***
Лёва тренируется принимать своё тело, работает и общается с Шурой. Жизнь вроде как возвращается в привычное русло, и сильный стресс пропадает. Конечно, не полностью, но самая давящая часть исчезла. Она не душит и не вынуждает плясать под её «дудку» и загоняться из-за мелочей. Дышать становится чуточку легче, и Лёва начинает чаще улыбаться. Его по-прежнему жрут комплексы, но, кажется, впервые их удаётся более-менее держать под контролем. Они, понятное дело, никуда и никогда не исчезнут окончательно. О подобном можно только мечтать. Всему виной то, что Лёва чересчур поздно взялся рефлексировать и разбираться с внутренними тараканами. Кажется, что полноценная жизнь только-только началась, и есть ещё много-много времени на обдумывания. Однако Лёва ощущает, что он упустил момент и надеяться на какие-то колоссальные перемены крайне глупо и по-детски наивно. Сон возвращается в привычную норму, если это можно так назвать: кошмаров нет, но и ничего хорошего и приятного не снится. Стоит Лёве только закрыть глаза, как он оказывается в чёрной реальности, где нет ни притяжения, ни света, ни каких-то материальных объектов. В этом пространстве даже не выходит толком нормально перемещаться. Вот Лёва вроде идёт куда-то, но по ощущениям остаётся на месте и лишь впустую перебирает ногами. Лёва считает свои недосны мелочью: раз они не вредят и не выматывают, значит, можно и расслабиться и просто проигнорировать отсутствие образов. В конце концов, было бы намного-намного хуже если бы совсем ничего не снилось. Подобное вроде как является одним из признаков тяжёлых психических расстройств. По крайней мере, так говорили в одной из статей. Ночью никакие воспоминания в голову не лезут. Возможно, тут заслуга относительного принятия собственного тела, или же всё гораздо проще. Например, усталость не позволяет отдаться прошлому и вновь ощутить те эмоции. Лёва настолько сильно выматывается по своей вине: он после поездки с Шурой по ночному городу будто заново родился и переосмыслил многие вещи. Теперь Лёва работает до тех пор, пока в глазах не начинает темнеть. Он пишет стихи чуть ли не по три за раз. Музыка тоже, на удивление, крайне легко пишется. Макс Шишкин говорит, что не нужно торопить события с альбомом. Что можно немного расслабиться и просто гастролировать с недавно вышедшим, что Лёве стоит хоть немного пожалеть себя и отдохнуть. А он не хочет просто так просиживать бока и смотреть пустым взглядом в никуда. Нужно работать, пока есть силы и запал, они смешиваются друг с другом и бьют через край, рискуя вылиться. Лёва приезжает на студию раньше всех и уезжает позже всех. Он твердит всем, что просто готовится к крупному туру и хочет попробовать «сделать что-то новое». В подобное мало кто верит, но все молчат. Ребятам из группы по большей части всё равно, Макс Шишкин просто боится спугнуть оживлённый настрой обычно «тусклого» Лёвы, Макс Лакмус не в курсе, а Шура просто наблюдает. Он, как избалованный лакомствами кот, наблюдает за «мышкой» и ждёт от неё дальнейших действий. Проще говоря, Шуре просто любопытно, он не станет вмешиваться, пока ситуация не станет совсем критичной и контроль над ней не потеряется. Последний вроде как находится в руках у Лёвы. Он уверенно держит себя в руках и работает, стараясь получить максимальное удовольствие от процесса. В конце концов, от жизни нужно брать всё и даже больше, а не пусто глядеть в стену. Страницы родителей больше не просматриваются: всё, что нужно было, Лёва узнал и переварил. Он порой ловит себя на желании завести фальшивый аккаунт и начать комментировать посты матери, поругаться с ней, а потом в личных сообщениях открыть свою личность и, не дождавшись ответа, закинуть в чёрный список. Звучит заманчиво, но лишь в голове, если подобное перенести в реальную жизнь — всё обернётся в очередную истерику и самобичевание. Это у себя в мыслях и при незнакомцах Лёва такой смелый и дерзкий, а при матери дрожит. Вот трясёт Лёву от злости, обиды и отчаяния, и ничего с собой он не может сделать. Прошлый раз хоть и обернулся гневной тирадой, но она, на самом деле, вышла невероятно жалкой и никчёмной. Это больше напоминало тихую истерику ребёнка, чем гневный монолог взрослого мужчины. Реакция Натальи была снисходительной и несколько насмешливой. Конечно, в её глазах Лёва навсегда останется неполноценным человеком, которым преспокойно можно управлять. Вообще, Лёва порой задумывается о том, что мало кто воспринимает его по-настоящему серьёзно. Взять ту же группу, где Данила постоянно тыкал носом в возраст и насмехался над неопытностью. «Как же ты можешь решать что-то, когда находишься в индустрии так мало? Лучше иди свои стихи попиши, а я всем займусь и всё-всё решу» — любил говорить Данила с натянутой улыбкой. Лёва морщится, вспоминая экс-гитариста. Когда Данила был в группе, он брал некоторую суету на себя и отгораживал Лёву от неё. За подобное вроде как нужно благодарить, но Бортник в то время (да и сейчас) ощущал только раздражение. Оно пробегало волной мурашек по телу и оседало на кончике языка. Чувство радости и блаженства не могло зародиться чисто физически. Лёва тогда только злился, но возразить не мог. Всему виной было отсутствие опыта, что мешало выполнять некоторые вещи идеально или хотя бы хорошо. У Данилы же опыта было много, от чего он делал чуть ли не всё просто прекрасно. Лёве до того уровня ещё далеко. Лёва перебирает струны гитары и снова возвращается к мыслям о Даниле. Он запомнился прекрасным музыкантом, но невероятно самовлюблённым и высокомерным человеком. К такой личности совершенно не хочется тянуться, наоборот, сбежать от неё подальше. Вообще, Лёва и Данила никогда не испытывали друг к другу особой симпатии. Наоборот, некое презрение зародилось сразу, оно таилось где-то в глубине сознания и время от времени напоминало о себе. Сейчас Лёва искренне не понимает, почему не выгнал Данилу после недели