Витраж расколотой судьбы

Кадзуха безмерно романтичный парень, раз удосужился полноценно отдаться в руки Фатуи с мечтами о счастливом финале событий. Грёзы, которые лелеяли его душу в размытых снах, сбудутся лишь в фантазиях, и единственный друг, который ему подыгрывает — мозг, нагруженный ежедневно, подыгрывающий нервной системе еженощно и терзаемый еженедельно. Устал ли сам Каэдэхара? Однозначно, да. Он не разбит, не утратил веру — гаснет как последняя искра разноцветного фейерверка, который изначально впечатлял и своим масштабом на тёмном небе, и своими цветными достоинствами. Фейерверк — это ошеломительное завершение любого праздника, а для Кадзухи последняя искра, что предательски тухнет, означает потерю самого себя в этом мире. Пареньку, безусловно, не хватает сил абсолютно ни на что. Саморазвитие выступает слишком длительным и трудным процессом, лишний час сладостных сновидений затмевает самокопание и повторное, более углублённое знакомство с собой; общение со Скарой мимолётное и словно обязано иметь значительное, выразительное завершение, но вместо этого выходит обрывистый, требующий продолжения разговор из раза в раз. Страшны для ночного Странника не столько пережитые изменения, сколько подозрения Скары, которые на самом деле молчаливы и скрытны, однако первокурсника преследовало слепое и неподтверждённое до конца чувство, что данные подозрения друг кричит ему в лицо, что дрогнувший голос срывается на крик и что позор доносится до всех комнат общежития одновременно. «Тебе чудится, Кадзуха, чудится. О, нет, он снова смотрит на тебя тем самым взглядом, когда пытается вывернуть наизнанку», — думы парализующим шоком бьют по всему телу каждый вечер, когда перед студентом-психологом красуется тарелка с вкусно пахнущим ужином, а рядом как ни в чём не бывало восседает Скара, который милым голоском просит называть его Куникудзуши. Каэдэхаре всякое действие кажется оскорбительным проявлением неуважения, и он искренне не понимает своих срывов, переходящих за рамки разумного. — То есть ты сначала представляешься Скарой, а теперь я должен за секунду переобуться, обращаясь к тебе по настоящему имени? — Кадзуха украшает своё недовольство на повышенных тонах наглой и саркастической улыбкой, которая свидетельствовала лишь о том, что он взаправду меняется настолько кардинально из-за «работы», что каждый нерв оголён и восприимчив к любому раздражителю; аппетит вдруг пропадает, и вилка кинута на стол. — Как мне это, блять, понимать? — Кадзуха, спокойно, я объясню, — уравновешенный, равномерный глас, способный убаюкивать, отныне не в силе усмирить характер Каэдэхары. — Я подумал, что это помогло бы мне забыть историю с Фатуи, понимаешь меня? — Скара неподвижно сидит на своей кровати, приловчился глядеть столь проницательно-внушающим взглядом, что невозможно подтверждать идею о его несущественных и незаметных изменениях. — Ну почему именно сейчас? — единственное, что смог из себя выдавить беловолосый, боясь напрямую столкнуться с взглядом синих глаз, словно читавших его гнилое нутро. — А когда? — Я стараюсь. Я устал. Больше не могу, — его манера длительных, серьёзных разговоров утратила былое красноречие, и парень озлобленно покосился на сожителя, через долю секунды наконец сказал: — Могу ляпнуть иногда по тупости, по привычке, назвать тебя Скарой случайно. Если ты так просишь, я начну себя контролировать. Для Кадзухи этот жест, этот уступок очень жертвенный, для него друг имеет определённые ассоциации, для него прозвище Скара — это некая связь и единственная нить, которая сплетала их судьбы воедино после вступления в Фатуи. Поправки в виде использования правдивого имени оставляли Каэдэхару наедине со всей болью, со всей трагедией и драмой, на которую он подписался добровольно, ведя омерзительные беседы с