Все дороги ведут в Арктику

Дрим будто выныривает с большой-большой глубины. Ощущения схожи. По тому, как он наконец может разлепить глаза, вздохнуть полной грудью едва ли не до боли и понять, что теперь кубометры воды не давят на него со всей тяжестью гравитации. Что давление, от которого закладывает уши, а голова кажется раздувшимся шариком, ушло. Что лёгкие теперь не разрывает — остался лишь огонь в них, побочное ощущение, которое с каждым вздохом уходит на нет. Что теперь всё тело кажется лёгким и воздушным — особенно в сравнении со сковывающей каждое движение толщей воды. Дрим проснулся от чертовски длинного сна и был этому очень рад. Он плохо помнит, что с ним происходило. Кажется, последнее, что ещё сохраняется в памяти — это он, стоящий в траве около дерева. И то, как эта трава стремительно приближается перед тем, как он отключается. Хотя, нет, там было что-то ещё. Мёртвые рыбьи глаза самого холодного оттенка карего, что он видел, и блеск стёкол. Грудной сдавленный хохот и тончайшие запястья, выглядывающие из рукавов. Жар рук, который держал его в этой реальности. Там, в этих бредовых воспоминаниях, был кто-то ещё, кто-то другой, второй, побочный, сюрреалистично невписывающийся и старательно пытающийся улизнуть из памяти, будто он в голове Дрима лишний, но воин не промах, он воспоминание хватает за шкирку и подтаскивает ближе, прямо под ослепляющий искусственный свет и сотни увеличивающих линз внимания Дрима. Он знает, что каждая мелочь может быть важнее тайн Вселенной. И возможно, если он постарается, он вспомнит этого «кого-то». Возможно, он даже вспомнит его имя. От попыток внезапно становится так горько, что аж скулы сводит, а в голове сама всплывает аналогия с жеванием чайных листьев всухую. Хорошо, Дрим понимает с первого предупреждения! Он не будет возвращаться к этому. До поры до времени. Следующее, что помнит Дрим — серия бредовых скачущих мыслей, выливавшихся в сюжеты излишне долгих нудных снов, в которых не происходило ровным счётом ничего. Это подёрнутая рябью сломанной техники серая картинка, где он, Дрим, с каждым разом какой-то новый человек, с какой-то предысторией и каким-то будущим, которые вроде ему известны и понятны, но при этом он не может выцепить ни единого воспоминания. Как он попал туда, где он находится прямо сейчас? Что его заставляет здесь находиться? Как выглядят лица его родителей, какое название у его любимой футбольной команды, во сколько лет он впервые стал чемпионом бейсбола на школьном чемпионате и какую пиццу его лучший друг заказывает каждую субботу? Что такое вообще, чёрт возьми, бейсбол? Где конец этим полубредовым неторопливым мыслям? И что его заставляет с таким спокойствием относиться ко всем этим вопросам, если сам Дрим, чрезмерно дотошный человек, никогда не упускает возможности найти ответ и выяснить все тайны до последней? Дрим старается забыть обо всём этом как только открывает глаза. Сраная тревога не отпускает сердце. Она не уходит даже тогда, когда он решается мыслить рационально (потому что это у него не выходит делать уже несколько месяцев). Наверное, причина в том, что он не узнаёт своего окружения. Итак, он отключился на траве под деревом, и, если следовать логике адекватного человека, проснуться он тоже должен под этим деревом. Либо в уже осточертевшей камере 6 на 9, при условии, что его отыскали охотники в таком состоянии. Ни на первое, ни уж тем более на второе место, где он соизволил проснуться, похоже не было. Более того, ему было подозрительно неплохо просыпаться. Никакой ломящей боли во всех костях разом и вспышек агонии в глазницах. Никаких лишних минут на раскачку и желания сдохнуть. Удивительно, но он впервые проснулся отдохнувшим. Этим фактом он собирался наслаждаться до последнего, смаковать удовольствие от реально доброго утра (или другого времени суток) до