***
С «разговора» с Лизой проходит неделя с лишним. Теперь нервы треплет не предстоящее интервью, а тур. Он должен официально начаться буквально завтра, когда Лёва сядет в самолёт и прибудет в другой город. Сейчас нужно перепроверить все вещи, убедиться, что всё идёт по плану и хорошо выспаться. В конце концов если не отдохнуть — в будущем могут случиться не самые приятные казусы. Да и группа точно не оценит, если Лёва будет тупить и спотыкаться о свои ноги каждые пять минут. Претензии никто не озвучит вслух, но само чувство, что ты кого-то задерживаешь, съест с потрохами, обглодав каждую косточку и не оставив живого места. Вещи сто раз перепроверены, всё, что можно было, Лёва успел обсудить с Максом Шишкиным. Проще говоря, обязанности выполнены, осталось только хорошенько выспаться перед предстоящей дорогой. Тем более, что в данный момент, как никогда, спокойно и тихо, никто не станет докучать. Соседей так и так не слышно: стены в квартире толстые — но сейчас кажется, будто во всём здании нет никого. Один Лёва остался среди пустых комнат. Ему кажется, что он может прямо сейчас встать, покинуть свою с Шурой квартиру и начать нагло заходить в чужие. Ощущение, словно там действительно никого не окажется, и Лёва сможет изучить жизни незнакомых людей по оставленным вещам и фотографиям, висящим на стене. Подобное занятие могло бы быть весьма увлекательным, но оно невозможно. Это останется ненормальной мечтой, как и желание быть с Шурой намного-намного ближе, чем друзья. За окном видно месяц, такой молочный, тонкий, слегка затянутый тучами. Сквозь них в некоторых местах виднеются звёзды, сияющие особенно сильно. Или же так просто кажется Лёве, чей взгляд давно замутнён. Зрение не может отображать нормальную «картинку»: мозг слишком устал, да и сами глаза перенапряжены. Целый день, проведённый за компьютером и телефоном даёт о себе знать. До будильника, поставленного на раннее утро, остаётся всё меньше и меньше часов. Значит, о более-менее полноценном сне не стоит даже мечтать. Выспаться удастся благодаря особенностям человеческого сна. Однако бодрость не продлится долго, и вырубать начнёт ближе к вечеру. Учитывая всё это, стоит прямо сейчас принять душ, закрыть дверь на ключ и лечь в кровать. Лёва же не собирается ложиться спать, пока не встретится с Шурой. Тот вот-вот должен вернуться домой с командировки. Когда дверь откроется, у Лёвы появится возможность поговорить с Шурой и даже коснуться его. Наверное, удастся и обнять, так крепко-крепко, чтобы Шура аж дышать перестал. Или, наоборот, более мягко и несколько робко, чтобы лишний раз не причинять неудобства. Да плевать как обнимать, главное, что появится возможность просто коснуться. Лёва слабо трясёт головой, чтобы отогнать прочь мысли о физическом контакте. Он навряд ли будет выглядеть нормально и естественно. В конце концов Лёва никогда не обнимал Шуру после своего возвращения с тура, да и после другой долгой разлуки так было. Зачем что-то менять? Бортник тяжело вздыхает. Интервью давно прошло, все вопросы решены, но усталость зашкаливает. Она заставляет глаза слипаться, а мозг генерировать самые безумные и странные желания. Они обычно вертятся либо вокруг одиночных прогулок, либо — Шуры. Тоска по нему совсем мучает и грызёт, как дикая собака кость. Она, тоска, сейчас ощущается особенно сильно. Наверное, из-за выпавшей на выходные Лёвы командировки Шуры. Тот сам вроде как не горел особенным желанием куда-либо ехать. Однако разве он мог сделать что-то против работы? У него, Шуры, должность не какого-то там уборщика, чтобы пренебрегать своими обязанностями. Тут в руках Шуры бизнес, связанный с фотографиями, нельзя запускать его. Подробностей работы своего объекта обожания Лёва не знает, да и не интересуется особенно. Даже сейчас, сидя с кружкой остывшего чая и глядя в окно на ночное небо, Лёва думает, что ему не хочется вникать в дела Шуры. Наверняка, это неправильно, и вообще, друзья или просто близкие люди должны интересоваться всеми сферами жизни своих родных (по крови или духу). Тем более, что сам Шура в курсе чуть ли на каждого аспекта жизни Лёвы. Последний хотя бы ради приличия должен узнать о сфере, с которой Шура так тесно связал жизнь. Однако, несмотря на безграничное уважение и непомерное восхищение, Лёва не может заставить себя даже спросить о работе Шуры. По правде говоря, тот сам не очень-то и любил эту тему. Лёва знает, что Шура многое не договаривает, но не скрывает. При большом желании можно устроить своеобразное расследование и достать всех скелетов из шкафов Шуры. Он позволяет это и порой прямо намекает, что можно «поиграть в детектива». Кажется, Шуру забавляет сама мысль, что кто-то может интересоваться его личностью не с целью поиска какого-либо компромата, а из чистого и искреннего любопытства. Оно может завести на разные не самые приятные, светлые и безобидные «дороги». Наверняка они будут наполнены гнилью и чем-то тёмным, что способно ввести в ужас и подарить отвратительный привкус разочарования. Последнее не пугает, но притупляет желание копаться в биографии Шуры. Более-менее основное Лёва примерно знает, а дальше рыться нет смысла. Наверняка выяснится, что Шура убил десяток людей, подтвердится его притупленное чувство эмпатии, вскроется правда о бывших. О них Лёва точно ничего не хочет знать, да даже слышать их имена и представлять этих женщин рядом с Шурой. Они же сто процентов были идеальными и не боялись доверять, как это делает Лёва. Он наверняка проигрывает по всем фронтам людям, которых не знает. На душе