Все дороги ведут в Арктику

Панз выскальзывает из их временного убежища на раннем рассвете, когда воздух звенит от холода и утреннее солнце ещё не согревает даже верхушки иссохшихся щуплых горных сосен, цепляющихся узловатыми корнями за каменистую землю. Высокогорный свежий воздух режет лёгкие и заставляет задыхаться намного быстрее, чем на равнине. Даже голова кружится, и на мгновение пейзаж перед глазами сливается в месиво, кутерьму из зелёного, сизого, постного и серого во всех его существующих оттенках. Панз дрожит от того, насколько настойчиво пронизывает его спокойное безветренное утро — хотя, скорее всего, он замёрз, ведь выскочил из постели в одной только рубашке сразу после сильной, но быстрой, как это бывает только ранним летом, грозы. Им повезло под самый ливень найти неглубокое углубление в породе, крохотную пещерку, где можно было бы переждать непогоду. Промокший хворост, который они собрали в шесть рук впопыхах, только продымил им одежду и волосы, но тепла не дал — им пришлось жевать холодную дряблую морковь и вяленное мясо прямо так в надежде, что пища хоть как-то их согреет. Не согрела. Тяжёлая ночь, даже несмотря на успокаивающий шум дождя на улице. Плач Богов во имя чего-то как обычно непонятного и недоступного простому обывателю, да так невовремя, с гулкой далёкой грозой, пробирающей до костей и заставляющей сердце тревожно трепетать. Дрим несколько раз просыпался: без слёз и без криков, без холодного пота, просто открывал глаза и смотрел невидящим взором перед собой. Сколько бы Панз ни пытался дозваться до него шёпотом — не получалось, парень молчал, слишком погружённый куда-то внутрь себя, опасно утянутый в водоворот бреда, страха и отчаяния, и только белки глаз выделялись в кромешной темноте, странно желтея посреди мрака и редких холодных вспышек молний с улицы. Это лучше, чем паническая атака, но хуже, чем если бы Дрим бился в истерике и пытался оторвать всем головы. В моменты помешательства его хотя бы можно было сдержать, в крайнем случае оставить в покое и дать ему успокоиться самостоятельно, но что делать с таким Дримом, молчаливым и равнодушным, скованным по рукам и ногам собственным ужасом, Панз не знал. Он не мог обнять Дрима или прошептать что-нибудь успокаивающее на ухо, что-нибудь забавное и по-юношески сокровенное, не мог надеяться на чужую улыбку и полушутливый тычок в рёбра в ответ на глупости, потому что беглец не видел, не слышал и не чувствовал, не было его мысленно здесь и с ними. Иногда Панз беспокоился, что он не вернётся и так и испустит дух. Панз слышал, как просыпался и Техноблэйд, этот странный чувак, слишком независимый и отстранённый, но липнущий к Дриму как потерявшийся на ярмарочной площади ребёнок. Самого наёмника к тому моменту уже в очередной раз затягивало в тревожный прерывистый сон, донимавший его всю ночь, но даже сквозь дрёму он ясно, словно наяву и будучи полностью в сознании, чувствовал на себе чужой взгляд. Какое-то время Техно ещё бродил по их небольшому укрытию, что-то бормоча себе под нос, но потом быстро заснул, и уже сейчас, утром, Панз обнаружил его на одном спальнике с Дримом, так же очаровательно свернувшегося в клубок и накрытого накидкой беглеца. Будить не стал. А хотелось бы. Хотя бы ради того, чтобы вежливо поинтересоваться у Техноблэйда, что он подсыпал Дриму в еду, чтобы тот стал настолько покладистым и тактильным, и практически добровольно сжался около чужого тела, позволив себе уснуть. Заряженный острый воздух будит и бодрит даже после столь беспокойной ночи, которую Панз провёл с ёжащейся в желудке тревогой, на грани между бессознательностью и реальностью. Предрассветные часы — самые странные, коварные и непредсказуемые. Это время, когда умирают младенцы и старики, когда остатки ночных кошмаров берут последний и самый отчаянный реванш, вселяя в души беззащитных и слабых людей особого рода страх и мрачный трепет, своеобразное проклятие, которое смыть могут только дым святых благовоний и молитва. Поэтому наёмник держит кварц при себе и слишком часто машинально касается медальона — бережёного Бог бережёт, в его случае буквально. Ноги скользят по мокрой, покрытой подгнивающим влажным ковром из сосновой хвои земле, когда парень, ёжась от предутреннего морозца и срывающихся с ветвей деревьев ледяных капель, неторопливо идёт к найденному чуть глубже в лесу ручью. Хорошо, что спросонья он всё же умудрился немного сообразить и не пойти в другую сторону, а то сорвался бы со скалы по глупости, и поминай как звали. Дрим бы, наверное, попытался что-то такое сделать, особенно в компании с Техно, который, как успел уже понять Панз, одним своим присутствием будит в беглеце ту очаровательную неадекватную искру авантюризма, подталкивающую Дрима к необдуманным глупостям и в принципе являющуюся причиной большинства проблем беглеца. Панз не хочет иметь с этим никаких дел, стоит заметить, поэтому он мысленно возносит Богам благодарные песнопения, неспешно проходясь по каменистому берегу невзрачного чистого ручейка, спрятанного среди мха и валунов, когда не слышит из пещеры ни вздоха, ни шороха. Спят как убитые. Наёмник осторожно приседает на корточки на одной из каменных глыб, немного боясь соскользнуть, и опускает руки с зажатыми в них оберегами в ледяную ключевую воду. Он давно хотел почистить амулеты, и, коль уж у него нет возможности закопать их в землю на трое суток, прополоскать в солевом растворе или хотя бы заморозить, бьющий прямо из недр земли источник может быть хорошим вариантом (беломорит определённо будет в восторге от таких процедур, особенно если учитывать, что холодная вода и лёд положительно сказываются на его свойствах). Заодно напьётся свежей воды и окончательно проснётся от холода. Парень дует на собственные покрасневшие и задеревеневшие руки, согревая их и минералы дыханием, привычно шепчет заветные слова и растирает грани пальцами; чувствует, как пульсирует магия на его коже, и позволяет себе чуть-чуть расслабиться, когда кварц знакомо слегка нагревается в его руках. На мутном свету рассматривает здоровый блеск аметиста — может, вручить Техноблэйду несколько камушков? Тот как раз недавно жаловался на каких-то приставучих не то бесов, не то духов хаоса, не то какую-то ещё чертовщину, хотя Панз всё же вместо оберегов порекомендовал бы ему нормального терапевта. Хотя нет, обойдётся. Что-то подсказывает, что в руках этого