момента, пока это станет быть неприличным. Всё-таки, вопрос о его местонахождении оставался открытым. Первое, что Дрим точно мог с уверенностью сказать, лежал он точно не на перине. Старый пыльный спальник прямо на камнях, просто и грубо — Дрим не жаловался, но его всё ещё поражал факт того, что после такого ложа у него ничего не болит и не отваливается. Второе — антураж был точно… пещерным. Да, это какая-то маленькая пещерка, в которой достаточно сухо, чтобы расположить здесь умирающего человека. Вход либо чем-то перегорожен, либо достаточно узок, чтобы внутрь не проникали чудища вместе с явным солнечным светом. А изнутри всё должно освещаться костром… Дрим мгновенно изворачивается, путаясь в спальнике, туда, откуда ощутимо несёт дымом и теплом. — Йоу. О. Это Дэйв. Дрим даже смог вспомнить его имя. Парень кисло улыбается в ответ, не зная, радуется ли он нахождению рядом с ним своего спасителя, или же он предпочёл бы остаться в гордом одиночестве. Тем не менее, Дрим подтаскивает спальник ближе к наспех сооружённому костру (вставать было всё ещё лень, и Дрим надеялся растянуть приятные мгновения полудрёмы на подольше) и ложится напротив Дэйва, что-то увлечённо жевавшего прямо через костёр. — Я плох в готовке, но я купил немного хлеба. Так что не выпендривайся и садись есть, — Дрим недовольно фыркает, но ловит прилетевшую ему в руки булку. Разламывает пополам — что ж, пахнет сносно, даже без так хорошо запомнившихся ноток плесени и влаги. Да и хрустит тоже аппетитно, а в горле давно стоит ком недоедания, поэтому парень, не задумываясь, откусывает. — Вообще, я удивлён, что ты выжил, пока я мотался туда и обратно в ближайшую деревню за зельями. Можешь себя похвалить, ты крепкий, — внезапно продолжает новый знакомый, и у Дрима постепенно в недоумении вытягивается лицо, даже жевать перестаёт. Дэйв не замечает чужого смущения и продолжает. — А, и ещё, кстати говоря, у нас теперь есть лошадь. Дрим старается проглотить хлеб как можно быстрее, пока он не встал у него поперёк горла. — Ты купил это всё на мои деньги? — надежда умирает последней, не так ли, Дрим? — На твои деньги, — без капли стыда или сожаления (или вообще хоть чего-либо) кивает Дэйв, и парень со стоном падает обратно на спальник. Это было то небольшое количество изумрудов, которые он приберёг на чёрный день. Но надежда умирает последней, да? Ведь так? — Она хоть быстрая? Дрима уже не интересует ни стоимость, ни подозрительность продавца, потому что это уже тем более не важно, ведь покупка уже совершена. Деньги потрачены. Дрим цепляется хоть за что-то. — Ммм, — в ответ с полными щеками хлеба мычит Дэйв, и Дриму, честное слово, становится дурно. В этом мычании слишком, слишком много сказано, и Дриму, вероятно, кажется, что ответ отрицательный. Лучше б уж казалось. Иначе гнев и разочарование Дрима сможет смыть только кровь. Дэйв, судя по всему, каким-то магическим чувством видит, как лихорадочно сжимаются кулаки Дрима и как бегает его взгляд по всей пещере в поисках предмета, которым можно было бы хорошо надавать нерадивому покупателю по мозгам, поэтому благоразумно затыкается и перестаёт жевать. Писклявый противный голос жадности и нездоровой практичности в его голове требовал омыть это недоразумение, называющее себя расчётливой тратой денег, кровью наглеца, но Дрим был не в том состоянии, чтобы поднимать на кого-нибудь голос и уж тем более завязывать драку. К тому же, спустя буквально мгновение ему в руки снова прилетает кусок хлеба, и кто Дрим, чёрт возьми, такой, чтобы отказываться? Съедает как миленький и не давится. — Сколько я пролежал в отключке? Дэйв перестаёт жевать. Взгляд у него всё такой же пустой, как бутылочное стекло (всё ещё самый холодный оттенок карего. Такой… красноватый), но сведённые к переносице брови и возникшие из-за этого морщинки придавали ему