горы и черные дорожки между ними, стараясь хотя бы примерно предположить, куда могло упасть тело. Вряд ли его скинули с этой точки, но все же если прыгнуть подальше вглубь карьера… — Там, — прервала ее поиск Алекс и указала пальцем в одну из впадин. Прищурившись, Кэли увидела очертания чего-то светлого, ярко выделяющегося на грязных тропах земли. Кивнув, она повернулась и раскинула руки в стороны. Алекс посомневалась еще с пару секунд, прежде чем шагнуть в объятия. Сжала ладони за ее спиной и ткнулась носом в шею — девчонка заходилась в такой панике, что опаляла горячим дыханием даже сквозь ткань вылезающей из-под куртки водолазки. Обхватив ее за плечи, Кэли успокаивающе погладила, решив, что это немного поможет. Все же прыгать с нестабильным партнером чревато — нужно следить не только за собственным организмом, но и чужим. На несколько секунд они объединятся, станут почти одним целым. Не будь так напугана, Алекс, наверное, зашлась бы в восторженном визге. Кэли не переставала ласково водить пальцами по плечам девчонки, пока дыхание той не успокоилось. А следом, зажмурившись, сконцентрировалась на магии, не став предупреждать. Тело будто взорвалось, разлетевшись на мириады атомов. Магия, скручиваясь на уровне солнечного сплетения, выплескивалась по сосудам до самых дальних участков — вплоть до ногтей и кончиков волос, — обволакивала каждую клетку и поглощала, множась. Рвала все на своем пути ошметками, и это вовсе не метафора — острые стрелы боли прошивали каждый дюйм организма. Прежде чем рассыпаться туманом, Кэли услышала надрывный вой Алекс. Ощущение в прыжке были странными. Со стороны это выглядело так, будто меченый на секунду превращается в боевой заряд: перемещение сопровождалось хлопком и бешеной ударной волной. Однако носитель при этом испытывал на себе дрейф спокойных волн. Если бы не дикая боль, расслабляло бы. Звуки вокруг приглушались точно так, как когда лежишь спиной на водной глади и, позволяя соли океана затекать в уши, смотришь на ночное небо, пересчитывая звезды и ожидая, что одна из них вот-вот подмигнет и сорвется горящей линией — поводом загадать заветное желание. Мир вокруг мерк, его не удавалось разглядеть, но обстановка ощущалась на глубоко инстинктивном уровне. Словно включался внутренний эхолокатор, сообщающий верный путь и вибрирующий в тот момент, когда необходимо повернуть, резко метнуться вниз, падая в обрыв, или взлететь, преодолевая выросшую преграду. Это ощущалось бы потрясающе, не искрись каждое завихрение магии болью, подобной той, что возникает, когда тело прошивает током с лютым напряжением — нестерпимо, так, что кричалось бы в голос и с каплями крови на губах, если бы те все еще существовали. Стоило им вновь материализоваться, Алекс повалилась на землю, больше не удерживаемая Кэли, которая, пошатываясь, склонилась и уперлась ладонями в колени, переводя дыхание. В прошлый раз прыжок не показался настолько тяжелым, но тогда ей двигал адреналин, подстегивающий возможности как тела, так и магии на невообразимый уровень — практически самый высокий, что посилен меченому. Да и перемещаться в одиночку всегда в разы проще. Горло саднило металлическим привкусом: забывший о таких нагрузках организм среагировал весьма предсказуемо — внутренними повреждениями. Кэли ощутила влагу на лице и провела ладонью под носом; кожа окрасилась алым. Она шмыгнула и, глубже зарывшись ступнями в почву, выпрямилась. Запрокинув голову, пережала переносицу, глотая стекающую обратно по глотке кровь. — Ты как? — гнусаво спросила она, скосившись на Алекс, которая тряслась, сидя коленями на земле, и тихонько скулила. — Больно, — простонала та, посмотрев на Кэли. — У тебя кровь. — Поразительная наблюдательность, — усмехнулась она, но, заметив панику на лице девчонке, цыкнула. — Я в норме. Им потребовалось несколько минут на то, чтобы оправиться. Это немного раздражало — в ситуации с Уайтом проблем не возникло вообще, сейчас же Кэли будто сунули целиком в мясорубку и провернули через самое мелкое лезвие, чтобы точно не смогла собрать себя заново. Она ненавидела беспомощность. Почувствовав облегчение, они направились туда, где Алекс разглядела интересующие их останки. Им пришлось пройти достаточно много — Кэли специально прыгнула подальше, чтобы точно не зацепить, иначе они застали бы не мертвое тело, а лишь его ошметки. Алекс явно хотела поглумиться над тем, в чем могла узнать ненавистную мучительницу. Стоило им приблизиться настолько, что труп оказался в зоне видимости, они, не сговариваясь, сбавили шаг. Подошли крайне медленно, словно опасались, что Мариса вот-вот очухается, поднимется и, указав на них пальцем, громко захохочет: «Смотрите, что я с вами сделала, вы произведения искусства!» Встав рядом с почившей женщиной, Кэли поддела тело носком сапог и, брезгливо скривившись, толкнула, переворачивая на спину. Руки безвольно раскинулись по сторонам, а лицо Марисы устремилось в небо. Глаза оказались закрытыми, и Кэли недовольно хмыкнула — хотелось увидеть воочию отсутствие живого блеска во всегда любопытных радужках. — И совсем не страшная, — буркнула Алекс, пнув женщину по бедру. Она присела рядом со сплюснувшейся кое-где головой и даже не поморщилась, разглядывая местами разбитый череп. — Где шлялись твои цепные псы, пока тебя убивали, солнце? Труп выглядел убого. Малоузнаваемо. Без очков, которые, видимо, потерялись в процессе полета или просто остались валяться где-то в убежище, Мариса не казалась знакомой. Перемазанное глиной лицо местами пострадало от падения — кожа кое-где обнажила не только мышцы, но и некоторые кости. Волосы свалялись грязью в один сплошной колтун. Когда-то гениальная женщина, которая, не поддайся она влиянию безумного старика и фону темной магии, могла достичь вершины и вписать свое имя в историю мировой науки, сейчас была откровенно жалкой тенью самой себя. Кэли даже посочувствовала бы такому бесславному концу, не натвори Мариса тысячи гнусных вещей с сотнями волшебников и не наслаждайся она этим. Заслужила. — Ампула, которая была на складе, — неожиданно заговорила Алекс и уставилась на Кэли снизу вверх. — Зеленая маркировка? Кэли кивнула болванчиком, не ожидая, что девчонка настолько внезапно поднимет эту тему. Она пыталась разобрать написанное, но кроме перечня цифр остальное не различила — буквы стерлись, явно начертанные достаточно давно. Но оттенок все же был узнаваем, пусть и крайне бледный, словно с момента, как его выбили на стекле, прошло не одно столетие. Алекс вновь вернулась к изучению трупа. — Состав из первых партий, — продолжила она. — Самый несовершенный. Считай, первые пробы синтеза концентрированных кристаллов. Совершенно неэффективен. Алекс говорила таким тоном, словно рассуждала о каком-то пустяке вроде затопления дамбы где-то в Австралии, но фон вокруг сконцентрировался, закрутился тягучим напряжением, подобно смертоносному шоколаду, в котором топил бы врагов Чарли на своей фабрике, если бы однажды окончательно тронулся. Кэли сдвинула брови, ожидая подробностей. — Оли стал первым подопытным. — Эта фраза прозвучала иначе — голос Алекс надломился. — Они успели накачать его этим составом за секунду до того, как его бы не стало. Она загребла грязи из-под ног и, подняв кулак над головой Марисы, медленно высыпала той на лицо. Выглядело бы похоронной традицией, когда каждый родственник бросает горсть земли на гроб дорого человека, не скривись черты Алекс брезгливостью. — Его это спасло? Кэли присела на корточки по другую сторону трупа. — Нет, — та подняла взгляд; ее щеки пересекали совершенно симметричные дорожки слез. — Он завис на грани: уже не человек, но и все еще не амок. Дыхание сперло. — Как это выглядит? Кэли не узнала собственный голос, настолько он показался чужим. Будто принадлежал не ей вовсе. Как в несбыточной мечте, где все эти ужасы происходят с кем-то другим, а она лишь наблюдает со стороны — на кадрах жуткого кинофильма или страницах нашумевшего бестселлера, присев на светлый подоконник и прислушиваясь к шуму на вечно оживленной близь ее старого дома улице. — Часть тела стала туманом, небольшая сначала, — ответила Алекс полушепотом; ветер в низине шумел так сильно, что слова едва различались. — Они держат его в таком состоянии. Сначала