Все дороги ведут в Арктику

— Извините, миссис, мы не можем это принять! Дрим никогда не думал, что его будет пугать седовласая милая женщина, с огнём в глазах пытающаяся всучить ему в руки свёрток с овощным пирогом. — Вы устали, проголодались, так что берите-берите! Не отказывайтесь! Дрим со смятением оборачивается за спину, выискивая взглядом призрачную фигуру Дэйва, пока тот пытается слиться с ящиками картофельной ботвы, делая такое выражение лица, что парень сразу понимает — сегодня он один. Попутчика крепко схватила и утащила на самое дно паники его же собственная социофобия, и сейчас от него пользы будет не больше, чем от тяпок в его руках. Предатель. Дрим понимает, что тяжёлое бремя ведения конструктивного осмысленного диалога полностью взвалилось на его, и выбора у него, судя по всему, теперь нет. Парень глубоко вздыхает, пытаясь собрать мысли в кучу, сдержанно вымученно улыбается и пытается продолжать спор. Он бы никогда в жизни не предположил, что будет отказываться от халявной еды, но вот оно, то самое мгновение. Они оба настолько оторваны от социума, что предпочитают мучиться от долгого бесплодного спора со своей благодетельницей, которая, кроме всего прочего, ещё и заплатила им за работу в полтора раза больше (Дрим пытался отказаться и от этого, но жадность и нужда задушили), чем принять чужую доброту и просто смириться с тем фактом, что не за всё в этом мире нужно платить. Стойкое чувство того, что они обманывают милую старушку (пусть это было не так) не покидало две тревожные головы. Дрим видел это во взгляде Дэйва. Дэйв видел это в том, как сильно парень сжимает руки. Кошмар. — Нам достаточно денег, миссис, — с улыбкой пытается переубедить беглец, на что получает настолько суровый взгляд, что ему на мгновение кажется, что ему опять семь, он общипал всех куриц во дворе и теперь с самым виноватым выражением лица стоит перед матушкой. Несмотря на то, что она еле достаёт ему до груди, ведь они, несмотря на общий их с Дэйвом помятый вид, очевидные признаки недосыпа, недоедания и болезненности, всё ещё остаются двумя крепкими парнями, но прямо сейчас синхронно опускают головы, пока их со скептическим выражением лица смеряют взглядом, в котором читается чёткое «не несите чепухи». — Миссис… — добавляет Дрим так слабо, мягко и умоляюще, насколько ему позволяют его убитые давно связки, но уже и так ясно, что он сдаётся. Чудесная женщина, которой они помогали со сбором картофеля на её огороде (Дэйв питает какую-то нездоровую любовь к этому овощу, плюс его вспышки сострадательности иногда немного пугают, а Дрим просто не успевает остановить попутчика от мысли «О, ей, наверное, тяжело» и последующего оклика «Извините, миссис! -» после которого и начинается эта вакханалия), уже пихает ему в перенапряжённые, от этого одеревеневшие и не подчинявшиеся своему хозяину руки дьявольски аппетитно пахнущий пирог. И Дрим уверен, что, дай они ей волю, она бы не постеснялась их усыновить. Ну или хотя бы оставить на ночь в своём доме. Вы не подумайте, парень вовсе не возражает, уют ему не чужд, а очаровательная деревянная избушка с аккуратным огородом на все сто располагает к себе для отдыха, однако Дрим бросает взгляд на Дэйва, и понимает, что нет. В изгибе губ и напряжённо сдвинутых бровях попутчика парень видит столько немого обещания сдохнуть на месте от смущения, если они продолжат взаимодействовать с социумом, что приоритеты меняет быстро. И вот где они в итоге оказались. Дрим чувствует себя невероятно уставшим, стоя посреди улицы теперь не только со своими сумками и мечом, но и с нелепо выглядящим в его руках пирогом. Ему всё ещё не хватает достаточного количества социального опыта, утерянного за месяцы в Пандоре, чтобы нормально переносить что-то подобное. Справедливости ради, напарник выглядит не лучше. И абсолютно точно не от того, что за несколько часов вручную вскопал с полдюжины грядок. — Ну, зато теперь у нас есть бесплатная