сотрудничества. Уже тогда Данила начал, откровенно говоря, наглеть и проявлять неуважение. Оно только выросло с годами и, как какой-то вирус, перекинулось на других участников группы. Те перестали серьёзно воспринимать Лёву, и тому пришлось чуть ли не силой добиваться какого-никакого авторитета. Всего этого можно было бы избежать, если бы Лёва сразу пресёк всякие попытки унижать себя. Но тогда что-то помешало, остановило попытки нормально постоять за себя. Теперь Бортник держит группу в эдаких ежовых рукавицах. Лёве плевать на вредные привычки «своих» музыкантов ровно до тех пор, пока это не начинает прямо влиять на концерты. Они должны проходить безупречно, а если условный пьянствующий гитарист будет препятствовать этому — его стоит уволить. В конце концов лучше сразу избавляться от «опухоли», пока она не стала подобной Даниле. Он стал эдаким способом для измерения наглости людей. Тяжёлый вздох срывается с губ, стоит Лёве только вспомнить о предстоящей работе перед туром. В группе больше никто не старается избавить Лёву от суеты. Он разбирается со всем сам (ну, с помощью Шишкина) и совсем не тоскует по тому, что делал Данила. Он, конечно, молодец: всё делал хорошо — но лучше уж Лёва не поспит лишние минуты, чем снова позволит себя унижать. Данила помогал без цели сделать приятно. Он постоянно старался самоутвердиться за счёт Лёвы и показать всем, кто в группе «самый главный, и кого нужно слушаться». Лёва откладывает гитару в сторону и устало потирает переносицу. Он мог бы попросить кого-нибудь из знакомых послушать черновую версию мелодии и оценить её. Однако этому препятствует непонятный страх. Он шепчет, что ни у кого нет достаточного понимания того, как должна звучать музыка. Это нельзя никому доверить, даже Шишкину и Лакмусу. Они безусловно понимают что-то в музыке, но не на том уровне, что необходим Лёве. Он не может обратиться и к «своим» музыкантам: перед глазами сразу возникает снисходительно усмехающийся Данила. Бортник морщится, вспоминая, с каким тоном Данила отвечал на просьбы послушать «рыбу». Он говорил так, словно общался с маленьким глупым ребёнком или непослушным щенком. Советы и замечания хоть и были по делу, но постоянно ощущались оскорблениями и попытками окунуть лицом в грязь при всех. «Лев, тут слишком быстро идёт гитара, лучше убери это, а иначе снова доведёшь всех до приступа. Если у тебя не получается, в чём я на сто процентов уверен, так и быть, могу помочь тебе. Иди стихи пиши, а я всё-всё сделаю» — скалил зубы Данила. Лёва соглашался с ним, потому что боялся некачественного результата, а Данила просто гордился собой. Лёва плетётся на кухню, прокручивая в голове все те мелодии, которые создавал Данила. По правде говоря, он зря старался: Лёва всё в конечном итоге переделывал под себя и давал послушать своему главному авторитету — Шуре. Он понимает не только музыку, но и самого Лёву. Раньше тот любил отправлять всю «рыбу» Шуре и выпрашивать подробное мнение о каждой. Однако сейчас нельзя требовать настолько много внимания. Конечно, у Шуры и так много дел. Теперь Лёва понимает это, а тогда он так входил в кураж, что забывал обо всём на свете. На кухне Лёва включает электрический чайник и садится за стол. Сейчас было бы в сто раз лучше, будь Шура рядом. С ним можно обсудить и музыку, и настоящую работу, и Данилу с его реакцией, когда все изменения не входили в конечный «продукт». Данила всегда закатывал глаза и с максимально недовольным видом играл свои партии, постоянно приговаривая, что работает с бездарями. Тогда у Лёвы не хватило смелости прямо предложить уйти. Внезапно Лёва вспоминает, почему он так долго терпел унижения и пренебрежительное отношение к себе. Данилу же порекомендовал Ян, когда Лёва только-только собирал группу. Точнее, не сам Ян порекомендовал, а его знакомый, чей друг не мог найти себе работу. Тогда подобная деталь нисколько не смутила Лёву. Он был потерян и пытался разобраться с колоссальным объёмом информации. Чайник закипает, Лёва наливает горячую воду в кружку. В голове снова возникает Данила, от которого постоянно пахло чаем то ли от большой любви к напитку, то ли это были какие-то духи, то ли стиральный порошок. В любом случае, сам чай не вызывает у Лёвы отвращения или рвотных рефлексов. Скорее, напиток просто заставляет задуматься и переосмыслить поступки из прошлого. Так Лёва приходит к выводу, что Данила продержался в группе не из-за своей «бесценной» помощи, а из-за чужого страха. Лёва невероятно сильно боялся сделать что-то не то с группой. Он начитался статей о том, как музыкальные коллективы разваливались после первого же тура. Тогда это приводило в ужас, и Лёва буквально трясся из-за опасений провалиться. В самой неудаче не было бы ничего плохого для самого Лёвы, если бы он создавал группу на личные средства. Однако весь музыкальный коллектив Лёвы спонсировался и принадлежал Шуре. Именно он выделял все деньги и по большей части продвигал проект. Только благодаря настойчивости Шуры (и его связям конечно же) Лёва теперь может заниматься музыкой. Шура по-прежнему вкладывается в группу Лёвы и получает приличные деньги с туров, продажи мерча и прочего. Любой другой человек на месте Шуры стал бы требовать больше денег или старался бы максимально часто дёргать на Лёву. Однако тот не ощущает никакого давления на себя. Шуре, кажется, глубоко плевать на фактически свой же проект. Он лишь изредка интересует своего прямого спонсора, но только в те моменты, когда Лёва напрямую говорил об этом. Лёва заваривает себе чай и отпивает немного жидкости. Молодой человек понимает — он согласен принимать какую-либо помощь, связанную со своей работой, исключительно от Шуры. Только его слова не воспринимаются как нечто обидное и неприятное. К советам Шуры хочется прислушиваться. Он всегда внимательно, по несколько раз, слушает «рыбу», а потом говорит, какие моменты удались, а какие — нет. Шура не