Все дороги ведут в Арктику

Увядание живого — это всегда волшебно. Объективно вечная жизнь и вечное здравие как минимум угнетают и как максимум успевают смертельно наскучить и замылить глаз — любой, даже не бессмертный, просто абсолютно каждый имеющий за плечами несколько сотен лет блуждания по Вселенной скажет вам, что это абсолютная правда. Что само желание беспрекословного благополучия — это глупо и свидетельствует о полном отсутствии фантазии и какого-нибудь понимания естественности. Что Смерть была создана не только рациональности и поддержания стабильного баланса в Мире ради, но и потому, что сильнейшим мира сего не нравится жить без разнообразия. Из года в год весь Мир, кажется, пребывает в непрерывном движении, танце, в смене контрастов: что-то постоянно рождается, что-то умирает, сгорают в пламени леса, разрушаются горы, меняют русла реки, на месте пустошей вырастают величественные города только для того, чтобы потом снова уйти в небытие и вечность, не оставив после себя даже упоминания. Энд знает, по чьей воле, но всё вокруг живёт и стремится выпить из Мира все соки, жаждая отсрочить немедленное угасание. Есть что-то особенно извращённое и красивое в том, как природа отчаянно цепляется за свою жизнь где-то на Юге и продолжает выигрывать, пока октябрь нещадно убивает всё живое ночными подлыми морозами на широтах более удалённых от экватора. Утренний иней постепенно сковывает траву всё прочнее и дольше, и с каждым днём Солнце меньше и меньше справляется с чем-то таким неотвратимым и беспощадным, как зима. Это Смерть, вышедшая из своих нор, потаённых ходов и пещер, Смерть, не боящаяся теперь приходить днём, в разгар полудня. Боги знают, чем такая смелость обусловлена, но Смерть теперь появляется то тут, то там во всевозможных мелочах, о чем свидетельствуют поломанные и жалкие тела мёртвых животных, не сумевших вытерпеть даже лёгкие заморозки, всё учащающиеся вспышки ранних осенних болезней, накрывающих города и сёла с силой эпидемий, и мирное затихание флоры, которая прощалась с жизнью до глупого легко. Всё равно ведь воскреснет рано или поздно, согретое робкими ласковыми лучами солнца, вестниками приходящей весны. Всё, что погибло зимой, сгнило и впиталось в почву, погребённое под снегом, даст жизнь тому, что родится с первыми оттепелями в бесконечном круговороте смерти-воскресения, ведь это явление настолько же неотвратимое и естественное, как и бесконечный круговорот увядания и рождения. Уроборос и чистая Гармония. Сейчас, с первыми заморозками, все готовились к медленно и неуклонно наступающей смерти. Что может, то замирает без движения, оставляя надежду только на то, что сможет проснуться по весне, а кто не способен выбрать состояние анабиоза как рабочий вариант — просто прячется по глубоким тёплым норам, молясь всем Богам ради того, чтобы пережить зимние морозы. Тем не менее всё угасало и успокаивалось, находя умиротворение в беззвучии и онемении. Тишину леса нарушает человек. То, как скрипит иней под его ботинками и трещат-шуршат листья и ветки под ногами, звучит абсолютно кощунственно в охватившем весь лес оцепенении. Путник — резкое непонятное движение, холодная тревога, вспышка грязно-серого посреди сумерек и утренней ледяной дымки — будит лес одним фактом своего существования, тревожит попрятавшихся ночных тварей и заволновавшихся на ветках не до конца проснувшихся птиц, даже не обращая внимания на то, что не истлело до конца, продолжив упрямо жить (даже Смерть, несмотря на свой очевидный трудоголизм и внимательность, порой ошибалась, тем более в подобных этому лесах, в полях и болотах, где буквально каждый росточек был пересыщен энергией) и обычно пугало таких, как он. Кем бы ни был путник, он не желает остановиться на мгновение и насладиться хрупкой красотой умирающей природы. Ощутить силу угасания шестым чувством, холёным магическим восприятием, часто нарекаемым и интуицией, и чуйкой, и вообще как угодно. Увидеть обратную сторону затишья перед бурей и просто позволить древней, как само Мироздание, неторопливой властной силе насквозь пронзить себя сотней цыганских игл, разогретых добела на огне. Человек даже не пытается оказать должное уважение тому, с чем он прямо сейчас сталкивается, потому что он мелочно тороплив; он мечется между деревьями с отчаянием