***
- Доброе утро, Сергей Вячеславович. Меня зовут Фил Ричардс. Я ваш лечащий врач. - произнес Ричардс с этой свойственной всем американцам широкой улыбкой, проходя к постели больного. Присаживаясь на соседнюю пустую кровать, он достал из кармана ручку и, открыв историю болезни, продолжил: - Ну рассказывайте, на что жалуетесь. - Че-то я не понял, ты че иносранец? - спросил быдловатого типа мужчина. Сергей был типичным представителем бандитизма российских 90-х: тупое выражение лица, выдвинутая вперед челюсть, ранее сломанный нос, который теперь принял неправильную форму - мужчина словно вышел из фильма "Жмурки", играя в нем главную роль. - Yes. Я из Америки. Приехал к вам на стажировку. Но вы не переживайте, я нормальный. - не снимая дежурную улыбку с лица, произнес Ричардс. - Да? Нормальный говоришь... Вот скажи мне, американец, в чем сила? Ричардс долго молчал, всерьез задумавшись над вопросом, а затем со всей своей наивностью радостно ответил: - Я думаю в ньютонах. А вы ученый? Сергей Вячеславович поднялся над интерном, нависнув над ним как скала, и, положив свою тяжелую руку ему на плечо, угрожающе произнес: - Иди нахуй отсюда. Чтобы на метр ко мне не подходил. Иначе мало не покажется. Пусть меня лечит русский доктор. Катись отсюда, пендос. - и буквально подняв за шкирку Ричардса, вытолкнул его из палаты под удивленные взгляды других больных.***
- Белочка моя, я уже бегу к тебе. Снимай пантолоны. - войдя в кабинет Кисегач, быстро проговорил Быков, с некоторой то ли радостью, то ли восхищением в голосе. Анастасия Константиновна, разговаривавшая в это время по телефону с кем-то из министерства, выронила ручку из пальцев и с ужасом прислушалась к абоненту на противоположной стороне сотовой связи. Тот, сообщив, чтобы она ему перезвонила, отключился. Кисегач положила телефонную трубку на место и, вскипев от злости, прокричала Быкову: - Андрей, ты хоть понимаешь с кем я сейчас разговаривала? Что ты такое говоришь, врываешься без стука. Уходи, мне сейчас не до тебя. - Настя, опять ты с ними. А как же я? - уже заведенный, парировал Андрей Евгеньевич. - Уходи. - твердо ответила начальница и принялась кому-то звонить. Из кабинета Быков вылетел как ошпаренный. За мгновение злость в нем достигла предела. Секса у них с Кисегач не было уже больше недели, и, естественно, Быкова это злило. Он хотел уже идти к своему любимому другу Купитману, но вспомнив, что тот сейчас в другом городе на конференции, на которую его сослала Кисегач или скорее он этого сам добился, решил оторваться на своих нелюбимых интернах. Он вошел в лифт, сцепив руки за спиной, стал дожидаться когда на табло появится нужная ему цифра этажа. Выйдя из лифта, он направился к Любе, которая в это время крича на Лобанова, что-то ему пыталась объяснить. - Лобанов, едрид-мадрид, ну кто так бинты скручивает. Ты что ими жопу решил подтирать. Ну у тебя же высшее образование. Тебя не научили там что ли? - возмущалась медсестра и, увидев приближающегося Быкова, осеклась: - Андрей Евгеньевич, вы представляете, мало того что он ведро с водой по всей процедурной разлил, так он мне еще и все бинты поперепутал, едрид-мадрид. Лучше бы Романенко пришел. - Так, Люба, кого дал, тем и пользуйся. Тут тебе не трасса, что бы ты выбирала. - упрекнул ее злой Быков. Люба, поправленная Быковым, тут же замолкла и принялась перебирать истории болезней. За годы работы с ним она прекрасно понимала, что в таком состоянии его лучше не трогать и не спорить с ним. После подобного случая еще в первые годы работы с ним, который она прекрасно запомнила, она старалась как можно меньше контактировать