парня обереги рассыпятся песчаной крошкой. Панз слишком много потратил на них, чтобы просто так раздавать направо и налево. Когда где-то глубже в лесу влажно трещит ветка от чужого неосмотрительного шага (только человеческий ботинок доставляет так много шума), Панз вздрагивает, вскакивая на ноги, и машинально тянется к клинку на поясе. Его там, очевидно, нет. Ножны с мечом остались в пещере, как и все его зелья, золотые яблоки и метательные ножи, ибо наёмник вышел проветриться абсолютно налегке, и добежать он не успеет. Скорее всего, переломает ноги на влажной земле, скатится с какого-нибудь склона или упадёт в расщелину, или и вовсе приведёт преследователей к двум сонным и не способным сейчас на драку придуркам. Да, возможно, Техноблэйд бы смог какое-то время держать оборону, но Дрим — Дрим был абсолютно бесполезен. В тот момент, когда Панз уже решается предпринять судьбоносное решение и, перепрыгнув через ручей, ринуться в лес, чтобы увести незнакомцев прочь от припасов и беглецов, он всё-таки поднимает глаза. Ах. Это Дрим. Дрим, дезориентировано и чуть потерянно поднимающий голые ладони (он снял перчатки?) на уровень груди, стоит в нескольких метрах от Панза. Наёмник чувствует, как от напряжения трясутся его ноги, и, понимая, что слишком перенервничал и поддался спонтанным эмоциям, садится обратно на камни, безмолвно приглашая беглеца присоединиться к нему. Последовательными размеренными вдохами Панз пытается успокоить своё колотящееся где-то в гортани сердце, считая ради собственной адекватности секунды. Он слишком быстро взбесился для своих человеческих ресурсов. Всему виной его окружение, состоящее из одних ненормальных, и слишком огромный отрезок времени, проведённого в пути. И плохой сон. Определённо ещё и это. — Дерьмовое утро? — понимающе хмыкает Дрим, на что Панз вымученно мычит. Тепло чужого тела весьма и весьма соблазнительно зазывает придвинуться ближе, и они действительно неосознанно жмутся друг к другу коленками, пытаясь сообразить, что им делать, чтобы не продрогнуть до костей на неприветливом рассвете. Хотя, вероятно, прямо сейчас они оба меньше всего на свете желают нарушать личное пространство друг друга. — А ты что не спишь? — хрипит Панз, так с самого утра не сказавший ни слова — голос сел и непривычно осип, но диалог и вода наверняка помогут ему восстановить свои речевые функции. — Не спится, — пожимает плечами Дрим. — Техно под утро начал пинаться, а потом я не смог уснуть. Значит, судьба. Панз кивает головой, на самом деле не соглашаясь и не возражая. Рассеянно прячет камни по карманам штанов, ответственно решая разобраться с ними после, и беспокойно ёрзает на месте от того, как намокшая из-за утренней росы ткань липнет к бёдрам. Дрим рядом, грозясь промочить ботинки в ручье, жадно пьёт, игнорируя характерное онемение в пальцах и собственный пробирающий до души кашель. Он странный, хриплый, задушенный и настолько вымученный, что очевидным становится одно: беглец знаком с ним давно, и успел уже прилично настрадаться, чтобы короткие острые приступы не выпивали из него всё терпение и желание жить. Затяжной кашель, как после особо долгой выматывающей болезни, который преследует ещё полгода — вот что это. И Панз помнит, что Дрим был не до конца здоров, когда без надежды и нормального снаряжения уходил из временного убежища в путешествие, в конце которого его не ждёт положительный исход. Дрим слишком упрям, чтобы сдаться или взглянуть правде в глаза — СМП не выпустит своего родоначальника из своих цепких рук никогда. Хотя, зная Дрима и его упрямство, он может с этим поспорить. Ценой собственной жизни или нового вооружённого конфликта, убийств, саботажей, ментального здоровья — потерявшему всё однажды нечего бояться. Его старый добрый друг достаточно чокнутый, чтобы на нервной почве сотворить какую-нибудь невероятную ересь. Панз молится каждую ночь, чтобы этого никогда не произошло. Дрим трёт шею руками и пытается завязать сальные растрёпанные волосы шнурком, когда ловит чужое пристальное внимание, и косится на Панза с подозрением — тот глаза не прячет, бесполезно уже. Беглец напрягается почти мгновенно, всем естеством, ещё чуть-чуть и ощерится, и шерсть дыбом встанет — ну вот точь-в-точь тревожный дикий зверёк перед хищником. Очаровательно. — О чём задумался? — фальшиво расслабленно и буднично спрашивает Дрим, пытаясь не выдавать своего напряжения и того, как у него трясутся пальцы, пока он борется с волосами. Панз почти тянется к нему помочь с узелком. Почти. — О том, как же хорошо так получилось, что ты успел свалить, — бесхитростно и честно отвечает Панз, ловя в награду чужую кривоватую полуулыбку. — Чем планируешь заниматься, когда пересечёшь границу? Дрим отворачивается, медленно опуская руки и заставляя их зябко скользить по плечам. Волосы, едва-едва связанные шнурком, рассыпаются по плечам и лицу, не позволяя Панзу заглянуть собеседнику в глаза. Нервно напрягаясь всем телом и чуть раскачиваясь из стороны в сторону, парень обнимает себя руками и задумчиво кусает губы, мысленно что-то прикидывая. Слишком длинная пауза для человека, у которого на лице слишком часто было отражено глубокое давящее отчаяние. — Для начала — напьюсь, — уверенно хмыкает Дрим, заставляя Панза несерьёзно улыбнуться. — А потом, вероятно, уйду в такие глубины панической атаки, чтоб меня оттуда ни один дьявол не вытащил. — Зачем тебе оно? — искренне спрашивает наёмник. Беглец почти что застенчиво ведёт плечом. — Знаешь, было бы прикольно выкинуть из головы… это всё, — Дрим неопределённо выводит непонятную фигуру перед собой запястьем, прежде чем спрятать его подмышкой, как и второе. Раскачиваться с пятки на носок, норовя улететь в воду, не перестаёт. — Проработать произошедшее и отпустить. Начать новую жизнь на новом месте в качестве нового себя. Своеобразное перерождение, если угодно. Панз понимает это, но решает не вспоминать, что перерождение — привилегия мёртвых. Благословение или проклятие, ниспосланное Богами чаще всего наказания ради, либо же просто потому, что эти бессмертные ублюдки слишком скучают там, на небесах, когда божественный нектар приедается, а низменные и мелочные страсти, радости и грехи человеческие не кажутся настолько интересными. Воскресшие мертвецы, вылезающие из своих могил и терроризирующие города с голодным желанием утащить на тот свет вместе с собой ещё хоть кого-нибудь — ивент, который Панз предпочёл бы никогда не проходить. Дорого обходится. Говорить про то, что у Дрима тем более нет Покровителя, способного уговорить Леди Смерть выпустить его душу из своих владений, тоже не хочется. Тем не менее, Панз не уверен, что и сам вообще хоть когда-нибудь заслужит второй шанс, не тот он человек, чтобы позволять ему жить дольше положенного. Дрим вот — другое дело, ибо есть в нём что-то такое особое, подобное Богам, исключительное, что против воли заставляет обратить на него внимание и в восхищении ахнуть. Дрим неповторимый и будто с самого рождения благословлённый какими-то непоседливыми сущностями, слишком удачливый даже для прирождённого шулера и слишком талантливый для самого способного творца. Панза всегда поражало то, как иногда отпечаток предназначения чётко вырисовывался на аурах некоторых людей, но он, на самом деле, никогда не завидовал — на примере Дрима видно, что завидовать нечему. Все бессмертные неприятнейшим образом объединяют в себе самые мерзкие извращённые садистские черты, и у наёмника каждый раз волосы дыбом, когда Дрим, сардонически хохоча, с нескрываемым весельем вбрасывает в диалог абсолютно любое травмирующее дерьмо из своего прошлого, заставляя всё свое окружение холодеть от ужаса. Да, вероятно, его в детстве избивали стульями или чем-то подобным (Панза, например, собачьей привязочной цепью), и этому придурку очевидно доставляет шокировать всех знакомых травмирующим опытом. О, он абсолютно точно наслаждается этим. Наёмник прогоняет дымку воспоминаний, вставших перед глазами, и с чуть более фальшивым весельем осторожно пихает Дрима в бок. — И что, даже на новоселье не позовёшь? — Пф, нет, — насмешливо, но тем не менее весьма уверенно, фыркает беглец. — Вероятно, всё, что ты от меня получишь при встрече, если я действительно сбегу и остепенюсь где-нибудь — арбалетную стрелу в голову. — Если сможешь попасть, — Панз не удерживается от того, чтобы, даже сквозь неприятную горечь на сердце, подколоть старого друга. — Хах, да, действительно, — смеётся Дрим в ответ. Слишком весело для происходящего. Слишком похоже на попытку побега. Не Панзу осуждать его, всё же. Если бы мог, сам сбежал. Но нельзя, потому что он — взрослый человек, ответственно взявший на себя заботу обо всех придурках государства. Стоит один раз помочь (и то через скрип и определённо завышенную цену), как некоторые сразу же решают, что он идеально подходит на роль верного союзника и защитника. Если бы Томми, цепляющийся за него и Сэма — который, к слову, тоже не шибко рад сюсюкаться с юношей — знал, как сильно Панз хочет в любой момент взаимодействия с ним взять его за голову и провернуть до щелчка, он бы несколько раз подумал, прежде чем приближаться к нему или любому другому человеку, по той или иной причине перешедшему на их сторону. Может, многие и не были довольны тем, что происходило с СМП в последние годы… правления нынешнего государственного преступника, но они всё ещё остаются людьми, которых в своё время этот тревожный беспокойный человек вытащил из кромешной задницы и сделал своими союзниками. Несмотря на происходящее, не стоит забывать, кому в первую очередь были по гроб жизни обязаны. Панз понимает ощущение жгучей обиды после предательства, давящей, разъедающей плоть и кости злости и тихого изведённого отчаяния, доводящего мозг до кипения, до безумства и желания кинуться в землю головой вперёд. Всё, что может сделать Панз сквозь сожаление и бессилие, видя, до какого состояния и прежде нестабильный беглец доводит себя на протяжении всего похода — тихо сочувствовать и по мере возможностей оказывать поддержку так долго, как Дрим, этакий упрямый гордец, это позволяет. Если бы у Панза был шанс, он бы не оставил этого человека ни за что на свете. Лицемер. — А Техноблэйд? — спрашивает он слишком импульсивно, даже не задумываясь. Наёмник без понятия, почему этот человек пришёл ему на ум так внезапно. Дрим рядом заметно напрягается, пусть и старается не подавать виду. — А что он? — Ему бы ты тоже в лицо выстрелил? — «Доверяешь ли ему достаточно, чтобы подпустить к себе так близко?» остаётся беззвучным между ними, и Панз искренне надеется, что Дрим не прочтёт настоящую суть вопроса, заданного им, между строк. Даже если беглец и замечает что-то в его глазах (всегда замечает — от него ничего не утаить), он это тактично не комментирует. Предпочитает вовсе не смотреть наёмнику в лицо, беспокойно-оборонительно избегая прямого зрительного контакта. — Возможно, — осторожно хмыкает Дрим. — Я бы назвал его скорее ненужным человеком в нужном месте, издёвкой Судьбы, но я не думаю, что после побега наши дороги вообще пересекутся. И Панз не может понять, слышит он облегчение в чужом голосе или горечь сожаления. Есть некоторая надежда, что первое, даже если рациональный голос в его голове (всё ещё его брата) говорит, что это определённо второе, это определённо к лучшему, и что если Панз не хочется встретиться с чем-то похуже гнева Богов, ему лучше в это не вмешиваться. Ненормальное дерьмо должно вариться в собственном соку, и наёмник слишком много раз обжигался, чтобы раз и навсегда не запомнить эту непреложную истину: не лезь куда не просят. Если бы наёмник всегда следовал этому правилу, странностей в его жизни было бы в разы меньше. — Ты и разговоры про Судьбу? — в напряжении пытается отшутиться Панз, чувствуя, что этот диалог заходит в не самое приятное русло. — Это точно мой Дрим? Тебя не подменили? Дрим на это вестись не хочет. — Я понимаю, к чему ты клонишь, и нет, не обманывайся нашими отношениями, — выдыхает парень. — Техно просто такой, какой он есть: прямолинейный, честный, бесхитростный. Приставучий и надоедливый местами, настолько, что хочется прибить, местами странный и до дрожи пугающий, и да, возможно, мы выглядим как старые добрые друзья, но я просто не могу с этим ничего поделать, — на мгновение Дрим слабеет голосом, теряется будто, и смотрит на Панза немного оторопело. Панз знает, что этот взгляд и эту слабость он видеть не имеет права. — Ты знаешь, меня порой накрывает так, что кажется, будто я могу с минуты на минуту сдохнуть, и так оно и есть. Будто меня вот-вот начнёт рвать кровью, будто я висну в петле, существую в пограничном состоянии между моментами, когда ломаются шейные позвонки и когда верёвка рвётся, и это ощущение преследует меня, наверное, с войны за Независимость, и не