еда, — Дэйв звучит больше нервно, чем радостно. — Сегодня пируем, ага? Ага. Пируем. Дрим слишком давно не ел свежего домашнего пирога, поэтому будет чудом, если он не зарыдает во время обеда. Когда они устраиваются на берегу реки за деревенькой, в которую прибыли к полудню, и принимаются за поздний обед, Дрим отдаёт свою долю Дэйву. Ему не лезет и кусок в горло, и, честно говоря, его немного мутит, а его попутчик выглядит настолько тощим, что не отдать ему лишнего кажется преступлением против человечества. Дэйв забирает чужую порцию без вопросов и с очевидным удовольствием. Пока парень рядом с Дримом хомячит свой пирог и бездумно стучит пятками сапог по известняку, из которого весь резко опускающийся к воде берег реки состоит, беглец достаёт новую карту, приобретённую сегодняшним днём, и внимательнейшим образом принимается рассматривать северную её часть. От пергамента идёт приятный запах новой бумаги и свежих чернил, и Дрим клянётся всем святым, что он скучал по этому. Это так знакомо и приятно, как будто вернуться домой после долгого путешествия — только сейчас в это самое путешествие Дрим отправляется. Весь мир — его дом, и что-то новое, какой-то очередной путь, дальняя дорога, вызывает в нём чувство дикой ностальгии. Возможно, он выглядит как умалишённый, когда щупает и мнёт карту пальцами, глядя одновременно и на неё, и сквозь. — Йоу, зачем нам северная часть СМП? — Дэйв вольно опирается о Дрима плечом, наклоняя голову к бумаге, близоруко щурясь и засыпая карту крошками своего пирога. Дрим недовольно цыкает, отпихивая товарища и стряхивая с карты еду. — Потому что мы идём на север. Дэйв выглядит таким чертовски непонимающим, когда снова давит на Дрима своим весом, кладёт голову ему на плечо, рассматривая карту с другого ракурса и всё ещё не понимая, зачем им нужен, собственно, этот север. — Границы СМП тщательно патрулируются, к тому же на юге концентрация охотников значительно выше, чем в северных районах, — принимается за объяснение Дрим, проводя пальцем путь от их приблизительного местоположения куда-то вправо и вверх. Туда, где земля превращается в белую пустыню, а схематично отмеченных деревень и городов становится значительно меньше. — К тому же фактически северной границы не существует. Это просто Арктика, бесконечная снежная пустыня, там нет ничего живого. Мы можем обогнуть через неё границу СМП и выйти на дикие земли. Там уже никто нас преследовать не будет. Дэйв красноречиво хмыкает, снова засыпая карту крошками пирога. — Когда наше мирное путешествие превратилось в поход на север? — слова растягиваются в такое неторопливое саркастическое месиво, что впору обидеться, но Дрим уже привык. — Без понятия, чувак, — фыркает Дрим, но не находит, что сказать в отместку на язвительный подкол. — Какая-то сомнительная туристическая программа у тебя. — Ой, заткнись. Как будто у тебя есть вариант получше, — огрызается Дрим, складывая карту обратно. Дэйв хихикает ему в шею, и его дыхание заставляет Дрима покрыться мурашками. — Да, есть. Как насчёт просто всех убить? — Нет. — Свергнуть правительство? — Определённо нет. Дэйв драматично вздыхает, изображая обиду. Это у него откровенно не получается, и скорее вызывает смех, чем стыд, потому что Дэйв всё ещё жуёт пирог. — Ты тако-ой скучный зануда. — Заткнись, — Дрим, не вытерпев издевательства, дёргает плечом, вместе с ним ощутимо тормоша удобно устроившегося парня. Дэйв в ответ рычит совсем по-волчьи и скалится. — Если мы хоть нос сунем в центральный район, из нас сделают нашпигованных стрелами ежей быстрее, чем ты ещё раз успеешь сказать «зануда». — Зануда. — Ты, невыносимый кусок говна- Дрим не знает, зачем позволяет себе то, что он делает после этих слов. Просто в какой-то момент перед глазами темнеет, наливается чернотой и багрянцем, злость и раздражение жгут грудь, сердце, оставляют шипящие раны, и Дрим не отличается достаточным самообладанием, чтобы сдержать всю