Узница дьявола

Из оков сладостной темноты меня вывел громкий собачий лай. Как ни странно, но я сочла его крайне забавным, даже обрадовалась, видимо не до конца избавившись от туманных образов, которые ежесекундно пробивались сквозь тонкую корку моего уязвлённого сознания. Перед глазами появилось рыжее пятно, отдаленно напоминавшее подружку моего дядьки – маминого брата, как-то подобравшего совершенно беспородную дворняжку. Помниться, она была огромной, с неправдоподобно большим хвостом и широкой, словно улыбающейся пастью. Слепая, но безумно добрая и крайне смышлёная, Айя легко поддавалась дрессировке и частенько развлекала меня своими затейливыми трюками. «Преданная красавица». Что же сейчас с ней стало? Или, быть может, это она лает? Вон там… За деревом. Я пытаюсь растянуть свои слипшиеся губы, улыбнуться. Но натыкаюсь лишь на невозможность в совершении какого-либо движения, даже такого простого. Лай теперь раздаётся над самым ухом. Я ощущаю тяжёлое дыхание запыхавшегося животного: горячее и отрывистое. Запах мокрой шерсти касается ноздрей; нестерпимо воняет псиной. С трудом приоткрываю один глаз и понимаю, что надо мной склоняется отнюдь не Айя. Взъерошенная чёрная громадина замирает, уловив изменения в найденном теле. Ее глаза почти прозрачные, зрачки как долька, узкие, смотрят ровно, не мигая. Я боюсь вздохнуть, чтобы не спровоцировать собаку на не столь мирное поведение, прекрасно осознавая чья она и что может произойти, если ее хозяин нагрянет сюда. Она остаётся всё также неподвижна. Кажется, ей доставляет не дюжее удовольствие таким образом мучить меня. Псина чувствует страх – я в этом абсолютно уверена. И даже в том, что он ей безумно нравится – тоже. Гадкая тварь. Послышался хруст ломающихся под чьей-то тяжестью веток и кустов, потом раздались выстрелы и крики. Собака тотчас встрепенулась. Затем запрокинула голову, широко раскрыла зубастую пасть, закатила глаза и залилась оглушительным лаем. Мне показалось, что в этот момент я была готова задохнуться от обуявшей меня ярости. Хотелось броситься на пса: задушить, разодрать, сделать хоть что-то, что заткнуло бы это мерзкое создание. Они сейчас будут здесь. Это конец. И если бы я хоть могла встать, хоть бы просто пошевелиться, в последний раз постоять за себя, избавить мир от ещё одного ублюдка, а не погибать в упор, извиваясь на мокрой земле: в грязи, крови и холоде. Глупая, никчёмная смерть. Закрываю глаза, молясь, чтобы тот, кто сейчас появится счёл моё безвольно распластавшееся тело трупом. Мозг инстинктивно посылает сигнал неподвижным конечностям ухватится за серебряную цепочку на шее, но я запоздало вспоминаю, что ее у меня отныне нет. Они всё забрали. И даже крестик, подарок бабушки, тоже забрали! Не оставили ничего. И сейчас отберут последнее. Господи, умоляю, услышь меня… До ушей долетает отвратительный немецкий гогот. Голоса с каждой секундой становятся всё ближе и громче, вскоре мне удаётся уловить несколько слов, главным образом ругань. Где-то совсем рядом, в метре от меня, слышится топот сапог приближающихся солдат. Всё. Сердце сжимается в комок, потом вдруг хлопает и становится огромным и тяжёлым, словно на него давит груз невообразимого веса. Нижние рёбра поднимаются вверх, я пытаюсь сделать вдох, однако воздух встречается с невидимой преградой, которая не позволяет насытится организму кислородом. Лёгкие перехватило и заставило сжаться в маленький шарик, который через несколько секунд расширился и чуть не лопнул. Руки и ноги похолодели, а со лба медленно скатилась капелька ледяного пота. Я явственно ощущаю, как стальное дуло автомата направлено в мою сторону, как немец осторожно кладёт палец на курок, снимает оружие с предохранителя, целится в сердце неподвижной жертвы. Выстрел? Медлит. Давай. Добей уже – чтоб не мучиться. Ничего. Приоткрываю один глаз, и в следующую секунду всё тело окатило будто настоящим огнём, кровь закипела, внутренности задрожали. Я почувствовала, как от головы до ног пробегает лёгкая покалывающая волна, меня словно приподняло вверх… Ведь это и есть смерть? Слава Богу. Вполне сносная, как по-мне. Нестрашная. Возможно, так каждый, после этого события, угасает остатками сознания, поднимается высоко, чувствуя несвойственную человеку легкость, а затем растворяется в той мягкости, что затягивает, поглощает телесную оболочку, даря душе блаженное успокоение. Это поразительно приятно и настолько просто… Но вдруг становится по-настоящему тяжело, меня резко кидает вниз. Обратно. Отчего же? Я не понимаю. Удар кожаного сапога по рёбрам, и сознание вновь резко врывается в мою очищенную от всех недавних страхов голову. Теперь ясно. Сволочи. Решили помучить. Их было двое; они надрывно смеялись, словно выжившие из ума, попутно нанося удары с разных сторон. Ничего удивительного в действиях немцев не наблюдалось. Всего-навсего обычная практика фашистских изуверов, применимая ко всем тем, кого приписано относить к диким животным. Пускай… Забьют. И дело с концом. Осталось немного потерпеть. Во рту появился металлический привкус, голова пошла кругом, в ушах отчетливо раздавался звон неизвестного и неестественно позвякивающего предмета, секундой позже мощная судорога скрутила бедро, а глаза заволокло кровавой пеленой. Наконец-то… Мой разум окончательно заволокло белёсым туманом, и я стала проваливаться в свинцовое небытие, глухое, меркнущее с необычайной стремительностью. Спасибо… *** Темнота, бесконечная и всеохватывающая. Ее размеров хватит, чтобы накрыть, раздавить, поглотить всё вокруг, не оставив после себя ничего. Она уничтожает с необычайной жестокостью. С жестокостью, которая является кровопролитием, истреблением и ассоциируется с паникой и криками умирающих. Главным образом, со смертью. Смертью всего живого. Но почему все так боятся эту темноту? Почему с ужасом произносят слово смерть? Зачем цепляются за жизнь? Если тьма дарит покой и умиротворение навечно. Раз нам всё равно придётся рано или поздно умирать, так для чего пытаться отсрочивать смерть, отодвигать ее? Она, в любом случае, придёт в своё время, нужное, когда сочтёт, что ты готов. И заберёт то, что по праву принадлежит ей. Как теперь пришла за мной и забрала, не спрашивая… И я была готова уйти. Или не совсем? Я знаю, что сделала слишком мало, но сделала хоть что-то. И пусть не успела выполнить всё то, что хотелось; то, что планировалось. Однако я пошла туда, куда меня изначально вела жизненная ниточка. Я не испугалась и умерла там, где мне было суждено оставить мир. Поставила последнюю точку с тем лёгким чувством освобождения, с которым автор заканчивает написание своего романа, на создание которого потратил огромный запас жизненных сил, и победно ставит заключительный знак в собственном произведении. Я тоже поставила эту точку, уверенная в том, что никому и в голову не придёт подкорректировать финальную часть моего непримечательного существования. И этот кто-то весьма умелым движением руки заменит конец многоточием и, перевернув страницу, начнёт сочинять следующую главу в тонкой книге жизни незаметной Маргариты Валковской. А мне придётся следовать тем изощренным идеям, которые будут созданы и воплощены в реальность чужим пером. Пером моего мучителя.