раненого животного, с каждым мгновением становясь всё более растерянным и перепуганным. Путник не из тех, кто просто так поддаётся панике, — за его плечами огромный боевой опыт и сотни правильных и неправильных решений, о которых он научился не жалеть, и сверкающий огнями зачарований незеритовый меч на его бедре висит не просто так, — но на мгновение, всего на одно, он понимает, что его сердце медленно сжимает паника. Холодная и жгучая, кусающая за конечности и бегающая по спине словно куча маленьких надоедливых жуков, после яда которых на теле выступит болезненными волдырями сыпь. Навязчиво чешется, неосознанно и неправильно, но у человека нет времени на остановку и попытки самоуспокоения: он рубит клинком сухие ветки и траву, пытаясь ориентироваться хоть на что-то, что подскажет ему решение и немного усмирит его панику. Плотная грязная ткань тёмно-зелёного плаща в руках ощущается неправильно. Подумать только, как бесполезная пыльная тряпка, найденная посреди чащи — Духи Незера знают, сколько ещё всякого добра можно отыскать в таких глухих местах, как этот лес — может потревожить что-то настолько безукоризненное, благоразумное и стойкое, как человеческое спокойствие. Шум воды звучит на периферии сознания как-то внезапно и звонко, хотя путник жизнью может поклясться, что до этого он ничего не слышал, — а сейчас лес, словно сжалившись над ним и решив больше не мучать, позволил уловить звук и даже расступился, явив взору мелкий осыпающийся берег тёмной неглубокой реки, внезапно возникнувшей, казалось бы, из ниоткуда прямо посреди леса, как долго и трепетно скрываемое чудо. Человек оглядывается, пряча меч в ножны и пытаясь сообразить по движению воды течение, но с мысли сбивает навязчивое дотошное безмолвие, чернота спокойной на вид воды и стихший ветер — мрачное предзнаменование, рок, прижимающий к хрупкой бледной шее разящий беспощадный клинок, и пусть никакой физической опасности в мутных водах нет, та самая чуйка, подаренная Богами сохранения и так короткой жизни их глупых детей ради, подсказывает, что что-то здесь не так. Человек не хочет об этом думать. Ненавидит то, что такие тревожные догадки обычно оказываются правдой. Иногда было бы чертовски полезно отключать свою интуицию и просто позволять себе благополучно остаться в блаженном неведении, сладком и приятном. Но прямо сейчас тревога знакомо бьет под дых и требует присмотреться, даже несмотря на то, что путник упрямо не хочет этого делать. Что-то в этом умиротворённом пейзаже всё равно не то. В тихом омуте, конечно… Человек застывает в приступе накрывшей его паники и ужаса, когда его взгляд цепляется за что-то в воде. Река укачивает мертвеца в своих водах, словно в колыбели. Мгновения, проведенные в попытках осознать происходящее — заняться самообманом и увидеть в чужой одежде кору случайно проплывающего по течению дерева — хочется растянуть до приторной вечности, даже несмотря на то, что позволять себе такое не стоит. Человек срывается с места, как заведённый, стараясь не терять из вида мертвеца, скидывает плащ, пояс с пристёгнутым к нему клинком и ботинки на землю и бросается в черноту воды, сразу же начиная борьбу с подхватившими его волнами. Реки в этой местности всегда подлые и опасные, глубокие и обманчиво спокойные на вид, но скрывающие на дне острые пороги вместе с давно затонувшими корягами. Их подводное течение — не та вещь, которую стоит недооценивать, ибо в таких реках, как эта, пропадало слишком много людей и домашнего скота, чтобы это не стало тревожным звонком. И печальна судьба тех неопытных путешественников, которым не повезло наткнуться на омут. Но человек бесстрашно ныряет в ледяную жгучую воду только ради одного. Ему нужно убедиться. Вода жжёт кожу кипятком, но на самом деле сковывает движения не слабее охватившего тело страха. Больно щиплет в лёгких и глазах, кусает за руки и тревожит не до конца затянувшиеся старые раны, и в самом деле пытается утянуть, затащить на дно — но с этим можно бороться. Он это и делает. Сухие резкие рывки, позволяющие двигаться быстрее и поднимать голову над поверхностью перед очередным броском, помогают экономить силы и тепло, стремительно уходящее из тела. Путник планирует добраться до тела до того, как его скрутит судорога и он станет точно таким же бесхозным