невероятно задумчивый вид, будто муки математического расчёта как никогда терзали его не искушённую науками душу. Дриму приходится сильно выгнуть шею, чтобы увидеть его лицо полностью. С набитыми щеками он выглядит как чрезмерно злой хомяк. Дэйв отмирает, медленно продолжая с усердием жевать, и проглатывает булку, прежде чем ответить: — Ммм, дня два, не меньше. Может больше. Достаточно расплывчато, чтобы выбесить любого, кто ожидал конкретики. Дрим не ожидал. И полученных цифр было достаточно, чтобы жгучий холодок ужаса пробежался по позвоночнику. — Сколько?! Он взвизгивает абсолютно позорно, и на его лице наверняка отпечатывается весь едва скрытый ужас и недоумение, которые обычно Дрим прятал за деревом маски, однако сейчас весь спектр эмоций обычно держащего себя в руках беглеца выливается из него раскалённым потоком. Дрим подрывается на спальнике, будто его ударило током, будто разбудили внезапным гулом сирены прямо в ушах. Дрим вскакивает на ноги, но тут же оседает на колени — что он там говорил про хорошее самочувствие? Забудьте, его по-прежнему колотит, а глаза застилают знакомые чёрные мошки. Дриму удаётся перевести дыхание достаточно быстро, и только после этого он замечает чужие руки на своих плечах. Сейчас на нём нет его прочного надёжного плаща (он валяется где-то в ногах, судя по всему, использованный в качестве одеяла). Сейчас на нём одна лишь тонкая водолазка, поэтому Дрим шипит и дёргается в сторону от прикосновения, чувствуя, как руки ощутимо и очень знакомо покалывает. Будто кипятком ошпарили. — Угомонись, — новый знакомый растягивает каждый слог до состояния вязкой каши, но трепещущий Дрим внимает. — Несколько часов у тебя температура держалась около сорока, ты бредил и постоянно подрывался уйти отсюда, — Дэйв фыркает, смеряя дезориентированного парня перед ним каким-то странным взглядом. — Я думал, ты сдохнешь, но ты и правда так же живуч, как о тебе говорят. Дрим трясёт головой, зарывается пятернёй в сильно отросшие волосы и сжимает. Тянущая боль в грязных волосах отрезвляет, перекрывает тревогу и затмевает фантомные ожоги на плечах, и это позволяет отвлечься. Справиться с эмоциями. Взять себя в руки. Возможно, теперь у него получается мыслить здраво. Дэйв всё ещё стоит перед ним, уперевшись одним коленом в землю, и с ожиданием смотрит. Дрим поднимает на него глаза, глядит исподлобья — и сам чувствует, насколько же у него сейчас усталый от всего на свете больной взгляд. Кажется, что прямо сейчас глазные яблоки из глазниц вытекут, а редкие выжженные ресницы в свинец превратятся, и под их тяжестью Дрим опустит веки навсегда. Это и хочется сделать, до жжения в глазах, до мерзких слёз, но вместо этого Дрим встаёт. Уже медленнее, без непредсказуемых рывков, всё-таки, жалеет свою больную голову и ещё не восстановившийся после лихорадки организм, но встаёт. С высоты его роста пещерка кажется ещё меньше — едва ли не кротовой норой. Приходится постоянно наклонять голову, однако это, как и любому понятно, неудобно, поэтому Дрим садится обратно на спальник. Дэйв всё ещё сидит перед ним. — У них — у моих преследователей, — почему-то решается уточнить Дрим, — есть компас на меня. Возможно, у кого-то из того отряда, который нас по крышам гонял, — Дэйв с узнаванием хмыкает. — Поэтому они могут нагрянуть сюда в любой момент. И я удивлён, что они не сделали этого раньше. — Ты слишком много ставишь на их умственные способности, — с неприкрытой издёвкой говорит Дэйв. — Возможно, — уклончиво соглашается Дрим, не желая принимать то, что он впервые разделяет одно мнение со своим достаточно бесячим новым знакомым. — Тем не менее, если не хотим попасть на крючок и отбиваться от дюжины крепких ребят в незерите, стоит уйти отсюда прямо сейчас. И покажи уже эту свою лошадь, дай хоть посмотреть, на что ты мои последние деньги потратил.