язвит, не старается больно задеть и периодически мягко шутит. Лёва не обижается и сам искренне и громко смеётся, расслабившись. Бортник тихо напевает себе под нос какую-то незатейливую мелодию. Её обычно нашёптывает Шура, когда занимается домашними делами. Это всегда вызывало у Лёвы широкую улыбку и приятное тёплое чувство, разливающееся по всему телу. Вообще, Данила тоже любил напевать лёгкие мотивы. Однако это только злило Лёву и выводило его из себя. Он не высказывал претензий, но всегда старался надеть наушники в те моменты, когда Данила начинал петь. Лёва про себя усмехается: в его глупых и бессмысленных сравнениях своеобразную победу. О ней совершенно необязательно знать Шуре, он же не поймёт, зачем Лёва проводит эти параллели, почему он так зациклен на подобном. Вроде как нужно отпускать людей из прошлого, а Лёва всё тормошит её и зачем-то смешивает с настоящим. Это же две полные противоположности. Лента новостей ничем не удивляет. Вообще, Лёве следует не только презирать и тихо ненавидеть Данилу, но и опасаться его. В конце концов он может распустить грязные слухи или дать лживое интервью «жёлтым» журналистам. У Данилы есть все мотивации и основания, чтобы начать поливать Лёву грязью за спиной и начать портить ему репутацию самого «неконфликтного и тихого музыканта». Данила вроде как однажды даже угрожал так сделать. Непонятно по какой причине он замолк и даже залёг на дно. По крайней мере, о нём нет никаких новостей. Ради интереса Лёва вбивает имя и фамилию Данилы в поиск, но ничего «свежего» не находит. Есть только статьи про его уход и ссылки на инстаграм и вконтакте. Лёва впервые заходит на эти страницы и видит самые обычные фотографии: гитары, домашних животных и прочую ерунду. Нет ни слова о сотрудничестве с какой-либо музыкальной группой. Данила будто бросил всё и внезапно решил зажить обычной жизнью, где нет места концертам и интервью. Подобное сильно напрягает Лёву. Не то чтобы он так сильно беспокоился за «своих» музыкантов, ведь они, по большей части, не вызывают никаких эмоций. По правде говоря, Лёва воспринимает их не иначе, как инструмент для достижения цели. Это и влияет на то, что Лёва слабо помнит имена людей, с которыми бок о бок выступает. На фотографиях группа выглядит самой сплочённой и напоминает семью, а в жизни музыканты сами по себе, и Лёва отдельно от них. Он потому и считает, что у него не группа, а просто сборище людей, жаждущих заниматься музыкой. Как бы Лёве не было, мягко говоря, плевать на коллег, его сильно напрягает такое затишье от Данилы. Тот всегда рвался заниматься музыкой и «фыркал» на тех, кто бросил сцену в угоду обычной «серой» жизни. «Не понимаю, как можно променять любовь фанатов и любимое дело на эти серые будни. Все говорят, мол: «Я остепенился и стал думать головой. Брехня это! Невозможно остепениться: мне, вон, сколько лет, а я до сих пор играю и ничего! У меня столько шансов было бросить всё и начать жить, как эти офисные планктоны, но я ничего не бросил и до сих пор преспокойно выступаю» — гордо заявлял Данила, прилично выпив перед этим. Слабо верится, что такой человек как Данила бросил всё из-за увольнения. В конце концов, оно лишь частично подпортило репутацию, а опытные музыканты всегда будут нужны группам. Данила мог найти работу буквально через неделю после своего ухода. Но этого не произошло, значит, случилось нечто такое, что сильнейшим образом повлияло на Данилу. Возможно, аукнулись его дела из прошлого, возможно, он просто взял себе «творческую паузу», возможно, он просто готовит что-то новое, а возможно, что к этому приложил руку Шура. Лёве становится плохо от этой догадки: мозг отказывается воспринимать даже идею о том, что Шура может сломать человека морально. Это же как нужно было испортить человеку психику, чтобы он отказался от любимой работы… Лёва делает вывод о пытках над разумом Данилы из-за его целого тела и какого-то пустого взгляда. Такой обычно присущ коровам, бесцельно бредущим по дороге, не осознавая, насколько велика вероятность умереть под колёсами. Вполне вероятно, что догадки о пытках над Данилой являются пустыми и раздутыми из ничего. Однако они начинают казаться всё более и более реалистичными, ведь Шура слишком остро реагирует на неприятных людей в жизни Лёвы. Его это немного напрягает: он ведь вывалил на Шуру информацию о том, как Данила издевался чуть ли не всё время, которое существует группа. Это Лёва относительно успокоился после увольнения Данилы, а о чём думал Шура неизвестно. Лёва пытается поставить себя на место Шуры и с ужасом осознаёт — он, Лёва, сам лично бы задушил того человека, что заставил нервничать Шуру. Подобное открытие пугает и отвращает одновременно. От него хочется сбежать или просто забыть о его существовании раз и навсегда. Лёва выключает телефон, но неприятные мысли отказываются покидать голову. Они рисуют образ Шуры, измывающегося над Данилой. Лицо последнего обезображено гримасой глубокого животного ужаса. Он сковал все движения Данилы, что и так почти не доступны из-за его положения. Почему-то кажется, будто этого человека приковали к какой-то поверхности и потом только начали пытку. Правда, непонятно какую именно. Лёва многое знает о физических истязаниях. Но не о душевных. Информация о подобных почти не попадалась на глаза. Лёве не жаль Данилу: он слишком трепал чужие нервы в своё время. Бортник больше обеспокоен Шурой и его реакцией. Она чересчур бурная и эмоциональная. Хотя с последним утверждением можно преспокойно поспорить: лицо Шуры не выражает никаких эмоций, зато действия по-настоящему пугают. Уверенность в собственной безопасности по-прежнему крепка. Лёва ни капли не боится того, что однажды Шура словит «псих» и с безэмоциональным лицом сомкнёт руки на шее самого Лёвы. Тот на физическом уровне чувствует, что Шура дорожит им, Бортником, и никогда не сделает больно намеренно. Лёву сильно-сильно беспокоит