требовался один укол в неделю, чтобы туман не рос дальше, потом периодичность возросла, — она стряхнула остатки грязи на лицо Марисы и, обтерев ладонь о брюки, прошлась тыльной стороной под глазами. — Сейчас он на капельнице, в него вливают чистую магию постоянно, но туман все равно постепенно сжирает остатки. — Что с сознанием? — Вместо ответа Алекс лишь покачала головой; в груди скрежетнуло разочарованием. — Поэтому ты осталась с ними? — Лукас ищет способ… — она запнулась и не продолжила. — Перспективы? — Никаких, думаю, — в реплике проскользнула явная уверенность. — Тогда почему ты осталась? — надавила Кэли. Она категорически не понимала. Если выхода все равно нет, для чего Алекс потратила столько лет на службу людям, которых ненавидела едва ли меньше Кэли? — Он все еще там. Я не могла уйти и просто позволить им отпустить его туда, — пояснила Алекс, смахнув еще одну слезинку. — Если бы я могла его убить и самостоятельно избавить от этой участи, я бы сбежала тут же. Но в одиночку меня к нему ни разу не пустили. Остро захотелось поддержать девчонку, быть может, даже обнять. Кэли пусть уже и осознала, что Алекс выросла в более решительного человека, чем была когда-то, даже не предполагала, что настолько, чтобы думать о смерти брата в том контексте, в котором Кэли думала о смерти Маркуса — как о спасении. Для такого нужно не только ценить человека безгранично, но и быть готовой запятнать совесть чужой смертью. Как бы паршиво ни звучало, но Алекс приятно удивила. — Но ушла сейчас… — Потому, что я не уверена, что, даже если у меня появится шанс… — она запнулась, видимо, не в силах озвучить вслух. Посмотрела на Кэли прямым взглядом и закончила: — Ты сможешь точно. В этом сквозило столько честности, что за ней практически не чувствовалось просьбы. Но Кэли все равно заметила. — Говоришь, все время на капельнице, — не желая зацикливаться на озвученном между строк, она указала на прореху в истории: Лу бы не вытянул такой расход магии в одиночку. — Выжило еще пару десятков чистых, Лу их подчинил, — дала Алекс больше конкретики, воскресившей часть призрачной надежды. Кэли сделала мысленную пометку обязательно обрадовать Ноа. — Они те же подопытные крысы. Лучше умереть, чем жить так. Из них постоянно вытягивают магию, — Алекс прикрыла глаза и перешла на отрывистый шепот: — Похожи на ходячие трупы. — Есть еще составы? — В другой раз, — отрезала Алекс, быстро метнувшись от несчастного тона к решительному. Кэли не стала принуждать. После выданной правды давить не хотелось. Пусть девчонка совершала много глупостей, бесила своеволием и другими вещами — одна из которых ежечасно мелькала синим перед глазами — все же… Даже она достойна прочувствовать свободу до каждой свежей ноты. Достойна, чтобы на нее не давили хотя бы несколько дней. Алекс поднялась и прогнулась в спине, тихо застонав. Размяла поясницу, потерев ладонями, отбросила упавшие на глаза пряди и в последний раз посмотрела на Марису; ее губы брезгливо скривились. — Эта тварь заслужила жестокой смерти. Ноа убила ее слишком гуманно, — процедила она, но, когда устремила взор на Кэли, переменилась в настроении, расплывшись в веселой улыбке. — Спасибо, что позволила мне насладиться. Я прогуляюсь тут, подумаю. Если надо, следи, но обещаю, что не сбегу, — она отвернулась и махнула рукой. — Хотя тебе же лучше, если свалю. Если снизойдешь до доверия, то не жди меня, я вернусь через грязь, прыгать больше не рискну. Кэли ничего не сказала, проводила ее взглядом, сдвинув брови, а затем опустила его на труп. Вот в чем она точно могла согласиться с Алекс, так это в том, что Мариса заслуживала участи гораздо хуже той, которой ее наградила Ноа, избавив от страданий. Пусть это не красило ни ее саму, ни Алекс, женщина заслуживала самых худших пыток. И, если бы Ноа не успела, Кэли точно вручила бы их Марисе жестоким подарком. Внутри заворочалась вина от нагрянувших мыслей. Кэли прикрыла глаза и протяжно выдохнула. Началось.

* * *

Расположившись на отшибе базы прямо на промозглой земле, Лекс медленно жевал, практически не замечая сладость тянучки на языке, и рассматривал мрачность небосвода: там в очередной раз расползались грозовые тучи, подгоняемые в сторону бункера порывами безжалостного ветра. Темнело, с каждой секундой вдали становилось все чернее, а у горизонта время от времени сверкало. И пусть гром, отбивающий раскатистые удары по природной наковальне, до слуха все еще не дотягивался, кажется, к ночи на них обрушится настоящая буря. Ощущалось призрачное присутствие зимы — куртка уже не грела достаточно, новорожденный мороз пока не кусал за щеки, но потихоньку приценивался. Вокруг витала видимая глазу серость — подвешенные в воздухе молекулы воды замерзали и оседали на коже мокрой прохладой. Когда-то Лексу нравилась зима. Замок круга находился ближе к северу страны, и снегопады становились не такой редкостью, как в регионах южнее. Усыпанные белым лужайки потрясающе сочетались с поддерживаемыми магией фонтанами — они прогревались и не замерзали. Переливающиеся в лунном свете запорошенные снегом ветки деревьев мерцали голубоватым, а чернота ночи никогда не становилась непроницаемой. Ее любимым временем года всегда была именно зима. Конец света забрал у них возможность наслаждаться холодной красотой. Сейчас валяться в сугробах уже не занятное развлечение, которое легко прервать, спрятавшись от мороза в замке, оно осталось лишь приятным воспоминанием, ведь отогреться теперь можно только магией, каждое применение которой — жестокая лотерея, в которой на кону не выигрыш чего-то приятного, а проигрыш собственной жизни. Конец света забрал у них абсолютно все, швырнув жалкой подачкой только их самих. И то некоторых не удостоили даже этого. Когда рядом опустилась Ноа, не сразу ее заметивший Лекс на несколько секунд опешил — это не было чем-то, что так же предсказуемо, как ежедневный рассвет. Они с девчонкой по-прежнему не общались, да и особой симпатии он к ней не питал. Сочувствовал в том, что с ней очень некрасиво поступает Арман, конечно, тут любой бы сорвался на сострадание, кто понимал, насколько Ноа зависима от парного союза. Однако… Арман он все же сочувствовал гораздо больше. — Я хотела… — тихо заговорила Ноа, нервно потеребив рукав своего плаща. Затем она выудила клинок из ножен и, обхватив лезвие обеими ладонями, выпустила нити магии — видимо, это позволяло ей сладить с собой. — Я хотела тебя поблагодарить. — За что? — не понял Лекс. — За то, что спас Кэли, — объяснила Ноа. Лекс скривился. Ноа отсылала к той ситуации, где он не просто не спас Арман. Он обрушил слишком много пролетов недостроенного между ними моста доверия. Правда, человек по другую сторону все еще об этом не знает. — Это не совсем так. Отчего-то Лексу захотелось рассказать хотя бы часть истины. Наверное, потому что Ноа единственная, кто сможет что-то понять. Она ведь часто контактирует с амоком, когда вытаскивает девчонку из безумия, верно? Ноа посмотрела на него в упор и нахмурилась. — Там была не Арман, — едва слышно пояснил Лекс. — Не та Арман, которую мы знаем. Глаза Ноа расширились так сильно, что нефритовая радужка больше не соприкасалась с веками; в глубине зрачков на одну неуловимую секунду шпионом проскочила паника. Плечи девушки опустились, она визуально стала гораздо меньше. Магия на клинках несколько раз мигнула. — Тогда тем более спасибо. — Ее голос прозвучал выше обычного; ладони, удерживающие ножи, немного подрагивали. — Я знакома с той ее частью. Знаю, насколько она… Ноа не договорила, но явно подразумевала страх. В присутствии второй Арман ни один человек в этой вселенной не смог бы чувствовать себя комфортно. Лекс, конечно, ощущал ее могущество и злобу нутром, как и Ноа, впрочем, но все равно считал, что даже без этого умения та девушка может заставить подыхать от нервозности одним присутствием — он до сих пор помнил жуткий блеск черных глаз и отдающую ледяной злобой улыбку. Лекс просто кивнул. Ноа ответила тем же, и он увел взгляд на горизонт, ожидая, что девчонка удалится тут же, однако та так и осталась рядом. Они молчали, почти не шевелились. Создалось бы впечатление, что картину кинофильма поставили на паузу, чтобы отлучиться на перекур, если бы не стабилизировавшиеся