Заново

После вручения вузу победного чека с энным количеством средств, их выступления, некоторых фотографиях в газете и таких же на сайте учебного заведения, Эдгар, не страшась обмана от обычно неслыханного и такого маловероятного слова как затишье, может охарактеризовать им последнее время своей жизни. Очередные привычные дни, со сложностью которых он давно научился справляться, — вот его рутина. С его приходом в профком появились новые обязанности, как правило занимающие время драгоценного перерыва, и оттого чаще всего в злополучном кабинете с надписью «профсоюзный комитет» и ниже распечатанным пальцем вверх на двери, Эдгара можно было застать не самом лучшем расположении духа. Он ухватился за легчайшую работу по разным бумажкам, вырезкам и развешивании шариков по всему зданию в честь знаменательной даты, а то есть — все то, что не требовало особых умений или, как минимум, слишком частого контакта с людьми, которых он предпочел бы не знать. Новые занятия, с которыми он был вынужден мириться, на удивление напрягали не так существенно, как он предполагал, стоя на ковре у ректора и мысленно моля о втором шансе. В целом, было ни хорошо ни плохо — как обычно. Нужно ли благодарить природу о качестве быстрого приспособления к новым условиям, или самого себя за непонятного происхождения несгибаемость — этого он не знал. Да и не хотел, наверно. В его понимании «затишье» — это то, когда проблемы можно решить по мере их наступления, а угроза быть убитым каким-нибудь катаклизмом, или ни с того ни с сего слышать слова о выгоне из самой дешёвой съемной квартиры его пока не настигли. Сейчас все и правда относительно хорошо, даже горячая вода есть круглосуточно, а это, нужно заметь, довольно существенный повод для радости. Эдгар не берет в счёт назойливых соседей, мышь, чьё повешенное тело бездыханно качается в холодильнике, темные круги под глазами, которые появились не из-за лучшей жизни, и просто идёт на пары. На двери вновь было творение близкое к вандализму, чей автор, быть может, делал это вовсе не из плохих побуждений, а всего-то попытался отчётливо воссоздать наскальную живопись тех времён, но, к сожалению, кроме песка, грязи и отпечатков ботинок, вероятно побывавших в тех местах, о которых лучше не думать, ничего не вышло. Эдгар с нечитаемым выражением лица уставился на это «нечто». Рядом с испорченной дверью валялся фантик от конфеты, и мысль о преступнике возникла сразу — это тот самый сомнительный сосед Виктор, которого он когда-то очень уверенно прозвал «хером». Именно он «подписывал» свои злодеяния, на деле мелкие пакости, но от этого не менее неприятные, таким образом, оставляя на месте преступления очередную «Алёнку». Благодаря конфетам образ маньяка-совратителя-педофила всё больше начал напоминать правду, ибо внешность того, да и поведение в целом, походили либо на умолишенного, либо человека, на чей подзывающий голос лучше не реагировать рано в парке — мало ли, что окажется у него под пальто. Очередная конфета или что-то не такое сладкое… Эдгар поморщился, как от сильной головной боли, когда понял, что завтра должен прийти арендодатель. Отмыть — он отмоет. Но было бы неплохо, если бы ничего другого этот Виктор-хер не учудил до завтра. Он явно стал его мишенью. Спускаясь по лестнице, Эдгар думал, что вырубленные пробки несколько раз на дню были вовсе не случайностью и пора бы задуматься о наказании для таких «потех». По обыкновению он ехал в автобусе, до краев наполненным людьми, и, чуть ли не задыхаясь от всеобъемлющих чужих тел, Эдгар сжался в комок, каждый раз нервно сжимая челюсть, когда из-за тряски к нему вплотную прижимался очередной человек. Кажется, не