Феномен клана...

      Какаши так и не понял, что его разбудило. Он просто открыл глаза и сразу наткнулся взглядом на тьму, в которой едва различимо проступал потолок. Затем он повернул голову, и в темноте уже более отчетливо проступили стены, тумбочка, а на ней — будильник. Мальчик взял его в руку и поднес ближе к лицу, стараясь разобрать положение стрелок. Глаза уже привыкли к окружающей черноте, и вышло это относительно легко: часовая стрелка указывала на два, едва сдвинувшись в сторону тройки, и минутная стрелка тоже указывала на двойку. Спать не очень хотелось, да и во рту пересохло. Скинув с себя одеяло и зябко поведя плечами от ночного холода, Какаши уверенно пошел в сторону кухни, но что-то неуловимое привлекло его внимание в комнате отца. Это нелья было назвать движением, ведь глаза мальчика ничего не заметили. Это нельзя было назвать подозрительным звуком или тишиной, ведь ливень оглушительно стучал по крыше, скрывая в своем шуме тысяч барабанов любые другие негромкие звуки, а чего-то громкого в данный момент не было. Это также нельзя было назвать запахом, ведь воздух был так напоен духом цветущих садовых растений, озоном, ароматом влажной земли и еще не исчезнувшим запахом ужина и саке, что разобрать в этой путанице что-то другое и слабо пахнущее не представлялось возможным. Это нечто не поддавалось никакой характеристике, впрочем, никто характеризовать это сейчас даже не собирался. Какаши, ведомый чистым детским любопытством и собственной интуицией, прошел в комнату отца и замер, с трудом различая в темноте очертания окружающих предметов. Нога наступила во что-то жидкое и липкое.       Сверкнула молния. Ударил гром.       В первые несколько секунд Какаши не поверил глазам. Это могло быть что угодно: искусное гендзюцу, душераздирающий кошмарный сон, смутное видение от пережитых тревог, даже пророческий образ, но никак не реальность. Однако мальчик сложил трясущиеся руки и постарался развеять гендзюцу, но ничего не изменилось. Он до крови прикусил изнутри щеку, но все осталось на своих местах, и он не проснулся в своей постели. На негнущихся ногах Какаши подошел ближе к отцу, и только теперь осознал, что еще на входе ему в нос ударил поразительный запах — крови и еще чего-то тошнотвортного. Он опустился на колени и торопливо нащупал шею отца. Кожа была чуть прохладной, и под ней не чувствовалось ни единого удара крови о стенку сонной артерии.       Еще одна вспышка молнии.       Как ни старался он сдержаться, не получилось: Какаши едва успел отползти в сторону и сдернуть маску, как его вывернуло наизнанку желудочным соком и желчью. Образ вскрытых внутренностей, вывалившихся из брюшной полости, их полупереварившегося содержимого, растекшегося по полу, огромной черной лужи крови и простенького кусунгобу рядом с рукой отца никак не хотел покидать сознание. Мальчик почувствовал еще один рвотный позыв, но задавил его и с удивительной в свете минувшего оцепениния резвостью вскочил на ноги, схватил из тумбы кунай и понесся в коридор. Это могло быть и убийство, и он даже хотел, чтобы это было убийство, а не то самое, что сейчас так отчаянно отрицал разум. А раз это может быть убийство, опасность все еще может грозить и ему самому, и деревне. В полицию, в АНБУ, в штаб, куда ближе, лишь бы сообщить вовремя. Может, даже отца смогут спасти… Он знал, что уже поздно, но не мог принять этого и все еще надеялся, отчаянно и почти безрассудно.       Какаши распахнул входную дверь и на полном ходу врезался в человека. Мальчик его даже не заметил, несясь, ослепленный слезами, на ощупь и по памяти. Крупные капли катились по щекам, противно хлюпали в носу и стекали в глотку, но он толком не чувствовал этого. Он вскинул голову и едва смог разобрать сквозь мутную пелену маску АНБУ.       — Что проиходит? — сразу задал вопрос ниндзя, глядя на заплаканного трясущегося ребенка. Фарфоровая маска скрыла гримасу отвращения и жалости.       — Отец… — выдавил из себя Какаши, в то время как АНБУ прошел внутрь, а за его спиной появился еще один боец.       Первый АНБУ вышел обратно ко входу и, указав головой куда-то за свою спину, произнес:       — Труп. Уводи мальчишку и вместе с ним — в полицию. Самоубийство, видимо, да и следов чужой чакры не чую, но черт знает. Я подожду отряд.       Второй АНБУ коротко кивнул, одним движением схватил мальчика поперек туловища и нырнул в ночную тьму, полную холодного дождя и периодически рассеиваемую яркими всполохами в небе. Какаши не успел опомниться, не успел и, наверное, не был способен среагировать, лицо заливала вода вперемешку со слезами, но кунай он сжимал все также крепко, хоть в полной мере и не ощущал этого. Слова первого АНБУ громким эхом отдавались в ушах: «Труп. Самоубийство…»       Он пропустил момент, когда с бега АНБУ перешел к прыжкам с крыши на крышу, и пропустил момент, когда они оба оказались в здании Военной Полиции Конохи. Только когда боец отпустил его и неловко усадил на какой-то стул, до Какаши дошло, что всю дорогу он, скрючившись в неудобной позе, висел на руке шиноби АНБУ, поднеся сжатые в кулаки руки к лицу будто для защиты головы. Теперь же он сидел на высоком стуле, поджав колени к животу и по-прежнему крепко держа кунай. Мокрый до нитки, босой, со свисающей бесполезной тряпкой маской, с огромными покрасневшими глазами, почти не понимающий, что происходит, и совершенно не знающий, что теперь делать.       Боец АНБУ что-то говорил кому-то из Учиха, но любые звуки шли словно бы через слой воды, и Какаши едва ли мог разобрать слова. Кто-то с большим усилием выкрутил у него из пальцев кунай, кажется, проронив что-то вроде: «Черт знает, что у этого мальца в голове». Кто-то еще положил нечто теплое и сухое ему на плечи и даже попытался как-то укутать трясущегося от холода и переживаний ребенка. Взор то и дело мутился из-за подступающих слез, которые, сопровождаемые совершенно беззвучными всхлипами, лились из глаз. Какаши просто крепко зажмурился и уткнулся лицом в колени, только плечи ходили ходуном и все тело мелко дрожало, и будто сводило судорогой мышцы от каждого удара грома.       Он не знал, как долго так просидел, но из-под опущенных век больше не текла соленая влага, только дрожь и редкие всхлипы выдавали теперь состояние мальчика, будто спрятавшегося от всего окружающего в собственных коленях и чьем-то старом одеяле. Мозг начинал работать по-старому, и слух возвращал прежнюю остроту. Какаши уже слышал шаги нескольких людей, голоса:       — Самоубийство, без сомнений…       —…сэппуку, полкомнаты в крови…       — Уже убрали тело?..       —…Хокаге доложено…       А потом голоса становились тише, а шаги удалялись. В комнате остались двое.       — Эй, Хатаке, — кто-то несильно ткнул его в плечо.       Какаши поднял голову и с трудом разлепил веки. Голова почти нестерпимо болела, глаза щипало, и они снова начинали наполняться слезами. Ему казалось, что он в любой момент может потерять сознание, но для чего-то отчаянно старался не провалиться в пустую, безразличную тьму обморока.       — Учись контролировать свои эмоции, — продолжил говорить «кто-то», в голосе которого мальчик узнал первого АНБУ. — Такие слабые шиноби никому нахрен не сдались, — маска скрыла брезгливое выражение на лице бойца. — И следуй правилам и уставу, если не хочешь кончить, как папаша.       Какаши снова уткнул свое лицо в колени, крепче обхватив свои ноги руками. Шаги отдалялись и в итоге стихли совсем. Одеяло сползало с плеч. Перед закрытыми глазами плясали разноцветные круги, воздуха не хватало. Тело повело куда-то в сторону, но свалился он или нет, мальчик так и не узнал: сознание отключилось раньше.