волшебство девушки, которое постепенно успокоилось вместе с хозяйкой и плавно потекло по стали. Молчание не было тягостным. Лекс вновь надкусил тянучку, сокрытую до этого от Ноа его полусжатым кулаком. Пережевывая прилипающую к зубам сладость, он на периферии заметил, что магия опять изменилась — не замигала, как раньше, а просто потускнела. Он немного повернул голову, чтобы видеть девушку лучше, и узрел, что та пялится на него неотрывно. Ноа настолько залипла, что даже про клинок свой забыла, который за пару секунд потух, вновь став светло-серым стальным с замысловатыми серебряными узорами. Лекс сдвинул брови, не сразу понимая, что ее так увлекло. Затем, догадавшись, он шевельнул рукой, и взгляд Ноа дернулся следом. Выглядело комично. Сдерживая смех, он предложил девушке тянучку не первой свежести, и та, сначала неловко замерев, положила нож рядом с собой и робко потянулась. Сейчас она не казалась смертоносным бойцом, больше не была шокированной, да и напуганной тоже. Рядом с ним сидел ребенок, который будто впервые в жизни увидел карусель и никак не мог решить попробовать: любопытство одолевало, однако визжащие в адреналиновом удовольствии дети настораживали. Забрав лакомство, Ноа сначала долго его изучала — вертела перед лицом, принюхивалась, а после вновь посмотрела на Лекса, словно спрашивая разрешения. Он кивнул, улыбнувшись по-доброму — ну никак не удавалось воспринимать Ноа прежней, когда она выглядела так. Она аккуратно лизнула, словно украдкой, все еще сомневаясь, надо ли. Но, почувствовав сладость — которая в сравнении с временами до конца света была, по мнению Лекса, совсем не яркой, потому что срок годности оставлял желать лучшего, — тут же уцепилась зубами за остатки тянучки. Лекс тихо хохотнул, когда она недовольно нахмурилась, не сразу поняв, что укусить не так уж и просто. — Никогда не пробовала? — спросил он очень мягко, так, как всегда разговаривал с новыми детьми в своей группе обучения, которые стеснялись общества или боялись преподавателя, набравшись на улицах слухов о Двэйнах. — Нет, — для пущей убедительности Ноа помотала головой, когда все же смогла откусить крохотный кусочек. Она жевала и одновременно улыбалась от вкуса и то и дело морщилась — видимо, из-за дискомфорта для зубов. — До чего же странная штука, — вынесла она вердикт, проглотив, и протянула сладость обратно, но Лекс отказался, отчего глаза Ноа радостно заблестели. Вместо благодарности она поведала еще кроху своего прошлого: — В Склепе нас держали на сбалансированном, но совершенно безвкусном рационе. А после сначала как-то было не до изучения разнообразия, а потом осталось не так уж много того, что можно пойти и просто попробовать. Настроение тут же испортилось. Иногда Лекс ненавидел свою эмпатию. Обычно ему плевать на окружающих и их чувства, но не тогда, когда это касается близких — им он сострадал всегда чрезмерно. Но сейчас это сопереживание стало усладой для израненной души — еще одно подтверждение тому, что он непохож на Аластора. Да и… пусть Ноа не воспринималась как надежный союзник, все же для того, кто всю жизнь провел в лаборатории и прошел через все круги ада не по одному разу, она не так уж и плоха. К тому же, она та, кто не позволяет Арман свалиться в безумие. А все, что шло на благо мировой катастрофе, теперь ощущалось положительным, пусть даже это до сих пор тихо брыкалось внутри слабым сопротивлением здравого смысла. Высказанная откровенность чувствовалась как небольшое сближение — движение к компромиссу. Лекс молча поблагодарил Ноа за это слабой улыбкой, и та ответила такой же, тут же вновь принявшись за лакомство. — Кто из них опаснее? — спросил он тогда, когда она закончила с тянучкой и, спрятав обертку в карман — неужели хочет сохранить? — вернулась к зарядке оружия. — Лу или Маркус? — Ноа каким-то чудом поняла сразу, что он хочет узнать. Получив в ответ кивок, она скривилась, магия вспыхнула ярче. — Однозначно Лу. Заметив, что нити волшебства пылают так, что, будь они огнем, могли бы выжечь ладони вместе с клинком дотла, девушка тяжело вздохнула и прервалась. Она прошлась по лезвию ладонью ласково, как по ребенку, которого нужно успокоить, и, перехватив его за черную посеребренную рукоять, аккуратно спрятала в ножны. Повернувшись к Лексу полубоком, она продолжила крайне напряженно — голос немного хрипел, то и дело сменяясь высокими нотами: — Маркус ради Кэли отказался от себя. После смерти Люси у него никого, кроме нее, не осталось. — У него есть Лу. Если отношение Лу к Маркусу хоть в чем-то напоминает то, как Ноа воспринимает Арман, то у них не только проблема в виде сильных противников. Такая преданность — редкий феномен, и союзников, настолько зацикленных на безопасности ближнего, невозможно победить никак иначе, кроме как убить. И пусть Лекс и так не допускал мысли о том, что им удастся договориться — не только потому, что все ему твердили о стопроцентной вероятности того, что Маркус сразу же попытается его убить. Лекс был почти уверен, что ответит тем же, стоит ему почувствовать то, что тот чувствует к Арман. Вряд ли ему удастся совладать с бушующей тьмой, а та точно взорвется ревностью. В этом он не сомневался. Выходит, придется бороться с тем, кто защищает с остервенением, преданной жертвенностью. Это всегда тяжелее всего. Почти то же самое, что сражаться с матерью, защищающей своего ребенка, — такие битвы всегда оставляют глубокие шрамы. — Это другое, — Ноа покачала головой и нервно потерла ладони друг о друга. — Маркус и Лу разные. Маркусу нужна только Кэли. Когда они уговаривали меня сотрудничать, он божился, что ради нее уничтожит весь мир, если придется, — она скривилась, опустившись до шепота к концу фразы. — Лу поэтому не очень любит Кэли. Считает, что она худшее, что могло случиться с Маркусом. Хотя он, в целом, людям не особо симпатизирует. Он всегда был одержим властью. Даже… Ноа осеклась. Ее пальцы вновь дрогнули — в этом отслеживалась откровенная паника. Лексу остро захотелось услышать, что же такое она чуть не озвучила, но просить не стал — точно знал, что пусть они смогли преодолеть один из барьеров в отношениях, осталось не меньше тысячи. Ноа не доверяет ему настолько. Как и он ей, впрочем. — Но хуже всего даже не это, — тихо продолжила Ноа, прежде успокоившись несколькими глубокими вдохами и протяжными выдохами. — Если Лу мне прикажет, я не смогу пойти против его слова. Я не смогу обойти прямой приказ. Лекс нахмурился. Он читал в юности о чем-то подобном, но это было очень сложной магией. Она стала таким же мифом, как и само существование чистых. Походила на сильнейшие клятвы, но если те обещания, которые в случае невыполнения приводили к смерти, посильны почти любому выдающемуся волшебнику, то договоры, в которых жертва никак не может сопротивляться навязанной воле — что-то за гранью способностей и самых могущественных магов. Даже Арманы, которые специализировались на клятвах, этого не могли. — Кей говорил что-то про заговор на лидера. Он причина? — задумчиво произнес Лекс. Наделение специфической властью, передающейся в момент убийства — а Лу ведь прикончить отца ради нее — могло в теории выдать такой уровень контроля. Ноа кивнула, изогнув губы в улыбке — словно хвалила за догадливость. — Это очень древняя клятва, которую дали первые последователи. По сравнению с нами ваш круг — детское развлечение, — она сопроводила реплику смешком, но это не отозвалось ни толикой раздражения, пусть девушка и прошлась по родным Лекса. — У нас сложился культ одной семьи. По велению лидера остальные превращались практически в коллективное сознание. Есть определенные ограничения на использование этой власти, но оно касается только сохранения рода. Нас с Лу осталось двое, так что он может мне приказать почти что угодно, оправдав это выживанием. — Лишение свободной воли. Тоже мне, чистые светлые маги, — Лекс не удержался от саркастичного фырка, на который Ноа отреагировала вполне адекватно. Мир точно завтра исчезнет, раз им обоим не хочется прикончить собеседника. — Вы звали себя свободными, — издевки в тоне не заметил бы только младенец. — Туше́, — согласился Лекс. Лет пять назад он попытался бы доказать, что в этом есть определенный смысл. Он привел бы кучу доводов о том, что