кошки скребут. Тогда Лёва включает телефон и по странной привычке заходит на страницу Данилы. Высвечиваются новые записи. Они вызывают слабый заряд бодрости. Лёва жадно вчитывается в строчки, где написано, что Данила присоединился к какому-то музыкальному коллективу. «Я благодаря одному человеку многое переосмыслил и теперь готов продолжать играть», — рассказывает Данила под фотографией, где он окружён новыми коллегами. Облегчения не наблюдается. Вроде как должно оно прийти, ведь теперь ясно, что с Данилой всё хорошо и никто не ломал его. Однако приписка про какого-то человека невероятно сильно напрягает. Лёва снова возвращается к теории, что Шура тут приложил какие-то усилия или просто тряхнул некоторыми связями. Это кажется более реалистичным, чем то, что Данила просто решил устроить себе творческий отпуск. Тут всё нечисто — наверняка скрывается не самая приятная правда. Она лежит где-то на поверхности, но выяснить всё можно исключительно из прямого разговора с Шурой, где тот начнёт либо намекать, либо скажет, как оно есть. Лёва не уверен, что ему нужно это. Он вполне может по-пустому впасть в паранойю и переживать из-за надуманного повода. Если же его озвучить, Шура может впасть не в самое приятное настроение. Конечно, мало приятного в том, чтобы тебя подозревали в пытках. Но Шуре вполне может быть и всё равно на какие-то там обвинения. В его духе будет просто посмеяться и объяснить, почему Лёва думает неправильно и как ему следует размышлять, чтобы не совершать ошибок. Попытки вспомнить, что говорил о Даниле Шура, не приводят ровным счётом ни к чему. Он, Шура, лишь несколько раз обзывал Данилу уродом и козлом, но никогда даже вскользь не упоминал о насилии над ним. Тут либо Шура искусно избегает правды, либо Лёва себя накрутил. В конце концов, Шура не тот человек, который станет прятать факты об убийстве или насилии от Лёвы. Тут последнего скорее подтолкнут к чёртовому «расследованию» и дадут сверху ещё несколько подсказок. Шура жаждет, чтобы именно им и его действиями были забиты мысли Лёвы. Тот щипает себя, чтобы не провалиться в сон, что так и тянет в свои удушающие объятия. Лёва обязан ради будущего душевного равновесия держаться, ведь если не поговорить с Шурой, настроение в туре будет поганым двадцать четыре на семь, и ничто это не исправит. Для более-менее нормального расположения духа нужно хотя бы обменяться стандартными фразами с Шурой. Не обязательно обсуждать с ним такие серьёзные темы, как возможные издевательства над Данилой. На него становится резко плевать: какая разница, что с ним, если он очевидно, что сейчас он в безопасности и может играть? Да даже если Шура над ним измывался, вины Лёвы тут нет: они ни о чём не просил и не намекал, чтобы Данилу избивали. Лёва то ли из-за желания не портить настроение ни себе, ни Шуре, не то из-за усталости принимает решение просто забыть о всяких теориях, касающихся Данилы. Он не испортил репутацию, остался жив. Значит, можно забыть о нём примерно навсегда. Слишком много внимания и мыслей сосредоточилось вокруг не самого хорошего человека. Он банально не достоин подобного. На телефон, к удивлению, не приходит никаких сообщений. Обычно все, кому не лень, строчат целые поэмы и требуют на них максимально быстрого и развёрнутого ответа. Сейчас же всё тихо, даже Шура не пишет, где он, в каком городе и как скоро приедет. Обычно он всегда присылает своеобразные отчёты, наличие которых вызывает спокойствие и усмиряет разбушевавшуюся тревогу. Головой Лёва понимает: Шура не обязан отчитываться о своём местонахождении. В конце концов, он взрослый мужчина и может позволить себе в полной мере отдохнуть. Он не обещал Лёве, что по возвращении в город сразу поедет домой, а не к тем же Боре и Максу отдыхать за бокалом хорошего вина или виски. Да наверняка он там, а Лёва, как самый главный дурак, ждёт просто так. Ему следует лечь спать, а то утром никакой крепкий кофе не сможет нормально взбодрить. Лёва отказывается принимать даже тот факт, что Шура может отдыхать без него. От этой правды так горько и больно, как от поражения соревнованиях. Только в последних в будущем будет заветный второй шанс, а с Шурой — нет. Если ему уже скучно с Лёвой, значит, тому придётся вскоре съехать и начать жить отдельно, самостоятельно и в одиночестве. Это звучит как самый страшный и ужасный кошмар, что может воплотиться в жизни. Паника заставляет взбодриться, и Лёва резко вскакивает на ноги. Однако быстро садится обратно: в глазах потемнело, а ноги перестали держать. Лёву начинает трясти, как ненормального. Вроде и понятно, что Шура не стал бы терпеть рядом с собой кого-то скучного, но дурацкий страх твердит иное. В голове промелькают все те моменты, когда Шура во время разговора доставал телефон и начинал просто листать его или переписываться с кем-то. Подобное происходило ни раз и ни два, а довольно-таки часто. Преступно часто. Лёва качает головой. Вроде и понятно, что Шуре пишут важные люди, которым нельзя не отвечать, но паранойя твердит обратное. «Надоел ты ему со своими бесконечными проблемами, комплексами и страхами. Вот столько времени он жалел тебя, а потом пообщался с нормальными людьми и понял, какой ты отвратительный человек со своим прошлым. Этого стоило ожидать. Прекрати устраивать сцену и начинай искать новое жильё. Тебе вообще повезло, что Шура не сказал ничего в лицо» — шипит противный голос в голове. Бортник кусает губы до крови и морщится от боли. Он не представляет, что ему делать дальше. Лёва банально не представляет жизни без Шуры рядом с