Витраж расколотой судьбы

Третий понедельник подряд становится роковым. Пора когда-то безудержного веселья кончилась, заблудившись в воспоминаниях, и Скара был лишь их мимолётным, улетучивающимся напоминанием. На Кадзуху давило всё и снаружи, и внутри, и под этим жесточайшим прессом он, лишившись выбора, который имеет всякий свободный человек, прощается с соседом. Тот пожелал удачи, и последнее, что увидел Каэдэхара в эту ночь, — кулон величественного тёмно-красного кленового листа. Первокурсник идёт второпях, прячет свою тревожность за взглядом, искажающим беспричинные обиду и вражду на окружающих, — так ему казалось, что одиночки иль компании, обходящие его стороной, не посчитают лёгкой мишенью. Ему мерещится чей-то взор, который безустанно подглядывает, не моргает и как будто вот-вот разоблачит. Сирена полицейского автомобиля сбила с толку, когда Кадзуха не успел ничего сделать; он, вздрогнув, хотел было бежать, но тотчас опомнился и назвал себя полным дураком. Теперь он понимает, как ведут себя люди, схожие с ним: они в постоянных оглядках, в неутихающем напряжении, они — неумелые актёры перед лицом преступности. Пугала уже не столько грязная работа, сколько состояние каждого, кто повёлся на манипуляции Тартальи и ему подобных и кого в рядах Фатуи ласково называют братом или сестрой. Этой ночью святой согрешит, этой ночью он — шут, заменивший своего собрата. Кадзуха пляшет под чужую дудку в проклятом королевстве Фатуи, выступая наивным и ранимым мальчишкой, который боится встречи с агентами, который беспрекословно слушается Его Величества. Каэдэхара такой не один, и данная мысль придавала сил, и он сделает всё возможное, чтобы каждый шут стал сам себе королём, чтобы были спасены все, кто игрался огнём. Скара бы не одобрил таковой героизм, и реакция, которую можно только представить, воистину пугала первокурсника. Друг будет зол на всех, но больше ненависти начнёт испытывать к себе. Что произойдёт с их дружбой? Студент-юрист закроется в себе, скажет Кадзухе выметаться из комнаты и более никогда не подходить к нему или выслушает, не одобрит, но поймёт, не воспринимая всё на свой счёт? «Однако иными методами ничего не поменять», — сказал бы первокурсник, уже смирившийся со своей участью. «Тебя никто и не просил что-то менять», — ответил бы Скара, и именно эта фраза перевернула бы мир добросердечного Кадзухи. Он и вообразить себе не может, что при таком раскладе будет чувствовать. «Гнев, наверное, — ткнул пальцем в небо. — Гнев, потому что я пытаюсь помочь, а мою помощь не оценили по достоинству». Верно, после гнева парень бы всё-таки почувствовал себя виноватым, потому что, поставив на кон собственную жизнь, идя практически ва-банк, он мало того, что ни черта не изменил, так ещё всё и усугубил. «Хватит. Моё дело — выложиться по максимуму и вести себя осторожно». В следующий «поход» он обязательно возьмёт наушники, дабы отвлекаться от столь дурных дум, которые сбивают с цели своей несуразностью. Ему достаточно понимания того, что он во много раз крепче Скары по нескольким причинам: во-первых, он рос в благополучной семье и не подвергался насилию; во-вторых, он не искал новую семью и это его отталкивало от дурацкой идеологии Фатуи, которую поощряет большинство участников и использует в качестве приманки; в-третьих, тесное сближение с Фатуи ему не интересно, поэтому он, говоря исковеркано, внедрённый шпион, заглавная миссия которого заключается в успешной маскировке и поддакиванию любым прихотям. Всё это формировало в нём непоколебимый дух победы, который, увы, иногда предательски гаснет и возрождается совершенно неожиданно. Кадзуха терпеливее, аккуратнее, сдержаннее друга; ему запросто унять свой пыл и улыбнуться ровно так же, как и по-настоящему испугаться, однако он, как сам посчитал, непробиваем и устойчив, и потому его ждёт финал, далёкий от Скары, который после долгих мольб начал принимать антидепрессанты. Если Тарталья и заподозрит что-то неладное, вряд ли попробует свести с ума, ведь страшилка про агентов используется