***
Проведя большую часть отведённого времени в молчании, парни почти успели встретить восход солнца. Раскалённый шар просыпался, и Кадзуха бы с удовольствием посмотрел на него и понаблюдал, как небо окрашивается в новые нежные цвета, однако Скара, постоянно подглядывающий в телефон, не намерен был проводить дополнительных двадцать минут на улице в такой холод. Поэтому они и вернулись в открытое общежитие, предоставили пропуски и поднялись на пятый этаж. — На пары сегодня пойдёшь? — беловолосый безжизненными глазами уставился на соседа, будучи готовым дёрнуть за ручку двери. — Какие нахуй пары? Я спать пиздец как хочу, — огрызнулся тот и вынул ключи. — Тогда спокойной ночи. — Утра. Спокойного утра. Попрощались, спрятались в своих норках, и Кадзуха мысленно поблагодарил Хэйдзо за то, что оставил дверь открытой, иначе так бы и остался странствовать по улице или сидеть на курилке в ожидании пробуждения друга. Алые очи полны безнадёжности и устремлены на спящего Сиканоина, стоит на пороге и завидует сладкому сну, сам бы упал на кровать и спал как убитый, но не может. Несколько часов сна не помогут прийти в норму, к тому же мерзко от самого себя, здесь поможет только душ, который как раз тоже открыли. Не теряя ни минуты, переоделся и, прихватив полотенце, побрёл на первый этаж в душ, с сожалением посмотрев на дверь недовольного соседа.***
— Почему ты, блять, выпрыгнул из ниоткуда, кто тебя, сука, просил? — у Скары не было сил кричать об этом, здание бы содрогнулось от его крика, потому он шептал себе под нос, сев на кровать и взявшись за голову. Он слышит чужой голос, который запомнил лишь недовольным, ворчливым, унижающим его как человека, как ребёнка — голос родной матери, отчётливо шепчущий, что Скара никто, что он никчёмен и неприятен ей и всем вокруг. Если в разуме дверца несчастного детства забита досками и заперта на сотню замков, его призрак всё равно умудряется проскользнуть и освежить боль. Тело ясно помнит звонкие удары нежной ладони матери и грубые избиения отчима. Многочисленные переломы срослись, а душа по-прежнему всё помнит, стонет, не в силах залечить остальные шрамы. Скара — игрушка в чужих руках, он безобразен и виновен в том, что родился, делал свои первые шаги, учился говорить, читать, познавать мир. Он виновник того, что, ища своё место в этом мире, он в отчаянии встретил компанию, к которой примкнул и в которой искал своей важности, — вместо этого воротился в прошлое, превратился в ребёнка, побитого и униженного людьми, у которых добивался одобрения. Он сам виноват в том, что с детства строил столь страшной черноты витраж, что никакие краски его не исправят и никакие люди не разделят с ним его уродства. Скара не видит через него красоту, не видит гордости, не видит уважения, не видит любви, не видит себя в этом мире. Никто и никогда не в силах понять его, поэтому юноша живёт один, оплачивая сразу два места в комнате, и поэтому все знакомства для него — неудача, проклятие, нервозность и страх пропустить свет сквозь мрачность стёклышек. «Какого хуя ты вылез, почему мне не ответил?» — Скара мучается, засучивая рукава и сквозь слёзы глядя на розоватые полосы на запястье, затмевающие собой паутину вен. Он виноват перед всеми: перед матерью и отчимом за то, что родился; перед Тартальей за то, что не оправдал ожиданий, посмел опустить руки и завязать с их делом; перед Кадзухой, который теперь будет блуждать в оглядках, развивать в себе чувство небезопасности с каждым выходом на учёбу. Дрожащей рукой юноша цепляется за свой единственный спасательный круг — острое лезвие — и медленно проводит им по покалеченной шрамами коже. Этот ритуал для него полезен, он чувствует власть над своим телом и существованием. Скара в любой момент может доказать всем, кто в нём разочаровался, что он способен вершить то, что даётся с трудом остальным, — самосуд над собственной жизнью. Кровь, разбавленная слезами, течёт вниз, окропляя пол, постельное бельё, одежду тихо смеющегося мученика, терзаемого воспоминаниями. Головой упав на подушку, он сильно зажмурил глаза, думая: «Я не смогу тебе помочь, Кадзуха. Поймав меня, они вспомнят о тебе. Если меня упекут за решётку, тоже вспомнят о тебе, потому что ты, идиот, что-то видел и что-то слышал. И как мне не стать разочарованием для тебя после этого, а?» Скара умеет сочувствовать кому-то только наедине с собой, когда изолирован от всего мира, сидит в своём королевстве и воображает, как же человеку тяжело далась встреча с ним, общение и договорённости. Этого королевства скоро не будет существовать, потому что не будет короля, создавшего гнилое и тёмное