собой. Он необходим, как вода или кислород. Без одобрения Шуры Лёва не сможет ничего сделать. Ему необходимо слышать: «Давай, Лёвчик». Лёве двадцать три года, а он дрожит от одной только мысли, что к нему может кто-то охладеть. Да, было бы плевать с высокой колокольни, если бы интерес потерял кто-то из ребят из группы или журналистов. Однако сейчас речь идёт о Шуре, чьё влияние на Лёву крайне велико и сильно. В панике Лёва пытается вспомнить момент, когда стал таким скучным и неинтересным, что Шуре начали докучать разговоры. Возможно, во всём виновато то происшествие в ванной, когда Лёва пытался принять своё тело. Возможно, Шура просто встретил кого-то «целого», а не «сломанного», как Лёва. Возможно, тот просто перестал ценить Шуру, и последний это почувствовал. Возможно, просто недодружба банально исчерпала себя, и из выходов остаётся только разрыв общения. Этих «возможно» преступно, нет, бесконечно много. Каждое оказывается хуже другого и заставляет беспомощно ненавидеть себя. Все те «терапии» по принятию себя оказываются бесполезными, разбиваясь о «стену» угасшего интереса Шуры. Вернуть всё как было явно не получится: для этого придётся измениться максимально быстро и кардинально, чтобы вышло нечто новое. «Попробуй переспать с ним. Это точно будет чем-то новым и интересным» — проносится в голове мысль. Лёва несколько секунд молчит, а после принимается громко-громко смеяться до боли в животе и слёз. Последние даже текут по щекам, но быстро высыхают и просто стягивают кожу. Лёва не готов переступать через страх, даже когда на кону стоит интерес Шуры. Почему-то сейчас кажется, будто именно секс способен спасти всё. По крайней мере, чуть ли не в каждой книге и фильме так оно и происходит со взрослыми людьми. Они не боятся раздеваться и трогать друг друга. Это один Лёва такой «уникальный» трус, который не готов пойти на уступки. «Неудивительно, что он решил не ночевать дома, когда здесь находишься ты! Неблагодарная тварь ты!» — злорадствует что-то внутри Лёвы. Оно имеет размытый образ, сочетающий в себе черты сразу нескольких людей: Наталью, Михаила и «человека со скрипучим голосом». По-настоящему гремучая смесь, что никогда не даст окончательно освободиться из цепких лап комплексов. Лёва может сколько угодно убеждать себя в том, что выглядит, как здоровый и нормальный человек, но никогда не поверит в это. Вот настолько сильно вбили в голову вечное несовершенство и стремление к идеалу, которого просто-напросто никогда не будет существовать. — Лёвчик! — Раздаётся прямо над ухом громкий голос Шуры, а следом и оглушительный хлопок. Лёва аж подпрыгивает на месте и несколько секунд смотрит в никуда пустым взглядом, после чего с опаской оборачивается в сторону Шуры. Тот не выглядит раздражённым или безразличным, как человек, который устал от чьего-то общества. На губах Шуры, напротив, видно слабую добродушную улыбку, а в глазах — «огонёк» и «искорки» неподдельного интереса. Усталость мешается с недавними отвратительными мыслями и вводит в своеобразный ступор. Реальность мешается с паранойей, и мозг отказывается нормально воспринимать результат. — Как ты вошёл? — Выдавливает из себя Лёва и потирает глаза руками, стараясь понять, реальный ли перед ним Шура. Тот никуда не исчезает и даже улыбается. Значит, Лёва не вырубился и не видит бредовые сны со странными сюжетами. — Так ты же дверь не закрыл почему-то, — пожимает плечами Шура. — И почему-то всё ещё сидишь тут, а не спишь. У тебя же самолёт в семь утра, ты выспаться не успеешь и будешь весь день как сопля ходить. Лёва рассеянно моргает, стараясь сфокусировать взгляд. Паника резко отступает, от чего усталость накатывает с новой силой и захлёстывает с головой. Лёва перестаёт нормально соображать, да и мог ли он это делать минутой ранее? Скорее всего нет, раз в голову залезли мысли о собственной душности. — Я просто хотел… — Лёва мычит, стараясь подобрать нужное слово. — Я хотел поздороваться с тобой? Голос звучит совсем неуверенно, и Лёва протяжно и широко зевает до боли в челюсти. Это немного приободряет. — Я польщён, — усмехается Шура, положив ладонь на чужое плечо. — Ну… Тогда привет, Лёвчик. Лёва теряется: он не понимает, почему с ним здороваются сейчас. Мозг из-за усталости отказывается нормально воспринимать информацию. Она доходит до разума весьма искажённой. — Почему привет? — Лёва хлопает глазами и неловко улыбается, ощущения неловкость и стыд. Выражение лица Шуры трудно понять то ли из-за его неопределённости, то ли из-за усталости. Она тянет веки вниз, намекая, что пора бы идти спать, а не пытаться построить более-менее нормальный диалог с Шурой. Тот сам наверняка вымотался и не горит желанием обсуждать свои дела. Шура щёлкает перед носом Лёвы и коротко смеётся. Последний трясёт головой, стараясь собрать себя в кучу. Однако выходит весьма скверно. Нет, выходит по-настоящему отвратительно и ужасно. Лёва не начинает нормально соображать, а зрение по-прежнему расплывчато. — Привет, потому что ты хотел поздороваться, — добродушно улыбается Шура, а после треплет Лёву по волосам. — Вот ты поздоровался, а теперь дуй мыться и ложись спать. Я пока свои вещи разберу. Последние фразы всё-таки вводят в ужас. Конечно, Шура прямо сейчас отправил спать, чтобы не говорить и не проводить своё время, отведённое для отдыха, рядом с Лёвой. Тот же такой скучный и неинтересный со своим багажом, состоящим из комплексов и проблем со здоровьем. — Хочешь, чтобы я ушёл, потому что я надоел тебе, да? — Совершенно не думая, произносит Лёва. Он всё понимает чересчур