хватает воздуха. Он прикрыл глаза и попытался настроить дыхание, концентрируясь на цели — доехать до нужной остановки. Мысли тщетно текли не в ту степь, а пальцы судорожно схватились за край кофты. Так было до момента, пока за спиной он не услышал тихую жалобную мольбу: — Пожалуйста… Прекратите… Эдгар обернулся, но в такой толпе даже это пришлось сделать не без усилия, и увидел скрючившуюся девушку с низко опущенной головой. Сзади нее примостился мужчина с каменным выражением лица, которого выдавали лишь неоднозначные движения руками. Больше из-за угла обзора он не увидел, но догадка о домогательстве вспыхнула сразу. Девушка ещё раз сказала тихое «хватит» и совсем уж понурила голову, а Эдгар на мгновение встретился с глазами мужчины возле нее. Он резко отвернулся, а сердце вдруг будто бы начало отбивать пляску. Почему она молчит? Почему не кричит на весь автобус? Ответ на вопрос мелькал мыслями о безразличии людей, осуждении, страхе и панике. Казалось, его отчасти захлестнули те же эмоции. Следующие копошения за спиной он больше не мог стерпеть. С силой отодвинув ближайших людей, он схватил девушку и передвинул к себе, меняясь местами. Теперь она находилась спереди Эдгара, а он, не зная, куда деть руки, приобнял ее за плечи, как бы своим телом обеспечивая «щит» от посторонних. От этого маневра люди начали возмущаться, мол, что это такое, а Эдгар не слышал их. Думал только о подрагивающем теле в его руках. — Всё хорошо, — шепнул он ей на ухо. Девушка напряглась, но вскоре расслабилась, когда поняла, что чужие руки лежат на плечах, а не спускаются ниже. Эдгар облегчённо вздохнул, но не успел порадоваться, как почувствовал чужую, большую и мозолистую ладонь, сжимающую верхнюю часть предплечья. Он не видел его выражения лица, но был уверен, что мужчина сзади пылает от ярости и взывает его к ответственности. Это было больно. Эдгар сдержался и не ойкнул, чтобы девушка снова не испугалась и не посчитала себя виноватой. Всего-то рука, может синяк… Слишком больно. Не в силах больше терпеть, он резким выпадом головы назад ударяет мужчину в челюсть. Перед глазами поплыло от удара затылком, но, как он и хотел, мужчина отпустил его. Здесь довольно шумно, и девушка, кажется, не услышала этого. Как хорошо. Следующим, что заставило Эдгара нервно сглотнуть было то, что мужчина не остановился на этом, а, видно, придумал нечто получше, и теперь не стремился сделать больно — наоборот, начал поглаживать талию. Лёгкие стянуло. Дышать. Главное дышать. Но не получается. Мерзкий сукин сын, вероятно, совсем не разборчив в своих предпочтениях, а потому предметом домогательств теперь стал он. Движения стали совсем смелые, даже резкие и отчасти издевательские. И всем все равно. Люди не видят, или не хотят видеть, — неважно. Такое происходит на публике совершенно безнаказанно. Но сейчас это не имеет значения. Девушке стало легче, а он не хочет, чтобы она вновь перепугалась. Его руки до сих пор успокаивающе лежат на ее хрупких плечах, только успокоение сейчас нужно не ей одной. Эдгар закрыл глаза, потом открыл, вгляделся в трещинку на стекле и мысленно взмолился автобус ехать быстрее. Руки продолжали. Исследовали тело и при каждой его мимолётной реакции, каждом лишнем вздохе или движении, делали это активнее, спускались то ниже, то выше и затем сделали то, чего он совершенно не ожидал. Приподняли край толстовки и пробрались пальцами к оголенной коже. Эдгара как парализовало. Совершенно ничего не мог сделать, даже попытаться увильнуть от движений или остановить собственной рукой. Ничего. Только страх. Окутывающий и всепоглощающий. Совсем недавно он полностью избавился от этого чувства контроля, чувства