Витраж расколотой судьбы

Любой наблюдатель, обративший поневоле взор на Кадзуху, величал бы его мучеником. Впрочем, без понятия, что могли подумать — и думали ли об этом вообще — незнакомцы, однако со знакомыми выходило до безобразия и шутливо, и неуклюже. Чаще всего случайно столкнувшиеся в коридоре общежития расходились, получив разные итоги: Каэдэхара то безразлично откликается, то впадает в тревогу при каждом неудобном вопросе, то не в настроении; собеседник же либо кивает, либо выражает своё уважение, хвалит, либо провожает с сочувствием. — Нихера себе, ты чё по ночам бродишь? — подловил единожды парня поздним вечером Кэйа. — Алё, Кадзуха, приём. Четверокурсник испугал бедолагу, коснувшись плеча, и Каэдэхара мигом снял наушники, обернулся. — Что? — алые глаза налились по неизвестной причине настолько заметной злобой, что Кэйа свёл брови к переносице и стал извиняться за то, что потревожил касанием. — Прости, прости, что… э-э… за то, что напугал. Говорю, куда так поздно-то собрался? Малыши в такое время спят. — Малыши не ходят на работу и не получают за это деньги. А вот почему ты до сих пор не спишь после сегодняшней пьянки — вопрос на миллион. — О, я шумел? — Я должен был спать с обеда пять часов. Пять часов, Кэйа! — юноша ткнул пальцем в наглую морду. — Благодаря твоему безудержному веселью я поспал знаешь сколько? Три часа. Три, сука, часа! — Эй, остынь. Я же не знал, что ты спишь, поэтому прошу прощения, мне очень жаль, — парень приложил руку на сердце и будто протрезвел, понимая свою вину. — Да иди ты нахуй со своими извинениями, — беловолосый махнул рукой, учуял притворство, учуял насмешку над ситуацией в целом; на самом деле ему так казалось, и весь мир, начиная с его окружения, стал относиться к нему без толики уважения. Кэйа застыл на месте, ошарашенно провожая взглядом когда-то безобидного и миролюбивого Каэдэхару. Сегодня у Кадзухи забрали самое ценное, что у него есть с появлением работы, — время на покой. Никто не намерен гордиться им, его отважностью вступить в ряды Фатуи ради блага, никто и предположить не в силе, что он — герой сегодняшнего дня, завтрашнего и остальных, пока не будет слышен гул сирен, пока вся правда не вскроется и пока всё не вернётся в прежнее русло. Конечно, он будет зол и покажет это, потому что от его более-менее нормального сна зависит многое: успеваемость в университете, выполнение домашнего задания, бодрое увлечение лекциями; аккуратность, относительное спокойствие, сдержанность во всяких моментах, которые способны привести к волнению на работе закладчика; монотонное исполнение обязанностей на работе у дяди, и от усталости проку не будет, потому как каждое дело нужно выполнять качественно и подходить к этому ответственно. Люди, подобные Кэйе, никогда не поймут, каково это — изо дня в день ждать внезапный приход правоохранительных органов, изо дня в день представлять, что его поступок равен повороту не туда, что на каждом углу либо поджидают и следят, либо шепчутся о том, что Кадзуха полный дурак. Он начал подозревать, что его запросто могут подставить — и это крах абсолютно всего. Мальчишка не столько запуган, сколько накручен собственными догадками. Ему хочется кричать до боли в горле, до нехватки кислорода, лишь бы безгрешная, добрая к себе и к остальным душа перестала черстветь и чернеть; она превращается в нечто непробиваемое, неисправимое и устрашающее — она превращается в камень, и каждый свет, источающий добро, тускнеет и наконец гаснет, будто отказываясь принимать крупицы позитива сложившейся ситуации. Какой позитив? Далёкое светлое будущее, приветствующее Каэдэхару, по-прежнему его дожидается, но путь к нему омрачён, полон грязи, горечи и утраты. Он смирился с потерей себя, однако не осознаёт, что это не единственная утрата, которую он переживает. Сегодня он потерял одного человека из своего небольшого круга приятелей, Кэйю, который, будучи поражённым и глубокой виной, и взаимной обидой, забрал свой