утопленником, которого не найдут, пока его просто не прибьёт к берегу на каком-нибудь повороте. Что-то в том, что путник увидел, когда подплыл ближе, всё же заставляет камень в его желудке стать чуть-чуть невесомее. Но только для того, чтобы он с новой силой надавил на его внутренности, делая его ужас почти физически ощутимым. Его мертвец щеголяет в свитере, не по погоде лёгком, и с пустыми ножнами (где он посеял меч — отдельный и очень интересный вопрос), красуется чудом не смытыми с переносицы течением очками и неестественно розовым оттенком его волос — это те самые признаки, что и ослабляют удавку напряжения на собственной шее, и заставляют напрячься одновременно. Мертвенно серое лицо, обращённое к небу, кажется почти умиротворённым — во всяком случае, незнакомец погиб без мук, и это единственное, что может предположить путник, оттаскивая тело ближе к берегу. На самом деле то, что он не знает своего мертвеца, очень и очень хорошо и отвратительно одновременно. Когда его ноги касаются мелких колючих камней на дне, а холодные подземные ключи лижут стопы ледяными струями, намного более студёными, чем вода сверху, человек позволяет себе чуть расслабить скованные холодом мышцы. Всё, что ему сейчас остаётся — попытаться узнать, кто так неожиданно свалился ему на голову, и найти разбросанную по всему берегу в иррациональном приступе паники одежду. Он, кажется, даже видит свои ножны в нескольких десятках метров выше по течению. Когда путник слышит всплеск в стороне, он едва успевает среагировать, возвращая своё внимание к реке и поворачивая голову на звук. Первое, что он видит — широко распахнутые мертвенно тусклые рыбьи глаза и блеск воды на бледно-сероватой коже. Мертвец хватает его за горло.

***

Что Дрим мог бы сказать по этому поводу? Им следовало быть быстрее. Им следовало, чёрт возьми, быть умнее, ну а точнее нет, не им — Дриму, ему нужно было быть чуть осмотрительнее, чуть хитрее, как обычно на несколько шагов впереди. Он хорош в этом, он знает, когда нужно отступить, перегруппироваться, чуть сдать позиции. Он умеет ловко исчезать и скрываться — за свою жизнь волей-неволей научился, и сейчас только один дьявол знает, почему он не может провернуть свои привычные трюки снова. Наверное потому что проворачивать уже нечего. Не с Техноблэйдом и не с тем, как хорошо преследователи знают его привычки. Он теряет хватку — это, вообще-то, весьма очевидно, — и теперь его выследить, даже несмотря на то, как он изворачивается и придумывает невозможные нелогичные маршруты, путая следы и превращая погоню за ним в сущий кошмар, становится с каждым днём легче и легче. Ему даже не обидно из-за этого, его эго не тревожит то, что он в кои-то веки стал предсказуем, что он не так хорош, не так неуловим, как прежде — потому что как прежде уже не будет. Всё произошедшее, все трудности и ситуации, через которые он прошёл, в которых он смог выжить несмотря ни на что, не сделали его сильнее, а сломали. В щепки. В труху. В мелкое крошево. Физически, ментально, эмоционально, фигурально, как угодно, и сейчас он представляет из себя что-то нескладное и аляпистое, собранное из обтесанных морскими волнами осколков, и теперь его недостаточно просто взять и склеить гневом и жаждой мести, теперь каждую деталь и кусочек в нём необходимо кропотливо обтачивать и подгонять друг под друга, чтобы он не развалился. Что угодно может уничтожить его, от невовремя всплывшего в памяти образа до настоящей опасности для жизни, так что нет ничего удивительного в том, что он ошибается и оступается, обнаруживая себя для охотников раз за разом. Уследить за собственным здоровьем и безопасностью одновременно почему-то становится просто нереальным, и, если честно, Дрим бы с большим удовольствием и облегчением отказался от первого, если бы не взгляд Техноблэйда, то, как он поджимает губы и хмурит брови в несвойственной для юношеского тела мимике, когда Дрим снова становится чересчур пофигистичным и жертвенным. Техно смотрит на него глазами бутылочно-прозрачными и холодными слишком осуждающе и устало, настолько, что парень может слышать каждую ироничную интонацию в невысказанных обидных словах. Это всегда начинается с «Вообще-то, это не моё дело…», и потом сразу начинает казаться, будто на самом деле — его. Не ему винить Блэйда, конечно. Дрим