***

Очевидно, лошадь оказалась плоха. Больна, стара, немощна, абсолютно непригодна, короче говоря. Дэйв, почему-то, был против её жестокого убийства: урчал под руку своим хриплым баритоном, говорил что-то про божественное начало всех живых созданий и про то, что Дриму на том свете аукнется убийство «столь прекрасной твари, ниспосланной нам, вероятно, Богами». Дриму было плевать. Он и так знал, что натворил за свои двадцать шесть лет столько, что торчать ему в Лимбо придётся едва ли не вечность, а может и того больше. А ещё он давно свыкся с тем, что привыкать к вещам и живым существам, а тем более привязываться к ним, плохая идея. Очень плохая, если судить по его жизненному опыту. Поэтому лошадь оказывается убита, но не канет в Лету с концами: часть её шкуры пошла на заплатку на то место, где во время погони по крышам Дэйву разрезало плечо (почему он не зашил куртку раньше? Вроде не беспомощный совсем, не белоручка, да и у Дрима в сумке обязательно завалялась нитка с иголкой (в том, что его вещи осматривали, парень не сомневался). Почему бездействовал?). Они налегке, быстро и в полном молчании выдвигаются в путь к обеду. В истинный же полдень, когда августовское солнце стоит в зените, выжигая то, что ещё не успело выжечь за месяцы лета, и добавляя в воздух чего-то такого душного и прелого, пыльно-терпкого, они вышли к большой накатанной дороге. Догадки Дрима подтверждаются — Дэйв не самый разговорчивый попутчик. Дрим не против, он молчит, не отвлекает от мыслей, сам погружаясь в их пучину. Он поднимает лицо к солнцу и щурится, но ладонь к глазам не подносит, не пытается защититься от последних в этом году жгучих лучей. Они нагревают кожу и щиплют глаза — до ожога. До золотого за закрытыми веками. У Дрима лицо бледное, будто призрачное, и кожа тонкая, вязь сине-красных сосудов через неё проходит удивительным рисунком. Его волосы уже не грязно-русого цвета, золотистого, с каким-то болотным отблеском, а серые, тонкие, выцветшие — свою роль сыграло количество седых волос на его макушке, так что всё, что солнечного на его голове осталось, скрывалось за пыльной вуалью. Из него солнечный свет уже давно вышел, испарился, истёк, как сок по каплям вместе с жизнью вытекает из подрубленного дерева. Ничто не должно ему было помешать в такой хрупкой слабости, как простое солнце. Раньше бы Дрим не обращал на такую глупость внимания. Раньше бы он мчался по накатанной дороге на Спирите тёмно-зелёной стрелой, пуская клубы пыли за собой, так быстро, чтобы мимо летящий пейзаж размывался не пойми во что. Раньше бы Дрим не поднимал в задумчивом жесте лицо на солнце, раньше бы Дрим не стерпел тишины: ну какая прелесть от молчания в пути?! Раньше Дрим перескакивал бы с темы на тему, захлёбываясь в хаотичном диалоге, имеющим все шансы стать монологом, раньше у Дрима сверкали глаза бесконечным восторгом. Раньше. Сейчас он идёт и наслаждается солнцем. — Как тебя вообще угораздило нарваться на этих головорезов? — тишину нарушает монотонный с какими-то нотками игривости голос Дэйва. Не то не выдержал тишины, не то просто любопытство задушило. Дрим туманно улыбается, оставляя это на совести попутчика. — Да так, старые разногласия, — уклончиво отвечает Дрим. — Всë-таки военный преступник? — ну, определение подходящее, ни прибавить, ни убавить. — Что-то типа того, — пожимает плечами парень и, прежде