с ним, когда он в таком состоянии. Увидя, как к нему идет Ричардс, она тут же почувствовала новую тираду Быкова, поэтому быстрее поспешила раздавать заранее подготовленные лекарства по палатам, чтобы ее голова не полетела с плахи вместе с остальными. А Фил тем временем, совершенно не догадываясь о предстоящей казни, уже спешил жаловаться на пациента Быкову. - Андрей Евгеньевич, что себе позволяет этот Сергей Вячеславович. Представляете, он отказался от меня и сказал, что хочет, что бы его лечил только русский врач. Ну это же puritanism? Это же совершенно не толерантно. - Фил, а ты не в Америке, чтобы говорить о толерантности. Если тебя воспитали две папки, это ещё не значит, что и тут тебе будут подтирать задницу. - начал возмущаться Быков: - Что он тебе сказал? - спросил он уже более спокойно. - Что он хочет, чтобы его лечил только русский врач. Назвал меня пендосом. Что это вообще такое? Я смотрел в словаре, там нет такого слово. А ещё спрашивал в чем сила. Быков начал смеяться и, вытирая слезы, ответил. - А Сергей Вячеславович не промах. Не подвел меня дядька. Ладно, Лобанов, инородное тело ты в здоровом организме медицины.- крикнул врач и, передав тому историю болезни, все ещё смеясь, произнес: - Лобанов, ты будешь лечить его. У вас с ним одинаковые интересы. Видишь, заморский гость не справляется. Не получается везде установить свою демократию, да? А ты, Ричардс, натовская ты букашка, будешь сегодня помогать Любе полы мыть. Не справился ты со своим наказанием — дежурство тебе. Фил хотел начать возмущаться, как громкий крик Любы, прозвучал на весь коридор: - Андрей Евгеньевич, Громовой плохо, быстрее. - и Быков тут же побежал в палату к Вере Ивановне.***
Громкий ор Андрея Евгеньевича был слышен, казалось, даже на первом этаже. Проходящие мимо ординаторской пациенты и врачи останавливались, прислушиваясь к шуму за дверью. Кто-то улыбался, а кто-то возмущался поведением заведующего отделением, крик которого был знаком каждому, кто находился в отделении более половины суток. Лобанов, Ричардс и Романенко сидели на диване, как птицы на ветке, съеживаясь под кричащим врачом. Быков был в бешенстве. Забрызгивая интернов слюной, он совершенно не ограничивал себя в выражениях. - Ты, неудачный результат безрассудной молодости своей матери. Ты что,? Кто назначает нитроглицерин с бета-адреноблокаторами? Ты историю болезни открывал? Ты её чуть до инфаркта не довёл, идиот. - уже заканчивая свой гневный монолог, обратился к Романенко Быков. - Она жаловалась, что у неё голова болит. Я подумал, что давление повысилось. Возраст все-таки. - словно шепча, оправдывался интерн. Услышав это Быков рыкнул и со всей силы дал подзатыльник Романеко, отчего тот столкнулся с Ричардсом, в глаз которого попала слюна врача, и сжался, как котёнок перед большой и злой собакой, вместе с зажмурившимся Филом. - Она всю жизнь гипотоник. Какое давление? И ты что, идиот, решил давление ей снизить нитроглицерином? Да я тебе сейчас шприц в глаз воткну! Старушка научные труды пишет, а ты так хотел ее отблагодарить? - Да я же не знал. - Сегодня в морге дежуришь, куда чуть не отправил милую Веру Ивановну. Че сидишь, глаза пучишь? Марш в морг! Закончив с Романенко, Быков перешел к Лобанову: - А ты, криворукая макака. У пациента был? - Был. - Не убил? - Не убил. - Ну хоть за это молодец. В морг не пойдешь. Дежурить в приёмном будешь. - Почему, Андрей Евгеньевич? Я же сегодня все сделал. - начал возмущаться Лобанов. - А про кого это Любовь Михайловна говорила, что он ведро разлил и бинты испортил? - Про меня. - поникшим голосом проговорил Лобанов. - Ну