их община была независима от всего другого мира и прочую чушь, которой круг кормил подданных. Но со временем выбор названия стал казаться и ему ироничным. Они были свободными в той же степени, в какой адаптанты — тупицами, забившими на свою магическую суть, а чистые — мифом. — Клятва не была односторонней, как я сказала, обещание сохранения рода. Ни один лидер не стал бы использовать это умение во вред. Просто иногда диктатура — единственный вариант выжить, — продолжила Ноа, вернувшись к серьезному тону. — Изначально магия не имеет цвета, она определяется волшебником. Как патроны Лу или мои клинки. Пока они направлены на спасение человека от амока, а души от зла… — она многозначительно замолчала, позволяя додумать, и коснулась кончиками пальцев рукояти одного из ножей на бедре. — Раньше этот заговор применялся только для того, чтобы сохранить наше единение. Что-то вроде того, что никто не мог внезапно без согласования с верховным покинуть общину и выдать наше местоположение. Моя семья — закольцованный род, мы не принимали другие примеси крови как-раз из-за этого обещания, чтобы не нарушить хрупкую структуру клятвы. Ноа погрустнела, рассказывая о своем прошлом, но Лекс не мог определиться, переживает ли она о его утрате или просто тоскует о том, в каком противоречивом обществе когда-то существовали ее близкие, точно принимая его за идеальное. Уж он то знал, каково верить в то, что все делается на благо. Что говорить, он почти всю жизнь молился на человека, ставшего не последним среди разрушивших мир. — Лу никогда не простит мне Кея, — отрывисто произнесла внезапно Ноа. Она подняла на опешившего от такой откровенности Лекса взгляд, и тот оказался мутным из-за набежавших слез. — Он считает меня своей собственностью. Он не побрезгует приказать мне убить его и предать Кэли. — И ты это сделаешь? — очень осторожно спросил Лекс. — Я не смогу сопротивляться, как бы мне ни хотелось, — она все еще смотрела на него, позволяя увидеть панику в чертах. Вздохнула с облегчением, не заметив на его лице осуждения — Лекс просто не мог, он прекрасно представлял, каково делать что-то, совершенно того не желая. — Все демонизируют Маркуса, но я думаю, что он наш гарант. — Звучит как трагикомедия, — Лекс вновь пытался сдобрить реплику налетом веселья, однако та прозвучала отчаянно. Как и все в их жизни, впрочем. — Знаю, но… — Ноа замялась на полуслове. Она отвернулась, уставившись на горизонт, но вряд ли видела там что-то, кроме своего прошлого. — Лу не пойдет против Маркуса, так что он не причинит нам вреда, пока это может зацепить Кэли. Если мы грамотно воспользуемся слабостями Маркуса и обезвредим Лу до того, как у него слетят тормоза, возможно… Она не продолжила, и Лекс не стал настаивать. Могло статься так, что она под впечатлением страшного прошлого выдала бы еще что-то важное, сокрытое от его взора их общей знакомой — мировой катастрофой, — но допытываться казалось кощунством. — Иногда я сомневаюсь в том, так ли нам необходима встреча с Лукасом, — задумчиво произнес Лекс. — Может, просто нужно смириться? Мы все равно обратимся или погибнем, но так у нас останется время пожить еще. — Тебе повезло, — полушепотом заявила Ноа. — У тебя есть право выбора. — У каждого из нас есть. — Ошибаешься, — Ноа поднялась, потянулась, разминая плечи, и посмотрела на Лекса сверху вниз. — Кэли пойдет за Лукасом, даже если будет точно знать, что это ее убьет. А я пойду за ней, даже если она меня ненавидит, — последнее она произнесла тоскливо. — Мы просто не сможем жить, пока где-то там есть они. Они — риск. Они — это каждый день в сомнениях: вдруг сегодня явятся по наши души? Они — это бесконечный страх перед тем, что нас вернут в клетку. Она сделала шаг, но остановилась тут же, будто столкнулась с незримой преградой. Ее плечи дрогнули. Лекс не поверил, когда следом услышал всхлип, однако Ноа зашла дальше и повернулась к нему, позволяя увидеть дорожки слез на щеках. — Лучше вовсе не жить, чем постоянно бояться, — сорвано припечатала она. — Я пойду до конца. Я умру и сделаю это с удовольствием, но никогда не позволю им отыграться на Кее и забрать у меня Кэли, уничтожив в ней последнее человеческое. Они все, что у меня осталось. Лекс глубоко втянул кислород ртом после сказанных реплик — звук вышел отвратительно громким. Сказанное ненормально абсолютно. Гниющий нарыв, который, скорее всего, уничтожит Ноа, больше не казавшейся кем-то особенным и смертоносным. Обычная потерявшая все девчонка, отчаянно цепляющаяся за жизнь, ставшую чем-то жалким, но все еще осмысленным. Пусть мир практически уничтожен, у нее осталась какая-то цель. Которая ее убьет, вероятно. И теперь об этом думалось с тоской, а не привычным и родным равнодушием. Ноа уже собиралась идти, но после слегка стукнула себя по лбу и вернулась. Достала несколько свернутых вчетверо листов из кармана плаща — по цвету Лекс сразу узнал страницы из дневника Арман, видимо, те, что из вырванных. Ноа протянула к нему руку. — Не спались, — тихо произнесла она. — Я стащила их, пока она отвлеклась. Не могу гарантировать, что это тебе поможет, но показать, что она сейчас чувствует, я не решусь — это слишком, такое сложно вынести рядовому человеку. Ты должен понимать… — она запнулась на слове и несколько раз глубоко вдохнула, — должен понимать, чтобы не навредить. Лекс не стал ничего уточнять, а просто забрал страницы. Благодарно кивнул, ощущая на кончиках пальцев зуд нетерпения — в его руках точно оказалось что-то глубоко личное. Совесть ни на секунду не шелохнулась, чтобы напомнить, насколько они с Ноа сейчас подло поступают. Ноа отразила кивок и отступила, после развернувшись и направившись к бункеру. Он дождался, пока она скроется, прежде чем развернуть первую страницу и опустить в нее взгляд, маниакально вчитываясь. Одиночество — очень странная штука. Иногда ты о нем забываешь, но оно всегда рядом — стоит за дверью, готовясь вот-вот постучать. Ты можешь наслаждаться чьим-то обществом, даже думать, что близкий человек навсегда избавил тебя от этого всепоглощающего чувства покинутости. Ты можешь верить. Но кто бы рядом ни находился, рано или поздно он обязательно исчезнет. Его либо заберут, либо он сам выберет другой путь. Так происходит всегда. Когда это произойдет вновь, ты опять будешь сидеть на коленях посреди мира разбитых надгробий, окровавленными руками собирая осколки, на которые в очередной раз разлетелось сердце. Будешь пытаться скрепить их друг с другом — клеем, паяльником, собственными слезами. Снова пообещаешь себе, что больше никому и никогда не позволишь притронуться к хлипкому, едва ли держащемуся целым органу, и снова нарушишь обещание, утонув в новом человеке. Один умный человек сказал: «Мы рождаемся одинокими, мы живем одинокими, мы умираем одинокими». Я всегда стараюсь об этом помнить и заставить себя научиться существовать наедине с собой, не страдая. Но сколько бы ни пряталась от людей в попытке от них отвыкнуть, мне так и не удалось хоть раз насладиться обществом самой себя. Оно всегда мне было в тягость. Люси погибла. Маркус ушел. Больше никого не осталось. Я не знаю, как жить с этим фактом дальше. Лексу показалось, что на улице стало холоднее — возможно, так ощущались слова из дневника, прицельно бьющие между ребер. Пару недель назад он корил бы Судьбу за то, что подкидывает ему крохи информации, которую одновременно хочется выбросить ненужным мусором и собрать самым ценным грузом. Раньше сострадание чувствовалось как что-то запретное, способное сделать слабее и подставить в самый неожиданный момент. Сейчас же ему дико захотелось поблагодарить Ноа еще раз за то, что пошла не просто против близкого, но и против своих принципов, ведь доверилась человеку, которого явно не считает ни другом, ни настоящим союзником. Преступность взлома личного пространства Арман полностью перестала казаться значимой перед тем, что он только что прочитал и что еще увидит, изучив другие страницы. Важным осталось только то, что Арман совершенно не в порядке, и то, что, быть может, с нацарапанными пару лет назад словами Лекс сможет определиться, как облегчить ее дни. Желание помочь не брыкнулось ни на секунду. Перестало быть противоестественным абсолютно. Это называют смирением, да?