хочет отпускать. Я могу не помнить, что со мной происходило несколькими часами ранее, я забываю какие-то очевидные вещи, забываю, как двигаться, как дышать, как видеть, а потом на одних рефлексах отбиваюсь от разбойничьей шайки или отряда охотников, и я абсолютно без понятия, как это работает. Иногда я боюсь самого себя, потому что не знаю, чего от себя ждать, но он, — парень облизывает внезапно пересохшие губы, не обращая внимание на затихшего рядом наёмника, — он будто всегда знает, что творится у меня внутри, и каким-то непонятным образом упорядочивает это хаотичное дерьмо в моей голове. Он заставил меня взять меч в руки и, пусть весьма бесцеремонно, возвращает из приступов паники и агрессии обратно. Он видел меня в самых критических состояниях настолько часто, что это уже не выглядит приличным. Я без понятия, что мне делать с этим, и я не знаю, как долго это будет работать, просто… Дрим рвано вздыхает, не осознавая того, как долго говорил, и тихо, как можно более незаметно, кашляет в кулак. Один короткий хрип превращается в несколько, и, чтобы не задохнуться от приступа, парень поспешно, как умирающий в пустыне, приникает к роднику, бездумно глотая ледяную воду. Кашель, упрямо осевший где-то глубоко в лёгких, ещё мгновение донимает беглеца, пока он сидит и размеренно дышит, избавляясь от головокружения. Какая-то дыхательная техника, может, позаимствованная у Паффи давным-давно, Панз не решается утверждать, и он даёт беглецу всё время мира на то, чтобы прийти в себя. После такого откровения самому хочется сделать лишний глоток воды (а ещё лучше чего-нибудь покрепче, потому что такое сидя у родника на окорочках не обсуждают), или, может, приобнять Дрима со спины, прижав к груди, но наёмник знает, что это скорее всего обернётся ему жгучей злобой и негодованием, поэтому не рискует. — Знаешь, я всё же не улавливаю в твоих словах чёткого «я не доверяю ему», — осторожно замечает Панз, на что Дрим вымученно стонет бессмыслицу и зло трёт лицо побелевшими от холода ладонями. Зря не надел перчатки, всё же. — Я и не говорил, что у меня есть причины это делать, — постепенно распаляясь, огрызается Дрим, но Панз, несмотря на осознание, что ему лучше благополучно заткнуться, не затыкается. — Тем не менее, я слышу обратное. Дрим шумно вдыхает сквозь зубы, сдерживая гнев и раздражение от того, что несколькими мгновениями ранее он бесконтрольно выплеснул всё неприглядное, что было у него на душе, и с выражением искренней неприязни оборачивается к наёмнику. Всё же хорошо, что Панз беглеца не обнял, иначе бы, вероятно, его попытались утопить прямо в этом ручье. Как справедливо подметил Дрим, даже Боги не знают, чего от него ждать. — Знаешь? Иди-ка ты к чёрту, я не обязан тебе ничего объяснять, — фыркает парень, но прежде чем он успеет открыть рот для новой реплики, сзади доносится весьма сонный, но заинтересованный голос: — О чём беседуете? Панз и Дрим как по команде выпрямляются и отодвигаются друг от друга на почтенное расстояние, когда Техноблэйд, шумно и бессовестно зевая, закидывает руки на плечи и одному, и второму, и нагло укладывается грудью у них на спинах. Копна грязно-розовых волос лезет Панзу в лицо, и он фыркает, ощущая аромат давно не видевшего нормальный душ тела и, почему-то, пороха. Ну а ещё немного тревожат паучьи-тонкие горячие пальцы, сомкнувшиеся на плече наёмника, но это уже мелочи. Не попытается же он сейчас придушить Панза, не так ли? Дрим будет задавать слишком много вопросов по поводу новых синяков. — Надеюсь, не выносите друг другу мозги с утра пораньше? Я был бы вам обоим крайне благодарен, если бы вы не начинали день со срача, спасибо-пожалуйста, — раздражённо бормочет Блэйд, протискиваясь между ними и усаживаясь на холодный камень, всё ещё обнимая их обоих со спины. Ладонь сдавливает руку весьма красноречиво и болезненно, и Панз лучшим своим решением считает не отсвечивать прямо сейчас. Дрим с другого бока раздражённо, но уже не так зло фыркает, пихая Техноблэйда в бок и, несмотря на то, что рядом с чужим телом тепло и уютно, выпутываясь из его рук. — Ничего-то от тебя не утаить, — жалуется парень, поднимаясь на ноги и отряхивая штаны от мокрых подгнивающих листьев, сухих еловых иголок и грязи. — Умывайтесь, а я пойду вещи собирать. И уходит, коварно и вероломно оставляя Техно и Панза сидеть на берегу ручья в обнимку с весьма комичным растерянным видом. Они ещё мгновение смотрят в спину удаляющемуся беглецу с, вероятно, абсолютно аналогичными выражениями лица, прежде чем впервые осознанно взглянуть друг на друга и понять, как неприлично близко они находятся. Если Панз и промочил ноги, когда его столкнули прямо в воду, Дрим не задавал вопросов по этому поводу.

***

Это не перестаёт болеть и напоминать о себе. Это — просто красноречивая, в силу способностей, попытка охарактеризовать что-то не до конца понимаемое, аморфное и расплывчатое. Смысл ощущения, какого-то качества, ускользающий меж пальцев, однако не избавляющий от явления, отягощавшего разум и сердце. Это — не поддающаяся описанию дрянь, осевшая слизью на одежде и коже, которую, как ни скреби ногтями, не отдерёшь; металлическая стружка, раздирающая пищевод, всё ещё раскалённая докрасна и плавящаяся. В неясной тревоге Дрим существует все эти дни, вероятно, с момента их с Техно временного разделения, и он не знает, чем она вызвана и как от неё избавиться. Интуиция беглеца — его величайшее достояние, едва ли не Дар Божий (он проверял — нет), спасавший ему жизнь так много раз, что Дрим может вполне считать её своей условной субличностью. Он — талантливый охотник и опытный путешественник, не раз участвовавший в спидранерских турнирах, он может найти океан по запаху и древние захоронения по особому качеству почвы, он без всяких особых талантов и божественных меток настолько контролирует пространство вокруг себя, что его практически невозможно застать врасплох (он всё равно умудряется не на шутку пугаться при этом, но это не важно), но звенящий без перерыва серебряный колокольчик интуиции его откровенно достал. Тревога, конечно, чуть более по вкусу, чем удушающая апатия, во время которой он едва заставлял себя двигаться и игнорировать очень плохое желание слепо броситься на кого-нибудь с мечом и нарваться на проблемы. Сжимая лук в чуть подрагивающих руках, беглец не может избавиться от образа стрелы в чьей-то груди. Навязчивые мысли, которые