состояние психики Шуры. Он вроде здоров на все сто, но порой невероятно пугает. Его движения вроде бы плавные, но порой становятся резкими. Ещё больше в ступор вводит лицо, такое почти всегда расслабленное или хмурое. Оно может в один миг измениться на серьёзное и озлобленное. Глядя на него, сердце замирает, а кровь стынет в жилах. Вообще, довольно странно ждать от Шуры здорового поведения, если учитывать среду, в которой он вырос. Там чисто физически невозможно было вырасти спокойным и здоровым внутренне. Макс Лакмус как-то упоминал, что раньше Шура был «совсем диким и двинутым на голову». Тогда Лёва слабо поверил в подобное и лишь рассмеялся. Он слишком привык к тому, что Шура рядом с ним такой спокойный внешне и только изредка позволяет себе выразить какие-то отрицательные эмоции. В ответ Макс нахмурился и сказал: «Это он сейчас такой расслабленный. Знал бы ты, каким он был в двадцать… Шура тогда совсем с катушек слетел и начал довольствоваться «свободой». Помню, как он однажды напился и разбил бутылку о голову тогдашней девушки. Мы еле оттащили Шуру от этой бедолаги. Не веришь мне? Конечно, он тут с тобой так нежничает, как ни с одним из нас. А мы, между прочим, знакомы двадцать с лишним лет! Не знаю, как ты повлиял на Шуру, но с тобой он такой спокойный и счастливый». Сейчас Лёва воспринимает слова Макса совершенно иначе. Наверное, стоит более серьёзно относиться к тому, что говорят друзья Шуры. Он им лучше знаком, как бы Лёва не пытался отрицать это. Бортнику банально обидно, что он никогда не сможет узнать Шуру настолько же хорошо, как и его друзья. Глупо это, учитывая то количество времени, что Лёва общается с Шурой. Однако разве можно объяснить подобное эмоциям, захлёстывающим с головой и вводящим в ужас? Бортник устало потирает виски. Вот вроде он начинал думать о новой песне, а закончил Шурой и его «тёмным» прошлым. Оно, в свою очередь, пугает только из-за того, что Лёве больно представлять, как протекала жизнь Шуры рядом с его родителями. Тут не жалость просыпается, а какая-то тупая вина. Она шепчет: «Ты обязан был помочь и предотвратить это! Но ты ничего не сделал!» Головой Лёва понимает — ему было около года, когда жизнь Шуры пошла наперекосяк, но вина всё не успокаивается и разливается чем-то болезненным по всему телу. Мысли сосредотачиваются на Шуре. Он вроде не так уж и много времени проводит с Лёвой, но сильнейшим образом влияет на все аспекты его жизни. Так, однажды Шура сказал, что ему хотелось бы послушать песню, в которой фигурировало бы название книги Габриэль Гарсиа Маркеса «Полковнику никто не пишет». Лёва книгу не читал, но стихи и мелодию написал. И всё из-за желания Шуры, а не собственного. Шишкин иногда говорит, что Лёве стоит удовлетворять и свои хотелки, а не только Шурины. Однако сам Бортник просто получает удовольствие от процесса создания. Порой даже всё равно, о чём писать стихи и петь. Ну не совсем так критично. Если Лёве не нравится что-то изначально — он не станет себя мучить и бросит задумку. На телефон Лёвы приходит сообщение, он лениво читает строки и на мгновение замирает. Все размышления о Шуре и Даниле покидают голову. Конечно, вспоминается проблема, которая уже давно давит и от которой чисто физически невозможно скрыться или сбежать на некоторое время. Пришедшее сообщение написал Макс Шишкин. Он спрашивал не за тур или нечто в этом роде, а за предстоящее интервью, которое должно случиться буквально на днях. Оно уже давно готовится и, наконец, всё закончено. Теперь нужно только прийти, ответить на вопросы с широкой улыбкой на лице и всё. Макс Шишкин свою часть работы сделал: он нашёл подходящую журналистку, заплатил ей за «нормальные вопросы», организовал и наладил всё. Лёва просто должен прийти и поговорить. Вроде так просто, но он снова находит туевую кучу проблем. Они давят на плечи тяжёлым грузом и пробуждают новые переживания. Все они вертятся вокруг того, что высокая вероятность ляпнуть что-то лишнее. Журналистка же раздует из этого огромный по масштабам скандал. Никакие деньги не помогут по-настоящему заткнуть «желтушников». Плата поможет скрыть лишь малую часть информации. За утечкой остальной части придётся следить самостоятельно. Лёва знает, как держать язык за зубами, только порой ничего дельного из этого не выходит. Так, Бортник иногда говорит лишнее чуть ли не всему своему окружению. Повезло, что близкие люди понимающие, а все «дальние» чаще всего принимают слова за неудачную шутку. С журналисткой всё намного-намного сложнее. Она посмеётся над «шутками», а потом выкатит такую статью, от которой Лёва поседеет и возненавидит себя. Новости быстро подхватят остальные издания, и тогда вся страна (или сразу несколько) будет в курсе мерзких тайн Лёвы. Самое противное, что никто рядом с Лёвой сидеть не будет, если не считать журналистки. Кто-кто, а она точно не одернет, если Лёву понесёт не в то русло, и он начнёт нести различного рода бред. Было бы здорово, если бы никто из близких находился бы рядом. Однако никого такого не может быть. Макс Шишкин — не участник группы, его присутствие будет выглядеть странно, а ещё он планирует в этот день провести время с семьёй. Макс Лакмус тоже не играет в группе и, вообще, вроде как налаживает отношения с Борей. У Яна там свои проблемы, которые намного важнее загонов и переживаний Лёвы. Шуру нельзя попросить из-за того, что его присутствие только подкрепит тупые слухи о совсем не дружеской связи. Вопросы о ней обязательно будут, потому что это одна из самых популярных тем, касающихся карьеры Лёвы. Все говорят, что Шура спонсирует группу, потому что Лёва умело «работает ртом», что музыкальный коллектив является прихотью молодого любовника известного бизнесмена. Приятного в этом ничего нет. Чувствуется лишь сплошное унижение и полное обесценивание личных достижений. Лёва же не на всё готовое пришёл, он чуть из кожи не выпрыгнул, чтобы его музыку