* * *

Сквозь стены пробивались яркие лучи, которые, касаясь луж, образованных дождливыми каплями, проникшими в полуразрушенное здание сквозь дыры в ветхой крыше, блестели солнечными зайчиками. После грозовой ночи — Лекс не ошибся, предчувствуя бурю, — такая атмосфера казалась уютной, ведь природа, вывалив на человечество свое недовольство, сжалилась, порадовав рассветной приветливостью. Казалась бы, если бы не капли, срывающиеся с обломков досок и стучащие крохотными отбойными молоточками о пыльные камни, да раскачивающиеся под легким ветром трупы детей. Кап. Лекс проснулся чрезвычайно рано, вырванный из сонной реальности в самую кульминацию кошмара. В этот раз ему не показали похотливых фантазий, которые успели стать в первые дни своего появления почти чем-то обыденными, приходя как во сне, так и наяву. Но все же он лицезрел в той реальности именно Арман. Сон был странным. Лекс плохо помнил обстоятельства, но до сих пор слышал детский визг и женские рыдания и чуял запах жаренного мяса, смешанный с вонью паленных волос. Перед глазами мелькали силуэты, однако никого, кроме Арман, рассмотреть не удавалось. Стоило потянуться к одному, чтобы приблизиться, изучить во всех деталях, как он тут же испарялся, а на его месте возникал следующий — такой же далекий. Походило на наркотический приход, описанный в документальном фильме лишенных, который Лекс успел узреть в дни своего проживания в доме Майлза между первым и вторым пришествием. Он не мог с точной уверенностью сказать, стало ли увиденное навязанным амоком или это выдало его собственное бессознательное, впечатлившись последними днями, прописанными в дневнике страданиями и воем раскаяния, которое он почуял из соседней комнаты в тот же момент, как распахнул веки. Кап. Лекс так сильно молил Судьбу о том, чтобы тишина Арман сменилась чем-то, не таким убивающим, и та, наконец, скрыла с его эмоционального фона то воняющее мертвецами кладбище, в котором девчонка пребывала почти ежесекундно. Ему на смену пришли отчаяние и скорбь, с которыми Лекс никогда в своей жизни не сталкивался. Это не ощущалось, как утрата. Напоминало полет. Когда шагаешь, и опора под твоими ступнями бесследно исчезает. На секунду становится страшно, но потом слышишь шелест за спиной и, обернувшись через плечо, улавливаешь черные очертания. Ожидаешь увидеть перья, как в древних сказаниях лишенных, повествующих об ангелах Смерти — пусть все их существо насквозь гнилое, однако облик с легкой руки художника все еще эстетичен, словно тьма хоть в одном из миров может быть привлекательной. Однако, узрев крылья, сталкиваешься с правдой — они состоят из костей и суставов, покрытых бесконечными трещинами, шепчущими о сотнях битв зла и добра. На зарубках чужих мечей все еще треплются ветром лоскуты посеревшей кожи, а перья, бывшие красивыми когда-то, остались лишь оборванными очинами да ошметками стержня без единого намека на опахало. Смотришь и смотришь на то, как облезлые, но все еще сильные крылья зачерпывают воздушные потоки, позволяя не свалиться в пропасть, и ненавидишь себя за то, что именно они спасли жизнь хозяину тысячи раз. Проклинаешь свою суть, но ничего не можешь с ней сделать, ведь стоит ей исчезнуть, вместе с ней бесследно испарится остальное. Способность винить себя за грехи, в том числе. Это было таким раскаянием. Смиренным и горьким. Лекс думал, что настолько искреннее раскаяние уже давно пропало из их мира, сожженное вместе с миллионами людей, стертых из реальности не только амоками, но и оружием лишенных, которые, пытаясь спасти человечество, обрушили огонь прогресса с небес на захваченные чудовищами города. Однако сейчас вокруг витало то самое раскаяние, разбавленное жалостью. Казалось, что унылое самобичевание пропитало воздух и вот-вот заполнит легкие без остатка. Кап. Лекс все еще считал, что то, через что сейчас проходит Арман, гораздо лучше пустоты, шагающей за ней по пятам на протяжении последних дней, однако никак не мог отбросить от себя мысль о том, что совершенно не понимает. Вина за убийство — нормально, но он уже очень давно с ней не сталкивался, чтобы прочувствовать правильно. И тем более не ожидал ее от Арман в их ситуации — она убила человека, который по всем фронтам заслужил. Как бы она это ни совершила, Уайт заслуживал каждой секунды страдания. Да и в их мире уже давно забрать чью-то жизнь перестало быть греховным, ведь в их реалиях либо ты, либо тебя. Кап. Скрестив руки на груди, Лекс постукивал палочками, зажатыми в правом кулаке, по плечу — хватка была расслабленной, отчего древка играли, при каждом столкновении с курткой ударялись друг от друга, выдавая ритмичный звук. Он изучал трупы повешенных на проводах девочек, скользя взглядом от одного изуродованного лица к другому. Магия черного древка — настолько темная, что не просочилось бы ни единого луча света — подстегивала тихо ворчащую внутри злость, и даже фон второй — более светлой — ее не снижал. Сгустившаяся враждебная аура давила на слабости, помогала мыслям забредать в те закоулки сознания, в которые те старались наведываться как можно реже. Науськивала. Настроение было крайне паршивым. Пусть Лекс практически не помнил сонных картинок, все же он чувствовал, что детский визг в той реальности — крик Люсинды. Той маленькой девочки, которая в его воображении до этого сна не имела лица и голоса, лишь светила широкой улыбкой, пока тонкие женские ручки обнимали за плечи размытый фантазией хрупкий силуэт. Он почти не сомневался в этом, ведь другой надрывный крик — такой несчастный, будто соткан из страдания — принадлежал Арман. Ее Лекс видел очень ярко: одетая в серые невзрачные одеяния девушка сидела на коленях и, сгорбившись и упершись лбом в пол, выла раненным волком, на глазах которого вырезали всю стаю вместе с беззащитными детенышами, а его самого оставили умирать от горя на обглоданных временем костях. Кап. Палочка завибрировала потоками темной магии, стоило Лексу услышать посторонний звук — лестница бункера заскрежетала под тяжелыми шагами. Ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить рвущееся наружу волшебство, пока человек поднимался. Однако стоило в поле зрения появиться Филу, фон внутри снова завихрился темнотой — хотелось сорваться на нем, чтобы почувствовать себя лучше. В этом не было никакого смысла. Лекс мог поклясться, что не видит в мужчине опасности, приложив гарантом правды собственную жизнь. Сейчас Фил просто стал одним из тех, кто перманентно причиняет Арман боль. И это… это уже достаточная причина. Все очень плохо. Сначала Фил не заметил притаившегося в углу парня, но стоило ему выцепить среди пыльных камней силуэт, он вздрогнул, отчего зло внутри заурчало довольно. Мужчина замер, и Лекс поблагодарил мысленно мироздание за то, что чернь теней не позволяет Филу увидеть истину на его искаженном неприязнью лице. Держи себя в руках. — Ты как в хорроре, — укоризненно заявил Фил. — Прости. Собственный голос показался чужим — холодный настолько, что мог превратить влагу вокруг в тысячелетние ледники. Фил вновь вздрогнул, услышав интонации, и вскинул бровь, задавая молчаливый вопрос. Проницательно. — Эти девочки, — Лекс выступил из темноты, указал палочками сначала на один крохотный женский силуэт, следом на второй, и последним отметил третий — немного резче. — Кто из них Люсинда? Фил явно опешил, широко распахнув веки. Он оглянулся на ту девочку, что висела в центре. Нареченная дорогим для