место для себя и своих преданных слуг — горя, страха, унижения, ненависти, отчаяния и беспомощности. Уж они-то действительно разделили с ним жизнь от начала и до конца, топча каждый новый зелёный росток, пробившийся наружу, и заслоняя тяжёлыми свинцовыми тучами солнце. Парень прикусывает нижнюю разбитую губу, не обращая внимания на малую боль, и достаёт телефон, набирает Тарталью и, за пару секунд совладав с эмоциями, говорит: — Я рассчитаюсь с тобой, только пацана не трогай, он вообще сам охуел, когда встрял во всё это. — Мы могли бы всё уладить, если бы он стал одним из нас. В остальных общежитиях несколько закладчиков, один ты почему-то морозишься облегчить себе работу и разделить прибыль. — Ну, я могу ебашить за двоих, в чём проблема? — Так ты безнадёга, Скара. Стал тормозом, от встреч отказываешься, не успеваешь даже свою часть работы выполнить, а тут пахать за двоих собрался, ха-ха-ха. Забыл, кто тебе учёбу-то оплачивает? А помнишь, на кого ты работать будешь, когда выпустишься? Вопросы встревали острыми копьями в самое сердце. Его сценарий давно расписан Тартальей и другими лицами, принадлежащим к Фатуи. Они попросту воспользовались его положением, а он теперь обязан им угождать и каждый раз благодарить не словом добрым, а выполненным делом, которое затрагивает несколько статей священной конституции. Раньше Скара думал, что это его новая семья, некое подобие на новую жизнь, где он будет важен остальным людям. Нет. Это театр, где он навек останется изгнанником, о которого завсегда будут вытирать ноги. Никакой похвалы от них ждать нельзя, всё безнадёжно. Они не поддержат, хоть и держатся вместе, не одобрят очередной его поступок, а попросту дадут новое дело, толкнут на горящую тропу и прикажут пожертвовать собой, если путь загородит очередной полицейский. Их все боятся, примыкают лишь несчастные, лишённые материнской и отцовской заботы люди, строят иллюзии о новой семье, привязываются, а когда созревают и решают покинуть второе «гнездо», когда намерены оторваться от второй неудачной семьи, их намерения раскусывают, готовятся устранить самостоятельно и замести все следы. Как Фатуи удаётся втихую действовать, не оставляя ни единых намёков правоохранительным органам? Всё донельзя просто: ближние стают дружелюбнее, предоставляют тебе полную свободу действий, откровенны и притворяются лучшими друзьями, а затем избивают до смерти, устраивают несчастные случаи в общежитиях, ликуют на собрании, и каждое вышестоящее лицо глумится над чужой кончиной. То же делают и со свидетелями. Как Скаре поступить? Он хочет побыть один, у него нет ни сил, ни настроения бегать ночью и предоставлять клиентам манящий пакетик с наркотическими средствами, не выдержит наплыва очередных любителей поиграть с собственными ощущениями, он не сможет спрятать «сюрприз» там, где его никто не увидит. Скара возненавидел эту банду ровно тогда, когда она его не поняла и отвергла, а теперь он беспрекословно должен следовать их задумке и стать тем, кто им действительно нужен, — юристом, способным прикрыть спину и закрыть рот любому прокурору; вдобавок и помалкивать обо всём, считать убийство невиновных за норму, осквернять их утраченные жизни и поднимать бокал за здоровье каждого, кто приказывает стереть с лица земли предателя, который всего-то нашёл утешение и смысл в другом. Поступи юноша по-своему, спрятавшись под защитным куполом закона, он бы в итоге проиграл, обрёк бы не только большинство участников Фатуи на долгий срок заключения, но и себя разом с ними. Даже здесь стоит предположить, что кто-то из этих самозванцев умудрится заколоть его припрятанным самодельным орудием убийства или задушить голыми руками, а после достойно принять пожизненное наказание либо, что хуже, срок побольше, однако не до последнего вздоха. Скара хотел бы и спасти себя, жалкого и ненужного никому, а мог бы и пожертвовать, чтобы не навлечь беду на остальных, к примеру, на Кадзуху. По крайней мере Каэдэхара успеет нормально окончить учёбу, выпуститься и позабыть об этом инциденте, пока вся компания будет сидеть в камерах. А вдруг кого-то не смогут поймать, вдруг Скара кого-то не вспомнит и Фатуи покончат абсолютно со всеми, кто имел прямую или непрямую сцепку с ними? — Я доведу дело до конца, просто для меня важны отдых и время без чётких рамок, — Скара скрипнул зубами, недовольно рассматривая новые увечья на руке. — Попытаешься сбежать или пожаловаться легавым — ты знаешь, что с тобой случится и с твоим… А кто он вообще такой? Левый какой-то или дружбан? — Он для меня никто, — решительно дал ответ и косо упёрся взглядом в стену. — Левый, короче.