слушали. Да, Шура проспонсировал всё, но он не мог заставить людей любить песни группы Лёвы. Тот сам приложил немалые усилия для достижения целей. Лёва понимает, почему люди думают про него так низко и мерзко. Да тут он бы сам так подумал, если бы прочёл похожую историю. В конце концов это невероятно подозрительно, когда обеспеченный мужчина берёт на себя все финансовые траты человека, с которым буквально живёт в одной квартире. Любой первым делом подумает не о дружбе, а о любви или плотских отношениях. Да и есть ли эта дружба, о которой Лёва постоянно твердит себе? Шура же ни с кем так не общается, как с самим Лёвой. Над последним Шура не стесняется шутить и говорить с ним о не самых приятных вещах. Однако какое-то особенное отношение всё равно чувствуется. Его ощущает не только сам Лёва, но и люди, близкие с Шурой. Макс Лакмус, вообще, чуть ли не каждую встречу говорит про это. Лёва трясёт головой, стараясь перескочить с одной мысли на другую. Сейчас не до отношений с Шурой, о них нужно запомнить лишь одно — это просто крепкая дружба, которая намного-намного выше понимания других людей. Нечто подобное Лёва обязан будет сказать на интервью. Он же не даром часами напролёт готовил «стерильные» ответы на возможные вопросы. Заготовленные фразы молодой человек старательно заучивает чуть ли не наизусть. Вообще, это не совсем хорошо, ведь во время интервью быстрые чёткие ответы будут выглядеть слишком неестественно и фальшиво. Люди быстро поймут, что Лёва говорит неискренне и с банальной целью, гласящей «лишь бы от меня вы все наконец отстали, уроды, видеть и слышать вас больше не могу». Ради справедливости некоторые ответы выглядят не так уж и неестественно и вычурно. Правда, тут виновато не бурное воображение Лёвы, а тот факт, что он скопировал фразы из чужих интервью. Их давали другие музыканты, более «цельные». По крайней мере, Лёва считает, что он один такой сломанный переломанный в мире музыки. «Коллеги по цеху» выглядят и говорят совершенно иначе, чем Лёва. Тот видит это даже по чужим глазам, таким горящим или просто тихо любящим музыку. Лёва тоже её любил, но не настолько горячо и трепетно. По большей части в тёплых чувствах виноват Шура, который всегда старался привить любовь к группам. «Ты точно готов?» — пишет Макс, а Лёва между строк видит: «Лёва, пожалуйста, будь готов на все сто процентов и поговори с журналисткой нормально. Не надо там говорить лишнего про личную жизнь. Прошу тебя, сделай всё нормально». Лёва печатает, что он со всем справится, а в душе понимает обратное. Он преспокойно способен общаться с Шурой, Максами или ещё с кем-то из своего круга. Однако, когда дело касается журналистов, всё идёт не по плану. Лёва помнит, что он и в «старой жизни» не умел давать интервью. Точнее, сперва, где-то в детстве-начале отрочества, у него выходило даже неплохо. Он более-менее уверенно держался и умудрялся выдавать цельные ответы. Потом же мать стала активнее влезать в процесс и контролировать каждое слово, вставляя свои глупые фразы, полные хвастовства. (Тогда ещё) Егор не мог рта открыть без того, чтобы Наталья не закатила глаза. Ей постоянно казалось, будто она знает про процесс тренировок лучше, чем человек, который ими постоянно занят. Ещё пять-шесть лет назад Лёва мог дать шаблонное интервью с относительно естественным видом. Заслуга, если язык повернётся так назвать, принадлежала матери. Она фактически выдрессировала Лёву на однотипные ответы, заставляя перед сном часами напролёт отвечать на одни и те же вопросы разными словами. Спустя годы подобные «тренировки» не имеют никаких плодов, кроме отвратительнейших воспоминаний, от которых прямо-таки воротит, как от тухлой рыбы. Сейчас Лёва не помнит ни один из ответов, которые раньше говорил с серьёзным лицом. Тут нужно будет импровизировать и усердно репетировать. В конце концов, придётся не только живо отвечать, но и скрывать волнение. А оно даже за несколько дней до интервью присутствует и постоянно даёт о себе знать. Так, Лёве кажется, что чуть ли не каждое его слово рискует попасть в «жёлтую» статью. Плевать, что во время бесед с тем же Шурой никого нет рядом. Острую паранойю подобный факт нисколько не заботит и ничуть не смущает, хотя и должен. Стоит задуматься над одной проблемой, как всплывает ещё десяток с лишним. Проще говоря, ситуация максимально абсурдная и ужасная. Шура наверняка легко смог бы найти выход и быстро бы всё разрулил. Это Лёва беспомощно блуждает от одного дела к другом и ничего толком не доводит до конца. Бортнику необходимо, чтобы его прямо за «шкирку» схватили и вынудили доделать хоть что-то. Вроде так много энергии и желания свернуть горы, но нормальной концентрации не хватает. Подобное обычно обеспечивают горящие сроки, но тут впервые Лёва пытается сделать всё заранее и ни черта не выходит. Ему аж выть от обиды хочется. На данный момент Лёве катастрофически необходим Шура, точнее, его присутствие рядом. Он, как никто другой, поможет сосредоточиться, выслушает и прогонит прочь паранойю. Разговор с Шурой не решит всех проблем, но хотя бы часть — точно сможет. Рядом с ним Лёве спокойнее дышится да даже просто живётся. Он чувствует себя защищённым, когда Шура недалеко. Однако сейчас он в другом городе и вернётся оттуда только в конце месяца, когда Лёве придётся уезжать в тур. Это вызывает тоску и какую-то странную глупую детскую обиду. Она говорит, что нужно злиться на Шуру, уехавшего в тот редкий момент, когда Лёва находится дома. Понятное дело, что работе глубоко плевать на чьё-то присутствие рядом, но всё равно обидно, что не выйдет провести время вместе перед долгой-долгой разлукой. Телефонные разговоры и переписки никогда не смогут заменить диалога лицом к лицу в тёплой комнате. Телефон снова вибрирует, на экране всплывает сообщение от Макса Шишкина. Он снова просит быть аккуратнее и получше подготовиться. Кажется, Шишкин переживает чуть ли не