эту ядовитую смесь в себе. В его оправдание — душит Дэйва он совсем не сильно. Он ещё может контролировать себя, правда. К тому же ему чертовски лень потом избавляться от тела, даже несмотря на то, что его можно всего одним пинком отправить сплавляться вниз по реке. Дэйв брыкается и пытается лягаться, пока Дрим держит его лицом в землю и колючую траву, весьма комфортно усевшись на спине попутчика. Совсем чуть-чуть профилактического насилия хуже не сделает, Дрим всё же недостаточно помешался, чтобы всерьёз угрожать кому-то. Правда, он белый и пушистый, самый невинный человек на свете, настоящий агнец божий, несправедливо отданный на жестокий беспощадный человеческий суд, и если вы не смогли прочитать всё то обилие сарказма между строк, то это очень печально. Никакие моральные барьеры уже не мешают ему пытаться придушить случайно взбесившего его человека, или, например, издеваться над двумя детьми ради какого-то эфемерного ощущения контроля. Он же жестокий и беспощадный тиран, беспринципный ублюдок без всякого чувства справедливости, не так ли? Таким же его видят буквально все в этой стране? Ну и пусть. Пандора всё равно не смогла его сломать- Когда его скачущие в абсолютном хаосе мысли внезапно спотыкаются об одно-единственное воспоминание, Дрим застывает. Дрим расслабляется, внезапно теряя контроль над своим телом, и спустя минуту сам уже оказывается на земле, царапая щёку о мелкие камушки и рыча на пытающегося отдышаться возвышающегося над ним попутчика. Дрим уже потерял власть над происходящим, и ему приходится бестолково брыкаться и шипеть угрозы сквозь зубы либо пока Дэйв не утолит свою жажду мести, либо пока ему это не наскучит. Ссора затухает спустя пару минут, и они разбредаются по всему утёсу, собирая в пылу драки разбросанные вещи. Они вымотаны долгой дорогой и работой, и, уж поверьте, ни один из них точно не помнит, что послужило произошедшему началом. Всё это не оставляет после себя ничего, кроме скрипящего на зубах песка и неприятной злой тяжести проигравшего в груди. Дрим, проклиная всё на свете, вытряхивает из отросших патл пыль, однако его недовольство ослабляет ярко-зелёный отпечаток на лице и прилипшие к чужой щеке травинки, оставленные после того, как Дрим вжимал лицо Дэйва в землю несколько минут их борьбы. Возможно, Дрим даже доволен. Совсем чуть-чуть. Дружеские драки — то, чем была наполнена большая часть его юношества. Иногда не нужна была даже причина, чтобы выплеснуть из себя яростную энергию, которая копится в юном теле, как газ в гейзере, чтобы оставить на телах друг друга первые шрамы. Дрим гордился ими и тем, как со временем становился сильнее и набирался опыта. Он не причинял вред другим, мешая абсолютно всем своим хаотичным и не поддающимся логике из-за бушующих гормонов поведением, предпочитая этому остервенелое изучение всего и вся, из чего их мир состоит. С риском для жизни или нет, с потерями, с друзьями или в одиночку, но он стремился к знаниям и к совершенству. Забавно, что это в итоге не уберегло его от столь глупых и фатальных ошибок. Что оставило его с одной жизнью. Забавно. — Клянусь святыми мёртвыми, — Дрим ни за что не признается, что вздрогнул, когда за спиной прогремел чужой донельзя трагичный голос, — если сегодня моя спина не увидит мягкого матраса, я пойду свергать власть в одиночку. Дрим хрипло смеётся, вставая с земли и закидывая сумку на плечо. Тяжесть вещей и мельтешащий перед глазами напарник заземляют, не давая больше предаваться забвению и воспоминаниям. — Ты правда надеешься, что я пущу тебя на кровать? Учти, я не намерен брать номер на два места, — Дрим с победным видом вздёргивает подбородок, пока Дэйв смотрит на него с выразительно выгнутой бровью. — Почему это? — Дорого, — и беглец звучит почти что гордо, говоря это. — Жадная сучка, — фыркает попутчик с улыбкой, на что Дрим со слабым негодованием тыкает его в плечо. — Это звучит как объявление войны. — Да будет так.