именно для таких, как первокурсник: для бойких, резких, агрессивных либо же чересчур изобретательных, хитрых и умных. Раз агенты выполняют функцию устранения «непригодных» для работы участников, то Кадзуха обязан быть настороже под покровом ночи. Его смущало только то, что он не справится с одним человеком даже при имении ножа в руке, не говоря уже о группе из трёх и более человек. Несчастье демона-Тартальи в том, что для поимки Каэдэхары необходимы именно люди и что довести парня до самоубийства невозможно. Впрочем, здесь тоже можно подыграть. «Как карта ляжет», — подумал беловолосый, нарочно не глядя в даль города, процветающую за лесом: эту красоту он должен увидеть со Скарой, как и договаривались. С тех пор, как прошёл день рождения друга, погода больше склонялась к весне, нежели продолжала удерживать зиму. Снег почти растаял, местами скользко и нужно иметь это в виду, петляя по асфальтированным дорогам с фонарём. В целом ощущалось тепло — возможно, из-за безветренной ночи. Китайка показалась неприметным местом, причём Кадзуха не хотел приближаться к стоящим друг за другом общежитиям не потому, что струсил, а потому, что не знал, чего в принципе можно ожидать. Место, скорее, внушало опасность из-за слов Скары, где тот назвал сей район неспокойным и конфликтным. Каэдэхара потянул «молнию» куртки вниз, проверил наличие складного ножа, достал медицинские перчатки и надел одну на правую руку, которой пока что трудно было действовать быстро; лишнюю перчатку спрятал обратно и вынул телефон. Яркость дисплея ударила в лицо, и юноша без колебаний зашёл в чат, где координатор уже оповестил его о сегодняших точках прятания «клада». Благо предварительно Странник — с этого момента, верно, официально — прошмыгнул по всем пунктам получения наркотических веществ, которые были раскиданы более-менее в одной местности. Если до первого рабочего дня система работы Фатуи была точна и понятна, то после сбора «тайников» немного ввела в тупик Странника. Он не совсем понял, почему фактически крадёт «добро» другого участника и переносит в другой район. Впрочем, было бы страннее, если бы тот же Тарталья отдал наркотики и сказал следовать указаниям оператора. Фатуи, вероятно, посчитали таковой способ передачи самым практичным. Вглядываясь в фотографию, сделанную, судя по очевидным признакам, днём, Кадзуха ориентировался на небольшой рисунок маркером на кирпичной стене ближайшего здания. «Надо же, как мило с их стороны, блять», — мысленно выругался юноша, видя, что оператор упростил ему работу, под каждой фотографией оставляя номер общежития. Оглядевшись по сторонам, Каэдэхара подошёл к стене и включил фонарик, выискивая изображение перечёркнутого круга, нарисованного кем-то по глупости либо же намеренно. Казалось, что дело отбирает мало времени. И правда, ведь человек, увлечённый чем-то, теряет связь с прошедшими минутами. Изображение найдено. Первокурсник нырнул рукой в перчатке во внутренний карман и достал маленький пакетик с белым порошком, ещё раз осмотрелся влево да вправо и запихнул «клад», проталкивая пальцами в дыру, будто как раз предназначенную для его работы. Вторая фотография, второе здание, второе следование подсказкам и второй спрятанный пакетик. Третья очередь, четвёртая, пятая — ему уже без разницы, что он делает, как делает, помнит лишь, почему и для чего он это делает. Теперь парень всецело ощутил себя частью криминального мира, теперь у него точно две роли — Кадзухи и Странника, однако грани между ними он прекрасно осознаёт и будет и далее вовремя переключаться между двумя личностями — личностями себя и глупого артиста. Думает, что барьеры между ролями такие же устойчивые, как и он сам, но надменно упускает тот факт, что, вжившись в одну роль полноценно и отдаваясь ей полностью, человек или вычёркивает её из своей жизни раз и навсегда, или живёт с нею дальше, даже до конца не в состоянии объяснить, почему он себя ведёт именно так. Скару эта роль убила и закалила одновременно. Убила своей перспективой, будущим, потерей, предательством, ненавистью; закалила