беспомощности и ощущения себя-игрушки во владении больших дядь. Но снова. Жизнь снова устроила ему эту эмоциональную карусель, эшафот, где палач — собственные воспоминания. Он мог бы задаться вопросом, почему ему так не везёт, если бы не был отвлечён другими мыслями, теми, как справиться с этим. Автобус доехал до нужной остановки. Люди начали выходить, уступать тем, кто находится в глуби, и, оказавшись на улице, Эдгар почувствовал себя как никогда хорошо. Мужчина остался в автобусе, и он встретился с его невыразительным взглядом, будто только что ничего не произошло. Пока люди выходили к нему подошла девушка и робко поблагодарила, очень признательно смотря в глаза. Она действительно была благодарна, а он действительно был рад, что с ней все хорошо. Она ещё несколько раз взглянула на него, заметавшись на месте, и Эдгар понял, что той нужно продолжать ехать в автобусе. Он кивнул ей, как бы уверяя, что ему ничего не надо, а она может идти. Только перед тем, как двери автобуса закрылись, он бросил негромкое: — Удачи. Не забудь сфоткать ублюдка. — Сейчас ей придется полагаться только на себя. Искать правосудие тоже, потому что… Он не хочет в этом участвовать. Автобус уехал, люди беспорядочно сновали рядом. Эдгар стоял какое-то время, смотрел на дорогу, машины, направляющиеся по своим делам, а после вяло поплелся по своему «делу». Желания идти на пару не было, тем более к нелюбимой преподавательнице. Он решил остановиться у одного довольно уединённого места на территории вуза, которое прозвали «курилкой». Как и большинство стоящих тут, он взял сигарету и затянулся. Она едким дымом проникла в лёгкие, а он не почувствовал разливающегося в груди спокойствия. Не сработало. Люди начали потиху-помалу уходить в здание, а он продолжал стоять в отдаленном угле даже после того, как сигарета дотлела до фильтра. Эдгар рассматривал, крутил окурок у себя в руке, после чего бросил тот куда-то вниз. И вдруг стало так плохо-плохо, так пакостно на душе, словно бросили его, а не этот несчастный окурок. Тело, точно не его в этот момент, начало спускаться по стене, пока окончательно не оказалось на полу. Он примостил колени совсем близко к себе и уткнулся лицом в руки, ткань толстовки, прячась от всего мира. Кажется, люди до сих пор ходили где-то на фоне, но это был первый раз, когда ему по-настоящему все равно, подумают ли о нем плохо. Он не знает сколько времени прошло, да и не горит желанием узнать. Ему была нужна эта заминка, необходима, чтобы продолжить жить. Встать и направиться на пары, открыть дверь аудитории, извиниться за опоздание, услышав едкие комментарии в ответ, направиться на свое место и обнаружить, что оно занято уже не незнакомыми лицами. Увидеть, что людей отчего-то стало в два раза больше, а свободных мест, кроме первых парт, попросту не осталось. Эдгар секунду-две пялился на Фэнга, занявшего его привычное место, и прокрутил в голове вчерашние разговоры одногруппников, где малькали всякие «соединят» и «старая кошёлка». Первое, видимо, относилось к совершенно другому факультету, у которых отменили первую пару, но из-за решения более значимых людей, где студенческое «не хочу, не буду» не учитывалось, они вынуждены были находиться здесь вместо блаженного сна. А второе к преподавательнице, которая настояла на подобном варианте событий, из-за чего вся вторая группа смотрела на нее кислыми от усталости, но свирепыми от ярости глазами. Эдгар этого не знал, только смутно догадывался, анализируя сложившуюся ситуацию. Садясь на свободное место, к сожалению, возле носа Марфы Яковлевы, он думал, что если хоть иногда заходить в группу его однокашников, то вопросов стало бы