***
«Живой. Охуеть, он живой!» — прокручивал думу Скара, не изображая радость вовсе на лице. Нет, он, безусловно, счастлив, что человек как минимум ходит на двух ногах и не брезгует смотреть на него после всего кошмара, но вина подобна кошке, скребётся острыми когтями, управляет Скарой столь умело, что у него нет шанса одержать над ней победу. Он не стал оборачиваться, не стал подавать знаки — зачем? Кадзуха поправится, его выпишут, и Скара вновь пойдёт работать, пока не поймёт, что Тарталье с высокой колокольни плевать на первокурсника. Скара обязательно будет соблюдать приём лекарств, прописанных психиатром, и максимально вложится в своё здоровье, дабы не оступаться и не кончать жизнь самоубийством. Однако он хрупок и на вид, и по душе своей. Не выдержит, сломается, забудет, посчитает бессмысленным — и снова за нож. Когда-нибудь его могут не спасти, и день его возвращения в нынешнюю жизнь — это воистину чудо. «Возможно, он съедет куда-то, в квартиру, типа, или чё, и всё будет охуенно», — во время беседы с самим собой его лицо смягчилось, выдавая сильное чувство, именуемое надеждой. Если бы Кадзуха после первой стычки с Тартальей в панике собрал вещи и уехал, то Скара бы в данную минуту был бы зависим лишь от Фатуи и матери с отчимом — уж несчастный психолог-первокурсник никак не должен был вписываться в этот злостный треугольник. Каэдэхара неплохой парень, и Скара не смеет осуждать чужую мягкосердечность и наивность, ведь когда-то был таким же. Иногда карает себя за это, потом винит окружающих, и снова грызёт сам себя. Он наихудший пример для подражания, его приписывают к хулиганам и к плохой компании, когда некультурно отвечает. Привык, поэтому легче немного, когда люди об этом говорят кому-то из знакомых, родных или друзей, и поэтому больно, когда кричат об этом ему в лицо. Скара мог бы уехать, бросить всё и умчаться, однако куда, если ему мерещится, что, выйдя из общежития, за ним плетётся невидимый наблюдатель из Фатуи? У всех них глаза повсюду, они совы ночью и соколы днём. Ему куда проще попрощаться с жизнью в закрытой клетке, нежели попробовать вырваться из неё. — Я сомневаюсь, что Вы сможете удерживаться от попыток суицида и других нанесений увечий дома, — психиатр пронзает сочувствием, но голос его хладен, и парень занервничал. — Скорее всего, это из-за того, что Вы ещё не выписали мне медикаменты. — Что Вас толкает к этим поступкам, Куникудзуши? — Устал… и всё. Скаре не хватило бы и часа, чтобы высказаться, пожаловаться на свою судьбу, поэтому он, прячась от подробностей, оправдался одним словом. — Я хочу Вам сказать, что дело не в антидепрессантах. Дело в Вашей голове, которая перегружена тем, что Вы боитесь рассказать мне. Не бойтесь, — психиатр на секунду подобрел, едва улыбнулся. — Здесь никто не желает Вам зла, и я, и наш психолог хотим помочь, поэтому ответьте честно на мой вопрос. Переехав к родителям, Вы сможете соблюдать приём препаратов? — Да, мама мне поможет, — постаравшись ответить без смеха, сказал Скара. — Но ведь Ваша мама работает. — Она вечером будет мне помогать и в выходные, а отчим пока что безработный, он за мной тоже присмотрит, — отведя взгляд в сторону, протараторил словно наизусть вызубренную сказку, для правдоподобности добавив: — Так мне мама сказала, когда приходила. — Хорошо, Куникудзуши. Я верю, что мы с Вами со всем справимся, особенно с поддержкой Ваших родных. Выйдя из кабинета, Скаре хотелось хохотать. «С поддержкой мамы, конечно, бля, справимся, хули не справимся-то? Гадюка лживая, даже он купился».***