Тартальей. Теперь он стопроцентно один, теперь даже бывшее участие Куникудзуши в банде его не вдохновляет и не мотивирует с прежней силой. Кадзуха вытянул друга из чёрного омута, он поневоле смотрит в его тёмно-синие очи и видит в них жизнь, а сам только корит себя то ли за совершённую ошибку, то ли за рискованный шанс обрести кого-то, похожего на нового Странника. — Мне на данный момент не так тяжело справляться со всем, Кадзуха, и я тебе, конечно, благодарен. Без тебя бы у меня мало что получилось. Скара научился оценивать помощь других людей и признаваться в сим открыто и без смущения, что со стороны выглядит похвально. И Каэдэхара гордится таким шагом вперёд, гордится смелостью друга менять себя в лучшую сторону. Но что теперь делать ему, блудному сыну, ступившему на тропу грешного и запретного поступка, который, будь тот плодом, сладок в любом своём проявлении? К чему ему эта благодарность, если дело ещё не окончено, а Куникудзуши благополучно поставил точку на истории? Как ему справляться после таких признаний? Странник вновь пересекается взглядом с темноволосым, и его поражает свет сих очей, которые ранее меркли. В них рассматривается ценность жизни, в них отыскивается суть существования человека, в них есть толк развития — это завораживает, кровь стынет в жилах, и Каэдэхара узнаёт прежнего себя, который не сталкивался со всей жестокостью и беспощадностью криминального мира. Кадзуха видит в Скаре тот самый витраж, красота которого превосходна, хоть и имеет сейчас некоторые недостатки, и хочется ему откровенно тосковать по былому, хочется утешения и поддержки. На глазах выступают слёзы, и ни единым подходящим и честным словом невозможно описать напрямую о его чувствах. — Ты чего, Кадзуха? — А ты как думаешь? — его притягивает к великолепию молчаливого и одновременно многоговорящего взгляда друга. — Не понимаю, что с тобой сейчас происходит. Я обидел, задел? Больно слышать, но приятно наблюдать за Куникудзуши. Кадзуха словно столкнулся с реинкарнацией собственной светлой души. Та же манера общения, тот же мягкий взор, тот же тон, который не смеет давить, — всё в сумме вызывает определённую ностальгию, повышает нынешнее состояние ничтожности, и если бы не свет, в полной мере освещающий лицо беспечного друга, то первокурсник бы на миг подумал, что беседует с прошлым собой. Что ему ответить? Правдивые слова, которые обязаны когда-то непроизвольно высвободиться, без милосердия истерзаны дурным смыслом и заменены сильным кусанием нижней губы. — Я просто устал сегодня, — единственной его отговоркой является усталость, и он ею завсегда воспользуется. — Правда? — он следил за Кадзухой ровно так же, как добрый полицейский всяческими гуманными способами во время допроса наблюдает за соучастником преступления. — Почему-то в последнее время мне тяжело тебе верить, дружище, — парень постучал пальцами по столу, совсем забыв об ужине. — Ничего не хочешь мне рассказать? Каэдэхару ничего не сковывало, но казалось, что руки и ноги туго связаны, а горло сжимает чья-то сильная ладонь. Ему страшно от единственного вопроса, и волнение играет с ним действительно злую шутку. Он, шумно выдохнув, пальцами вцепился в грубую ткань своих джинсов, пытается притвориться всего лишь уставшим, жалким. — Понимаешь, Куникудзуши, — едва соображая, что говорить, начал первокурсник, — я постоянно хожу с каменным лицом на этой блядской работе. Почему с каменным? Потому что там ровным счётом нихуя не происходит, что могло бы вывести меня на какие-либо эмоции. Я даже усталость там при всех не показываю, а потом прихожу сюда и чувствую себя свободным. И меня здесь как прорвёт на безумие какое-то, не знаю, как ещё объяснить, — посмотрев на друга, он мигом догадался, что актёрская игра знатно хромает. — Если вкратце, там такие мужики