***

Они нашли место, где смогли бы переночевать, перед самым закатом. Не сказать, что они особо торопились и были озабочены этим вопросом (напомню, они всё ещё оставались двумя бестолковыми раздолбаями), но им реально чертовски повезло найти хоть кого-то, кто может их приютить, несмотря на то, что дело близится к закату. Они успели чертовски вовремя — после захода солнца в таких маленьких деревнях без должного освещения, как эта, старались не показываться на улице и не открывать запоздалым путникам. Сейчас они были предоставлены сами себе. На чердаке, на который их ненавязчиво согнали, было жарко, душно, но очень хорошо пахло смолой и горячим деревом. Сквозь небольшое чердачное окно по полу скользил золотой свет, подсвечивающий всю меланхолично летающую в воздухе пыль — Дэйв на входе красноречиво чихнул, подняв в воздух облако пыли. Но это было хорошо — это было лучше, чем Дрим ожидал. В углу стоял полуразвалившийся старый шкаф, а напротив него, у стены — кровать с голым матрасом на полтора человека (если быть откровенно честным и непредвзятым, в общей сумме Дрим и Дэйв и есть эти самые полтора человека), но Дрима это не смущало. Он ночевал в местах и похуже. Пока Дэйв разбирается с проветриванием комнаты (из-за преследующих этот район дождей дерево разбухло, поэтому открыть окно без проблем не представляется возможным), Дрим, небрежно сбросив все вещи в одну кучу, падает на кровать лицом вперёд. Матрас влажный, прелый, отдаёт каким-то странным, не неприятным, но непонятным запахом точно. Дрим не находит слов, чтобы его описать, потому что веки внезапно становятся свинцовыми, а в голове начинает звенеть — так глухо и спокойно, с лёгким треском, будто от крыльев сотни стрекоз. Сейчас его к кровати придавливает усталость всех предыдущих дней — и напряжённый побег, и последствия болезни, и дни, проведённые в пути, и Пандора. Пандора. Слишком много её в его жизни. С тюрьмой невидимой крепкой нитью переплелись все остальные события жизни Дрима — будто его заключение стало ключевым и впитало в себя всё происходящее. Он хмурится, жмурится, трётся щекой о холодный матрас и хочет забыть. Сзади трещит оконная рама и сыпятся щепки на пол, и Дрим не может проигнорировать это. Поворачивает голову к Дэйву, но не встаёт, только лишь наблюдает, как парень торопливо и небрежно сапогом сметает щепки в кучку. Вечерний ветерок заползает в комнату, колышет застоявшийся воздух и дрожью проходит по рукам. Ночью он остынет, и под утро они точно замёрзнут — не так, как на открытом воздухе на привале в лесу, но всё ещё ощутимо. — Ты бы хоть разулся, — хмыкает Дэйв, отряхивая забинтованные ладони и осторожно присаживаясь на низкий подоконник (ему приходится согнуться в три погибели, оперевшись спиной о раму, буквально улечься на окно, потому что он упирается головой в верхнюю его часть и распрямиться никак уже не сможет). Дрим в ответ лишь мычит, не делая ничего конкретного. Он с трудом держит глаза открытыми, и заставлять его бодрствовать дальше в таком состоянии — преступление. Греться в солнечных лучах чудесно. Болит каждая мышца, вся спина целиком, плечевой пояс и ноги, перенапряжение будто внутри дрожью в костях отзывается. Вся его холёная выносливость канула в Лету, ибо, он уверен, раньше он мог протянуть дольше. Он всегда кочевал, не оставался надолго в одних местах, а отдых его всегда чем-то напоминал простой обморок на несколько часов — зато так удобно поддерживать себя в форме. Болезнь его ослабила — он это чувствовал. По тяжёлой голове, по щекотке в носоглотке и ломоте в конечностях — ничто уже не могло подарить ему прежнюю лёгкость и здоровье. Остаётся только смотреть. Глядеть перед собой из-под полуприкрытых век, из-за пожженых белесых ресниц, расфокусированным взглядом, уже почти спящим — он, почему-то, останавливается на одной конкретной фигуре. Дэйв в закатном солнце выглядит приятно. Глаз больше не режет болезненная бледность и чернота коротких волос — всё утонуло в красном, персиковом, огненном. Дэйв, прижавшись виском к грязному заляпанному стеклу, дышит практически незаметно, неподвижно, но на расстилающееся за окном пространство смотрит со спокойным интересом человека, который этому миру удивляться не перестаёт. Дэйв в немом диалоге шевелит губами и безостановочно теребит край бинта — Дрим давно замечает за товарищем странную нервную привычку то щёлкать пальцами и запястьями, то потирать их и ладони в жесте потерянном, отчасти беззащитном и что-то ищущем — будто раньше на руках, на тонких кистях и длинных пальцах было что-то физическое, ощутимое, вещественное. Дрим подумает над этим. Потом. — О чём думаешь? — почему-то спросить что-то подобное сейчас кажется невероятно важным, и Дрим не может удержать порыв, разрушает уютную светлую тишину осипшим хриплым голосом. Дэйв вздрагивает, будто выходит из летаргического сна, мычит вопросительно, хлопая глазами и взгляда мутного и глубокого от Дрима не отрывая. Парень улыбается. — Ам, ммм, — Дэйв не находит, что ответить. То ли напуган внезапным окликом, то ли мысль потерял — но Дрим не торопит. Дрим хочет услышать. — О разном, — уклончиво отвечает попутчик, отворачиваясь обратно к окну. Взгляд его снова обращается в вечность — это уже привычное отсутствие какой-либо эмоции на лице товарища, к этому уже успели притереться — и Дэйв долго молчит, кусая губы и возвращаясь к чему-то своему, чем делиться он не спешил. — Я давно не был в Империи. — М? Дрим выдыхает резко, прежде чем успевает подумать. — Говорю, давно не был в тундре, — Дэйв нервно и несколько озлобленно дёргает плечом, однако спрашивающего злым взглядом не одаривает. — Не знаю, что будет меня там поджидать, если я вернусь. — Ты оставил там что-то важное? — Не сказать, — тянет парень, снова торопливо выводя на своих пальцах странные узоры. — Со всем, что я оставил там, я давно попрощался. Было оно важным или нет — не имело значения для того меня. Теперь понятия не имею, какие последствия ждут. Против воли глаза смыкаются и отказываются раскрываться. Дрим медленно погружается в полусон, когда реальность вокруг воспринимается призрачно и вместе с тем иногда слишком остро. Когда любой построений звук или фантомное прикосновение способны из хрупкого состояния вывести, но не разбудить до конца — это, увы, уставшему организму уже недоступно. Дэйв рассуждает, продолжая свой монолог до бесконечности, заканчивая одну мысль, ухватываясь тут же за другую и уже намекая на третью. Сильный глухой голос, так на колыбельную похожий, тает на глазах — Дрим это на удивление чётко подмечает — пока совсем не растворяется. Парень, собрав всё своё мужество, сквозь сон открывает один глаз — выглядит он при этом, наверное, глупо — и просит едва слышно: — Расскажи про Арктику. Дэйв не то возмущённо, не то удивлённо выдыхает, но Дрим этого уже не слышит. В голове и ушах мерное бормотание, слоги, упорно не соединяющиеся в осмысленные слова и текст, отдельные звуки, и Дрим почему-то думает о журчании ручья. Наверное, потому, что речь товарища имеет такой же характер, вечный, переливчатый и неторопливый. Дрим не слышит, что ему рассказывают — это не важно уже, этого мозг запомнить не может и не хочет. Дрим проваливается в свой первый за последние месяцы спокойный сон. Ни через час, ни через два, разве что когда солнце целиком скроется за горизонтом, не оставив после себя ничего, кроме малиновой полосы и светлого синего сумеречного неба с крапинками первых звёзд, Дрим сквозь чуткое наваждение почувствует, как матрас рядом с ним прогибается от чужого веса, а в лопатки упирается холодный лоб.