поздно и тогда же прикрывает рот ладонью. Сердце начинает биться чаще: страх перед реакцией Шуры накатывает и заставляет кровь стыть в жилах, а волосы на затылке шевелиться. Лёва не представляет даже примерного варианта развития событий, ведь усталость окончательно отняла способность более-менее нормально соображать. — Лёва, — голос Шуры становится «твёрдым», а его рука сжимает чужое плечо с достаточной силой, чтобы причинить дискомфорт. Лёва слабо морщится и вжимает голову в плечи. Сердце начинает биться быстрее, а в ушах — звенеть голос матери, говорящей, что сейчас настанет конец эдакому островку спокойствия Лёвы. Он отказывается признавать это и просто натянуто и глупо улыбается, от чего ранки на губах кровоточат. Неприятная волна боли вскоре доходит до мозга, от чего удаётся немного «пробудиться». — Я говорю, чтобы ты шёл спать, потому что ни ты, ни я ничего не соображаем. А ты вот прямо сейчас на ходу спишь, — Шура немного ослабляет хватку. — Мы поговорим с тобой по телефону завтра, ну или перед твоим отъездом. Сейчас же кто-то из нас уснёт во время разговора. Понимаешь? Лёва всё же что-то да понимает и вяло кивает в ответ. В голове быстро проносится мысль, что можно было бы и напроситься в кровать к Шуре, использовав какой-нибудь относительно реалистичный предлог. Однако желание удаётся прогнать прочь: здравый смысл до сих пор не уснул. — Понимаю… Я просто… ну я просто думал, что тебе скучно со… — Лёва не решается закончить предложение и просто резко замолкает, до боли закусив многострадальную нижнюю губу. — Просто ты опять не о том думаешь и нервничаешь из-за ерунды, — Шура вновь треплет Лёву по волосам. — Лёвчик, пойми уже, что я слишком сильно люблю себя и никогда не стану терпеть кого-то скучного рядом с собой. Зачем мне мучиться, если можно избавиться от источника скуки и «духоты»? — Незачем, — Лёва шумно проглатывает слюни и рассеянно моргает. — Ты… ты же таких ненавидишь… — Вот именно! — Шура, наконец, отпускает плечо Лёвы. — И я уже сто раз говорил тебе, что ты меня интересуешь и вряд ли перестанешь. Знаешь, а ведь интересно наблюдать за тем, как ты адаптируешься к нормальной жизни, но старую не отпускаешь. Не потому что не хочешь, а потому что не можешь, прямо как я, — Шура неоднозначно усмехается и смотрит прямо в глаза собеседнику. Тот ощущает, как непонятный холодок пробежал по телу. Однако расслабление обрушивается почти сразу же. Возникает резкий диссонанс, который невероятно сильно нагружает вымотавшийся мозг. — Мы с тобой очень похожи, Лёвчик, и мне это нравится. Я будто бы смотрю на себя из прошлого, нет, на себя из параллельной вселенной и постоянно отмечаю какие-то различия с восторгом. Знаешь, это же так интересно видеть, как вроде бы похожий на тебя человек всё же чем-то отличается и имеет индивидуальность, а не просто копирует каждое твоё движение. Так что ты это одновременно я, и при этом ты остаёшься самим собой! Обычно люди просто копируют чьё-то поведение, а ты стараешься быть индивидуальным. Я в восторге, — лицо Шуры смягчается, и он отходит немного назад, позволяя Бортнику встать. — А теперь дуй ложиться, а то точно опоздаешь на самолёт, и Шишкин тогда тебе голову открутит. Не хочу так рано хоронить тебя, Лёвчик. — Ты как-то неестественно и вычурно говоришь… У меня сейчас крыша от этого поедет… — Честно говорит Лёва, прищурив глаза. — То, что ты сейчас мне наговорил, красиво, конечно, но я ни черта не понял. Шура смеётся, а Лёва вымученно вздыхает и опускает голову в неком беспомощном жесте. На всплески руками, цоканье языком и закатывание глаз не хватает ни желания, ни настроения. Последнее, вообще, находиться где-то на отметке «ноль» и явно не собирается подниматься выше, хотя бы до пяти. — Шура, ну хватит уже! — Не выдерживает Лёва, которого чужой гогот прямо-таки замучил и довёл до эдакой точки кипения. — Я правда не понимаю, что ты там имеешь в виду, у меня нет сил на твои намёки… Пожалуйста, очень прошу, хотя бы раз скажи всё прямо! Хотя бы сейчас! Злости нет, только раздражение на всю ситуацию. Она бредовая, несуразная и невероятно глупая. Последнее качество можно приписать и самому Лёве: он сейчас чувствует себя самым глупым человеком, слушая красивые речи Шуры. Он часто так говорит, реже его можно понять, а сейчас мозг совсем отказывается принимать хоть что-то из того длинного монолога. — Я специально для тебя так выделываюсь, — смеётся Шура и садится рядом с засыпающим на ходу собеседником. — Вот прям еду с работы домой и думаю, как буду доводить тебя до бешенства. — Шура, я сейчас не шучу! — Лёва старается выдавить из себя максимально жалобную интонацию. — Я пытаюсь говорить с тобой серьёзно, а ты всё шутишь и шутишь… Это обидно, между прочим. — Так я с тобой сейчас серьёзно говорю, а не своими гениальными шутками разбрасываюсь, — Шура нагло и бесцеремонно закидывает руку на плечи Лёвы. — Я прямо тебе заявляю, что мне нравится тебя бесить и выводить на эмоции. Я так не часто делаю, потому что и тебе это надоест, и мне тоже. Услышав про «надоест», Лёва издаёт звук, чем-то напоминающий не то скулёж, не то мяуканье. Оно оказывается невероятно жалким, зато Шура сразу меняется в лице и становится более серьёзным. Или это снова Лёве просто всё кажется, он сейчас не может быть уверен ни в чём из того, что предстаёт его глазам. Однако сама мысль, что Шура на несколько минут отказался от шуток, оказывается такой сладкой и приятной, что на лице расплывается слабая улыбка. — Лёвчик, просто прекрати накручивать себя. Я, конечно, ещё та мразь и