Арман именем оказалась самой обезображенной фигурой в квартете детей: у этого трупа сквозь треснувшую кожу торчало больше всего костей, а ее ноги наполовину обглодали падальщики. Кто бы сомневался. — О чем ты думал, когда выбирал имя? — поинтересовался Лекс; между строк крылась откровенная угроза. — О том, какая Кэли тварь, конечно же. Фил заслуживал уважения только за то, насколько смело ответил, стоя лицом к лицу с заведенным меченым. Он точно заметил, что с самоконтролем у его визави не все гладко, однако, пусть и боялся — это было так же очевидно, как и то, что рассвет уже наступил, — не попытался оправдаться. — Ты не можешь зваться ее другом. — Вау, — усмехнулся Фил, взъерошив волосы. Он склонил голову, уставившись на покрытый многолетней грязью пол, а затем искоса посмотрел на Лекса. — Понимаю, почему она к тебе так быстро привязалась. Больно бить умеешь. Она такое ценит. — Бросил ее, давишь на ее слабости, называешь именем дорогого для нее человека трупы, — перечислил Лекс, с каждым словом говоря злее. — А она все равно готова пожертвовать собой ради тебя. Он не имел права говорить подобное, ведь сам пытался причинить Арман боль, нащупав уязвимость в лице мужчины. Но Лекс никак не мог себя остановить — сон запустил процесс, а искрящая на кончиках пальцев магия и больные фантазии, в которых он додумывал отношения Арман и Фила, подстегивали. Он верил в то, что говорил. Пусть он знал только о том, что мужчина ушел по собственной инициативе, смотря на эту пару, успел сложить дважды два: Фил оставил лагерь после ссоры с Арман. И дурак бы догадался, что мужчина не повелся на «свободную жизнь», он сбегал от конкретного человека. Которому сделал этим решением чертовски больно, если наложить этот поступок на озвученные Гленис слова: «Она постоянно чувствует себя брошенной, даже если рядом с ней кто-то есть» и на душащие реплики со страниц дневника Арман. Когда ее бросил Фил, она чувствовала себя так же, как после предательства Маркуса? — Несправедливо, да? — Фил усмехнулся, но в этом не было ни унции веселья — так усмехается гордящийся своими убийствами смертник, которому на шею вот-вот водрузят петлю. — Ревнуешь? Лекс не ответил, но все же задумался о том, сколько в его отношении к Филу определило то, насколько она близка с мужчиной. Чертовски много, на самом деле. Больше, чем ему бы хотелось. — Поговорим? — предложил Фил спустя минуту молчания, в которую, видимо, все же ждал конкретики. Будто все еще не понял, с кем разговаривает. Лекс кивнул, и, когда мужчина дернул головой в сторону выхода, направился за ним, убрав светлую палочку в потайной карман брюк; черную оставил в руке, хоть и применять не собирался. Он медленно переступал, игнорируя встречающиеся лужи — как внутри помещения с прорехами в крыше, так и уже на улице; не обращал внимания, как сквозь швы в обуви просачивается влага; не чувствовал, что ступням стало мокро. В фокусе внимания была только напряженная спина Фила и древко палочки, что крепко сжималось его пальцами, готовыми в любой момент метнуть намерение — хотелось припечатать мужчину спиной к ближайшей стене и посмотреть, насколько тогда страх усилится. — Наши отношения с Кэли сложнее, чем кажется, — начал Фил сразу, стоило им сделать от бункера с три десятка шагов. — Люси, ничем не оправдать, — вышло грубее всего, что Лекс говорил за сегодняшнее утро. На грани рыка, пониженным хриплым тоном. — Сбавь обороты, парень, — Фил резко тормознул и обернулся; Лекс едва не впечатался своим лицом в его. Он сузил глаза, пристально смотря в другие — напротив, которые потемнели гневом, словно в ледяную воду океана впрыснули с галлон нефти — зрачки практически пожрали светло-голубую радужку, а тонкий обод тут и там чернел прожилками. — Пока я все еще хочу сказать то, что может изменить твою жизнь к лучшему. Не беси меня, я могу и передумать. Лекс буквально почувствовал на пальцах резь, оставленную натянутыми цепями самоконтроля. На то, что хотел сказать мужчина, да и на его благополучие ему плевать с самого высокого здания в округе, но на мнение Арман… Сдерживаться удавалось только потому, что вред Филу стал бы синонимом новых трудностей именно с ней — крепко привязанной к мужчине так сильно, что хрен порвешь. А на новый клин в их с Арман и так трещащих по швам отношениях Лекс в жизни бы не согласился. Его тяга к девчонке, которая делала все, чтобы отвратить от себя, противоестественна. Лекс понимал разумом, что должен реагировать на каждый ее проступок совершенно иначе: начиная от словесного посыла в известные всем сквернословам места и заканчивая разрывом союза и двумя параллельными путями, которые больше никогда не пересекутся. Видят святые сейлемские ведьмы, они оба уже неоднократно заслужили того, чтобы другой свинтил на ближайшем повороте в надежде больше никогда не столкнуться нос к носу. Однако предвкушение одиночества, которое свалится на плечи лавиной, стоит им только попрощаться, ощущалось гораздо хуже того, что Лекс испытывал на себе хоть раз, находясь с ней рядом. Очень походило на то, как описывала это чувство Арман в своем дневнике. — Это вышло случайно, — процедил Фил, не отводя взгляда. — Я назвал ее так в сердцах, мы как раз возвращались тогда в лагерь ненадолго, и Кэли очень сильно меня прессанула. Она это умеет, тебе ли не знать. Остальные подхватили. Я не могу им запретить, не объяснив причин, а если я открою кому-то боль Кэли… — он не стал продолжать, прекрасно зная, видимо, что Лекс поймет. Арман не из тех, кто легко прощает. — Да, меня это не оправдывает. Знаю. И именно поэтому я ее, как ты сказал, и бросил. Все, что я когда-либо делал в наших с ней отношениях, я делал ради нее. Сейчас я пытаюсь тебе помочь только из этих соображений, а не ради тебя. Если тебе на нее плевать — вали, я не собираюсь терпеть твои пубертатные психи. Если хочешь быть рядом с ней и не сдохнуть — включи мозг и притворись солнышком. Решай. Прямо сейчас. Лекс почти не раздумывал. Он сцепил зубы, сдерживаясь, и только едва заметно кивнул. Ощущал себя так, будто уже пару месяцев к ряду участвует в каком-то извращенном квесте: разгадывает шарады, бродит по темным коридорам в поисках знаков. Ищет путь к главному призу, о природе которого ничего не знает. Лишь то, что итог этого путешествия стоит усилий. — Вот и славненько, хороший мальчик, — Фил расплылся в гадкой улыбке, заметив, как пальцы Лекса с каждым словом сильнее сжимаются на палочке. Он выразительно скосился вниз, сложив руки на груди, и вскинул бровь. Не сдвинулся с места и не выдал больше ни слова, пока не дождался того, что Лекс, позволив себя продавить, все же уберет оружие в кобуру на правом бедре. Только тогда мужчина обернулся и последовал дальше. Ругнувшись себе под нос, Лекс нагнал его и, поравнявшись, зашагал рядом в заданном темпе. — Кэли нужно безоговорочное принятие, а я его ей дать не могу, как бы мне ни хотелось, — снова заговорил Фил; его тон перестал отдавать вызывающей издевкой. — Я слишком импульсивен, чтобы всегда мириться с ее закидонами. Я всю свою жизнь стрелял в людей, такое никогда не проходит бесследно. Мои скелеты в шкафу совершенно не совместимы с теми, которые Кэли прячет в своем, — к последней реплике он погрустнел. — Я могу ее понять, но когда она в очередной раз лезет на передовую, потому что не держится за свою жизнь и готова ее положить ради блага других людей, я не в силах дать ей на это свое благословение. Фил резко