стул и благополучно вышел из сего узкого да тесного круга. «Кто следующий?» — без страха, а скорее с испытывающим любопытством и азартом спросил бы Кадзуха оставшихся. Он бы вежливо попросил как-то скрыть отсутствие шумного Кэйи, и все, смахнув это на случайное недопонимание, подвинулись друг к другу ближе, вновь образовав полноценный круг друзей. Кажется, что уход одного человека незначителен и маловажен. Таким образом ничего не меняется, правда? — Редко мы стали видеться, не находишь? — опрокинул однажды Дилюк, который не нарочно пересёкся с беловолосым средь бела дня в общежитии. — Есть такое. Работаю и учусь, очень занят. Дилюк был для Кадзухи из тех людей, с кем можно поговорить начистоту. Но о какой чистоте идёт речь, когда в каждом оправдании, в каждом объяснении проскальзывает наглая ложь? Как можно быть откровенным, когда это запрещено, когда искренность в данном случае карается? — Жаль слышать. Но выглядишь ты, конечно, потрёпано. Выходные есть? — Суббота и воскресенье. — Предлагаю прогуляться, когда тебе удобно. Развеешься и всё такое, как считаешь? — Не хочется мне ни черта, честно говоря… В выходные я занят таким, что трудно назвать отдыхом, понимаешь? Я много думаю, у меня есть желание что-то делать, но нет сил, поэтому просто лежу и продолжаю думать. — О чём ты думаешь? — О своём… О личном. Я пойду, мне на пары пора. Таковые разговоры с Дилюком бывали пару раз, их сложно назвать уединёнными, да и в укромном месте говорить о своём состоянии в подробностях не стоит. Кадзуха закрывается от четверокурсника-психолога, и как только тот намеревается дать совет или как-то помочь, юноша боится. Боится, что ослабнет окончательно, что признается; считает, что его несчастье никого не должно касаться. Они стали обходиться сухим «привет», и Дилюк последовал вслед за сводным братом. Круг становится всё меньше и меньше. Каэдэхара вновь просит сделать так, чтобы скрыть брешь. Если бы беловолосый поднял голову да заглянул за спину оставшихся товарищей, то рассмотрел бы отделившихся. Их не двое, а трое — Кэйа, Дилюк и Хэйдзо, и все они что-то или кого-то обсуждают. «Меня», — предположил бы Кадзуха и привязал бы к своим словам косые и не одобряющие взгляды вышедших из игры в дружбу. Он остаётся непонятым, отвергнутым, грубым, неисправимым. Для них он далеко не герой, далеко не друг, поэтому все они приравниваются к старым знакомым. Воротившись к своему кругу, юноша не берёт во внимание то, что сей круг перестаёт быть им с каждым уходом, его форма меняется. С Син Цю Кадзуха придерживается исключительно учебных дел, на обычные разговоры времени не хватает, и тем не менее Каэдэхара благодарен одногруппнику за то, что он будит во время начала пары прямо в аудитории. С Сайно он изначально хорошо общался, хоть и недавно начали, а после первокурсник перестал проявлять активность, перерос в пассивного слушателя, который в целом выслушать может, только вот ответить ничего не выйдет. И так круг с каждым ушедшим превратился в никчёмный треугольник: Кадзуха, Скара и Тарталья. Таковой расклад неплох, если как-то прогнать назойливого «старшего братца». Беловолосому кажется, что Тарталья держится за него, но это глупо. Всё происходит напротив, это Каэдэхара из последних сил цепляется за Тарталью, дабы показать и наконец сказать: «Гляди, я у твоих ног, тебе ведь так нравится?» Игра первокурсника достойна Оскара, вот только это давно не игра, а смысл существования, способ выживания, надежда на помилование. Он думал, что плохо впишется в ряды Фатуи, и до сих пор так рассуждает, однако не видит себя со стороны. Кадзуха — пример покорного, трудолюбивого, удобного, преданного и идеального закладчика. Ему известна заглавная цель — устоять сейчас, чтобы с облегчением пасть потом. Но он уже не стоит, а падает с грузом. «Хорошо потрудился», — нахваливает его Тарталья, и первокурсник лишь поблагодарит, улыбаясь так, как научился за это время, — высокомерно. Парень стал обманывать самого