меньше. Он привык писать лично, а те один-два человека, которые отвечали и скидывали информацию, его вполне устраивали. Думая о своем, Эдгар не сразу уловил ехидно-мерзковатый взгляд со стороны и только спустя время понял, что обращаются к нему. — Правда, молодой человек? Он машинально кивнул, но из-за резкости это выглядело как нервный тик, и неуверенно поддакнул. Аудитория тихо зашушукалась, кто-то улыбался. — Вот видите. — Марфа Яковлева выглядела очень самолюбиво. Он совершенно не понял, что заставило аудиторию так взбалмошиться. Ответив на не услышанное предложение, он, казалось, вырыл сам себе могилу, ибо чужие взгляды в спину ощущались словно бы шестым чувством, иголками, пронзающими насквозь, среди которых безусловное первенство принадлежало преподавательнице. Её презрение было хуже всякой порки — грязь, публично выливающаяся на лицо. Их отношения не задались с самого начала. При первой встрече Эдгар перепутал ее отчество, что было, как он думал, обычной и негрубой оплошностью для первогодки, но зыркнула она так, словно он пожелал смерти всем ее родственникам до седьмого колена. Послужил ли этот случай опорой для зарождающейся взаимной ненависти — неизвестно, но то, что Марфа Яковлева выбрала его своей грушей для битья — было неоспоримо. Начиналось всё с придирок ко внешности — консерватизм, пустивший корни к самому мозгу — крашенные ногти, волосы, пирсинг, одежда, манера речи — всё не то. Затем его начали вызывать, спрашивать буквально на каждой лекции, в итоге слушая ответ, складывая морщинистые губы в подобии злобного бантика, и критиковать абсолютно каждое слово. И было неважно, сядет он на последнее место, или первое, — его всё равно спросят. Эдгар надеялся, что в этой женщине осталось хоть что-то святое и что сейчас, на глазах у публики, превышающую норму в два раза, она не станет спрашивать его, словно желая добиться известного только ей раскаяния в голосе. Но нет. Исключений не бывает. Ему снова приказали отвечать. Что ж… — Когда отвечают, принято вставать, — поддели его. Он встал. На негнущихся ногах сделал то, что ему сказали. Процитировав абзац из книжки, даже не пытаясь сказать свое мнение, ибо оно хуже, чем рыть себе могилу, — натирать верёвку мылом — он хотел сесть обратно. Но его остановили и сказали стоять на месте. — Философия — мать культуры. Сейчас же я вижу перед собой абсолютного бескультурного, неотесанного и полудикого молодого человека. Эдгару захотелось сказать, что это всё синонимы и одного «некультурный» хватило бы, но он промолчал, ибо себе дороже. Опять включилась эта излюбленная преподавателями шарманка про «их самый важный предмет», и не важно, насколько это было неправдой. Философия из всего перечня ненужных предметов безоговорочно занимала первое место. Она ведь у каждого своя. Вот у Марфы Яковлевы тоже своя, только людей с такой философией нужно изолировать от общества, а не в высших учебных заведениях в преподаватели ставить. Она продолжала говорить, отчитывать с таким рвением, что можно позавидовать, а Эдгар сбился со счету сколько раз она сказала «как же так можно». Это напоминало затянувшуюся игру в унижение без права хода второго игрока. В какой-то момент мозги совсем отключились, лишь обрывочно улавливая окончания фраз, и сконцентрировались только на чувствах. Он вынужден стоять на глазах у всех и терпеть, проглатывать фразы ненависти, комком застрявшие в горле, — возможность отстаивать свое мнение пропала с тех пор, как он согласился на условия ректора. До каких пор это будет продолжаться?.. Настроение, подпорченное недавней ситуацией в автобусе, стало ещё хуже. А та продолжала. Продолжала и продолжала. Сколько уже прошло