чем его засыпят уточняющими вопросами (Дэйв выглядит как тот человек, который вынет душу и заставит волком выть из-за своей дотошности), спрашивает тоже: — А ты сам как сюда попал? — Да так, забавная история, — Дэйв ведёт плечом, но, на удивление, не замолкает. — Призвали на службу в одном из городов, но воинская повинность меня не впечатлила и поэтому я решил скрасить своё пребывание здесь небольшим путешествием. — Дезертир? — Что-то типа того, — с улыбкой возвращает Дэйв фразу Дрима. Дрим улыбается, смотрит в хитро сощуренные карие глаза знакомого, и ничего не говорит. Забавная у них компания получается. Оба так или иначе презираемы правительством, хах. Отщепенцы. Предатели нации. Даже весело немного. Дриму кажется эта мысль такой преступной и лёгкой, что он не сдерживает смешка. Они идут дальше в тишине, но это не напрягает ни одного, ни другого. Дрим задумчиво смотрит в поля, пока Дэйв пинает буквально каждый булыжник, который попадается ему под ноги. Дрим привык ходить быстро и не особо отвлекаться на своё окружение. Почему-то сейчас взгляд цепляет желтизна травы, а мозг сам считает чужие удары. Семнадцать. Девятнадцать. Двадцать два и двадцать три — два раза пнул один и тот же. Один из камушков откатывается Дриму под ноги, и тот его неосознанно пинает вперёд. Странно это. Ощущения странные. Дорога постепенно расширяется. Миля, может, две — покажутся первые признаки человеческой деятельности. Давно заброшенные поля, пеньки вырубленных деревьев, сломанная ось колеса какой-то телеги, череп не самой удачливой коровы, которая умудрилась отбиться от стада и попасться в руки либо разбойникам, либо диким собакам. Ещё миля — и покажется деревня, скромная деревушка на пятьдесят домов максимум, в которой из-за хаотично разбросанных зданий потеряться легче, чем в самом глухом лесу. А потом ночь, потом рассвет, и снова пыльная дорога до самого горизонта. Скорее всего, Дрим будет с ней один на один. Дэйв наверняка имеет свои планы, свой собственный маршрут так ловко обозванного им путешествия. Наверное, стоит поблагодарить его ещё раз за спасение, прежде чем они ожидаемо разойдутся. Дрим с этим предпочитает не медлить. — Слушай, — привлекает внимание парня беглец, на что получает ленивое мычание. — Спасибо ещё раз за то, что спас. Краем глаза замечает странное выражение лица временного попутчика и знакомо выразительный излом бровей. Очевидное недоумение. — Нет, правда, — старается поспешно дополнить парень, поднимая открытые ладони на уровень груди в оправдывающемся жесте. — Ты, типа, уже третий раз спасаешь мою шкуру от весьма закономерной гибели, и… — И ты третий раз меня за это благодаришь, — обрывает его Дэйв, и Дрим, сбившийся с мысли, лишь жалко кивает. В ответ парень лишь язвительно фыркает. — Прекрати так делать, это бесит. Я уже и так понял, что ты мне по гроб жизни теперь должен. Дрима это не успокаивает, но он растерянно кивает. Опять. Теперь молчание между ними не такое умиротворяющее. Стоило промолчать. Надо было подать Квакити идею отрезать к чёрту его поганый язык, чтобы в будущем он своими внезапными словами, выскочившими изо рта раньше того, как их обдумают, не портил никому настроение. Дэйв опять, наверное, каким-то шестым чувством ощущает смущение Дрима и смотрит на него очень долго и очень странно (боже, мужик, начни хотя бы моргать. Взгляд реально