тем, что второкурсник отныне знает, что не хочет так жить, и делает для этого всё, что только может, превозмогая себя, заново ломая изнутри, дабы витраж был как у счастливого Кадзухи. Новообретённая роль Кадзуху не станет щадить, как Скару. Она так же убьёт и закалит, но выдержит ли он — сложный вопрос. Беловолосый об этом не задумывается. Убьёт? Конечно. Может убить даже в прямом смысле этого слова, об этом парень знает. Закалит? Но у него изначально не было веских оснований вступать в Фатуи как брату, он не нуждался в семье и поддержке, также не нуждался в заработке, бегая по городу. Его закалит заключение Тартальи на долгие годы, закалит его пребывание за решёткой. И это всё? «И всё…» Однако роль Странника будет сидеть внутри, грызть, ломая душу и нагружая ум. Он не покончит жизнь самоубийством, в этом уверен и другого ответа сам себе не даёт. А каковы шансы, что он попросту превратится в другого человека, что будет, если Странник, стирая грань, повлияет на Кадзуху не в положительном ключе? Ему мало наглядного примера на Скаре, его не смущает, что он может попросту не успеть всё закончить и стать таким же обречённым, потерянным, раздражённым, закрытым? Или, например, не беспокоит, что в нём навсегда будет сидеть страх, что он всё-таки не выдержит? «Выдержу…» Выдержит ли Кадзуха перемены в себе, заметит ли их, продолжит ли с ними быть до конца своих дней? Если самоубийство — не выход для него, как насчёт защитных механизмов, отражающихся в ненависти на всех и вся, в насилии, в звериной жестокости, в мести, в презрении доброты, потому что его доброта ни черта не изменила? «Такого не будет…» А вдруг? «Никогда такого не будет!» Чувствует ли он влияние Странника на себя прямо сейчас? «Нет, точно нет…» Как же? По нему уже видно, он уже завёл процесс изменения, сам этого не замечая и не признавая.

***

Окончание одной работы сменяется началом другой, более длительной. В первую попавшуюся урну выкинул перчатку, вызвал такси и поехал к дяде, который при встрече на складе вручил униформу. Кадзуха не выглядел уставшим, и это сыграло на руку: никто не задаёт лишних вопросов, на которые нужно выискивать неуклюжий ответ по типу «не выспался, ничего страшного». Нет усталости, однако есть странное и, пожалуй, навязчивое чувство, будто за ним следят до сих пор. Переоделся, посмотрел на себя в зеркало. «Обыкновенная синяя униформа», — хмыкнул, надел кепку и пошёл заниматься своим делом. Работал он вместе с двумя мужчинами в возрасте, которые хоть и были рады новому сотруднику, но всё время говорили о чём-то своём, семейном, и не воспринимали парня всерьёз. Кадзуха слушал их беседы, чтобы не думать о том, что происходит с ним, и это помогало. — Кадзуха, ты психолог, дядя твой сказал. Вот скажи, как лучше в таком случае поступить? — А как бы поступили Вы? — как-то уклончиво и неточно обходил подобные темы, ссылаясь на то, что без определённых знаний он здесь не помощник, однако вполне себе советчик. Перед лицом он ничего не видел, кроме коробок да патронов, и если рассматривать первую тройку было увлекательно, якобы в новинку, то в дальнейшем это не вызывало ровным счётом ничего. Каэдэхара старался аккуратно складывать патроны в коробку, и так раз за разом трудился, подмечая, что его голова забита чрезмерным перфекционизмом — своеобразный способ позабыть обо всём содеянном. Каково это, ни с кем не делиться? Терпимо для начала, мучительно потом. Он должен скрывать абсолютно всё: усталость и физическую, и эмоциональную, свою тревогу, страх, опасения, догадки, мысли. У него на глазах выступают слёзы, и, натянув кепку на лоб, парень уходит в уборную. Первый день уже уничтожил часть того Кадзухи, который верил в чудо, который жил с надеждой, который мог любое чёрное стёклышко разукрасить цветом поярче. Его душит Странник, перешагнув договорённую черту, и это — первый шаг к падению, никак не к закалке, и впервые витраж его судьбы раскололся, паутиной кривых линий расползаясь по последнему, к чему он был добр и мил.