времени? Минут пять? Или вся пара? Явно достаточно, чтобы он начал верить в ее слова. — Может хватит? Мы уже прекрасно поняли, насколько вы красноречива, но кто ж нам философию рассказывать будет? Или это и есть часть лекции? Практическая демонстрация, как правильно тешить свое самолюбие? — уверенно, не без нотки насмешки, донеслось с задних мест. Эдгар обернулся и увидел Фэнга, с вызовом смотрящим на Марфу Яковлеву. Женщина от злости покрылась пунцовыми пятнами, закряхтела, да так возмутилась, что присутствующим в аудитории показалось, что она на месте дух испустит. Люди подхватили смелый настрой азиата, кто-то поддакивал, говорил, мол, чистейшая правда, кто-то прыскал со смеху, кто-то шушукался и даже нашлись те, кто незаметно сфотографировал лицо преподавательницы и теперь созывал всех в группу, чтобы посмотреть на «страшилу». В аудитории стало шумно. Марфа Яковлева одним резким движением закинула часть шарфа за спину и с силой приложилась ладонью об стол. Предмет мебели чуть ли не разошелся по швам от такого бесцеремонного движения, а звук, молнией разлетевшийся по помещению, заставил всех замолчать. — Да что вы себе… Позволяете?! — Эдгар подумал, что, находясь он хоть чуточку ближе к ней, то в него беспрепятственно бы полетели капли слюны. Женщина, ещё раз злобно зыркнув, подняла руку с указательным пальцем, чей острый, окрашенный в красный не по годам ноготь, как у разъяренной тигрицы, указывал на него. Взмах руки — приказ садиться — и Эдгар послушно сел на место. Все ожидали, что Марфа будет продолжаться возмущаться, отчитывать не Эдгара, а теперь всю аудиторию, но на этот раз она только промямлила что-то про себя и начала рыться в бумагах, словно они задели больную тему. Все уже думали, что ничего не последует, как Марфа Яковлева, чтобы не выглядеть побежденной, поправила очки и сердито сказала: — Достаем двойные листочки. Тестовая работа по предыдущей лекции. Присутствующие возмутились, но не удивились. Пока преподавательница на что-то отвлеклась, Эдгар достал телефон, зашёл в группу, отыскав одного нужного человека. Задержав взгляд на фотографии дольше нужного, он набрал короткое «спасибо» и отправил. Совсем скоро Фэнг, сидящий на его месте, улыбнулся и посмотрел в его сторону.

***

День подходит к концу. Пары закончились, а он так и не смог сказать слова благодарности лично. Было несколько моментов, когда он мог подойти и сказать тому это простое «спасибо», но слишком уж это… Не то, что он привык делать. Фэнг не первый раз выручает, может и несущественно, но бесхитростно и не требуя ничего в ответ. Эдгар прекрасно понимает, какие качества в человеке стоит ценить, и прекрасно понимает, что доброту не стоит игнорировать. Может, всё на самом деле не так, как кажется, а тот преследует какие-то свои цели, недостижимые для его простого понимания. Но от искренних слов о признательности ещё никто не умирал. Он вдруг подумал, что совсем разучился это делать. Но… Как-нибудь потом. Эдгар вышел из автобуса, на этот раз более благополучно, чем ранее, и направился домой. По дороге он изучал давно знакомые улочки, вглядываясь в них так, словно видит впервые, а этот вот неработающий шлагбаум вдруг перестанет быть собой и из меньшего сможет полететь. По мере того как он шел, становилось всё безлюднее, а пейзаж — унылее. Обратив взгляд чуть левее, он наткнулся на выбитую дверь какого-то подъезда. Кажется, утром этого не было. Подумав об этом, он вспомнил другую дверь, свою, которую придется отмывать. Безрадостно кругом как-то. Он же, вроде, домой идёт. Родной дом… Лицо скривилось даже от секундной мысли, что дом этот может запомниться больше, чем «временное и вынужденное