вот, быстро в приемный покой. Закончив с Лобановым, Быков теперь перешел к Ричардсу: - Ну а ты, заморская клещуга. Что с тобой? - Андрей Евгеньевич, ну я же вам говорил. Мой пациент совсем не толерантный. Ну как можно отказаться от врача, только из-за того, что тот иностранец? - будучи уверенным в своей правоте, проговорил Фил. - Эвона как. Ричардс, толерантность, свободу и демократию – у тебя должны были отобрать на таможне! А здесь ты должен вообще забыть про эти слова. Твоё дело лечить, а не распространять свою гейскую толерантность. Или ты решил стать первым американцем, легитимно влияющим на Россию? - упрекал Быков интерна. - А причем тут это? - Притом, ребёнок папок. Ты почему не смог наладить контакт с больным? - But I ... - Значит так, дежуришь. К утру чтобы посмотрел две части "Брата" и каждую реплику законспектировал. Утром проверю. - закончил с последним врач, и, взяв истории болезни Лобанова и Романенко, подошёл к двери. - А что это такое?- спросил Ричардс. - Фильмы. - рявкнул Быков, и вышел из ординаторской. Все то время пока Быков кричал на подчиненных, Ричардс чувствовал странные ощущения. Нечто похожее на страх и возбуждение одновременно. Теперь он узнал, что Романенко и Лобанов будут дежурить в других отделениях, а сам он будет с Быковым, который по графику тоже должен был дежурить сегодня. Подобные ощущения Фил испытывал давно, причем не только, когда Быков кричал на него, но и когда просто разговаривал. Но если раньше Фил сомневался, то теперь после ужасной тирады, вызванной Романенко, он был уверен — Быков его возбуждает. Ещё в первые недели Ричардс думал над тем, чтобы соблазнить начальника, но, если Фил нормально относился к гомосексуалистам, то Андрей Евгеньевич вообще мог убить за подобное. Очевидно, что Андрей Евгеньевич был ярым гомофобом. Открытый соблазн обречён на провал. Теперь же, сидя на диване в ординаторской, у Фила созревал коварный план.***
Лобанов дежурил в приемном отделении, а Романенко в морге — первый пункт плана выполнен — остаться сегодняшним вечером наедине с Андреем Евгеньевичем. Оставалось самое сложное, а именно соблазнить Быкова. У Фила было несколько вариантов: подсыпать в чай снотворное, однако недостаток этого варианта в том, что все барбитураты имеют яркий горький вкус, который Быков сразу же почувствует, к тому же в больнице ведется строгий учёт сильнодействующих препаратов; другой вариант заключался в том, что бы заставить Быкова самого домогаться своего интерна, а сделать это можно только с помощью синделафина, что также невыполнимо ввиду учёта лекарств; можно было бы подставить врача, чтобы он проиграл желание, например, в карты, ведь всем в больнице известно как для Быкова важны карточные желания и долги — какие только желания Купитмана не приходилось выполнять Быкову, но, к сожалению, Фил не умеет играть в карты и другие игры; оставался последний вариант, к которому Ричардс пришёл трудным путем долгих размышлений — связать Быкова, закрыть ему глаза и соблазнить, притворившись Кисегач. Американцу казалось, что это был единственный верный вариант, ибо действовать открыто невозможно. Сегодня Фил рисковал остаться не только без какой-нибудь части тела, которую ему вырвал бы Быков, но и вообще расстаться с жизнью. План должен быть реализован идеально. Пришлось продумать множество деталей. После обеденного перерыва, Фил отправился к Кисегач, чтобы, под видом жалобы на пациента, собрать полезной информации. Удача сегодня оказалась на его стороне. Во время разговора, когда они обсуждали пациента Ричардса, Анастасии Константиновне позвонили из министерства и