сильнее самого Лёвы. Последнему одновременно приятно с этого, и несколько страшно. Чужие опасения говорят не только о беспокойстве, но и неуверенности и недоверии. А оно терзает душу. Лёва в очередной, кажется в сотый, клянётся Шишкину, что всё пройдёт идеально и беспокоиться не о чем. Правда, и Лёва, и наверняка Макс знают — буквально что угодно может выйти из-под контроля. Есть из-за чего переживать, только сильно убиваться необязательно. Лёва аж подпрыгивает, когда его телефон начинает звонить. Бортник поднимает трубку и слышит голос Шуры. Тот звучит невероятно устало и вымученно. Это заставляет Лёву умолчать о собственных переживаниях и свести разговор в сторону чего-то более лёгкого и приятного. Шура не возражает и принимает это. Возможно, он понимает, что от него что-то скрывают, но не хочет в этом разбираться. Он наверняка сильно устал и просто жаждет отдохнуть, отвлекаясь на разговор. Тот не должен заходить в русло великих философских вопросов, но и не имеет права скатываться в откровеннейший бред. Тут важно соблюдать и максимально долго держать баланс. Во время разговора Лёва, действительно, не признаётся в своих загонах по поводу интервью. О нём не заходит и речи, Бортник старается не проболтаться, и у него удаётся. Возможно, это и есть маленькая победа.***
Лёва нервничает. Он рассеянно осматривает людей, стоящих за кадром. Там располагается огромная команда, какая обычно бывает у актёров. Или же это просто ложные представления Лёвы. Тот знаком с миром кино только по рассказам Шишкина, а остальное остаётся туманным. Руки дрожат, и Лёва укладывает ладони на колени, чтобы хоть как-то скрыть тряску. Никто не должен знать о переживаниях, люди не о них подумают, а приплетут алкогольную зависимость или наркозависимость. В конце концов все любит громкие заголовки о том, как очередной известный музыкант подсел на что-то вредное и стал меняться в самую паршивую сторону. Журналистки нет в кадре, и Лёва готов взвыть во весь голос и залезть на стену, настолько нервы на пределе. Мысленно Бортник уже миллиард раз успел проклясть интервьюера и её медлительность. Нужно ведь нормально выполнять свою работу, а не шататься непонятно где, когда до начала съёмок остаётся буквально пара минут. Они, будто издеваясь, тянутся невероятно долго. Сердце быстро-быстро бьётся, в висках неприятно стучит, а во рту сохнет. Лёва нервно ковыряет заусенцы пальцами, раздирая кожу в кровь. Подобное рискует обернуться противной болью в будущем. Правда, оно сейчас не волнует от слова совсем. Какие заусенцы, когда первое интервью, способное всё разрушить, начнётся с минуты на минуту? Тут только этим мысли и заняты. Лёва уже начинает жалеть о том, что согласился говорить с журналистами. Да. Макс Шишкин подробно объяснил, почему интервью, мягко говоря, необходимо, но на данный момент все те аргументы кажутся неубедительными. Можно было ещё немного потянуть время и забить на глупые слухи. Данилу тоже бессмысленно бояться, учитывая его долгое затишье. Мысли о Даниле вызывают ком тошноты в горле. Лёва резко вспоминает свою теорию о том, что Шура что-то сделал с Данилой. Если верить этой догадке — можно предположить, что журналистку тоже ждёт незавидная участь, если девушка хоть как-то заденет Лёву и заставит его слишком сильно нервничать. Шура никогда не пренебрегает насилием и любит пользоваться им. Страх накатывает с новой силой, а выпитые успокоительные совершенно не помогают. Лёва не ощущает желанного спокойствия и какого-никакого умиротворения. Возможно, стоило выпить крепкого алкоголя перед приходом сюда, но Лёва зарёкся пить за часы до интервью. Спиртные напитки имеют дурное свойство развязывать язык, от чего с него слетает слишком личная информация. Лёва тянется к волосам, но вовремя отдёргивает руку. Он не собирается рушить долгие старания стилистов и вынуждать из снова выполнять работу. Да, за неё они получают деньги, но сумма же не увеличится благодаря очередному долгому расчёсыванию и выпрямлению чужих вьющихся волос. Тут по большей части вопрос связан не с деньгами, а с банальным уважением к чужому труду. — Извините, извините! — Вдруг слышится приятный женский голос, а вслед за ним громкий цокот каблуков. Лёва нервно улыбается: он и рад приходу журналистки, и при этом невероятно сильно зол за такую задержку. Бортник быстро переводит взгляд на часы и видит, что девушка задержалась буквально на три минуты. Не так критично, но для такого нервного человека, как Лёва, подобное является настоящей трагедией во плоти. Однако никаких сцен и придирок Лёва не устроит: он чересчур морально истощён для огромных скандалов и чтения нудных никому ненужных нотаций. — Извините ещё раз, меня отвлекли, — девушка усаживается напротив Лёвы и улыбается одновременно приятно, и холодно. Наверняка эмоция фальшивая, но неестественность помогает скрыть долгий опыт. Лёва знает об этом благодаря чтению статей про работу журналистов. Подобное исследование проводилось с целью успокоить самого себя и перестать так трястись. Помогло оно невероятно слабо. — Всё в порядке, вы не так уж и сильно опоздали, — вопреки гневным мыслям произносит Лёва и складывает руки в замок. Журналистка прикрывает глаза и поворачивает голову в сторону камеры, намекая, что всё уже готово. Тогда кто-то из съёмочной команды даёт нужные указания, и уже через мгновение начинается запись. Девушка мило улыбается, представляя себя и Лёву. Тот узнаёт имя с человеком, с которым придётся говорить ближайшие несколько часов — Лиза, фамилия же быстро вылетает из головы за ненадобностью. Нельзя же во время беседы обращаться с человеком, с которым её ведёшь. — Лёва, вы не даёте интервью и ничего не говорите о личной жизни. Это принцип или у вас просто нет времени? — Лиза сидит в уверенной позе: спина прямая, взгляд направлен только на собеседника. Лёва не сдерживается и нервно поправляет волосы. Чужая уверенность окончательно