место проживания». Каждый раз, приходя сюда, он тягуче вздыхал, переступая через очередную ступеньку лестницы. Но это был отнюдь не задушевно-мечтательный вздох, когда возвращаешься в любимое сердцу место, где тебе всегда рады, а двери — открыты. Это был вздох трагичности, печали и смирения, то есть всего того, что смело можно назвать «не тем, что хотелось испытывать больше одного раза». Из-за дома вышло четыре, может пять фигур, идущие ему навстречу. Эдгар не собирался обращать на них внимания, но по мере их сближения громкий говор, лысина почти у каждого и спортивная одежда уж очень привлекали внимание. Ему вдруг захотелось взять и развернуться назад, просто чтобы не подходить к ним ближе, чем на метр. Он остановился на секунду, размышляя над этим вопросом, но разумность все же одержала победу, а он продолжил путь. Подумаешь, отталкивающий внешний вид… Двадцать первый век на дворе, постиндустриальное общество, мир открытий и изобретений, а он боится прохожих. Хоть и несколько нестандартных, но факт от этого не меняется. Вот он подошёл совсем близко. Фигур всё-таки пятеро. Главное не смотреть в глаза, не привлекать внимания… — Стоять. Эдгар сделал вид, будто не услышал этого. Ему захотелось достать телефон, чтобы с важным видом пройти мимо, мол, есть безотлагательные дела, но решил, что лучше не доставать ценных вещей при «таком» контингенте. Не успел он сделать и несколько шагов после этого, как его схватили за капюшон и потянули на себя. С трудом устояв на ногах, он уставился на чужое лицо, имеющее не самое доброжелательное выражение. — Ты чё, глухой? — обвинили его. Эдгар отвёл взгляд. Это происходит на самом деле? К нему прицепились гопники? Подобный слой населения был и будет всегда — это уже не удивляло, как и другие человеческие мерзости. Но до ужаса смешным показалось то, что именно ему повезло на них наткнуться. Это же… Надо иметь удачу? Да сегодня день прямо-таки весёлый! Дверь изгадили, в автобусе домогались, на парах опускали, а по дороге домой привязались увольни, которых ранее здесь никогда не видел! Ему стало так смешно, что он не мог сдержать глупой ухмылки. За ворот капюшона снова дёрнули, так, что ткань больно въелась в кожу, а дыхание на секунду перехватило. Его затрясли и допросили: — Чё-то смешное услышал? Чё лыбу давишь? Чё, чё, ничё, идиот. Захотелось ответить Эдгару, но он забеспокоился о своем физическом здоровье, которого, возможно, больше не будет, скажи он прямо так. — Да у меня нервный тик от кофе просто. Уголки сами непроизвольно поднимаются, ничего смешного не произошло, — вместо этого придумал он. Гопника явно не тронула эта история. А жаль. Он, наконец, отпустил его капюшон, но подозвал свою компанию ближе, поманив руками, а значило это то, что отпускать его никто не собирается. — Может ты просто больной? А? Педик что-ли? — Говоривший с отвращением посмотрел на его черные ногти, а Эдгар поспешил спрятать руки в карманы, чтобы не нервировать того ещё больше. Пятеро людей осматривали его с ног до головы, и вскоре откуда-то сзади его схватили за волосы. — Волосы длинные и крашенные… — начал один. — А на уши посмотри! — Его ухо оттянули. — Точно сосет. Или это девочка на самом деле? — с явной издёвкой донеслось от другого. — Да нет, ты чё. Сисек нет, — чужая рука показательно потянулась к его грудной клетке и как бы сжала пустоту, — значит педик. Голоса. Много мерзких голосов один другого лучше, говорящих очередной бред. Они трогали его, обсуждали как товар, кусок мяса, в итоге сгнивший за ненадобностью. Даже рюкзак сняли и кинули на землю как бесполезный мусор. Эдгар смотрел на них ненавидящим взглядом. Он… Даже не хочет думать или