Кадзуха, дождавшись выключения света в палатах и в коридоре, быстренько выполз из своей коморки и на носочках побежал к Скаре. Он вглядывался в номера палат, щурясь, и, не создавая шум, тихо зашёл внутрь. — Скара, — шепчет, пугаясь собственного звенящего в тишине голоса, и подходит к кровати; темно, вообще ни черта не видно, надеялся, что дверь не перепутал. — Ты спишь? — молчанье словно толкало Каэдэхару к выходу. — Ебать, а ты не охуел вламываться ко мне ночью? — внезапно воздух разрезал голос соседа, и первокурсник обрадовался знакомой угрюмой интонации. — Здесь тебе не общажная комната, не запрёшься на замок от всех. Тем более я подозревал, что ночью ты не спишь. — Тебе лучше уйти. — Хуй тебе, понял? — сев на стул, Кадзуха опёрся здоровой рукой на колено, мало-помалу привыкая к черноте. — Когда ты успел стать таким борзым? — хрипло и тихо засмеялся; Скару действительно рассмешило то, что паренёк, на вид очень даже скромный, заговорил с ним на его же языке, будто удачно преодолевая языковой барьер. — Пиздос, а чё с рукой? — А с твоей чё? С обеими. — Упал, бывает. — Бля, я тоже упал, — подыграл Каэдэхара. — Как так вышло? — А я ебу? Ничё не помню, а ты? — Тоже не помню. Пиздец, может, мы друг на друга упали и руки себе поломали? — Может быть! — в уме Кадзухи создалась неуклюжая сцена падения, и он спросил: — Больно было? — Нихуя не помню. Может, было. — Сук, а больно было, я это помню. — Прости, это из-за меня тебя так. Кадзуха ненароком коснулся той нити, которая затрагивает чувство вины Скары. Впрочем, им бы всё равно пришлось об этом разговаривать, и если не сейчас, то когда? — Скара, ты не виноват, правда, — постарался снять с соседа клеймо виновника. — Да них… — приподнявшись, сел на краю кровати; завопил, а затем притих, понизив тон. — Нихуя ты не понимаешь! Скажи, это он сделал? — Кто «он»? — Гондон этот рыжий. Это он? — Да, но твоей вины здесь нет. — Я должен был работать, понимаешь? Но я так заебался гонять по улицам и раскидывать всякую дрянь. — Ты-ы… употребляешь, колешься? — Каэдэхара с искренним состраданием всматривается в лицо Скары, слышит всхлипы и видит руку, резво вытирающую что-то на щеках. — Чё? — с опозданием соображая, юноша вновь хотел сбежать. — Не, не, — он помотал головой, шмыгая носом. — У меня и без этого проблем по горло, и я не могу их решить. Мне трудно, блять, и я, когда просыпаюсь, понимаю, что нихуя не могу сделать, кроме как работать, работать и работать. Но я постараюсь справиться, серьёзно, скоро буду пичкать себя таблетками, снова пойду работать, и он тебя не тронет. Нам лучше не видеться, это наш последний разговор. — Скара, я не собираюсь прощаться, — в открытую заявил, пересев на кровать. — Мы же друзья, забыл? Друзья выручают друг друга. — Мы не друзья, бля, не говори так, — смеясь ответил. — Хули ты выёбываешься? — легонько толкнул плечом соседа. — Я с чужаками водку не пью, только с друзьями. — Нельзя со мной водиться, а тем более дружить. Блять, ты вообще меня не понимаешь. — Но хочу понять. Поэтому не отворачивайся от меня. К тому же твой рисунок… многое рассказал о тебе. Не бойся хотя бы меня, я же не злюка. Или злюка? — А ты кусаешься? — Не-а. — Тогда не злюка. — Мне страшно представить, через что ты прошёл и по сей день, видимо, проходишь, но я всегда тебе помогу. Только сам-то не кусайся, окей? — Договорились. Кадзуха рад, что сердце Скары, наконец, открывается. Месяц назад сосед бы и слова не опрокинул о своих проблемах, а сейчас по крайней мере упоминает о них и рассказывает, что происходит с ним на самом деле. И эта беседа оказалась действительно бесценной, потому что, принимая непрекращающиеся слёзы Скары, Каэдэхара заключил его в объятия, и тот, лишившись сил бороться абсолютно со всем на свете, уткнулся в плечо. — Всё будет хорошо, я тебе обещаю, — шептал первокурсник, поглаживая ладонью по вздымающейся спине друга. И Скара верил. Он верит сейчас, однако после ухода вновь обретёт беспокойство, он будет несчастен, труслив, безнадёжен. В его голове лишь одна мысль: «Ебаный первак, я же не выдержу, это невозможно».