работают, что мне ничего не остаётся, кроме молчаливой работы, где меня не воспринимают всерьёз. Каждый раз прихожу и понимаю, что я шутка какая-то. — Господи, Кадзуха! — вмиг расслабился Скара и махнул рукой, пересев на кровать сожителя и приобняв его за плечи. — А я думаю-гадаю днями напролёт, чё ты мрачный и недовольный бродишь, — похлопав теперь улыбающегося Каэдэхару по спине, юноша отстранился и радостно предложил: — Может, тебе в наушниках работать? Так можно по технике безопасности? — С одним наушником можно, — улыбка, натянутая уж чересчур, оказалась козырем, который спасает абсолютно всю лживую ситуацию, и студент-психолог взял это на заметку. — Я попробую, — вытирая слёзы тыльной стороной ладони, ему стало не по себе из-за столь яркой демонстрации своего плачевного состояния, которое друг видит впервые. — Если что можем поговорить по телефону, пока ты работаешь. Буду тебя веселить, — его любезность, выросшая за всё это время, была воистину прелестным проявлением поддержки. — Ночью? — эта идея абсурдная и глупая, и Каэдэхара засмеялся. — Такие жертвы ни к чему, спасибо. — Ну, да, здесь я переборщил, — по-доброму улыбаясь, согласился второкурсник и быстренько пересел на свою кровать, ближе к углу стола, где стоял полуостывший ужин. — Ешь давай, иначе на работу не выгоню тебя. И никогда не отказывайся от тех возможностей, которые я тебе предлагаю, — полушутя молвил, кинув строгий, но в то же время заботливый взор на светлое лицо Кадзухи.

***

С каждый днём погода улучшалась вместе с настроением Каэдэхары. Он по-прежнему тот ещё притворщик, однако ввёл в привычку контролировать свои эмоции перед Куникудзуши. Возможно, первокурснику стоит обращаться ко всему проще, не усложнять. Это давалось задачей совсем невыполнимой. Парень в круговороте обеих работ теряется, и когда приходит черёд смены ролей, то он плюёт на всё и оправдывает себя фразой «сейчас я не в духе». Роль Странника затмевает его настоящего всё чаще, и то самое хорошее настроение можно описать следующим образом: юноша очень сосредоточен в делах первого противозаконного и в делах второго официального ремёсел; его тревожность кроется за маской недостаточно проявленного, нередко наигранного хладнокровия; он заведомо строит сценарий ночных «прогулок», дабы предвидеть неприятности и по необходимости обезопасить себя возможными путями отхода. Для его похождений таковое поведение — норма, и это не смущает Кадзуху вовсе. В таком же «хорошем» настроении он встречается впервые после занятой вакансии закладчика с Тартальей тет-а-тет, и снова их заветное место встречи — ненавистный беловолосым парк, весенний и неоживлённый поздним вечером. — Наши узы крепчают с каждым разом, и я этому безумно радуюсь! — рыжего переполнял восторг наивысшей степени, что, к несчастью, не было похоже на жалкую игру. — Ближе к делу, — высказал с требованием Каэдэхара. — Видишь ли, твои успехи достойны повышения, и-и… — Какое нахуй повышение? Я на дне вашей банды едва справляюсь, чё ты за хуйню мне предлагаешь? — первокурсник не был похож сам на себя; берёт верх, огрызается, язвит и с невиданным напором презирает одной лишь интонацией, не говоря уже о содержании каких-либо фраз. — Если чела повышают, ему, блять, платят больше. Ты мне что платишь? Правильно, нихуя. — Во-первых, ты согласился работать бесплатно. Во-вторых, ты заменяешь Скару, а это значит, что твоя работа, если она достойна повышенной планки, вознаграждается справедливо, — вроде бы понятно, но в то же время размыто разъяснил свою позицию Тарталья, который любит держать голову высоко да гордо. — Ты ебанулся? — юноша выставляет своего «старшего брата» в дурном свете, не стесняясь насмехаться над ним. — Чел, я объясню твою тупую ошибку: работа вознаграждается справедливо, — смачно растягивая