сволочь, но играть с твоими чувствами не стану, можешь перестать накручивать себя — Шура всё же проявляет каплю жалости по отношению к собеседнику. — Не скучный ты, расслабься наконец-то и просто выдохни. Давай же! Я никогда не старался оттолкнуть тебя, на это есть довольно веские причины. И ты достаточно умный, чтобы догадаться об их природе. Просто прекрати думать о лишних вещах. — Но как не думать о них, если они меня беспокоят? — Прямо спрашивает Лёва, ощущая слабый укус стыда и неловкости. — Легко говорить, когда эти «лишние» вещи тебя не касаются. Лёва, поддавшись рефлексам, вырабатывавшимся благодаря «старой жизни», вжимает голову плечи, ожидая злобной реакции. Понятное дело, что от Шуры её не стоит ждать: он не истеричен и не так уж и подвержен отрицательным эмоциям. Лёва просто дрожит, проецируя на Шуру образы из прошлого. — Ты прав, но не во всём, — Шура без разрешения берёт чужую кружку и отпивает из неё немного чая. — Твои дела меня напрямую касаются, но твоих эмоций я никогда не смогу понять на все сто процентов. — Тогда как ты можешь говорить, что какие-то вещи ерунда? Вдруг для меня они очень важны, — неожиданно даже для самого себя заявляет Лёва. — Вот для тебя это ерунда, а для меня — нечто очень важное. — Тебе так кажется, потому что ты смотришь на мир не глазами реалиста, а глазами романтика, — сразу отвечает Шура. Его слова достаточно сильно задевают: Лёва слишком привык считать себя твёрдым реалистом, а тут такое громкое заявление. Оно бьёт по самолюбию и отвращает, ведь все романтики кажутся какими-то недалёкими и раздражающими в своей вечной слепоте и проживании в несуществующем мире. Он не имеет никакой связи с реальностью и обычно слишком идеализирован. — Я не романтик и знаю, как устроен хренов мир, — Лёва уводит взгляд в сторону. — Сам знаешь, что мечтать мне запретили. — Я и не спорю, просто эмоции из тебя так и бьют ключом. Ты принимаешь многое близко к сердцу, когда следует забить на это. Ты хороший, но просто придаёшь большое значение тем вещам, на которые всем обычно плевать. Взять того же Данилу, которого ты держал в группе, потому что он «с самого начала с тобой», — Шура прижимает к себе Лёву. Не сильно, но достаточно ощутимо. Упоминание Данилы вызывает ком тошноты во рту Лёвы. Тот всё-таки не смог отпустить догадки о пытках над многострадальным музыкантом. Сейчас как раз есть возможность узнать всё у Шуры напрямую. — А что ты с ним сделал? О нём ни слуху, ни духу как раз после увольнения. Он грозился там устроить разоблачение и разрушить по связям мне карьеру. И ничего не последовало. Тут не может быть всё так просто… Ты же говорил с ним? Пожалуйста, не надо сейчас намекать, — Лёва говорит с опаской. При желании он не сможет быстро ретироваться в свою комнату или просто отойти, чтобы избежать разговора. Сейчас Шура сидит прям близко-близко и теперь явно никуда не отпустит. — Лёва, ну вот опять ты думаешь о человеке, который того не достоин, — тяжело вздыхает Шура. — Да, я говорил с ним через пару дней после его увольнения. Он там собирался тебя грязью полить, вот я и прижал его к стенке и доходчиво объяснил, что с ним будет, если он продолжит крысить. С ним ничего толком и не сделали, просто напугали и отпустили на все четыре стороны. Лёва слабо верит, что всё было настолько просто, ведь Данила такой. Сильный что ли… Или же он таким казался из-за того морального давления, что вываливалось на Лёву во времена сотрудничества. Наверняка Данила вне «мира» музыки является самым обычным человеком, боящимся тех же вещей, что и любой другой мужчина или женщина в его возрасте. Возможно, Данила имеет и какие-то странные фобии, наверное, они и несколько постыдные. Данила же не некто сверхъестественный. Он казался таким только во времена постоянного контакта. — Ты серьёзно потратил на это время? Не думаю, что слова какого-то там музыканта смогли бы повлиять на мою карьеру, — Лёва скрывает, что ему приятно, и просто смотрит на собеседника. — Но ты бы загнался из-за слухов и опять бы перестал нормально есть из-за нервов, — неоднозначно хмыкает Шура. — Я просто захотел немного помочь, а ты ещё и наезжаешь вместо того, чтобы сказать «спасибо». Ты же вряд ли смог бы сам ответить на высказывания Данилы. Тут Шура прав на сто процентов, Лёва признаёт это и кивает в ответ. Действительно, Лёва не мог нормально говорить на неприятные для себя темы без долгих и нудных репетиций и заранее написанного текста. На самом деле, Бортнику по-настоящему необходим человек, который смог бы говорить со всеми журналистами и поддерживать нужную репутацию. Жаль, что Шура никогда не займёт эту «должность». О подобном стоит только мечтать и видеть такой сюжет во снах. — Спасибо большое, ваше благородие, — Лёва устало и вяло смеётся и утыкается куда-то в чужое плечо. Смех поддерживает Шура, но его реакция не такая бурная. Она более спокойная в силу того, что сам он устал и не может позволить себе резвиться, как непонятно кто. Лёве невероятно хорошо даже от этих тихих смешков. Дальше разговор вертится вокруг темы музыки и постепенно переходит на работу Шуры. Тот говорит достаточно скудно и сухо, явно не желая мешать приятное времяпровождение с тем, что успело замучить. Лёва не жалуется и сам начинает рассуждать о том, какие иногда все писатели лицемеры. Шура поддерживает эту мысль и помогает её развить. Кажется, он совсем позабыл о времени и просто отдался порыву насладиться остатками прошедшего дня, отнявшего все силы. Однако вскоре Лёва невольно «отключается» от реальности и на какие-то короткие