завернул за одно из зданий; Лекс не успел сразу сориентироваться и на чистой инерции сделал еще несколько шагов вперед. Затем, снова выругавшись, нагнал мужчину, который его отсутствия вроде и не заметил. Фил прошел еще с десяток ярдов в полном молчании и опустился на скамейку, на которой совсем недавно Лекс обсуждал с Гленис ту же проблему, что и с мужчиной сейчас. Мировая катастрофа на то и мировая, чтобы на ней весь мир сошелся клином. Лекс присел рядом с мужчиной, но если тот раскинулся вальяжно, положив лодыжку на колено, то он не чувствовал себя настолько свободно — отодвинулся подальше, повернулся полубоком, чтобы хорошо видеть собеседника. — Я люблю ее, — произнес Фил на выдохе; Лекс не смог себя остановить — сразу ощетинился. Мужчина хохотнул и, склонив голову, расплылся в мягкой улыбке, совершенно не вписывающейся в то, как они цапаются друг с другом с первой секунды утренней встречи. — Ты сам не понимаешь, насколько очевиден, да? Лекс смог выдержать прямой взгляд всего несколько секунд, затем свой все же отвел. Не то чтобы он рад такой осведомленности у этого человека. — Я люблю ее, не как мужчина женщину, а как человек близкого человека, — разжевал Фил, похлопав его по плечу, но следом отшатнулся и уточнил издевательски: — Не назову это братскими чувствами, потому что я бы с удовольствием перевел наши отношения и в горизонтальную плоскость тоже. — Лекс посмотрел на мужчину исподлобья, сразу же заметив гнилую ухмылку. Провоцировал. Спустя секунду Фил развел руками и закончил: — Но, увы, не все зависит от меня. Он отвернулся, на его губах светилась гадкая улыбка, однако было что-то в образе, что не давало просто наречь его мысленно ублюдком. Создавалось впечатление, что Фил ведет себя так только потому, что защищается, причем вовсе не от Лекса — от того, что собирается озвучить. Тот, кто постоянно обороняется, всегда заметит свои пороки в другом человеке. — Сколько бы я тебя ни провоцировал, на самом деле это все же именно такие чувства — больше братские и совершенно платонические. Весь последний год точно, — на выдохе произнес Фил, растрепав волосы, словно порядок, который и до этого порядком после сна не был, мешал ему говорить правду, руша мрачную картинку неуместно яркими жизнерадостными оттенками. — Но в один момент я устал наблюдать за тем, как она рискует собой изо дня в день, а я ничего не могу сделать. И за тем, как она разрушается каждый раз, когда смотрит мне в глаза, — он замялся, вдохнул так глубоко, что грудная клетка заметно расширилась. Будто собирался с силами, готовился, прежде чем прыгнуть в воду, зная, что не сможет дышать нескольких минут. — Главная причина того, что я ушел от людей, ставших моей семьей, в том, что я до усрачки боюсь Кэли. Лекс ошарашенно уставился на мужчину. Последняя фраза никак не вписывалась в то, что он успел узнать о паре в последнюю неделю. — Кей сказал, что ты никогда ее не боялся, — осторожно произнес Лекс, с неудовольствием заметив, что ярость из голоса практически испарилась — опять свидетельство той самой отвратительной эмпатии, которая стала напоминать о себе слишком часто. — Кей знает не все, — бросил Фил пренебрежительно и поднялся. Лекс сдвинул брови, когда мужчина встал перед ним, отбрасывая тень ему на лицо, и начал расстегивать куртку. Он следил за перебором пальцев, выдергивающих пуговицы из петель с остервенением — Фил однозначно нервничал. Мужчина отбросил куртку на скамью и, оглянувшись в сторону бункера, из которого, скорее всего, по-прежнему никто не успел появиться, не собираясь просыпаться в такую рань, схватился за подол футболки. Лекс задержал дыхание, стоило обнажиться коже живота выше пупка, и так больше и не сделал ни вдоха, пока Фил не снял тонкую серую ткань, демонстрируя увечья. Лекс лишь на мгновение обратил внимание на несколько крупных шрамов на руках и длинное ножевое, пересекающее грудь. Все его существо почти сразу устремилось к тому, чтобы лучше разглядеть ожог, напоминающий тот, которым наградил Маркус Кея. На шее Фила остался серый отпечаток ладони Лекса — он безошибочно понял, что это именно его магия, осевшая на коже мужчины в день, в который они схлестнулись из-за длинного языка девчонки-катастрофы. Сомнений не возникло, потому что светлое пятно кардинально отличалось от остального ожога, покрывающего не меньше двадцати процентов тела мужчины, — сморщенная кожа походила на покрытые некрозом ткани. Просвечивали участки с нормальным цветом, однако основная масса была неестественного оттенка. — Как ты это пережил? — сбивчиво спросил Лекс, лишь поверхностно дыша. Он не сомневался, что боль была адской. Вряд ли даже он в своем меченом состоянии смог бы пережить подобное — стоило вспомнить, как Арман его вырубила, применив лишь часть сил для демонстрации. — С трудом, — горько усмехнулся Фил, натягивая футболку обратно. Он снова присел рядом с Лексом — теперь уже гораздо скованнее. Куртку надевать не стал, несмотря на жалящий холод. Когда он вновь заговорил, тон прозвучал отчаянно: — На нашей последней совместной вылазке Кэли вытащила меня из практически безнадежной передряги, и ей пришлось для этого обратиться к своему худшему пороку. Она не виновата в том, что зацепила меня, я сам вылез на линию огня. Просто не смог отсиживаться, зная, куда она ушла. — Но она все равно винит себя, да? — полушепотом спросил Лекс. Когда пазл начал складываться, вызывающе угрожать перестало получаться. Фил кивнул. — Но хуже всего даже не это, — сказал он отрывисто. — Я долго был без сознания. После этого… — он махнул рукой, указывая на свой торс, — она тащила меня на себе несколько часов, а потом три недели не отходила от моей кровати, пока никто не мог сказать, переживу я следующую ночь или нет. Фил притянул к себе куртку и, покопавшись в кармане, выудил пачку. Вытащил сигарету, посмотрел на нее напряженно, размял пальцами. Вздохнул и убрал ту обратно, отчего-то передумав. Мужчина накинул куртку на плечи, не продевая руки в рукава, и, склонившись вперед и оперевшись локтями о бедра, положил на сцепленные пальцы подбородок. Его взгляд устремился вдаль. — Первое, что я сделал, когда очнулся, шарахнулся от нее. — Слова насквозь пропитались неприкрытой болью — такой концентрированной, будто каждую букву вымочили в кислоте, а после вложили в рот Фила, чтобы разъело всю слизистую к чертям. — Инстинктивно. Я точно знаю, что она никогда по своей воле не причинит мне вреда, но мой организм реагирует на угрозу, — он покачал головой и закончил почти неслышно: — После это повторялось еще несколько раз. — Она стала винить себя сильнее? Фил опять кивнул, в этот раз резче. Внутри заворочалось недовольство, разбавив концентрацию сострадания. Арман совершенно не чувствовала границ самобичевания, присваивая вину за виной, словно увидела смысл жизни в том, чтобы повесить на себя все возможные грехи. Словно хотела превратиться в настоящее чудовище в своем воображении. — Потом она отдала меня под командование Чейза, и я ушел. Не потому, что она меня обидела, а потому, что не захотел видеть, как она постоянно пытается убиться, и при этом не прикрывать ей спину. Пока я держался рядом, у меня был шанс ее вразумить, но она отобрала его у меня. Это стало невыносимым, — он отвернулся, пряча глаза, и выдержал паузу, словно искал верные слова в своем лексиконе. Но, скорее всего, просто взял передышку, прежде чем продолжить: — Тем более я не хотел видеть боль в ее глазах каждый