не знает, почему и зачем Богу это — присматривать за покалеченным нестабильным придурком, которого пытается прикончить, кажется, весь мир. Не понимает, почему Техно не плевать, ведь их теперь кроме нескольких уничтоженных совместными усилиями городов-государств не объединяет ничего. Но он здесь, рядом, такой весь гиперопекающий и внимательный, следует за ним по пятам, когда они рвутся сквозь чащу подобно диким оленям, хотя это сравнение ни одному, ни другому не подходит. Техно продирается сквозь кусты с хрипом и упорством бешеного кабана, яростью вепря, втаптывая в землю траву и листву, ломая ветки Дримовым мечом. Сам же парень идёт впереди почти как путеводная звезда: парит над оленьими тропами мрачной птицей, элегантно и чинно, но смертельно быстро и, может быть, немного, совсем чуть-чуть нервно. Дрим скользит между стволами деревьев со скоростью достаточной, чтобы ветер свистел в ушах, не цепляется за растения не то с Божьей помощью, не то из-за восстановленного в панике навыка — оставляет все ветки для идущего позади напролом Техноблэйда. Если бы Дрим остановился хоть на мгновение и проанализировал ситуацию — определённо пришёл бы в восторг от того, как быстро они с Блэйдом спелись, как ловко научились понимать и чувствовать друг друга с полувзгляда и полуслова. Сейчас оба они относились к этому нормально, терпимо, как к чему-то вполне естественному и само собой разумеющемуся, да и задумываться смысла и времени нет — всё, что им нужно сейчас, так это выживание и ничего более. Как быстро меняются контрасты. Все предыдущие дни они были в бесконечном упорном движении. Марш-бросок через горную цепь, разделяющую континент, потребовал огромных усилий и времени, но это стало рутиной — жестокой и выматывающей, позволяющей сконцентрироваться только на ней и на дороге впереди. В предыдущие дни они не видели человеческого лица, охотились, грелись в тепле костра и спали под открытым небом даже несмотря на то, что утром иней сковывал траву и их накидки, которые они использовали в качестве одеял, плотным панцирем и не осыпался до первых явных лучей солнца или пока кто-нибудь из них не просыпался достаточно, чтобы растолкать другого и попытаться согреть их задубевшую одежду. В горах было холодно до трясучки, почти как в тундре, и без тёплых вещей было тяжело — вопрос о взаимопомощи ради выживания стоял костью в горле, жаля остатки гордости, и Дрим безумно рад тому, что, несмотря на его собственные загоны и опасения и Техноблэйдовскую нерасторопность, они пришли к компромиссу. Дрим как сейчас помнит жар чужого тела (Техно горячий в прямом значении этого слова, и сейчас это даже не пугает), когда они ютились на одном спальнике под Дримовым плащом. У них наконец-то установилось хоть какое-то подобие порядка, и теперь с дежурством вопросов не было: Дрим, из-за подорванного здоровья устающий быстрее обычного, отключался первым, сворачиваясь комком у чужого бока экономии тепла ради, убаюканный одним из сотен и тысяч рассказов Техно (их у Блэйда в арсенале столько, что Дриму, кажется, придётся слушать их столетиями каждый вечер, прежде чем хотя бы один повторится). Потом посреди ночи он просыпался, заботился о затухающем костре, сторожа до зависти спокойный сон Божества, смотрел на звезды и до самого рассвета наслаждался мгновениями бездействия, спокойствия и возможности просто остановиться и привести разум в порядок. Ныне что-то Дриму подсказывает, что спать он не будет ещё как минимум суток трое. То, что им сядут на хвост и будут неумолимо дышать в затылок, очевидно как день — всегда было, с того самого момента, как Дрим покинул Центр СМП, спасаясь от несправедливо жестокой расправы (почему про него просто не могли забыть, отпустив на все четыре стороны?). Это рано или поздно произошло бы, но Дрим предпочитал тешить себя мыслями, что он успеет что-нибудь придумать до того, как судьбоносная встреча лицом к лицу со всеми своими совершёнными ошибками в принципе состоится. Стоило хотя бы морально подготовиться, но он, скорее всего, избегая этого, легко отвлёкся: сначала на своего попутчика, потом на обиду на него, на собственный брэйнштурм и понимание, что рассудок он теряет быстро и неумолимо, на качественно проведённое время с Техноблэйдом, на то, чтобы идти вперёд. Поэтому, когда он