разбивает в пух и прах собственную. Лиза в этом не виновата, просто Лёва накрутил себя и теперь пожинает плоды. — Ну… я в первую очередь именно музыкант для людей, а потом уже идёт моя личная жизнь, — он проглатывает слюни. Все заготовленные ответы, выученные наизусть, напрочь вылетели из головы. Придётся импровизировать и быстро думать над тем, чтобы не ляпнуть чего-то лишнего и опасного для будущего. — Да и нет у меня толком личной жизни: я постоянно работаю, — что-то всё-таки вспоминается, и Лёва выпаливает, фактически не думая. — Навряд ли журналистам будет интересно слушать, как я после концертов моюсь и сплю, как сурок. Или как я в поезде не могу уснуть. — Вы, правда, так думаете? Людям интересно узнать, как живут их кумиры вне сцены, — Лиза слегка качает головой. «Девушка, моя жизнь невероятно скучная и отвратительная. Я сбегаю от реальности в работу, а в свободные минуты трачу на самобичевание и пустую ненависть к людям, испортившим мне жизнь. Люди будут разочарованы, если узнают, что их кумир такой вот неинтересный и обычный. Давайте мы просто обсудим альбомы, я скажу, что Шура — мой лучший друг, и мы все разойдёмся, кто куда» — вертится в голове Лёвы и настойчиво просится наружу. Но Бортнику удаётся удержать язык за зубами и относительно приятно улыбнуться и сымитировать смущение. — Самое интересное в моей жизни это… — Мысль резко вылетает из головы, и Лёва начинает мычать. — Это музыка, которую вы слышите. Я в неё вкладываю душу, да и всего себя. Если хотите сосредоточиться на чём-то интересном — давайте поговорим о моей музыке? В конце концов, люди её знают. Улыбка на секунду пропадает с лица, когда Лёва замечает недобрый огонёк в глазах Лизы. Она точно нашла, за что можно зацепиться и на что надавить, дабы придумать громкий заголовок. — Ваша музыка? Разве вы один её пишите? — Интонация Лизы спокойная, но ощущается, как удар в живот. — Я… — Лёва теряется: у него из-под ног будто земля пропала — непонятно, что теперь говорить. Сейчас буквально любое слово рискует перерасти в скандал. Лёва просто обязан напрячь мозги и придумать что-то более-менее приличное и «красивое». Права на ошибку нет и не может быть. — Я не один работаю над альбомами, но всё, что вы можете слышать — результат моего воображения. Я придумываю всё, начиная от текста и заканчивая мелодией. А ребята из группы помогают воплотить идеи в жизнь. Грубо говоря, я голова, а ребята — остальные части тела. Без них никуда! — Слова сами слетают с языка, и Лёва искренне удивляется тому, как они звучат. Тут нет ничего обидного, присутствует даже похвала. Пусть и, по мнению Лёвы, нисколько незаслуженная. Ему плевать, кто будет играть на условной гитаре, ведь самое главное — результат. Если он окажется неудовлетворительным по вине одного из музыкантов — Лёва заменит его другим. Увольнение Данилы помогло, нет, фактически сформировало политику контроля в группе. — Вы не допускаете их до процесса создания, потому что не доверяете, или есть какая-то другая причина? — Выгибает бровь Лиза. Она даже тут нашла к чему придраться. Это вызывает некое уважение в глубине души Лёвы. Он хотел бы также уметь вслушиваться в чужие слова и искать среди них самые слабые места. — Ну…тут не в недоверии дело, а немного в другом… — Лёва замолкает, слабо прикусывая кончик языка. Нельзя сказать прямо, что на мнение музыкантов Лёве, мягко говоря, плевать. Он не воспринимает группу, как семью. Ей в музыкальном коллективе даже и не пахнет. Конечно, Лёва отделяет себя от музыкантов, чьё мнение совершенно не волнует. Если им что-то не нравится — пусть они уходят, двери открыты, и никто держать за руки и ноги не станет. Замена всегда найдётся. — Что же тогда удерживает ваших, — Лиза подчёркивает последнее слово интонацией. — музыкантов от процесса создания. Вы сомневаетесь в их профессионализме? Или боитесь разногласий в группе. Вопросы окончательно добивают морально. Лиза же больше не вызывает раздражения и злости. Скорее, тут имеет место быть досада, смешанная с тихим восхищением и слабым страхом. — Ну… Лиза, прошу вас не говорить так, будто я какой-то тиран, который держит коллег на привязи, у нас, между прочим, прекрасные отношения. Между нами нет никакой тирании, — нагло врёт Лёва. Он боится проколоться в том, что постоянно забывает имена людей. С которыми играет. Зачем это помнить, если можно обратиться к человеку так: «Извини», «Эй», «Послушай», «А ты не знаешь…». Это не вызывает никакой обиды или злости у ребят из группы. Или же Лёва просто не в курсе. — Тогда почему они остаются в стороне, когда вы пишите музыку? — Всё не унимается Лиза, ожидая бурной реакции. — Потому что я тут голова, — Лёва прикрывает рот и смеётся, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Лиза, у каждого в группе свои обязанности… Ну… вот. Ну вы же не берёте на себя обязанности оператора? Вот так и у нас в коллективе. Мы… мы заранее всё обговорили и решили, что я возьму на себя все «муки» творчества, а остальные смогут заняться личной жизнью… Лёва прикрывает рот ладонью и победно улыбается. Наконец, удалось нормально ответить. Теперь должен последовать новый вопрос. С ним Лёва точно не облажается, как сейчас. Он готов ко всему. — То есть вы приносите себя в эдакую жертву, чтобы у других была возможность полноценно жить? — Лиза снова «бьёт» куда-то в область живота и на мгновение лишает способности дышать. Однако Лёва довольно быстро приходит в себя. Его почему-то невероятно злит подобная формулировка. — То есть я женат на музыке и провожу время с любимой, а ребята — со своими любимыми. Так все в выигрыше, — на удивление, ответ выходит довольно спокойным, а не резким и грубым. Лиза кивает. Её настоящие эмоции тяжело понять из-за пелены профессионализма, выработавшегося с годами, проведёнными в сфере журналистики. Наверняка Лиза давно «тут», если судить по морщинам. Дальше интервью в основном вертится вокруг темы