периоды перестаёт различать чужую речь. Она вроде и долетает до ушей, но мозг не в состоянии нормально всё обработать. Шура достаточно быстро замечает это и открыто говорит, что не станет общаться с Лёвой в подобном состоянии. Тот сперва упирается, но быстро прекращает, поняв, как сильно заплетается язык. Так что и слова выходят совершенно неразборчивыми. Лёва поднимается и смотрит на Шуру несколько секунд, после чего тихо благодарит его, желает спокойной ночи и плетётся в сторону своей комнаты. Все слова, которые так хотелось сказать при встрече, банально вылетают из головы. Там теперь царствует сплошной хаос, в котором невозможно разобраться. Паранойя мешается со спокойствием, и в итоге первая проигрывает. Всё из-за присутствия Шуры рядом и его слов о том, что никакой скуки нет. Это значит, что ничего плохого не произошло. Лёва заваливается в кровать прямо в одежде. Он не удосужился даже принять душ: сил на это не осталось. Остатки всосала в себя паранойя, что терзала разум не меньше часа, если не больше. Так что придётся лезть в душ утром, а для этого придётся встать ровно по будильнику, а не откладывать пробуждение на «пять минут». Как только будильник зазвенит, Лёва возненавидит себя вечернего.***
Интервью выходит в «свет» только через три недели. Всё это время Лёва был на иголках. Он успел придумать самые ужасные варианты развития событий. Они вогнали в странное состояние, граничащее с бесконечной выматывающей паникой и непонятным облегчением, от которого болят глаза. Последние будто бы воспалились, от чего невозможно держать их открытыми. Когда же видео выходит «в люди» Лёва не рискует смотреть его и откладывает всё на потом. Правда, приходится быстро сдаться из-за Макса Шишкина. Он чуть ли не силой заставляет включить злополучный ролик и просмотреть его от самого начала и до конца. Варианта сбежать нет: Макс сидит рядом и внимательно, не сводя взгляда, следит за каждым движением Лёвы. Тот смотрит на на себя со стороны и мечтает провалиться сквозь землю или раствориться в воздухе от стыда. Ничего особенно неловкого в видео нет, но и приятного крайне мало. Ну так считает Лёва, чьим глазам предстал он сам, будучи нервозным и каким-то холодным, закрытым. Человек, дающий интервью, имеет какой-то неестественный взгляд, который оживляется только в те моменты, когда речь заходит либо за музыку, либо за Шуру. Последнее особенно сильно смущает нынешнего Лёву, думающего, что на интервью он наговорил много лишнего. С губ срывается облегчённый выдох, когда видео наконец-то заканчивается. Тогда Лёва просто выключает телефон и устало потирает переносицу. Щёки горят, а в глотке застрял нервный смех. Он так и рвётся наружу, но Лёве удаётся его удержать и не привлечь к себе ненужное внимание. Макс Шишкин говорит, что Лёва справился просто отлично, что теперь многие вопросы отпадут, а следующее интервью можно отложить «в ящик» на ближайший год. Новость радует, но чувство проходит, стоит только понять — Шура же тоже может посмотреть это видео. Тогда дополнительного расспроса дома не избежать. Конечно, Лёва так нагло соврал насчёт одного факта, и Шура в силу своего не очень-то и приятной привычки преспокойно докопается. Тогда идея сказать про разговоры о девушках показалась отличной, сейчас же Лёва готов отрезать язык себе из прошлого. Тут дело не во лжи: врут все, а на интервью — особенно. Проблема состоит в том, как Лёва всё преподнёс, и как Шура отреагирует. Понятное дело, криков не будет. Просто от любопытного пожирающего взгляда не удастся сбежать. Ещё и тема не самая хорошая… Нет, в девушках ничего плохого нет, просто Лёва не воспринимает их не как собеседников, а как кого-то более близкого. Кажется, если девушка перед Лёвой разденется — его стошнит на месте. Всё же те съёмки от тренера оставили жирный отпечаток на психике. В переписке Шура никак не упоминает интервью, но Лёва знает — видео уже просмотрено, наверное, ни один раз. Так что Шура вполне может встретить с тура фразой: «Давай обсудим девушек, Лёвчик». Лёва же точно растеряется и просто помрёт со стыда на месте. В конце концов разговоры с Шурой никогда не касались темы того, кто нравится самому Лёве. Тот без сомнения знает ответ, но озвучивать его нельзя. Шура точно не оценит, если узнает, что это он, а не какая-нибудь красивая фанатка. Вот и остаётся только заниматься самобичеванием. Лёва снова думает о статусе отношений с Шурой. Вспоминает последний разговор с ним перед отъездом. Почему-то сейчас по прошествии времени болтовня на кухне воспринимается несколько интимной и неловкой. Вроде никакие пошлые темы не поднимались, но тогда Лёва смог быть по-настоящему честным и, наверное, Шура был таким же. По крайней мере, он не намекал, а говорил прямо. Последнее в большей степени и влияет на мироощущение. Мысли об отношениях с Шурой преследуют почти двадцать четыре на семь. Подобное позволяет прийти к выводу, что дружбой тут явно и не пахнет. Для такого выводы Лёве пришлось долго-долго анализировать поведение Шуры рядом с его настоящими друзьями, вспоминать их слова и проводить какие-то параллели. Вывод же одновременно и радует, и невероятно пугает: он дарит надежду на нечто большее, но и намекает на иную ступень отношений — семейную. Речь не про семью, которую создают двое взрослых людей, а про то, что бывает у родителя и ребёнка. В случае Лёвы — у отца и сына. Тут становится по-настоящему смешно: Лёва уже давно вырос, ему больше не нужен эдакий фантастический образ сильного родителя. Шура воспринимается, не как отец, а как некто