Little Red

То, что Хун-эр вернулся к своему нормальному поведению — к своему озорному, капризному, плаксивому и приставучему «я», — было одновременно и благословением, и наказанием. Се Лянь сидел с Хун-эром на коленях, глядя в лежащую перед ними детскую книжку. — Знаешь, что этот иероглиф значит? — спросил Се Лянь, указав на картинку. Хунхун-эр сжался на своём месте, смотря попеременно то на крупно написанный иероглиф, то на картинку на соседней странице. — Собака? — Очень хорошо! — похвалил Се Лянь, поцеловав Хун-эра в затылок и погладив по голове, прежде чем перевернуть страницу. — А этот? — Кот! — ответ прозвучал практически мгновенно, и мальчик поднял взгляд на Се Ляня, ожидая похвалы. — Хун-эр... — Се Лянь вздохнул и покачал головой. — Ты должен читать иероглиф, а не угадывать по рисунку. Хунхун-эр надулся, скрестил руки и отвернулся, снова глядя в книгу. Се Лянь снова перевернул страницу, но в этот раз картинку закрыл рукой. — Этот ты точно знаешь, — подбодрил Се Лянь. Хун-эр прищурился, разглядывая страницу и водя по линиям рукой, и что-то пробормотал себе под нос. Вдруг в его глазах зажглось озарение: — «Бабочка»! Это «бабочка», гэгэ! — Отлично! — Се Лянь сдвинул руку, открыв аккуратно нарисованную разноцветную бабочку. — Мой Хун-эр такой умный. — Да, Хун-эр умный! — счастливо повторил мальчик с довольным лицом. Се Лянь с таким же довольным лицом погладил его по голове. Его радовали такие моменты, когда ребёнок говорил о себе высоко, повторяя похвалу, а не оскорбление. Се Лянь знал, что Хун-эра во время его взросления никто не хвалил и не выказывал ему поддержки. Даже когда он вырос и стал Князем демонов, заработав чужое уважение, ему делали комплименты только из страха. Собиратель цветов под кровавым дождём был не сильным, он был жестоким. Он не сражался, он беспощадно рубил каждого на своём пути. Он был не хорошим лидером, он был властным тираном. Так продолжалось до тех пор, пока он не нашёл Се Ляня вновь. Тогда Хуа Чэн узнал, что слова не всегда ранили. И злые языки могли смениться мягкими поцелуями. Для Се Ляня его Сань Лан был идеальным и заслуживал всех комплиментов, которые слышал от него. Но спустя восемьсот лет мнения о себе, как о недостойном, он с трудом принимал похвалу, даже если сам зачастую на неё напрашивался. Даже сейчас, спустя десятилетия постоянных переубеждений, Хуа Чэн не чувствовал такой уверенности в себе. Сомнения намертво вросли в его душу, но Се Лянь надеялся, что они сотрутся со временем и сменятся теми словами, которые Се Лянь повторял ему изо дня в день. Видеть, как Хун-эр открыто принимал похвалу, было для Се Ляня очень приятно. Мальчик был ещё маленьким и пластичным. Се Лянь мог взять его душу в свои руки, словно мягкий кусочек глины, и превратить во что-то, лишённое ненависти. Он мог сгладить всю неуверенность и заменить её мягкими проявлениями любви. Они ещё немного почитали, пока Хунхун-эр не перестал вертеться. — Гэгэ, я хочу кушать, — пожаловался он, игнорируя очередную страничку книги, и перевёл взгляд на Се Ляня, слегка надув губы. Се Лянь вздохнул и отложил книгу. Он был уверен, что это была просто отговорка, чтобы больше не читать, но не стал бы морить ребёнка голодом. — Хочешь, я тебе что-нибудь принесу? — предложил Се Лянь, и Хун-эр кивнул, слезши с его колен. — Хорошо, а ты пока посиди тут и подготовься к уроку каллиграфии. Я скоро вернусь. С этими словами Се Лянь ушёл на кухню, чтобы взять миску фруктов для Хунхун-эра. И, пожалуй, он сам виноват, что заговорился с Инь Юем в коридоре. Да, он ожидал, что мальчик, скорее всего, снова начнёт рисовать, только вот не представлял, на чём он будет рисовать. — Хун-эр! — Се Лянь едва не выронил миску из рук, зайдя в комнату и увидев, как Хун-эр водит кисточкой по стене, и толстые мазки краски медленно стекали по обоям. — Хун-эр, нет! Се Лянь поспешно поставил миску на стол рядом с брошенными кусками пергамента и оттащил мальчика от стены. — Что ты делаешь? Хун-эр медленно моргнул, будто не понимая, зачем его прервали: — Хун-эр рисует. — Хун-эр... — Се Лянь помассировал переносицу, стараясь отогнать раздражение. — Мы не рисуем на стенах. Хунхун-эр нахмурился, опустив взгляд на кисточку в своей руке. — Почему нет? — Мы рисуем на бумаге. — Почему? Се Лянь вздохнул: — Ну, понимаешь... это не мой дом, понимаешь? Он принадлежит моему мужу. И будет невежливо разрисовывать стены его дома, не спросив разрешения, не так ли? На самом деле, Се Лянь знал, что Хуа Чэн был не особо привязан к Дому Блаженства. Он никогда не относился к нему как к дому, в отличие от их коттеджа или даже Деревни Водных каштанов. Дом Блаженства дважды чуть не сгорел, а тот и бровью не повёл. Но Се Лянь понимал, что Хуа Чэн всё равно счёл бы свои детские художества бельмом на глазу и использовал бы как оправдание, чтобы пропустить урок каллиграфии. И постоянно бы сетовал на то, как это всё отвлекало. А Се Лянь... не хотел видеть столь очевидное доказательство того, что он натворил. Конечно, он сохранит