он проклинает и которые фантомными видениями стоят перед глазами. Приходится слишком часто задумываться о собственном дыхании, вслушиваться в звенящий от холода воздух, пытаясь не реагировать на треск веток и хвои при каждом шаге, не вздрагивать на каждое движение и глубоко размеренно дышать, успокаивая бьющееся в гортани сердце. Насколько вы помните, есть причины, по которым он предпочитает не оставаться в одиночестве и иметь хоть какую-нибудь дружественную около-человеческую фигуру в пределах зрения. Ему, знаете ли, нравится иметь возможность держать себя в руках, не отвлекаясь на посторонние мысли и не боясь в любой момент потерять контроль над собой. Возможно, ему жаль, что он вызвался уйти на охоту в одиночку, несмотря на все тревожные осторожные взгляды и вопросы, которые ему задавала Команда Побега. Во-первых, он зря оставил лагерь хотя бы потому, что, он уверен, эти два идиота, имеющие друг на друга зуб, снесут всё к чертям до бедрока, если их вовремя не остановить (но, если быть честными, их токсичный негатив, сугробами оседающий между ними и давящий на мозг — одна из причин, по которой Дрим сбежал. Ему нет оправданий, он устал от них). Во-вторых, после того, как Техно, старый добрый Техно, не отличающий дикий виноград от ядовитого плюща, притащил им морника полные карманы на обед и получил за это от Дрима, было решено оставить его обустраивать лагерь вместе с наёмником (лицо Панза было неповторимым), пока Дрим рефлексирует, добывая им мясо на ужин с помощью доблестно отданного Панзом лука. Беглец, не отдавая себе отчёта, обводит вырезанные на дереве руны зачарований пальцем, спасённый от заноз только толстой кожей перчаток. Он один, наедине с природой, с холодным влажным воздухом соснового бора, занимается тем, чем, вероятно, не занимался со своего двадцатилетия — охотой. Что может пойти не так? Что-то жалкое, трусливое и определённо молящее о помощи оказывается беспардонно заткнуто и засунуто в самый глубокий и отдалённый уголок разума без права на пререкания. Больше своих бессознательных попыток опуститься на четвереньки и зарычать псиной он ненавидит желание подчиниться, прогнуться и заслужить искупления. Дрим намеревается отрицать то, что он неправ, до конца своей глупой бессмысленной жизни, спасибо огромное. Ещё некоторое время парень прислушивается к умиротворённой тишине, прячась в кустах подобно трусливому зверьку (или хищнику, вариант зависит от фантазии), и, практически не дыша, обводит острым соколиным взглядом ветки. Спустя мгновение быстро вскидывает лук, натягивая тетиву, прицеливается и стреляет. Может быть, фазан, которого он притащил в лагерь, не такой жирный и сытный, как это изображают на картинах и как они, общипанные и сочащиеся соком, лежат на прилавках мясных лавок, но достаточно приличный, чтобы накормить три голодных рта. Ладно, два — Дрим чувствует, что его желудок полон, несмотря на то, что он не брал ни крошки в рот с утра, так что есть он определённо точно не хочет. Хорошо, что и тушу разделывать приходится не ему, эта обязанность ложится на внезапно вызвавшегося самостоятельно Техно, пока сам беглец вместе с Панзом пытается вскипятить воду и с помощью подручных средств заварить в ней всякую душистую траву и ягоды, которые принёс с собой Дрим. На этот раз точно не ядовитые, — у парня нет совершенно никакого желания в ближайшее время очищать свой желудок от всего лишнего и нет. — Хорошо пострелял? — как бы невзначай оброняет Панз, пытаясь соорудить из палок и камней подставку для одной-единственной походной кружки. Дрим напрягается, ощущая, как плохое предчувствие и желание выявить скрытый подтекст в вопросе струятся по его венам и лимфоузлам, но насилу заставляет себя расслабиться. Глупости одни в голове. — Не думаю, в основном от вас, шумных придурков, прятался, — легко отвечает беглец, пожимая плечами. Панз кидает на него один весёлый проникновенный взгляд (всё-то он, чёрт, знает) и возвращается к попытке использовать всё своё деревенско-церковное образование на сто процентов. — Ты не видел, куда пропал Техно? — Ушёл куда-то за деревья, решил избавить нас от вида потрохов, — уже не поднимая глаз на Дрима, равнодушно замечает Панз. — Если его съели волки, я вместе с ягодками порежу в кипяток золотое яблоко, отпразднуем хоть. Дрим закатывает глаза, отходя к линии деревьев. Невыносимые. Что бы он без них делал. Коварное, едкое и злое в его голове нашёптывает, что, вероятно, умер бы в ближайшей канаве. Дрим бы обиделся (сам на себя, конечно же), если бы это не было правдой. За невидимой границей лагеря будто даже воздух меняется. Дрим сам только-только вернулся из леса, так что эта перемена для него пусть и значительная, но знакомая. Морозная прохлада, скользящая по одежде, но не достигающая, к счастью, тела, сразу становится особенно колкой и свежей, и весь воздух искрит от напряжения, поэтому парень невольно меняет темп и шаг. Бесшумные прикосновения к земле, стелющаяся походка, почти как на охоте; все чувства, и так обострённые до предела даже во сне (что не очень хорошо, учитывая, каким выматывающим может быть пресыщение впечатлениями), заставляют его кожу гореть, а его самого реагировать на малейший порыв ветра. Он — оголённый нерв, который прижигают раскалённым добела штырём; фантомная болезненность от концентрации почти такая же, но Дрим в порядке с этим. Ощущается настолько естественно, что он даже умудряется ловить с этого какой-то извращённый кайф. Дрим находит Техно только благодаря интуиции. Выбирает направление по тому, как ему подсказывает звон в голове, и потом уже понимает, что был прав, по звуку треска суставов несчастной птицы, которой теперь суждено стать их ужином, и тяжёлому дыханию. Дрим без движения стоит за чужой спиной, определённо понимая всю опасность своего положения (испуганный чужим присутствием Бог Крови мог бы с лёгкостью дотянуться до него ножом), пока Техно особо эффективно и быстро разделывает тушу кинжалом. Аккуратно и, несмотря на укоренившиеся в голове глупые стереотипы, почти что бескровно. Настоящий мясник. Дрим невольно фокусируется на чужой спине и руках, вслушивается в чавканье плоти, когда Блэйд избавляется от потрохов, и в какой-то момент уже и не видит и не слышит ничего вокруг себя, уходит в мысли, оставляя реальность за спиной. Мир рябит сизой дымкой и плавится багрянцем по краям, звон в ушах нарастает до силы