***
Мина медленно восстанавливалась, учеба налаживалась, благодаря дополнительным занятиям с классным руководителем. Работа стала более легкой из-за практики с причудой: она теперь могла мыть посуду на кухне, одновременно принимая заказы у посетителей. У Мими с Нагасаму было все хорошо, и они больше не вызывали в Кику жгучую ревность. Хаяси стала меньше плакать, что считала целым достижением. Родители также не объявили ее в розыск, как пропавшую. Все ещё дорожили своей репутацией. Ну, и ладно, ничего страшного. Она и без них жива и здорова, хотя немного и расстроена данным фактором.***
Даби смотрел, как Хаяси шла по улице, как ела рис, приготовленный ее соседкой по квартире; смотрел, как она училась, как мыла тарелки и разносила еду. Он изучал, спокойно наблюдая за развитием этого маленького ребенка. Злодей мог давно поймать ее на улице, затащить в переулок, каких в Токио было миллион, и перерезать горло. Спокойно, без каких-либо угрызений совести видя, как из раны хлещет кровь, которую она пытается всеми силами остановить. Когда же времени и шансов на жизнь не остается, то со всей мольбою смотрит в сторону света, в конце переулка. Но помощи нет, и она вскоре затихает. Тодороки много раз видел, как по его вине умирали невинные люди. Даби получал нездоровое удовольствие от осознания, что именно он заставил эти обуглившиеся тела вначале кричать, извиваться, а потом чернеть, неумолимо умирая болезненной смертью. Убивал, разрезал, застреливал, а больше всего — сжигал. Он убил тридцать невинных людей. У всех у них были родственники, может быть даже семья, и Даби прерывал их жизни, также просто, как наступал на бедных улиток, ползущих во время дождя по асфальту. Хруст костей, во время их сжигания, отзывался у него в животе приятным шумом. Почему же тогда он не может убить этот мелкий кусок мяса, да и, к тому же, слепой? Видимо, его все же останавливала крошечная толика надежды на то, что ей можно будет отдать все свои истории, с которыми она позже расстанется, выдыхая последний раз. Никто после нее не узнает о его прошлом. В данный момент, злодей видел впервые человека после своего младшего брата, Нацуо, который держал в себе его маленькую историю. Она могла быть любой. Грустной, радостной. Главное, что это была его история. А именно, что его слышали. Не просто игнорировали. Берюзовые глаза нехорошо блеснули, губы расползались в улыбке. Он положил руки в, подрагивающую от ветра, толстовку и побрел к лестнице, попутно не теряя из вида Хаяси Кику. «Слепой котенок», — пробормотал Даби, беря шероховатую сигарету в руки, чтобы просто потеребить в руках, как успокоение***
Темноволосая ошарашенно смотрела на Вималу, что только секунд двадцать назад сказала ей неприятные вести об ее срочном уезде обратно к себе на родину. — Реально? — все еще не веря своим ушам, спросила Хаяси. — Да… — индианка была не в самом лучшем виде. Ее явно что-то душило, какие-то недосказанности, а, вероятнее всего, вести с той самой родины, о которой она не слишком хорошо отзывалась. «У меня умерла мама», — еле слышно выдавила женщина, давясь собственными словами и выступившими слезами.***
Комок из непонятной тоски по дому, грусти и переживаниям, вышел через нервное покалывание в спине и обглоданные ногти. Кожа на пальцах кровоточила, болела и зудела. Хотелось отрезать полностью эти жалкие куски тела, что доставляли столько боли. «Хаяси все еще ребенок» — думала женщина, припоминая все обстоятельности, по которым пришлось покинуть родной дом. В то время, пока она жила в Индии, у нее всегда были синяки под глазами, на запястьях и руках. Все увечья ей доставал единственный, как ей казалось, понимающий ее человек — муж. С сединой в волосах, щетиной на шее и подбородке, и серыми, словно туман, глазами. Вимала думала, что они оба утопали в любви друг к другу. Однако все было иначе. Утопала лишь она, и не в любви, а в комплексах и привязанности к нему… Раджу, — «Черт, все еще люблю» — сердце билось быстрее, только при воспоминаниях о его теплых руках, что сильно били ее по лицу во время ссор. Индианка сидела на скамейке возле автобусной станции, не решаясь войти в приехавший автобус. — Еще 5 минут, — женщина убрала выпавшие из пучка волосы за ухо и посмотрела в огни дома напротив. — Пора, — подвела итог она, встав с скамейки, — пока, Кикушка. Заходя в автобус, Вимала даже не подозревала, что жизнь не позволит ей увидеть лицо покойной матери, глаза человека, причинившего ей столько боли, и успехи слепой в будущем. Водитель проронил скупую слезу, закрыл двери. Автобус катил по безлюдной дороге где-то за городом. Пассажиры спокойно спали. Мужчина за рулем, вспоминая последние неоплаченные счета за лечение дочери, нажал на газ; уставшие веки падали на глаза, загораживая обзор. Мужчина устал от многочисленных подработок. Его волосы пахли, руки были липкими от пота. Руки, сами по себе, плавно перевел курс машины с дороги на обочину, где мерцал знак, предупреждающий об обрыве. Водитель окончательно уснул, опустив голову, не сопротивляясь сладким грезам, в которых дочь была здорова и жива.