вызвали к пяти часам. Прервав разговор, она начала собираться, выставив Фила за дверь с обещанием разобраться с его пациентом позже. Отлично, Кисегач уехала, и Быков этого не знает! Фил вернулся в ординаторскую и, напечатав письмо в Word(е), подложил его Быкову на рабочий стол, чтобы, когда он вернулся от пациента, непременно прочитал его. Набросав незамысловатый текст, он пытался максимально сохранить ее стиль, и, как ему казалось, у него это получилось. Он сообщил в письме, что Андрея вечером в ординаторской будет ждать романтический сюрприз, якобы Анастасия Константиновна хотела бы сегодня доминировать, а потому Быкову необходимо подготовить презервативы и что-нибудь, чем можно связать руки и завязать глаза. Довольный Фил расселся на диване и стал дожидаться прихода Андрея Евгеньевича, который бы, по привычке сразу сел бы за стол, а значит увидел бы записку. Фил уже представлял как он ласкает связанного Быкова, как целует его щеки и шею, как Быков со свойственной ему горячностью комментирует все приятные и чувствительный прикосновения своего интерна. - Ты че довольный такой. Мне это не нравится. - прокомментировал Быков, вошедший в ординаторскую. - Настроение хорошее, Андрей Евгеньевич. - произнес, пойманный с поличным Ричардс. - Эвона как. С каких пор дежурство поднимает тебе настроение? - Ну как, я рад, что работаю с вами. - зависнув на секунду, ответил Фил. - Ричардс, не оскорбляй меня своей нелепицей. Давай рассказывай. - Ну ладно, Андрей Евгеньевич. Мои папы звонили, рассказывали, что у них... - решил соврать Фил. - Фу-фу-фу. Не надо мне твоих папок. Сиди сам в своей гомосексуальной ауре радости. - прервав интерна, брезгливо проговорил Быков. Он подошел к столу и ласково, принялся осматривать Игоря. Проверяя каждый листочек, он вдыхал аромат цветущего растения. Фил не знал как давно у Быкова есть Игорь. Но как бы он хотел сейчас оказаться на его месте. Как же хотелось Ричардсу, чтобы Быков так же ласково щупал его, проверял и осматривая, причитая как он его любит. Наконец, Быков сел за свой рабочий стол. Заметив свернутый листок, принялся его разворачивать и читать. Не замечая, что за ним следит Фил, Быков принялся шептать с улыбкой на лице: - Ая-яй, мышка моя. - Так, Ричардс, сегодня после одиннадцати уйдешь в процедурную. Там будешь мне фильмы конспектировать. - улыбаясь, счастливо произнес Быков, даже не смотря на своего интерна, и принялся что-то писать в историях болезни. - Почему, Андрей Евгеньевич? Почему в ординаторской нельзя? - Потому что. Тут не Америка. Это терапевтическое отделение московской городской больницы номер 1, и здесь я царь и Бог. - Хорошо, Андрей Евгеньевич. - проговорил Ричард, и радостный от того, что все идет по плану, пошел на пост к Любе. Осталось выполнить последний, но немало важный пункт.***
Долгий день, полный событий, заканчивался. Время приближалось к полночи, когда Фил, убрав всю процедурку по приказу Любы, направлялся к ординаторской. В железной ёмкости, в которой обычно хранят бинты для перевязки, интерн нес с собой резиновые шланги, предназначенные вовсе не для любовных утех, с целью которой Фил их взял, а для забора крови. Стоя перед дверьми ординаторской, он глубоко вздохнул и перевел дыхание. Он тихонько отворил дверь и прошёл в помещение. Быков, сидя на диване, уже приготовился к предстоящему сексу. Из письма он прочитал, что сегодня его обязанностью было приготовиться к полночи, раздевшись и скрыв глаза, быть готовым к подчинению. Ничего другого не придумав, Андрей Евгеньевич надел маску на глаза, тем самым закрыв их. Он уже был раздет и находился в практически