пытаться доказать тем, насколько их выводы тупы и поверхностны. Ведя себя как необразованные скотины, они напомнили ему об одном периоде жизни, когда он действительно считал себя «педиком». Не искалеченным маленьким ребенком, вынужденным терпеть аморальное отношение к себе, а именно этим словом. Эдгар прикрыл глаза. Его начинает трясти от переполняющей злости и эмоций, которые он так упорно подавлял. Да что они вообще понимают? Что им вообще можно объяснить, если только не на пальцах?! Почему он в конце концов не может строить свою жизнь без присутствия в ней отвратительных людей?! Он всего лишь шел домой и хотел поспать до работы! Снова смех, новое прикосновение, надменное животное хихиканье — и он больше не смог разумно мыслить. — А давайте устроим… — не успели договорить, как Эдгар одним резким движением вырвался из чужой хватки, скривившись от боли, когда волосы потянулись так сильно, и хлопнул представителя низшего социального класса по руке, которой тот снова намеревался его тронуть. — Отъебитесь, тупые животные, — донёсся крик. На него воззрились несколько удивлённых пар глаз, а тот, что был ближе всех, хотел что-то сказать, но Эдгар перебил его. — У тебя изо рта воняет, чучело, лучше не подходи к людям ближе, чем на метр. Тебя смутили мои ногти? Я их хотя бы чищу. Ты своими же скорее в чужой заднице ковырялся! И кто из нас больший «педик» ещё! Сосу хуи? Да пусть так! Но, поверь, твой, наверняка мизерный, потный и немытый член не то, чтобы я в рот не взял, — никто другой бы не захотел. Только вот, может, дружки твои и единственные согласились бы, ибо шавки не лучше тебя, только без мнения. Ты же тут главный? Какая иерархия? — Эдгар чуть ли не задыхался, когда сказал это все залпом. Воздуха катастрофически не хватало, но он отбросил этот фактор и просто яростно испепелял их взглядом, пока в голове кружилось. Пятеро людей секунду-две смотрели на него, как вкопанные и приросшие к земле, а после их лица начали стремительно меняться, полностью уловив посыл. Эдгар мгновенно понял, что сделал глупость. Черт, черт, черт. Но слова уже не взять обратно, а их настрой не поменять. Естественное чувство страха полностью охватило его, а в мыслях крутилось только одно единственное «бежать». Он тут же ринулся, надеясь, что сможет сбежать, полагаясь на эффект неожиданности. Было очевидно, что у этой истории плохой конец. Его догнали, схватили, накинувшись всем разом, и крепко удерживали на месте. Его ударили в живот, так, что он на время перестал слышать их голоса. Его волосы схватили намного сильнее, чем в предыдущий раз, и устремили голову вверх. Он видел небо. В его открытую шею вцепилась рука, перекрывая воздух насовсем. Он задыхался, страшась опустить глаза ниже, и увидеть искаженное яростью лицо. В какой-то момент влага стала скатываться по его лицу, и он не понял, чего боится больше: умереть сейчас, или продолжить жить в таком мире. — Теперь уже не такой смелый, сученыш? А? Повтори. — Его горло сжали сильнее. В глазах начало то ли рябить, то ли темнеть, то ли светлеть. — Я… — прохрипел он. Мольба остановиться. Лидер банды ещё раз окинул его злобным взглядом и отпустил горло насовсем. Эдгар закашлялся, а голова, точно ни на чём не державшаяся, безвольно легла на плечо, как на единственную опору. Ему прилетела пощёчина, совсем не та, какую показывают в мелодрамах. Другая — жестокая, сильная и раскатистая. — Ну же! Чего это ты замолк? Говоришь, мой мизерный член в рот никто не возьмёт? Давай проверим. — Его поставили на колени. Он понял, что сейчас будет. — Не надо! Пожалуйста… — вырвалось у него само собой. Он задышал часто-часто, рот приоткрылся судорожно глотая