как у мёртвой рыбы). — Что будешь делать потом? — искренне спасибо (очередное) Дэйву за попытку разрядить обстановку. Дриму это реально очень нужно. Дрим нервно дёргает плечами и молчит слишком долго для того, чтобы поддерживать впечатление Человека-Знающего-Что-Делает-Со-Своей-Жизнью. — Понятия не имею, — он всё же сдаётся. — Ну, в первую очередь, постараюсь избежать участи свиньи на вертеле. Если ты понимаешь, о чём я. Дэйв ловит выразительный взгляд и растягивает губы в усмешке. — Ну а потом, — Дрим задумывается. Ни одной идеи. — Я слышал, осенью и зимой в тропиках очень даже ничего. Приятно так. Если не брать в счёт обилие мошкары и непрекращающиеся ливни. Дрим сипло смеётся, потому что его планы невозможно не принять за шутку. Потому что это звучит, как шутка, и сам парень в это не верит. Дрим это понимает. И Дэйв тоже. — А ты что будешь делать? «Когда мы разойдёмся» скребёт в глотке, но Дрим впервые решает благоразумно промолчать. Нечего своей абсолютно мерзкой сентиментальной чертой брызгать направо и налево. Дэйв театрально трёт подбородок пальцами и выглядит так, как будто реально задумывается над вопросами. — Без понятия, чувак, — вау, он признаёт это даже легче, чем Дрим. — Я, типа, абсолютно свободен, как птица в небесах. У меня даже ни малейшего представления. Шальная мысль простреливает голову, и Дрим не может сдержаться (как и обычно, в общем). — Как насчёт сгонять со мной куда-нибудь на юг? В те же тропики? Я слышал, осенью и зимой там очень даже ничего… — он сбивается, потому что из груди рвётся лёгкий совершенно несерьёзный смех. Дэйв думает — серьёзно думает над абсолютно шутливым предложением (теперь уж точно), но в ответ кривится так, как будто Дрим оскорбил весь его род: — Бе. Влажный климат. Отвратительно. Картофель там вообще не растёт, гниёт прямо в земле. Я пас, — Дэйва видно передёргивает, и Дрим лишь улыбается, не особо понимая, причём тут картошка. — Давай ограничимся пока несколькими деревнями и, может, болотом, коль уж у тебя такие извращённые вкусы. Поверь мне, тебе там понравится. Гнуса не меньше. Влажности тоже. Обалдеть просто, но тебе всё же стоит обратиться к врачу, с такими наклонностями обычно в приличное общество не пускают. Обычно монотонный голос попутчика внезапно набирает обороты, и конец монолога Дрим уже вообще едва может разобрать, но это, почему-то, смешит только сильнее. — Окей, оставим тропики на потом, — Дрим улыбается. — Твой план звучит не так уж и плохо, признаю. — Конечно он звучит великолепно, я рад, что твоё абсолютно уничтоженное чувство прекрасного поняло это, — попутчик (теперь уже постоянный? Или что? Его можно назвать Коллегой-По-Странным-Идеям-Для-Проведения-Уикенда? Или ограничимся простым «чел, который пройдëт со мной полстраны»?) уже не сдерживает довольной мины, и даже всё ещё такие же мутные тёмные глаза не портят картину. — Тебе невероятно повезло, потому что я чертовски хорош в составлении качественных туристических маршрутов. И уж так случайно вышло, что ближайшую вечность я абсолютно свободен, так что могу выделить на твоё желание бесцельно шататься по диким лесам какое-то время. Что-то в Дриме говорит, что зря он это затевает (и этот тревожный голосочек ему смутно что-то (кого-то) напоминает). Впервые в жизни парень засовывает свою паранойю в задницу. — Звучит прекрасно. Потому что там ей и место.