почувствовал — не увидел, а именно ощутил, потому что когда лилово-искристые переливы зачарований действительно бы замелькали на периферии взгляда, было бы уже слишком поздно, — что что-то движется на них с крышесносным упорством, его охватила настоящая и полноценная во всех своих проявлениях паника. Он. Не. Добыча. По крайней мере, Дрим так себя успокаивает. Потому что ощущение возобновившегося с ужасной силой тремора, когда даже руки к телу прижать сложно из-за дрожи, ему омерзительно. Потому что он снова хочет где-нибудь спрятаться, зарыться в песок и листву, провалиться сквозь землю поглубже — куда-нибудь в Древний Город, например, туда, куда никто здравомыслящий никогда не сунется, — и от откровенного безумия всё, что и останавливает, только наличие сипло и часто дышащего за спиной человека, перед которым, несмотря на всё между ними произошедшее, слабость всё равно показывать не хочется. Вряд ли Техно оценит очередную истерику, кроме того, это выматывает само по себе. Поэтому приходится бежать, шевелить ногами, паниковать, обходиться без еды и отдыха, подстёгивать и подбадривать Блэйда, чтобы он не отставал. Техноблэйд его деятельного настроя, очевидно, не разделяет. Дрим это видит — в чужом взгляде, на бесстрастном лице, в чуть запаздывающих движениях, когда Дрим принимает решения буквально на ходу, заставляя их метаться по всему лесу, продираться через непроходимые заросли и переходить через реки — точнее, использовать дикий ландшафт в своих целях и эффективно путать следы. Это абсолютно бесполезно, раз их уже обнаружили — а это преследователи и сделали, Дрим знает это, Дрим чувствует, и он привык доверять своей чуйке, и ему, если честно, плевать, что там думает о его рассудке Техно, потому что Дрим собирается, чëрт возьми, выжить вопреки всему. И — во имя всего терпения этого человека — Блэйд вроде как понимает. Знает, что это маленькое проявление безумия нужно Дриму, чтобы успокоиться, чтобы привести себя в порядок, потакает его паранойе и не останавливает, иногда, кажется, и сам проявляет инициативу. За приступами паники и невозможным мучением всегда следуют моменты утешения и гармонии, ради которых Дрим буквально дышит, и Техно не мешает ни ему, ни его тревоге, даже спорить и переубеждать не пытается — потому что Дрим знает, что он не обманывает сам себя и что плохое предчувствие не возникает на пустом месте. Техноблэйд также прекрасно понимает, что за ними идут — след в след, ориентируясь по ауре или по запаху, будто у охотников в руках есть та самая путеводная нить из легенд, которая независимо ни от чего выводит в правильное направление. Преследователей не так-то легко сбросить с хвоста, они с Техно десятки раз уже меняли маршрут и петляли так, что с такой же уверенностью могли потеряться сами, поэтому вывод напрашивается соответствующий: аналог нити Ариадны у охотников есть. Грëбаные компасы. Надо было давно поставить запрет на такого рода магию. Однако в оправдание Дрима, он никогда не предполагал, что это обернётся против него. Парень не знает, что их пока спасает, — его активная деятельность ли, или то, как равнодушный к его перманентной истерике Блэйд иногда включается в игру и эффективно осаживает беглеца, предупреждая любые неосознанные необдуманные действия. Дрим клянётся: он любит этого человека, особенно когда он закрывает свой поганый ядовитый рот и демонстрирует свою полезность и вовлечённость в происходящее. Когда не спорит с парнем или ласково ненавязчиво руководит им в состоянии лихорадочной гиперактивности — Дрим не всегда замечает это тонкое влияние, отдающее серой и весенними свежими ландышами, с пьянящей успокаивающей розово-персиковой дымкой перед глазами и тревожным ощущением, будто такое когда-то уже было, будто вот-вот его посетит знакомый багрянец на периферии зрения и глубоко в своих-чужих мыслях. Во всяком случае, Техноблэйд заставляет его стресс существовать в пределах нормы (а то, что норма — это полное отсутствие волнений, мы умолчим), и беглец ему за это чертовски благодарен. Бесится с него частенько (не подумайте, по-доброму, всё с теми же прицельными болезненными тычками под рёбра, от которых съёживались в своё время все друзья парня, и заковыристыми уничижительными оскорблениями в обе стороны), но всё ещё признателен. Дрим слишком