творения Хун-эра, конечно, навечно оставит комнату с художествами мальчика, но не хотелось видеть столь яркое напоминание о том, как он едва не потерял своего мужа. Хунхун-эр нахмурился сильнее и прикусил губу: — Ну да, наверное... Но мне не хватает бумаги, гэгэ! — Хун-эр сжал кисточку в руке, подняв горящий взгляд на Се Ляня. — Я хочу нарисовать гэгэ, а он заслуживает самых лучших и больших картин! Се Лянь обдумал его слова, и у него возникла идея. — Хорошо, я понял, — он протянул мальчику мокрую тряпку — благо, теперь, зная, как любит шалить ребёнок, такие тряпки постоянно находились поблизости — и попросил: — Когда тебе в следующий раз понадобится больше места для рисунка, сначала скажи мне об этом, ладно? Ты пока что уберись, а я скоро вернусь, хорошо? — Хорошо... — пробурчал Хунхун-эр, очевидно, недовольный, но всё же послушно принялся вытирать краску со стен. Се Лянь погладил его по голове, после чего развернулся и ушёл, на ходу захватив с стола пергамент. Он прошёл в личную галерею Хун-эра и, к своему счастью, обнаружил, что там для его художеств осталась ещё целая нетронутая стена. Он раскатал пергамент по стене, закрепляя и создавая огромное рабочее пространство для маленького художника. Кроме того, Се Лянь расстелил большой кусок бумаги по полу, надеясь, что так капли краски не заляпают пол. Когда он вернулся к Хун-эру, тот уже оттирал остатки краски. Заметив его возвращение, мальчик выкинул тряпку и выжидающе взглянул на Се Ляня. — Спасибо, что убрался за собой, — поблагодарил Се Лянь, оглянув стену, довольный тем, что ребёнок ни единого пятнышка не упустил. — Прости за то, что устроил беспорядок, — пробормотал Хунхун-эр, глядя в пол и сжав в ладонях полы своей одежды. — Всё в порядке, я знаю, что ты не знал и что больше не будешь, ведь знаешь, что так нельзя. Хун-эр кивнул, всё ещё вперившись взглядом в пол, и Се Лянь погладил его по плечу, слегка сжав. — Давай, взбодрись. У меня для тебя есть сюрприз. Се Лянь вывел мальчика из комнаты, захватив с собой краски и кисточки, и представил ему своё творение. Хунхун-эр выпучил глаза, увидев стену. — Видишь? Всё, что от тебя требуется, — это попросить холст побольше, и гэгэ с радостью его тебе предоставит. — Спасибо, гэгэ! — Хун-эр обернулся и утянул Се Ляня в крепкие объятия, прежде чем подбежать к стене с кисточкой в руке. Се Лянь принялся расставлять краски, пока ребёнок счастливо вертелся, взволнованно выводя на бумаге свою задумку. Хун-эр с энтузиазмом взялся за работу, и кисточка в его руках пустилась в пляс, выводя на бумаге элегантные линии. Даже если мазки выходили слегка неровными от волнения Хунхун-эра, Се Лянь думал, что тот мог посоперничать с любым великим художником, а может быть, даже с его мужем. Хунхун-эр потратил несколько часов перед стеной, отказываясь делать перерывы, и всё это время рисовал, слегка нахмурившись от уровня концентрации. Величавые и царственные белые мазки перемежались с глубоким королевским красным. Чёрные линии отливали сияющим серебром. Все цвета закружились в гармонии. Когда Хун-эр, наконец, отошёл от стены, Се Лянь почувствовал, как у него перехватило дыхание, точно так же, как когда он впервые увидел картину, что Хуа Чэн написал в Храме Водных каштанов. — Хун-эр... — Се Лянь ощутил, как в его глазах скопились слёзы, когда он оглядел картину, прижав руку к груди и сделав шаг вперёд. — Это восхитительно. Се Лянь смотрел на себя, на свои тёмные волосы, развеваемые невидимым ветерком, на Жое, танцующую рядом. Он держал свой меч, хоть в нём и не ощущалось никаких убийственных намерений, и его глаза ярко сияли вместе с широкой улыбкой на лице. Другой рукой нарисованный Се Лянь будто бы манил смотрящего присоединиться к себе. Приглашал всех наблюдателей на свою сторону. Его одежды отливали красным, в конце концов, последнее время он только такие робы и носил, и вряд ли Хунхун-эр ещё помнил, что во время первой встречи Се Лянь был одет в белое. Одеяния выглядели изысканно — оно и понятно, они ведь принадлежали Собирателю цветов под кровавым дождём — и были украшены серебряными цепочками, такими живыми, что Се Лянь едва ли не слышал их перезвон. Для кого угодно другого это был просто детский рисунок. У Хун-эра были проблемы с пропорциями, а на тех местах, где от задумчивости кисточка задерживалась на слишком долгий срок, оставались подтёки краски. Некоторые цвета смешивались, создавая коричневые пятна. И сами по себе линии были неровными. Се Лянь знал: будь Хуа Чэн здесь, он бы счёл это бесполезной тратой краски и выбросил бы, попытавшись снова. Но Хун-эр ещё не развил в себе такой перфекционизм и гордо разглядывал своё творение. — Гэгэ нравится? — его голос слегка дрогнул, когда он проследил за реакцией Се Ляня, слегка подрастеряв свою уверенность. — Очень, — Се Лянь притянул мальчика к себе, крепко прижав его к груди. — Мне очень-очень нравится. Се Ляню было плевать, кто и что подумает об этом портрете. Для него он был идеальным, и это единственное, что имело значение.