рабочем состоянии, лишь скрыв свою наготу халатом. Услышав скрип двери, он ухмыльнулся и дожидался свою "мышку". Фил медленно подошел к раздетому Быкову и, осторожно взяв его локти, чтобы тот не понял, что перед ним не мышка, а американский тушканчик, перевязал их резинкой, взятой из емкости. Он надел перчатки и провел ладонью по шее Быкова, отчего тот возбуждено выгнулся. Ричардс обошёл Быкова сзади и стал медленными шагами двигаться от ключиц к ушам и обратно. Гладковыбритый Фил, который до этого набрызгался духами Любы, надеялся, что Быков не почувствует его запах и ничего не заподозрит. Однако, казалось, Быков сейчас не думает ни о чем, кроме того, чем был занят его гениальный и пытливый разум. Обычно он доминировал в постели с Кисегач, впрочем, как и в жизни. И письмо, которое так завлекло Быкова, возбудило его уже в обед, когда он прочитал, что сегодня подчиняться будет он. - Ох, мышка моя, как я долго этого ждал. - шептал возбужденно Андрей Евгеньевич. Фил, чтобы Быков его не отвлекал, воткнул ему в рот халат, малая часть которого только вошла в рот. Это ещё больше возбудило и воодушевило доктора, отчего тот поддался бёдрами вперёд и приглушенно простонал. Фил поцеловал его в щеки и стал продвигаться к груди. Он опустился на колени перед Быковым и уже начал целовать пупок, проводя кончиком языка по коже. Вот шаг, и Фил добрался до заветного места. Как мужчина, он прекрасно знал какие движения могут доставить удовольствие. Он стал двигаться согласно своим предпочтениям, стараясь держать ритм и синхронность. Быкову это, безусловно, понравилось. Он не мог понять где же его мышка так научилась делать, ведь ранее её навыки были весьма посредственны. Фил сжимал член, и губы его, приближаясь, немели при каждом прикосновении. Как же долго интерн об этом мечтал! Он провел много бессонных ночей, фантазируя о ласках Быкова. Но теперь, принося удовольствие Быкову, он становился более удовлетворённым, чем если бы это делал Быков. В курилке, проводя время с Лобановым и Романенко, они часто шутили, что может быть Быков такой злой, потому что он неудовлетворенный. И Фил помнил, как злился Романенко, когда этот разговор хоть на каплю затрагивал его мать. Но если бы только коллеги знали, что взять на себя обязанность по "удобрению" Андрея Евгеньевича решил американский засланец. Они, безусловно, должны потом отблагодарить его. Но рассказать об этой ночи хоть кому-нибудь Ричардс вряд ли решится. Да и как рассказать о том, что это лучшая ночь? Он не мог подобрать нужных слов ни в русском языке, ни в английском. Фил потерял счет времени. Да и хорошо. Ему хотелось бы, чтобы эта ночь длилась вечно. Кульминация приближалась, темп ускорился, стоны усилились, а челюсть свело. Быков хотел бы сейчас прижать голову Кисегач глубже к основанию, но связанные руки ему не позволяли это сделать. Лоб его покрылся испариной, а живот свело от получаемого удовольствия. Руки намокли и резинка начала сползать. Кончив с громким стоном, тело Быкова покрылось мурашками от прохлады, которую он почувствовал только сейчас. Фил, забрызганный семенной жидкостью, с удовольствием оперся спиной на диван, который стоял напротив, сев на пол. Довольный и удовлетворенный Андрей Евгеньевич захотел продолжения, поэтому, смеясь, он вытянул руки из резинки. Он достал кляп-халат из своего рта и рассмеялся. - Ох, мышка, это было потрясающе! - произнес врач, и, стянув медицинскую маску с глаз, застыл. Смесь ужаса, гнева, непонимания и отвращения читалась в его глазах, когда он увидел испугавшегося Фила, который сидел на полу напротив него, вытирая сперму с губ.