поздно замечает, когда Техно за его спиной останавливается — замирает на месте, оперевшись на дерево, и вроде как отдыхает. Имеет право — на дворе поздняя ночь, уже давно загорелись холодные звезды, мрачные тени выползли из нор и щелей и шастают между деревьями, а осенние заморозки уже ощутимо кусают тело и слишком активно стимулируют желание взять перерыв и погреться у костра. Дрим хочет этого почти настолько же сильно, но ощущение непрекращающейся слежки липкой патокой остаётся на затылке и шее, заставляет всю кожу покрыться мурашками и иногда непроизвольно вздрагивать всем телом, словно от холода (ну и от него тоже). Беглец нетерпелив, но покорно ждёт, когда его товарищ по несчастью соизволит наконец просмаковать окончательно мгновения передышки и вернуться в их жестокий беспощадный ритм. Когда Техноблэйд-таки поднимает на него голову (вымученным и требующим перерыв, как ни странно, при этом не выглядя), Дрим удовлетворённо кивает сам себе и без задней мысли ныряет дальше в тень деревьев, посчитав, почему-то, что они оба снова готовы двигаться вперёд. Очевидно, что нет. — Дрим, стой. Дрим стоит. Хотя, если честно, ему хочется сорваться. — У меня есть идея. Парень вздыхает, эффектно разворачиваясь на пятках и упирая руки в бока — и делает это достаточно выразительно, чтобы Техно, временами избирательно чуткий к состоянию Дрима, с первого взгляда понял, как тот сейчас относится ко всем несвоевременным предложениям. — Техно, сейчас не до этого, — где его грёбаный оскар за настолько правдоподобно сымитированное спокойствие, а? — Давай, пойдём, мы недалеко от реки, и если мы найдём, где пересечь её вброд, мы можем оторваться от охотников, — беглец поворачивается обратно к чаще лицом, намекая, что сегодня им придётся следовать его правилам, но даже шагу сделать не успевает — Техно, кажется, есть что сказать. — Ты даже не услышал меня, — беглец слышит, как за спиной шуршит и хрустит ломкая трава под чужими ботинками, но всё равно не оборачивается. — Стой, просто отдай мне свой плащ, и ты сможешь пересечь реку. Дрим вздрагивает и наконец понимает, что что-то здесь не так. Медленно, будто всё ещё глубоко анализируя происходящее, поворачивается лицом к Блэйду и пытается уловить в темноте его взгляд, увидеть его глаза. Беглец знает, что они всё такие же, как вчера, как позавчера, позапозавчера и так далее (невовремя в памяти всплывает то, как масляный багрянец сверкал в свете костра когда-то давно, но наваждение быстро проходит мимо), но ему нужно подтверждение тому, что он услышал. Тревожные звонки в том, что его попутчик сказал, в том, как он это сказал, что-то эфемерное и едва уловимое, что-то, что повисло в воздухе и всё ещё парню непонятно, хотя он пытается разобраться. Дрим, может, в общении обычном, человеческом и вежливом не особо сведущ, социальный навык за такое время знатно просел, но между строк и между слов он всё ещё читает также превосходно, как и раньше, — а в том, что говорил Техно, неприкрытого намёка, какого-то заговора и откровенной обречённости было столько, что даже глухой бы затревожился. Не похоже на Техноблэйда — тот контролировать себя умеет, интонации тем более. Значит, несмотря ни на что, он хочет, чтобы Дрим услышал. И он слышит. — Что ты задумал? — Собираюсь выиграть тебе время, — Техноблэйд улыбается — в темноте поздней кромешной ночи это выглядит по-особенному пугающе, и беглец чувствует, как ледяной обжигающий лёгкие воздух сковывает его тело в тиски. — Я в твоём плаще пойду охотникам навстречу, и когда они заметят меня, я их уведу. Так вот оно что. План надёжный, как, мать его, швейцарские часы, просто ни прибавить, ни убавить, Дрим бы поаплодировал даже сообразительности Бога, если бы так не трясся прямо сейчас. Дрим смотрит на попутчика со здоровой долей скепсиса и раздражённой ярости — несмотря на то, что напуган до возобновившегося тремора в руках, умудряется выглядеть недоумевающим, в меру осуждающим и благоразумным. Ему нужно сохранять спокойствие. — Забыл? У них компас на меня, — и Дрим всё ещё хочет напомнить, как же он ненавидит отслеживающую магию. — Им будет не до него, — Блэйд пожимает плечами с такой уверенностью, будто он способен заглядывать в будущее и чётко знает, что всё им сказанное — истина в последней инстанции. Говорит так, будто