невероятный. Чьи движения и слова хочется ловить вечно, пока есть возможность и никогда, ни при каких условиях не терять её, не выпускать из рук. Только непонятно, как Шура воспринимает Лёву. Вполне возможно, что как сына, поэтому отношение отличается от дружеского. Если данная догадка верна — Лёва отчаянно взвоет и выпрыгнет из окна. Нет, просто окончательно растеряется и перестанет понимать, что делать ему. Дальше добиваться того, чтобы Шуре не было скучно? Или плюнуть на всё и начать новую отдельную жизнь? Ничего непонятно и ничего не ясно, и убежать от мыслей не выходит. Они теперь становятся ещё более назойливыми, чем раньше. Во многом потому что сам Лёва невероятно устал от этой вечной неопределённости, слепой надежды и попыток постоянно удивлять и быть нужным. Лёва представляет отношения с Шурой довольно хорошо. Они, отношения, в воображении выглядят тёплыми и такими манящими, что на душе становится горько из-за их отсутствия. Однако всё приятное заканчивается в тот момент, когда вспоминается один из важных аспектов отношений — секс. Он по-прежнему отвращает, даже когда Лёва представляет себя сверху и с Шурой. Тут вообще ничего не помогает: психологическая травма чересчур сильна. Она не отпустила и явно не отпустит. Лёве придётся жить с ней до самой смерти, а может и после неё. Однако кое-что всё-таки тешит воздушные надежды и подпитывает их — найденная информация в интернете о людях, в чьих отношениях нет секса от слова совсем. Кто-то имеет такие же травмы, как и Лёва, кто-то просто отказался, а кто-то является инвалидом. В любом случае, у них, если верить написанному, довольно счастливые отношения, полные красок и любви. Вообще, Лёва не уверен, что он может по-настоящему любить. Испытывать симпатию и восхищение — да, но любовь… В детстве никто её не показал, не научил правильно испытывать и принимать её. Так что сейчас Лёва может лишь строить догадки и опираться на описания из книг. Если верить последним, Лёва сейчас именно влюблён, а не просто поглощён бесконечной симпатией и восторгом. В конце концов только Шура может заставить улыбаться просто так. Когда до возвращения домой остаётся всего день, Лёва не испытывает облегчение. Бесконечная растерянность накатывает и топит в глубоком болоте отчаяния и звериного страха.***
На удивление, Шура не встречает подколами и шутками и вообще никак не упоминает интервью. Вполне возможно, что он, Шура, и половины не запомнил, ведь оно длилось так долго. Оттуда вроде как ещё достаточно материала вырезали, потому что там Лёва долго-долго рассказывал о процессе подбора нужной гитары. Похоже, интересно было только самому Лёве. С Шурой всё по-прежнему, но мысли не дают Лёве расслабиться. Он окончательно убеждается в том, что зависит от Шуры и не может без него банально счастливо существовать. Сама идея того, что однажды Шура приведёт в квартиру девушку и намекнёт, что Лёве стоит съехать, вызывает нервный припадок. Такие обычно бывают у детей, которым говорят про появление нового члена семьи. Только в случае Лёвы он должен будет покинуть эту семью. Шура замечает чужое беспокойство и всё чаще и чаще говорит, что ему самому хорошо рядом с Лёвой. Последнему приятно, но нечто противное продолжает терзать и мысли, и сердце. Работа почти не помогает сбежать, и Лёва снова и снова возвращается к идее о том, чтобы быть именно в отношениях, не являющихся ни дружбой, ни неумелой пародией на отца и сына. Шура, конечно, хорош собой, но вряд ли из него выйдет хороший отец. Да и из самого Лёвы тоже. Им категорически запрещено размножаться. Пусть уж лучше подобным занимаются другие. Лёва лучше уделит внимание наблюдениям за поведением Шуры, чтобы продолжить его анализировать. Примерно так и проходит «отпуск» Лёвы. Из привычного темпа жизни выдёргивает звонок от Макса Шишкина, он говорит, что на следующем концерте гитарист не сможет выступить и ему срочно нужно искать замену. Тогда в голове Лёвы пробегает безумная идея, и он просит Макса подождать до завтра. Шишкин соглашается неохотно, но не очень-то и сопротивляется. Лёва собирается предложить Шуре отыграть один концерт. Безумно? Конечно, если учитывать, что Шура наверняка уже лет десять с лишним не выступал на большой сцене, однако Лёве плевать. Он впервые готов пожертвовать идеальностью концерта ради того, чтобы хотя бы на один вечер погрузить Шуру в его несбывшуюся мечту. И плевать, что там кто скажет. Лёве намного-намного важнее счастье своего самого близкого человека, чем мнение «критиков». Когда Шура возвращается с дороги, Лёва встречает его с горящими глазами и неоднозначной улыбкой. Озвучить мысли удаётся только после того, как Шура переоделся в домашнюю одежду и сел на кухне. — Ты серьёзно? Или решил освоить чёрный юмор? — Напряжённо спрашивает Шура, пристально глядя на Бортника. — Это ни черта не смешно, Лёвчик, прекрати уже и пробуй шутить по-другому. — Серьёзно конечно! Я хочу сделать хоть что-то приятное для тебя. Ты же вроде рассказывал про свою группу… Так почему бы один раз не попробовать побывать в мире, где тебе удалось исполнить мечту? — Лёва широко-широко улыбается. — Я всё-всё устрою. И сделаю по красоте, тебе останется только выучить партии. Я ради этого могу и концерт перенести. Шишкин, конечно, не будет в восторге, но один раз потерпит. Тут… тут только за тобой окончательный ответ. Шура прямо-таки теряется и отводит взгляд в сторону. Лёва же переминается с ноги на ногу в ожидании ответа. Нервы на пределе, ответ хочется услышать прямо сейчас, чтобы успокоиться. Само решением предложить Шуре