воздух. Только не это. Он готов умолять. Но лидер банды был непреклонен. Он уже был готов снять штаны, как нечто иное завлекло его внимание. — А это что… Даже там эта хуйня?! Эдгар не понял, что тот имеет ввиду, только в душе порадовался, что штаны остались на месте, а тема сменилась. Но мысль быстро пришла, когда его рот насильно открыли, пролезая грязными пальцами внутрь, схватили язык, прокомментировав, мол, как это мерзко, а другой рукой нащупали штангу. — Давай-ка сделаем из тебя человека. — Услышал он, перед тем, как пирсинг начали мучительно тянуть на себя, словно желая разделить язык пополам. Эдгар закричал, но движения стали лишь резче. Он почувствовал привкус металла, а кровь струйкой начала стекать вниз по подбородку. Лидер банды помучил его ещё какое-то время, а затем, наигравшись, легко выдернул штангу с накрутками и бросил куда-то на землю. — Ну вот, другое дело. Теперь этот ротик выглядит куда лучше. Что нужно сказать в ответ на помощь? Помощь?.. Эдгар мог бы многое сказать, если бы все силы не уходили, чтобы держаться в сознании. Он сглотнул кровь и сказал: — Что ты мерзкий ублюдок, а Бог тебя покарает. — Эдгар не верил в Бога уже очень давно. Но он также не верил в людей, чья «справедливость» бывает хуже любого наказания. Если уж и обращаться к правосудию, то к чему недостижимому, великому, как кто-то говорит, нежели к грязи под названием «человек». — Да ты, вижу, не понял! Пацаны, давайте ему уже покажем, чего он стоит. Его снова ударили. Теперь его никто не держал, а тело повалилось на землю, принимая град ударов ногами. Он сжался в клубочек, прикрывая голову руками, а ноги примостил к себе, закрывая жизненно важные органы. Его били по ребрам, бёдрам, коленям — всему, к чему могли пробраться. Продолжалась это куда менее продолжительно, чем ему показалось, но менее больно от этого не стало. — Вы что это делаете, изверги?! — воскликнул женский голос, а старушка, подошедшая достаточно близко, чтобы видеть действо во всей красе, ударила одного из банды тростью. — Уберись отсюда, кошёлка, — бросил главарь банды, не желая отвлекаться, как его снова ударили палкой. — Я сейчас полицию вызову! Отойдите от него. — Старушка, ничего не боясь, начала бить, пихать, тыкать их своей тростью. И это возымело эффект. Лидер банды разочарованно цокнул, посмотрел на старушку ростом в два раза ниже его то ли со снисхождением, то ли действительно боясь ментов, и приказал остановиться. — Уходим, — бросил короткое он, и все пятеро людей быстро ретировались. Эдгар продолжал лежать, свернувшись калачиком, даже не почувствовал, что кто-то наклонился и трясет его за плечи. — С тобой все в порядке? Вызвать скорую? — не прекращала бабушка. Было больно, когда его колотили, но сейчас почему-то это не чувствуется. Скорее как-то приглушённо, а это даже пугало… Адреналин взял всё на себя? Низкий болевой порог? Или они всего лишь потолкали его немного, а это ему показалось, что должно быть невыносимо больно? Что из этого? Может всё сразу? Странные мысли крутились в голове, пока он принимал сидячее положение. Старушка с волнением взглянула на него, а смысл её слов дошел не сразу. — Нет. Скорую не нужно. Я живу тут недалеко. — Он показательно встал. — Стоять могу, может даже бегать, ха-ха. Дома есть аптечка. Не напрягайте людей понапрасну. — Он улыбнулся ей. Бабушка схватилась за сердце, увидев его разбитое лицо, и покачала головой. Эдгар отвернулся от неё, поднял рюкзак и направился вперёд. Только куда он шёл, что видел перед собой — не знал. Да и не хотел знать. Не хотел чувствовать, что делает что-то не так, выбрав противоположную сторону от дома как маршрут. Он вообще не хотел чувствовать.