музыки. Лёва подробно, с любовью и искренним трепетом, рассказывает про каждую песню из альбома. На все вопросы Лизы «стерильные» ответы находятся сами собой, больше не приходится из-за них так трястись и ломать голову. Напряжение никуда не уходит, пусть и компания Лизы не тяготит и оказывается в своём роде приятной. Нервы по-прежнему на пределе, но давят не так уж и сильно. Наверняка, из-за того, что Лёва говорит о теме, в которой на сто процентов уверен. Ну никто лучше него не расскажет про то, почему конкретная песня именно так называется и имеет определённые строчки. По лицу Лизы ничуть не ясно интересно ли ей выслушивать столь большой поток информации. На лице играет лёгкая улыбка, а глаза как-то странно блестят. Только вот Лёву не колышет, насколько людям интересен процесс создания, и приятно ли Лизе участвовать в разговоре. Пусть она просто выполнит работу и не будет открыто жаловаться на то, на что сама и подписалась. Лёва, наконец, заканчивает рассказывать про альбом и шумно выдыхает, после чего берёт со стола стакан воды и за несколько глотков осушает сосуд. Жажда не проходит, лишь слегка стихает. — Это всё очень интересно, Лёва. Поражает, насколько трепетно вы относитесь к своей работе, — говорит Лиза и быстро продолжает, не дав Лёве ответить. — Вы постоянно упоминаете некого Шуру, это ваш старший брат или отец? — Очевидно, что Лиза просто неудачно пошутила. Услышав это, Лёва едва сдержал истерический смех. Буквально недавно Бортник шутил у себя в голове про то, что будь Шура на год старше, он мог бы оказаться кровным отцом. Мысль мерзкая и грязная, но почему-то Лёва считает её невероятно смешной. Это ведь правда… — Это мой хороший друг, — отвечает вызубренной фразой Лёва, ощущая, как зачатки уверенности вянут. — Шура Уман? — Лиза выгибает бровь, а её глаза прямо-таки светятся искренним любопытством. — Он Би-2, а не Уман… — Лёва снова принимается мучить заусенцы. — Мы с ним уже давно знакомы. Лёва не горит желанием рассказывать о начале «дружбы» с Шурой. Во-первых, придётся погружаться в болото прошлого и копошиться в одном из самых унизительных периодов жизни. Во-вторых, Лёва снова начнёт думать о «дружбе» и придёт к выводу, что хочет чего-то большего, а оно в свою очередь невозможно без секса, который Лёва так сильно боится и ненавидит. — Так, как вы познакомились? В интернете множество теорий и догадок. Есть ли среди них правда? — Лиза смотрит выжидающе. — Не знаю, что там пишут люди: ничего не читаю, кроме книг, — вновь лукавит Лёва, не желая три часа обсуждать надоедливых фанатиков, ищущих ответы на чересчур личные и неуместные вопросы. — Но могу сказать, что с Шурой мы познакомились, когда мне было восемнадцать. Я сперва работал у него моделью, потом мы сблизились, и вот перед вами результат. Только сейчас Лёва понимает, как неловко звучит это «сблизились». Оно совершенно не походит на дружбу. — Шура мой лучший друг, он поддерживает меня, и я советуюсь с ним, когда дело заходит до девушек, — Лёва говорит это, дабы отогнать от себя все «голубые» подозрения, которые отчасти правдивы. — Знаете, в жизни порой встречаются такие люди, связь с которыми самая крепкая. Вот у меня таким человеком стал Шура… Нам не мешает разница в возрасте, он делится своим опытом, и я не совершаю глупых ошибок. Так бы уже давно бросил музыку и затерялся в толпе. — Вы с ним познакомились до перелома? — Лиза улыбается, немного обнажая ряд белёсых ровных зубов. Тут Лёву передёргивает: он не планировал подробно рассказывать про спортивное прошлое. Понятное дело, что за фигурное катание спросили бы в любом случае. Только вот неприятное удивление всё равно расползается по телу. Симпатия к Лизе заметно убавляется и притупляется. — Мы с ним познакомились после этого… — Произносит Лёва, сжав зубы. — И попрошу вас не спрашивать за мою спортивную карьеру. О ней уже давно всё известно, ничего нового вы не узнаете. Фраза выходит довольно резкой, что удивляет самого Лёву. Он испуганно смотрит на собеседницу. Лицо последней по-прежнему остаётся противоречивым и вводит в диссонанс, заставляя просто гадать. — Простите, я просто… Я просто не люблю вспоминать тот период… — Лёва тяжело вздыхает. — Я уже давно не фигурист, а людей волнует только это… А я уже давно далёк от мира спорта и не собираюсь туда возвращаться… — Я понимаю вас, Лёва, можете не переживать и расслабиться, — ласково произносит Лиза и поправляет прядь волос. Конечно же Лиза ничего не понимает, она не представляет, каково это постоянно бежать от прошлого. Или же она знает это, Лёва не уверен на сто процентов: он не знаком с Лизой достаточно хорошо, чтобы что-то утверждать. Однако Бортник всё равно тихо злится, слыша «я понимаю». — Спасибо за понимание, — искренностью в словах и не пахнет. — Предлагаю вернуться к обсуждению музыки. Лиза кивает, и уже через секунду Лёва принимается рассказывать про предстоящий тур и будущий альбом. Тут Бортник говорит твёрдо и не так уж и много растерянно мычит. Лиза же вслушивается в слова и периодически задаёт вопросы. Которые должны продлить интервью и сделать его более интересным. В монологе о создании песен Лёва то и дело упоминает Шуру. От этого одновременно стыдно и приятно. Сейчас Лёва своеобразно хвастается, мол, посмотрите, какой замечательный близкий у меня есть. Однако в этом есть некая неловкость: Лёве кажется, что он говорит о чём-то личном. Возможно, в ощущениях виновата сильная симпатия, смешанная с желанием быть намного ближе с Шурой, чем сейчас. При мысли об этом на языке оседает горечь, ведь мечты навсегда останутся мечтами и никогда не будут материальны. Лёва в очередной раз упоминает Шуру. Его образ возникает перед глазами, от чего дышать становится немного легче. Воображение отвлекается от интервью и рисует образ квартиры, где вместо тишины ждёт Шура, готовый прямо заявить о том, как воспринимает Лёву. Однако последнее остается мечтами.***