себя; раньше у него были рамки приличия, и, по-прежнему видя смысл сего сценария, он готов пойти на всё, начиная с невинных на первый взгляд манипуляций и оканчивая убийством врагов Фатуи. «Чтобы добиться доверия, по-другому никак нельзя». И Кадзуха будет совершенно прав, что иного выбора нет, однако всему есть грань, и он её, увы, напрочь стёр, дабы вновь убедиться, что поступает верно. Он всё очень плохо продумал, некоторые мысли не могли закрасться ему в голову. Например, что его замысел будет длиться не месяц-второй, а год и более. Вероятно, тогда парень попросту свыкнется с положением дел и превратится в зеркальное отражение Скары, если не хуже. Тарталье осталось учиться полгода, получит диплом и наверняка займётся более важными делами, а не контролем и вербовкой несчастных студентов. А если решит учиться дальше, поступит в магистратуру и останется жить в общежитии? В таком случае Кадзухе придётся терпеть весь кошмар ещё два года. Невыносимо и жутко представить, кем станет Каэдэхара, если застрянет на месте и опустит руки. Всё настолько усугубилось, что первокурсник намеренно подвергает себя новому испытанию — оправданию. Его мнение прошлое мешается с нынешним, и он без сомнения может убедить себя, что работать на Фатуи не так уж и плохо, что ему теперь открыта тайна ночных дел или что зря он предложил работать на ребят бесплатно. Раньше он говорил себе совсем противоположное: Фатуи ему не друзья и не семья, похождения под покровом ночи в данном контексте омерзительны, и за пагубное дело он никогда бы не взял ни гроша. Пожалуй, единственный человек, который не даёт кануть с концами, всё-таки очень важен, и поэтому Каэдэхара ценит столь близкое присутствие Скары. Второкурсник важен до такой степени, что Кадзуха, возвращаясь утром, старается поговорить хотя бы пятнадцать минут, а после убегает в душ, чтобы забыть очередную ночь как страшный сон. Затем удаётся малость позабыть обо всём на парах, а после, вновь придя в общежитие, быстро и как попало делает домашнее задание и наконец ложится спать. Человек привыкает ко всему, это истинная правда, другой вопрос — какова цена сей губительной привычки? Старается не вдумываться, избегает и улыбается одному лишь Скаре, потому как больше некому показывать свою истлевшую добросердечность, и смеет только об этом рассуждать, поднимаясь на пятый этаж общежития. Прошло почти три недели его усердной «работы», а ему уже осточертело. Сегодня ещё и пятница — радостно и одновременно грустно. Радостно, потому что следующие два дня он проведёт в своей коморке, погрузившись в себя; грустно, потому что вряд ли ему подарят покой. И сейчас всё стало гораздо угрюмее и тоскливее, потому как он ненароком встретился с Хэйдзо, выходящим из комнаты Кэйи и Дилюка. — Привет, комната пустует? — лучезарная улыбка Сиканоина намекала Каэдэхаре на то, что для первого словно ничего не изменилось; а может, это что-то типа приличия при общении? — Привет, Хэйдзо, — заторможено, устало поприветствовал, едва приподняв уголки губ. — Я переехал, так что в нашей берлоге не обитает ни души. Ты что-то хотел забрать? — Нет, нет, просто интересуюсь, вдруг заселили кого-то. Ну, это… — запнувшись, юноша будто вспомнил их последний разговор и страшился поднять изумрудный взор на друга. Кадзухе показалось, что с ним намереваются оборвать разговор. — Я слышал, что на втором этаже полным-полно юристов. Познакомился с кем-нибудь, не обижают? — В этом плане всё прекрасно. — С соседом ужился? — Здесь мне повезло, Аякс очень… Как бы это сказать… Короче, всё хорошо. У тебя как? — Тоже всё отлично, я рад за тебя, — отворив дверь в свою комнату, Кадзуха на прощание кинул: — Прости, очень хочу спать. Пиши если что. Последнее прозвучало скорее по глупости, ведь Хэйдзо не из тех, кто станет бегать за беловолосым. А вдруг станет? «Аякс какой-то… Главное, что у Хэйдзо всё в порядке», — проскользнула мысль, когда в кои-то веки лёг на кровать и закрыл глаза, крепко засыпая.