колокольного, от которого голова трещит, раскалывается на кусочки, и немного тянет тошнить. Стоит хотя бы присесть на землю, чтобы сохранить равновесие. Дрим глубоко терпеливо дышит, пытаясь не уплыть в эту муть окончательно. Однако когда зрение совсем быстро и ненавязчиво заходится карминовым, будто Дриму крови в глаза брызнули, он замечает перед собой холодно-карие глаза Техноблэйда, безжизненные и безразличные. Неприлично близко. Твою мать. Дрим бьётся спиной о ствол дерева от неожиданности, когда рефлекторно пытается отступить, и смотрит на Бога дико. Что он там говорил о том, чтобы ненароком не напугать человека, умеющего потрошить не только дичь? Видно, это судьба Дрима: оставаться испуганным и напряжённым большую часть своей жизни. Техно бесстыдно скалится, не реагируя на разгневанный острый взгляд, и ласково, почти что мерзко подкалывает: — И кто это мне говорил, чтобы я не подкрадывался со спины, м? — Катись в Незер, не видишь, я переживаю сердечный приступ, — задыхаясь, огрызается Дрим, и нарочито драматично прижимает руку к сердцу (бешено колотящемуся, однако). Техноблэйд улыбается вежливо — этому театру одного актёра он, очевидно, не верит. — Тебя разыскивал, между прочим. — Зачем? Что-то случилось? Дрим прикусывает губу, отводя глаза в сторону. Что ж, справедливо, что сказать на это, беглец не знает. Не говорить же, что пошёл по душу Техно (если у него таковая имеется) со скуки, по зову импульсивного решения, принятого за секунду? Его мозг всего лишь сфокусировался на Блэйде, случайно про него вспомнив, и больше Дрим не думал, просто пошёл на его поиски. Никаких логических цепочек. Никаких объяснений. Спонтанность в чистом виде. Дрим про это никогда не скажет. — Не особо, Панз просто заволновался, что тебя утащили волки, — показушно безразлично пожимает плечами беглец, стараясь не смотреть в чужие глаза — не потому, что неприятно, просто не хочется видеть в них осознание и обличение во лжи. Дрим и так копает себе яму саморучно с каждым поступком и фразой, спасибо, сам справляется с самоуничижением. — Тогда я вынужден его разочаровать: я, к сожалению, пока что жив, — самодовольно и гордо заявляет Техно, на что Дрим от неожиданности крякает. — Пошли, нам лучше поторопиться, пока он там не затушил костёр вконец без нас. А то будем сырую птицу есть. Дрим чуть заторможенно отстраняется от дерева и плетётся за Блэйдом в сторону лагеря. Сердце всё не унимается, и, возможно, беглецу чуть-чуть, совсем капельку, до тряски в коленях страшно. Техно решает не продолжать разговор, уйдя в собственные мысли, — нет необходимости сбиваться с темпа и поддерживать диалог ценой возможности дышать. Дыхание Дрима медленно, но верно восстанавливается, хотя он всё ещё чувствует сбитую, надсадно неровную пульсацию в собственной груди. Техноблэйд его не тронет. Тем более, Бог Крови, несмотря на то, как часто Дрим прокалывался и действовал на нервы, ему благоволит — в той или иной степени, в какой-то извращённой форме. Между ними не уговор даже, а что-то другое, намного более крепкое и взаимообязывающее, особенное и значимое — или Дрим просто хочет на это надеяться. Грустно, если он напридумывал себе что-то, а потом придётся разочаровываться. Его не тронут, если чужое внимание, бесконечные ухмылки, попытки надоесть, пристать, коснуться каким-нибудь образом, чужое стремление защитить, даже ценой своей целостности, что-то значат. Техноблэйд всё ещё неловкий нескладный придурок с бесцветным тусклым взглядом и страстью влипать в тупые ситуации, всё ещё забавный и немного симпатичный выскочка, и уже даже для самого Дрима не секрет, что он симпатизирует грёбанному бессмертному всаднику апокалипсиса, который может избавиться от беглеца по малейшей прихоти. Дриму всегда нравилась опасность. Воспоминания о красном, застилающем взор и заставляющем фантомно задыхаться, тревожат что-то в мыслях, настолько сильно и навязчиво, что парень почти физически чувствует, как кипят его мозги и волоски на загривке встают дыбом. Он не пытается сфокусироваться на этом, несмотря на желание переступить границу и отыскать что-то запретное, что-то, чего он как смертный видеть не должен. Дрим видел Богов и знает, что они не всесильны и с их всемогуществом легко может поспорить простое человеческое упрямство — не зря же смертных в умирающие оболочки заключили, словно преступников. И Боги часто ошибаются, потом скрывая нечто очевидное и понятное за каскадами магических заклинаний и красноречивыми болезненными намёками — поэтому люди часто игнорируют какие-то абсолютно вопиющие, несправедливые и нелогичные явления, по определению обязанные вызывать вопросы, отводят взгляды. Однако иррациональные ужас и боль вопреки всему привлекают и пробуждают любопытство. Дрим испытывает божественное терпение и собственную живучесть на прочность, подступаясь совсем-совсем близко к истине, но стоит ему почувствовать её колючий жар на лице, как он тут же сбавляет обороты, показательно теряя всякий интерес. Шифроваться можно было бы и чуть менее очевидно, но он не будет наседать — в конце концов, с одной конкретной божественной сущностью ему ещё очень долго идти бок о бок, пусть даже пощекотать ему нервишки хочется также сильно, как и остаться в живых. Дрим называл себя любовником Войны. Осталось только не пожалеть об этом. Однако всё хорошо, несмотря ни на что. Даже в каком-то роде спокойно, будто сами Боги благоволят их маленькой преступной тусовке, давая короткий перерыв на рутину и рефлексию — недолгую, конечно, Судьба не настолько милостива, чтобы в определённый момент не обрушить на слишком расслабившегося беглеца какое-нибудь ненастье, но всё же. Техно на фоне начинает что-то бессмысленно трещать, создавая приятный белый шум, и теперь внутри всё не дрожит натянутой струной от непривычного мрачного безмолвия леса. Дрим бы обеспокоился тем, что не слышит птиц, но он отвлекается — позволяет себе отвлечься — на человеческую речь. На бессвязный разговор только угукает, думая о том, что случилось буквально минут десять назад, снова цепляясь мыслями за багрянец. Сера и дым — знакомый с юношества аромат смерти и битвы — снова навязчиво забиваются в нос, хочется кашлять. Дрим промаргивается, отдалённо ощущая колючие отголоски подступающей мигрени — ладно-ладно, он с первого раза понять может. Всё равно давным-давно осознал, признаками чего может быть такое нездоровое