этот заведомо глупый, самонадеянный и безумный план — единственное, что у них есть на руках, всё, чем они располагают. Да, может, так оно и есть, — но, хей, кто Дрим такой, как не один из гениальнейших стратегов-импровизаторов всея СМП? Да, удача оставила его после Пандоры, повернулась к нему хвостом и обожгла лицо золотыми перьями, но он обязательно что-нибудь сообразит. Схватит удачу за шустрые крылья и снова заставит Судьбу работать на себя. Он должен. Но Дрим всерьёз раздумывает над планом Блэйда — всего мгновение, и он уже ненавидит себя за это. — Так, нет, ни за что, выбрось это дерьмо из головы, — Дрим упирается руками и ногами, силясь заставить себя и попутчика даже не думать над чем-то настолько безрассудным и героически жертвенным (Боги, какая мерзость, все герои умирают одинаково, Техно не может просто так пойти по этой кривой дорожке). Упрямо отворачивается, не желая больше смотреть в чужое лицо и своё собственное показывать, но дрожащий голос и так выдаёт его с головой. Слабость выливается в тревогу, и беглец это ненавидит сильнее внезапно пробудившегося в Блэйде желания взять всё происходящее в свои благосклонные милосердные руки.— Ты никуда не пойдёшь. Он клянёт себя за то, что не может просто безапелляционно развернуться, стойко делая вид, что его ничего не волнует, и продолжить идти дальше. Клянёт за то, что Техноблэйду было достаточно просто схватить его за край плаща и слегка потянуть на себя, чтобы Дрим замер на месте как вкопанный, не находя в себе сил пошевелиться и как-то противостоять — беспомощно понимает, что не сможет, не сейчас и не этому человеку. Слабый и глупый, да и эгоистичный в придачу — коктейль что надо в его ситуации. Дрим знает, что должен просто назвать Блэйда самонадеянным идиотом, попрекнуть в том, что Бог внезапно в своей целеустремлённой упрямой глупости как-то подозрительно уподобляется смертным, жестоко усмехнуться и заставить идти дальше. Знает, что должен как-то среагировать, рвануть искристо и жгуче, словно бочка с порохом, сверху щедро облитая нитроглицерином или чем-то таким же ядрёным, и своей злостью не оставить своему другу выбора. Сделать так, чтобы этот придурок даже не думал о том, чтобы так глупо сунуться на рожон. Техноблэйд, видно, выбрал путь самоубийства и добровольного возложения головы на плаху. Отнимает хлеб у другого такого же самонадеянного ублюдка. — Это единственное, что может подействовать сейчас. Но он слабый, глупый и ясно ощущает волну ужаса, поднимающуюся из желудка в горло. Мерзкое знакомое ощущение кислятины на корне языка и какой-то сосущей ноющей пустоты в животе, тяжесть замершего сердца, мраморной глыбой опускающегося до самой диафрагмы, и настойчивый звон в ушах — он по этим прекрасным симптомам собственной беспомощности никогда в своей жизни скучать не будет. И Дрим также прекрасно знает, что его вспышки паники им не контролируются от слова совсем — парень даже не уверен, что помнит их все, с памятью у него местами дела намного хуже, чем с самоконтролем, поэтому до того, как ему пережмёт трахею спазмом и его скрутит в бараний рог от страха и тревоги, Дрим успевает вспыхнуть ещё раз — быстро, жалко и абсолютно неубедительно: — Нет, ты никуда не пойдёшь! — Дрим вскрикивает, но мгновенно затихает из-за страха выдать себя и своё беспокойство, и в неясном порыве хватает Блэйда в ответ за рукав куртки. Техно останавливается — не сказать, что у него есть выбор, — но от одежды намертво вцепившегося в него Дрима не отрывает, лишь смотрит терпеливо, устало и выразительно, со всей возможной Божественной снисходительной любовью, которую Дрим ненавидит до скрипа зубов, но вынужден сейчас мириться с ней только ради того, чтобы в их маленьком споре не проиграть. Он либо оскорбляется, либо проявляет настойчивость. — Давай ты прямо сейчас перестанешь пороть чушь и мы просто пойдём дальше, — выдыхает спокойнее и ровнее, ловко скрывая дрожь в голосе, и пытается успеть перевести дух, прежде чем с новыми силами и намного более настойчивой мольбой взглянуть на Блэйда — замучено и несчастно. — Техно, зачем ты это делаешь? — Что? — Техноблэйд вскидывает брови до морщин на лбу, недоумевая либо абсолютно искренне, либо в издёвку над Дримом и его терпением. — Жертвуешь собой, — поясняет парень, и Блэйд морщится, кажется, понимая, что