раз, когда она подходила неожиданно, а я вздрагивал. Так происходило слишком часто, чтобы не считать закономерностью. — Мне жаль. — Я отдал бы все, чтобы оказаться на твоем месте. Знал бы ты, как страшно я тебе завидую, — Фил горестно усмехнулся, когда глаза Лекса расширились в удивлении. — Ты ее не боишься, — пояснил он крайне странную реплику. — Так же, как Ноа и Кей. Они — единственные, кто приняли ее такой. Если не считать Маркуса, конечно. Я тоже хочу, но иногда что-то нам просто непосильно. Я пошел бы с ней до конца, если бы мог, но для чего-то мы просто не предназначены. Лекс не стал ничего говорить, наблюдая за тем, как мужчина судорожно схватился за доски скамьи, видимо, просто не в силах удерживать руки на месте. Кто бы знал, что удары репликами в начале перерастут в такую обнаженную честность. — Теперь о главном, — Фил переключился с надрывного тона, словно щелкнул рубильником в положение «пора поговорить о деле». — Кэли тобой прониклась. Очень сильно и очень быстро. Точно как со мной. Вряд ли ты это понимаешь, но для нее это не просто нонсенс. Она уже вручила тебе нож и повернулась спиной. Плечи Лекса понуро опустились. Ему очень не хотелось думать об Арман в таком ключе. Не хотелось пытаться найти словам Фила подтверждения, анализируя каждое слово девчонки, каждый ее поступок. Пусть признаться самому себе ему все же наконец удалось, да и смирение с тем, насколько все изменилось, не заставило себя ждать, однако… Все это приводило его туда, где у него появляются желания, которым не следовало давать развития, если он не хотел усложнять и без того невыносимо паршивую жизнь. Чем чаще призраки этих желаний давали о себе знать, пока таясь где-то на границах возможностей и лишь изредка приветливо махая ладонями, тем ярче обрисовывались их пока размытые контура. Тем реальнее они становились. Фил поднялся, поддержал чуть не спавшую с плеч куртку. Уставился на Лекса сверху вниз и, дождавшись, когда тот посмотрит в ответ, припечатал его размышления самыми жестокими фразами в мире: — Если у тебя есть хотя бы крохи сомнения в том, что ты ее выдержишь, я прошу тебя, брось ее сейчас. Если она окончательно к тебе привыкнет, а ты не вытянешь, ей снова будет больно. А я не уверен, что она вынесет еще одно подобное потрясение. Скорее всего, тогда перспектива забыть обо всем и отдать себя амоку останется для нее единственным спасением. Фил мог бы прямо сейчас всадить в него лезвие, Лекс даже не стал бы обороняться. Ведь это стало бы гораздо гуманнее сотрясших воздух слов.

* * *

Кэли цеплялась за железные поручни, игнорируя оглушающие завывания ветра, который то и дело бил по ней, будто желал поскорее скинуть с лестницы. Она упорно переставляла ноги и подтягивалась вверх, лишь крепче стискивая пальцами перекладины. С последней ступенькой Кэли выдохнула и взобралась на площадку строительного крана. Расправила плечи, позволяя новому порыву врезаться с разбегу в спину — теперь ее огораживали поручни, что стало лучше крайне небезопасной лестницы, которая выглядела так, словно ее сделали специально для авантюристов-суицидников, предпочитающих более экстравагантное место для последнего полета, нежели обычная крыша дома этажей на двадцать. Ее, конечно, не убило бы, если бы она потеряла опору на ступенях — всегда можно успеть прыгнуть магией и приземлиться безопаснее, — но смущала сама мысль о том, что когда-то здесь кто-то работал, ежедневно рискуя жизнью. Наверное, эта строительная база была не из прибыльных, раз применялись настолько старые модели. Кэли прошествовала до другого края площадки и замерла в дюйме от обрыва. Полуразрушенные здания казались еще несущественнее: мелкие, почти слившиеся оттенком с темной почвой и серой пылью. Люди, если бы кто-то сейчас был внизу, а не прятался от непогоды в бункере, напомнили бы муравьев. Опустившись, Кэли уселась и свесила ноги. Посмотрела вдаль; глаза заслезились от лучей солнца, которые, уже как с час преодолев линию горизонта, рысью носились по пережившему ночь миру. Она моргнула несколько раз, привыкая, и слабо улыбнулась. Но улыбка тут же стерлась, когда очередной вой самобичевания заложил уши, хоть и не звучал в реальности. Кэли выудила из внутреннего кармана блокнот и огрызок карандаша. Отложив небольшую книжку, она достала нож и прошлась острием по грифелю, заостряя. Убрала и, вновь взяв подарок Фила, погладила ярко-синие изгибы на обложке, преследуя их путь. Пару раз стукнула несточенным кончиком карандаша по черным пятнам и открыла первую страницу. Застыла, смотря на чистый лист цвета подогретого молока. Провела по нему, ощущая легкую шероховатость — идеально подошло бы для ее любимого штриха. Но сейчас она не видела метафоричность своих мыслей в отрывистых линиях. Они складывались в четкие буквы. Кэли протяжно выдохнула и, уперев грифель в бумагу, впервые за несколько лет изложила их немому собеседнику — он остался тем же, с кем она общалась всю сознательную жизнь, лишь переселился под новый переплет. Похоже на бесконечное падение. Я будто очень давно шагнула в пропасть, однако не упала, а зависла над зияющей тьмой дырой. Мне страшно смотреть вниз, но я все смотрю и смотрю, представляя, во что превращусь, когда перестану бороться за себя. Временами я перестаю видеть других монстров. Они отступают в самые отдаленные углы, обнажая то, что я могла бы увидеть в отражении любого зеркала, если бы присмотрелась внимательно. Во тьме вместе с навязанным Лукасом злом притаилась та часть меня, от которой я постоянно пытаюсь откреститься, — чудовище, которым я успела стать задолго до того, как получила метки. Оно гораздо страшнее другого — проклятого и непроницаемо черного, — потому что не результат больного эксперимента. Оно не плод воображения и не то, от чего можно спастись, если вдруг повезет. Оно — это правда — горькая, бесчеловечная. Оно — реальность в ее самом страшном воплощении. За моими плечами шелестят крылья, которые все еще держат меня на грани, лишь изредка они перестают черпать воздух, и тогда я падаю ниже. Кончики моих же пальцев, которые я представляю не своими, а потусторонними, соприкасаются с теми, что я себе придумала, и я вспоминаю о своих пороках, поддаюсь им, впитываю и несу в мироздание, вышагивая по трупам. Позже эти самые крылья помогают, вновь находят силы приподнять, дают мне ненадолго забыть. Тогда наступает просветление. Приходит осознание: если бы не они, я бы уже давно утратила крохи того, что не дает мне сдаться самой себе, с детства сидящей где-то глубоко внутри отторгаемой личностью, — наверное, самому страшному чудовищу из всех встреченных на жизненном пути. Однако, стоит посмотреть на крылья — украдкой, только проверить, сколько они еще выдержат, — я понимаю, что скоро их утрачу. За моей спиной лишь обугленные кости и облезшая плоть, виновник которых — я сама, а не чужие клинки, задевшие в пережитых битвах. Я своими руками годами выдирала из них куски плоти и ткала на месте прорех заплатки из трупов врагов и случайных несчастных, оказавшихся рядом в самый неподходящий момент. В этих крыльях-Франкенштейнах вся суть. Когда они шелестят, в этом звуке я слышу, как из-под кроватей страданий моей жизни раздается скулеж. Все спрятавшиеся там монстры боятся меня. Сколько бы жизней я ни спасла, всегда окажется больше тех, что оборвались моей рукой. Это не изменить, не стереть и ничем не исправить. Что бы я ни сделала, я никогда не искуплю свои грехи.