помутнение, переплетëнное с жаждой крови, — вон она, причина, рядышком идёт и птичью тушку тащит. Дрим не глупый, понимает, когда просят наконец перестать думать о всяком, что не должно быть обдуманно человеческим разумом априори, и снова отвлекается на что-то постороннее. Лагерь появляется перед глазами так же неожиданно, как он затух и померк за спиной, когда Дрим только ступил на дикую, неисследованную территорию в поисках Блэйда. Скачущие по стволам деревьев, тусклой хвое и чужим силуэтам отблески огня становятся заметны только когда сам костёр оказывается в поле зрения. Техно многозначительно хмыкает — не потушил пламя Панз всë-таки, хотя, Дрим готов поклясться на крови, Техноблэйд с нетерпением ждал возможности поиздеваться над несчастным наëмником. Одному под тридцать, другому за несколько десятков тысяч лет, а ведут себя как малолетние придурки. — Я уж думал, вы оба сгинули, — с позитивной ухмылкой заявляет Панз, перемешивая угли в костре. Техно пренебрежительно фыркает, передавая тушку в чужие руки. — Молись, и, возможно, однажды Боги услышат тебя, — жеманно протянул Блэйд, плюхаясь на землю рядом с Дримом под лёгкие смешки беглеца. Интересно, если бы беглец попросил (очень-очень искренне) — Техно бы его услышал? Ну так, в виде эксперимента и науки ради. В конце концов, Дрим всё ещё немного оккультист-исследователь с огромным опытом работы с военными трактатами и религиозными не в меру запутанными текстами, вон, даже языческого Бога на свою голову призвал. Техно как раз бросает на него вопросительный взгляд, на что парень только с улыбкой качает головой. Вот же чуткий чёрт. Но, как кажется не в меру практичному беглецу, это был бы забавный опыт. Инфернальная едва ли физическая сущность, которая по первому зову откликается в мыслях и даёт советики? Если бы это был кто угодно, кроме Техно, Дрим бы вряд ли соблазнился достаточно, чтобы согласиться на такое счастье, как слуховые галлюцинации — спасибо, хватило уже. Хотя, если подумать объективно, Техно тоже не самый лучший гость в чужой голове, учитывая его премерзкий характер, дурь в голове и страсть выступать за любой опасный незаконный движ, в который Дрим, к своему несчастью, вообще в теории может вписаться. Блэйд — последний кандидат на роль голоса разума, и, как бы Дриму ни нравился его хаотичный дикий стиль, он предпочтёт без собственного «Чата», требующего кровопролития. Себя-то едва ли в руках держит, а тут ещё это. Дрима заставляет вздрогнуть внезапно громкий щелчок пальцев перед самым носом, и он рассеянно глядит по сторонам, замечая выразительные нечитаемые взгляды спутников. Кажется, они что-то говорили, и он опять не услышал. Он очень сожалеет. — Так вот, — с оттяжкой продолжает Панз, возвращая всё внимание потрёпанной карте Дрима. — Здесь не так много дорог, которые более-менее безопасно ведут к границам — в основном все караулят либо солдаты, либо разбойники. Дрим глубокомысленно мычит, внимательно следя за концом кинжала, которым Панз выводит странные линии и точки на зелёном полотне бесконечного леса, простирающегося едва ли не до самых Диких Земель — дальше карта обрывается по понятным причинам. Техноблэйд звучно и мерзко щёлкает челюстью, шумно зевая беглецу прямо на ухо, и кладёт голову на худое плечо Дрима, очевидно не заинтересованный в коллективном брейншторме. Парень дёргается, но чужую тушу с себя не сбрасывает — пусть лежит, зато не надоедает. — Я думал пойти около цепочки гор. — Не получится, не пробьёшься, — вздыхает Панз, крутя нож в ладони. Дрим вздыхает тоже (но осторожнее, Техно всё ещё на его плече), переводит взгляд на мечущееся пламя костра, вслушиваясь в треск прогорающих веток и отдалённый мрачный шум чащи. Он забывает про карту почти что с мученическим облегчением — сосущее желудок чувство голода пополам с притуплённой болью и аппетитный запах мяса никак не способствуют мозговой деятельности, тем более Дрим слишком вымотался, чтобы без недомогания концентрироваться на чём-то дольше, чем на пару минут. Через некоторое время, проведённое в тишине, Панз, наконец перестав сидеть с самым сложным философским выражением лица, кривится и небрежно тычет куда-то севернее и явно холоднее: — Придётся идти через тундру. — Да ладно вам, у нас что так, что так все дороги в Арктику ведут, — флегматично отзывается Техноблэйд, заставляя остальных рефлекторно дёрнуться в его сторону. Блэйд выглядит так, как будто не замечает странных взглядов на себе — ни мускул не дрогнул на бледном худом лице с редкой щетиной, а глаз не разглядеть за бликующими от света огня очками. Дрим даже отдалённо не понимает, к чему это было сказано, просто решает принять как должное, как одну из причуд Техно, но чувство дежавю не покидает его вместе с неуютным предчувствием. Панз в свою очередь быстро забывает о чужой реплике и игнорирует Техноблэйда совершенно и абсолютно взаимно. Да, Дрим действительно рассматривал вариант, в котором они идут через север, но только как самый крайний и отчаянный, к которому можно было бы обратиться только в случае абсолютной беспросветной безнадёжности, такой, когда даже страх замёрзнуть насмерть не остановил бы. Пройти севернее было бы возможнее месяца два назад, а не в середине осени, когда даже здесь, всего лишь около тайги, зима уже ощущалась в безжалостных ночных заморозках и бесконечном холоде, который Дрим терпел постоянно без какой-либо возможности согреться в одежде. Хотелось проскочить поюжнее — прошмыгнуть через горную цепь или слиться с полу-разбойничьим караваном, всё равно на оборванца похож больше, чем на некогда известного на весь континент вояку. Они с Блэйдом оба — долгая дорога, недоедание, дни без сна и постоянный страх замёрзнуть насмерть по ночам превратили их во что-то среднее между ходячими мертвецами и горными троллями, лютыми тварями, с которыми связываются только один раз и до скорой гробовой доски. Сойдут за своих. — Там и летом отнюдь не приветливо, а в преддверии скорой зимы так вообще невыносимо, — безрадостно хмыкает Дрим. — С большей вероятностью мы сдохнем в снегах. — Вы сдохнете, — невозмутимо поправляет Панз. — Почему это? — Потому что я с вами не иду, — странно ухмыляется наёмник, наконец поднимая глаза и встречаясь с Дримом взглядами. Беглец недобро щурится, чувствуя, как в груди зарождается негодование, злость и, как бы странно ни звучало, ликование. Но Панз мгновенно