слова, он сделал паузу и выделил заглавное слово, громко произнеся: — Вознаграждается! — Ты считаешь это нечестным, я понимаю, — его никак не возмутила манера общения Кадзухи, а только вызвала высокомерную улыбку. — Теперь хочешь получить плату? — Ну, смотри, я же вправе здесь договариваться с тобой по поводу этого. Меня повышают, окей, я, типа, согласился. Платить придётся ту надбавку к зарплате, которую добавляют при повышении, на остальное не рассчитываю. — Допустим, — четверокурсник тотчас ответил на предложение, видимо, зная как никто другой, какая ничтожная сумма выйдет по итогу. — Чёрт возьми, да ты серьёзнее к этому подходишь, чем я ожидал! — он изображает удивление вперемешку с безграничной радостью, и Каэдэхара не может объяснить причину его реакции. — Ну и чё мне делать на этом повышении? — Твоя задача не меняется, всё такой же закладчик, как и раньше. Но ты хитёр, выкручиваешься легко и умеешь сливаться с толпой. Это донельзя полезно для нас. В общем, дорогой Кадзуха, внимательно следи за расписанием, потому что с начала следующей недели тебе предстоит посещать клубы несколько раз, — полученная информация не подвергла первокурсника в шок, он старательно держал марку. — Два-три раза в неделю, не больше. Получаешь товар с легкодоступных точек, как ты и делал, а после оставляешь «клад» в уборной, возле барной стойки, подмешиваешь кому-то в напиток — смотри по ситуации, короче говоря. — Охуенно вы, блять, придумали. И многие таким занимаются? — идея распространения наркотиков в клубах несла больше угроз, чем на улицах да закоулках, которые Странник выучил назубок. — Конечно, никто не жалуется. — А если поймают? — А ты в клубах вообще был, малыш? — хохоча, рыжий попытался представить тихого Каэдэхару средь танцующей и пьющей толпы людей. — В расписании представлен настолько гадкий ночной клуб, что, поверь мне, всем глубоко похуй на то, что и кто приносит. Охрана на входе поверхностно работает, будь аккуратен у барной стойки. Сделал работу — убегай, а если охота отвиснуть, оставайся балдеть в клубе со всеми. — И всё же, — воротившись к предыдущей мысли, студент-психолог повторил: — Если поймают борцы за справедливость? — Мне вот интересно: ты в такие моменты притворяешься дураком или реально мало что соображаешь? — потрепав когда-то безобидного Кадзуху по макушке, он превратил всё в шутку. — Молчать, братец, молчать, тем более в клубе не один ты будешь работать на нас, поэтому… ты знаешь, чем всё может закончиться, при любом исходе сухим из воды тебе не выйти. Не разочаруй и не подведи меня! — Постараюсь. Ему дали отдохнуть сутки, и Каэдэхара не знал, что послужило бы лучше: получить выходной из-за настоятельной встречи с Тартальей или же пойти да отработать как всегда, лишь бы не сталкиваться с мордой этого наглеца. Впрочем, четверокурсник этим вечером малость отступил от своих принципов и даже дал возможности для дальнейшего развития в сфере криминального мира. Смешно назвать подобное развитием, однако это именно оно и есть. Для Кадзухи открываются другие перспективы: подниматься выше и выше по лестнице Фатуи, пока его ранг не будет равен рангу Тартальи. Звучит комично, да и представляется нелепо, а беловолосый попросту надеется обрести утраченный внутренний баланс хотя бы каким-то способом и с минимальными потерями. Он важен этой организации, его ценят и повышают, потому что его поведение воспринимается уместным на работе и потому что его старания настолько видны, что грех их не применить в своих целях. Ужасным выступает тот факт, что так же само рассуждал и Скара, обретя вторую семью, которая мастерски манипулирует молодыми людьми и воодушевляет на поступки, которые общество не поощряет. «Уступишь ли ты свой трон, Тарталья? Я ведь могу стать идеальным примером не только для новичков».