выступать, действительно, является возможностью хоть как-то существенно отблагодарить Шуру за годы тёплого отношения и помощи. — Думаешь, что я смогу выучить всё к концерту? — Начинает издалека Шура, который явно всё ещё в раздумьях. — Конечно, а если нет — ничего страшного, на концерте всех так штырит, что на ошибки музыкантов никто не обращает внимания, — Лёва стучит пальцами по столу, стараясь хоть немного унять нервы. «Только я обращаю внимание на ошибки, но тебя я вытерплю, потому что вроде как люблю. Пользуйся шансом, Шура, пока он есть» — думает Лёва, но ничего вслух говорить он не собирается. — Вот смотришь мне в глаза и врёшь, — качает головой Шура. — Я же знаю, что тебя аж воротит от ошибок, а я их с непривычки обязательно наделаю… Так что зачем тебе терпеть это? Можно же легко найти более профессионального музыканта, раз твой гитарист не может выступать. — Да потому что ты это ты, — выпаливает Лёва, не знающий, что можно тут более-менее внятно ответить. Шура широко улыбается и прикрывает глаза. Он сейчас выглядит невероятно гордым и счастливым. На мгновение Лёве кажется, что его раскусили, что о его чувствах всё-всё узнали, что теперь статус отношений окончательно решится и утвердиться, навсегда закрепившись. — Вот как, — Шура смотрит Лёве прямо в глаза. — И многим ты позволяешь ошибаться? Мне стоит бояться твоего гнева, если я сыграю как-то не так? — Непонятным тоном произносит Шура. Лёва тяжело вздыхает. Он думает, что над ним мягко издеваются и впустую пытают вопросами, которые в конечном итоге ни к чему не приведут. Наверняка потом выяснится, что Шура играть не будет. — Моего гнева стоит бояться, если ты не ответишь на вопрос прямо, — Лёва подходит к Шуре поближе. — Будешь играть или нет? Я тебе всё на свете прощу, даже если ты там на сцене кого-нибудь задушишь. Тебе буквально всё можно, а остальных я сразу на мороз вышвырну. Понимаешь? Шура кивает и сам встаёт близко к Лёве, после чего осторожно укладывает руки на его плечи. От неожиданности Бортник вздрагивает и переосмысливает всё то, что он успел наговорить несколько секунд назад. Вроде ничего вульгарного и пошлого, но стыдно и неловко всё равно. — Я согласен, раз ты всё прощаешь мне, — Шура не убирает руку и даже немного приближается к чужому лицу. Воцаряется тишина. Она не нарушается ничем, или же Лёва от нервов совсем разучился слышать. Он просто смотрит на Шуру, пытаясь предугадать дальнейшие его действия. Он невероятно близко, вот ещё немного и удастся коснуться его губ. Однако не может же это быть намёком на поцелуй? Наверняка Шура сейчас залепит щелбана, рассмеётся и сядет обратно. — Интересно, а как много ты можешь мне простить? Где та граница? — Ударяется в псевдофилософию Шура. — А ты? — Переводит стрелки Лёва ощущая как пылают щёки и уши, а в висках противно пульсирует. Дрожь распространяется по телу, а во рту высыхают все слюни. Сейчас так стыдно и страшно, что хочется исчезнуть на месте. Вот просто в один момент раствориться в воздухе и больше не появляться. — Буквально всё, потому что ты это ты, — Шура явно решает поиздеваться, а не давать нормальных и чётких ответов. — Потому что я для тебя сын? — Лёва же пытается убить двух зайцев одним выстрелом: узнать, как Шура воспринимает это общение, и либо продолжить тешить, либо окончательно убить надежду. Шура смеётся некоторое время, а потом просто усмехается. За короткие минуты Лёва мысленно успевает сыграть в ящик как минимум раз двадцать, если не все сто двадцать. Его прямо сейчас натурально пытают. Ну вот разве нельзя сказать прямо всё так, как оно есть, а не ходить вокруг да около? — Я бы никогда не стал терпеть рядом с собой ребёнка. Сам понимаешь, что из меня будет отвратительный отец-тиран. Придётся тогда тебе спасать либо меня от суицида, либо ребёнка от петли, — Шура коротко смеётся, а по затылку Лёвы пробегает волна ужаса. — Ты конечно иногда напоминаешь поведением капризных детей, но ты мне нравишься намного-намного больше. Лёва рассеянно глядит на Шуру, пытается переварить его слова и принять их. Они снова непонятны и просто вводят в ступор. Тут же речь может идти и о простой дружбе, а не о том, чего так сильно хочет Лёва. — То есть я друг? Просто близкий друг? — Совсем тихо и неуверенно спрашивает Лёва, ощущая себя самым большим дураком. Шура укладывает вторую ладонь на чужое плечо и глядит прямо в глаза Лёве. Тот нервно хихикает и поджимает губы. Если бы сейчас на землю упал метеорит и убил бы всё живое — Лёва не стал бы возражать. Он тут морально умирает от бесконечной неопределённости, а физическая гибель избавила бы от этого. — Нет, как человек, — ласково говорит Шура. — Ну, а если прямо — ты мой самый близкий человек, Лёвчик, но никак не сын или друг, или какой-нибудь там брат. Ты мне просто очень нравишься. Сперва Лёва улыбается, но быстро вспоминает о явлении, что доводит одной мыслью о нём до срывов. — Ну… я никогда не смогу там… это… — Лёва набирает побольше воздуха в грудь. — Переспать с тобой. — Я знаю, — быстро говорит Шура. — По тебе сразу видно, что ты сможешь сделать, а чего — нет. Не переживай ты так. Я уже давно перерос тот период, когда хочется только трахаться. Мне ты и без секса нужен. Говорю же тебе — ты врос в меня корнями, Лёвчик, я уже не смогу без тебя. Лёва нервно смеётся, запрокинув голову назад. Когда он более-менее приходит в себя, то чувствует, как его губ касаются чужие. Поцелуй выходит быстрым, рваным и неудачным. Однако в будущем удастся достичь полного совершенства не только в музыке, но и в тех же поцелуях.