поднимает ладонь, когда Дрим только планирует открыть рот и сказать хоть слово гадости. — Подожди пока покрывать меня руганью и подумай: всё ещё есть компасы на тебя, которые мгновенно приведут убийц из Центра СМП к вашей сладкой компании. Если не мне заметать за вами следы, то кому? Дрим хотел бы возразить; хотел бы вспылить и назвать Панза редкостным придурком, который снова планирует что-то на стороне без ведома хозяина, но его запал мгновенно остужают здравый рационализм и пальцы почти что задремавшего на его плече Техноблэйда, ущипнувшего парня за бедро до слёз болезненно. Не хочет слушать вопли, пока пытается спать, всё с ним понятно. И Дрим давит в себе кипящую злую энергию, какой-то адекватной частью себя понимая, что им действительно всё ещё нужен на стороне человек со связями, который мог бы прикрыть их задницы и отсрочить неминуемую встречу со всей военной мощью СМП как можно дольше. Панз прав, и беглец ничего не может сказать против этого. Несмотря на какое-то ревностное нежелание отпускать от себя наёмника снова (как бы Дрим ни злился, это всё ещё его брат. Всё ещё лучший друг. Один из оставшихся), вызванное не то глупостью, не то почти паническим страхом одиночества, парень прекрасно понимает: у каждого из них есть своя работа, которую лучше бы не мешать выполнять. Дрим кисло кивает в ответ. — Где-то здесь, — Панз перестаёт запутанно водить лезвием по карте, и остриё кинжала наёмника замирает в определённом месте, очерчивая небольшой круг, — есть деревня. Вы вполне сможете там отдохнуть и пополнить запасы перед походом в тундру. К тому же, у местных жителей солидный опыт в переправке беженцев из Центра в Дикие Земли. У меня есть там парочка знакомых, которые могут обеспечить вам проход через границу. Дрим щурится, мгновение прожигая Панза внимательным, но не особо рассерженным взглядом. — И откуда у тебя такие интересные знакомые? — ненавязчиво, но со слышимым подозрением спрашивает парень. Панз ухмыляется, и совесть позволяет ему выглядеть абсолютно невинно: — Не вы первые хотите свалить отсюда куда подальше. После твоего заключения абсолютно все потеряли рассудок, и всякая адекватность происходящего полетела в Тартарары. Самые умные уже давно сообразили, что скоро во всём СМП будет твориться такая ахинея, что никому мало не покажется, и вовремя сбежали. Дриму не больно это слышать, вы не подумайте. Он абсолютно в порядке. Империя, ради которой он потратил примерно восемь лет своей жизни и огромное количество сил, так близка к ужасному краху, и он ничего, абсолютно ничего не может с этим поделать. Всё разваливается со скоростью летящей на голову наковальни, и более того, будто сам СМП пытается сожрать себя изнутри. Дрим видел и чувствовал, как войны, стычки и бесконечное множество недопониманий, конфликтов и споров заставляют тщательно выверенную и выстроенную структуру рассыпаться в его собственных руках, а теперь он, не успев сделать ничего для своего детища, вынужден бежать, чтобы всепоглощающий огонь хаоса не втянул ещё и его. А с другой стороны, подумаешь! Всего восемь лет! Некоторые империи строились столетиями, и всё равно были благополучно уничтожены, а Дриму просто повезло быть достаточно удачливым, талантливым и своевременным, чтобы компромиссами, торгами, уловками, угрозами военного столкновения и действительно применением грубой безжалостной силы объединить весь континент под своим началом — ну, почти. До некоторого времени власть его не интересовала вообще. — М-м-м, а где эта деревня? Она что, не отмечена? — Техно свешивается с чужого плеча, подслеповато щурясь в попытках разглядеть пометки на карте, абсолютно игнорируя застывшую на лице Панза нервную улыбку и выражение вселенского ужаса, отчаяния, смирения и ненависти ко всему сущему в глазах Дрима, переживающего ярчайший кризис за всю свою жизнь. — Конспирация делает смысл, — пожимает Панз, натягивая на лицо равнодушно-скучающее выражение. — К тому же, вдали от Центра СМП и ближе к полярному кругу таких безымянных деревень полно, особенно в тундре, близ границ Арктики, — наёмник кидает странный взгляд на Техноблэйда, на что тот в свою очередь отвечает абсолютно пустой миной на лице. Дрим? Дрим пока что откисает. С тем, как у него до сих пор бьётся сердце в гортани и как он пытается не расплакаться, ему нужно ещё несколько минут. — Да какие идиоты вообще будут жить в тундре? — в конце концов шипит беглец, стискивая пальцами переносицу. На многозначные переглядывания этих двоих ему кристаллически плевать. Беспокоит только всё более ощутимый вес чужой туши на собственной спине, и он готовится в любой момент поймать нерадивого Бога, тем самым спасая того от участи немного подкоптиться на костре. — Эстеты-любители ледяных пустошей, психопаты и старые забытые Боги, вот кто. Они обмениваются взглядами, бессмысленно и без возможности друг друга прочитать (кроме Техно. Техно спит), и на этом заканчивают. Панз неловко сворачивает карту, перед этим разглаживая её так, чтобы не слишком изламывались края и она не помялась окончательно, бесповоротно и очень некстати — Дриму по ней ещё неделями идти — и с раздражённой мукой на лице тянется руками к темнеющему небу, разминая мышцы. Беглец может его понять — сон на голой земле и бесконечно преследующий их холод никак нельзя назвать щадящими условиями, и Дрим и сам уже задолбался просыпаться с мыслями о смерти и обещаниями бесконечных мук всему живому, каким бы терпеливым он ни был. Любому терпению есть предел. — И, кстати, — хмыкает Панз, поднимаясь на ноги. Дрим вопросительно мычит, неуютно дёргаясь всем телом — всё-таки чужая голова оказалась на его плече, и как бы Дрим ни был против такого расклада, он мало что может сделать. — Просто говорю: мне кажется, СМП всё-таки зачахнет без тебя. Дрим весело и удивлённо вскидывает брови. К чему эти слова? — Ну и поделом, — со смешком отвечает парень, отведя взгляд на лениво плюющий в небо искрами огонь костра. Грудь тянет болью, которая мешает использовать весь объём своих лёгких по назначению, но Дрим делает всё возможное, чтобы его лицо онемело, словно парализованное ядом, и не пропустило ни грамма сожаления, стыда, гнева или траура. Улыбка всегда ему больше шла. — Как там сказал Уил, прежде чем чуть не отправиться к праотцам? «Моя незаконченная симфония», хах? На лице Панза мелькает тень некой смешанной эмоции, но беглец этого не видит. — Ага.