беглец имеет в виду. Это злит, потому что, если Дрима не подводит его умение вникать в смысл людской примитивной мимики, Техно будто бы делает это всё намеренно и осознанно. — Из нас двоих на данный момент с мечом лучше всего работаю я, и я пострадаю намного меньше, если плюсом к этому ты не будешь маячить за моей спиной и выскакивать под стрелы. Аргумент. Техно прав, несомненно, тут уж ни прибавить, ни убавить, парень и сам прекрасно понимает, что в этом вопросе он сейчас абсолютно бесполезен, даже не обижается слишком сильно, но негодует всё равно. Им пренебрегают так явно, что это не может не расстроить. — Я не об этом спрашиваю, — Дрим нетерпеливо дёргает плечом, постепенно раздражаясь. — Зачем ты собой рискуешь? И Техно вздыхает, уставившись на Дрима с самым страшным непроницаемым и осуждающим выражением лица из всего своего арсенала, но не сказать чтобы на Дрима это накладывало какой-либо эффект — парень ловко зеркалит взгляд Блэйда, исподтишка отвечая таким же раздражённым злым лицом. — Тебе прямо сейчас так важно это спросить? — Да, — Дрим уверенно кивает. — Я не понимаю твоих мотивов. — Я выкручусь, а ты — нет, — Бог будто намеренно тупым прикидывается, игнорируя смысл вопроса беглеца, либо действительно его не понимает (что маловероятно, Техно, как-никак, весьма сообразительный парень), однако стоит на своём упрямо, подозрительно избегая смотреть в лицо приятеля. Дрим стонет — с чувством, со всей усталостью и тревогой, которые у него есть, — и вспыхивает снова. — Во имя Энда, ответь на мой вопрос! И Техно делает самое худшее, что может сделать сейчас. Техно молчит. И это намного яснее и красноречивее всяких оправданий. Дрим отступает. Стихает, отходит на шаг назад, и хватка его на чужом рукаве ощутимо ослабевает, — рука Техноблэйда спокойно выскальзывает из пальцев парня и безвольно обвисает вдоль тела. Дрим кивает сам себе, каким-то собственным подтверждённым наконец мыслям. Даже не пытается выглядеть так, словно осуждает Техноблэйда за упрямство и безрассудство, словно не принимает и не понимает — всё он понимает. Просто первоклассно, не глупый ведь. И в глаза Техно не смотрит из упрямства — или, может, какой-то внутренней слабости, или злости, или отчаяния, но никак не из-за страха, нет, не подумайте — когда молча стягивает с плеч тëмно-изумрудный, почти угольный в темноте плащ и так же без слов протягивает Блэйду. — Ясно, — сухо выдавливает парень, в мгновение неуловимо меняясь лицом, надевая привычную и так необходимую маску равнодушия. Звучит, мягко говоря, отталкивающе, безлико и обесцвечено, неприятно грубо, пусть парень вовсе и не собирался какую-либо неприязнь в свои слова вкладывать. — Тогда пообещай мне, что ты выживешь. Блэйд неуютно замирает. — Дрим… — Техно звучит откровенно слабо и потерянно, мнёт в руках чужой тёплый плащ и стоит так неловко и скованно, как и до этого, будто не ожидает, что Дрим всё же согласится. Парень отворачивается — смотреть на вытянувшееся в испуге лицо Техно, вглядываться в пустые бутылочные глаза — последнее, что он сейчас хочет делать. Мерзко. Грустно. Зло. Дрим стискивает челюсти посильнее и смело вскидывает голову. — Давай! — Дрим фыркает, зло и нетерпеливо. — Дай мне Божье Слово, что вернёшься за мной. И Блэйд, будь он трижды проклят, застывает, словно дикое животное в свете фонарей, когда Дрим сдëргивает с руки перчатку и протягивает ему ладонь. Смотрит на чужой оттопыренный мизинец с таким недоумением и испугом, что беглецу на мгновение становится стыдно за свой мимолётный порыв и желание закрепить обещание чем-то таким детским и глупым, как «клятва на мизинчиках» — но стыдливое наваждение быстро проходит, и Дрим подаётся вперёд, упрямее тыча в Бога собственной рукой. Ему это нужно сейчас больше преданных взглядов и красивых клятв — он этим сыт по горло, спасибо, знакомы, — но одновременно с этим у него нет возможности спросить с Блэйда что-то больше. Крепко хватаясь своим мизинцем за чужой, он просто надеется, что в этот раз его не обманут. Техноблэйд едва заметно улыбается — на суровом нахмуренном и обеспокоенном лице это ни капли не заметно, если ты хорошо не знаком с этим человеком, — когда Дрим сжимает его пальцы в своих в последний раз — на удачу — и кивает в ответ с искренней честностью: — Обещаю.