Дела шли хорошо, но неизвестно куда. Ч. Буковски.
Феликс бывал в Ворзогорах лишь единожды, да и то недолго, так что, оказавшись в деревне, которую очень трудно таковой назвать, он с интересом смотрит на всё, что только попадается ему на глаза. Дома небольшие, но добротные, построенные на века и похожие на купеческие. Улицы пусты. Лишь изредка из дворов донесётся собачий лай, стук топора или сердитый бабий возглас. Над деревней возвышаются многолетние замёрзшие дубы. Они покачиваются, потрескивают, а когда на них налетает особо сильный порыв ветра, опасно кренятся над заснеженной дорогой, грозясь похоронить под своими могучими тяжёлыми ветвями всех, кто решит под ними постоять. Вампиры здесь не просто стараются жить, как в прошлом, они сами прошлое. Самые старые кровопийцы обитают именно здесь, здесь вырастают их дети и дети их детей, не знающие, как выглядит мир за пределами леса, что их укрыл. Сюда сбегаются все, кто устал от долгой жизни, кого не принимает и не жалует Дружина, кто хочет покоя. Может быть, Юсупов подумает над тем, чтобы лет через сто перебраться сюда. Будет выезжать на конные прогулки после обеда, по вечерам сидеть у камина, наслаждаясь тишиной, и компанией самого себя. Неплохой план на будущее. Рядом шагает София, не сказавшая ни слова с тех пор, как Настасья оставила их, сказав напоследок о том, где они могут найти деревенского старосту. Феликс искоса поглядывает на девушку, ему хочется завести хоть какой-то разговор, но вопросы, приходящие на ум, слишком личные, а он не горит желанием демонстрировать свой интерес. Молчание, впрочем, не кажется гнетущим, есть в нём даже какая-то своя прелесть. Под ногами похрустывает свежевыпавший снег, искрящийся на полуденном солнце. Мороз крепкий, воздух вокруг прозрачный, звенящий и по-особому чистый, пахнущей той самой зимой, которая бывает только в русских деревнях. Белые пейзажи близки даже избалованному княжескому сердцу, всё вокруг вроде бы и незнакомое, а вроде бы видимое уже сотни и сотни раз до этого. Кажется, что вот-вот мимо промчится запряжённая тройка, что со всех сторон зазвучат голоса и все будут готовиться к праздникам. Но праздники закончились, разве что Рождество осталось, но его вряд ли хоть кто-то будет праздновать, раз такая ситуация вокруг складывается. А Феликсу хочется, как раньше. Чтобы громко и шумно, чтобы опять балы, маскарады и званые обеды, опять бесконечные визитёры и бесконечные визиты. Прежде всё это казалось жутко утомительным и скучным, но не теперь. Юсупов даже под дулом пистолета не сможет припомнить, что он делал в эту новогоднюю ночь. Он был неприлично пьян и неприлично жесток с какими-то незнакомыми девицами, чьи трупы он обнаружил поутру. До слёз жалко ковёр. — Кажется, староста живёт здесь, — София останавливается у дома, который ни чем не отличается от других. Двухэтажный, с искусной, но потускневшей от частой непогоды лепниной, с верандой, закрытой на зимнее время, и пустым двором. — Кажется, — с деланным безразличием пожимает плечами Феликс. Навстречу им выбегает большой лохматый пёс. Он не лает, не бросается, а лишь нюхает воздух, склоняет белую морду в бок и утыкается шершавым мокрым носом Юсупову в руку. Князь отпихивает его в сторону и презрительно цокает: — Брысь. — Тоже мне охранник, — Соня треплет собаку по жёсткой шерсти, — Хоть бы тявкнул для приличия. Хлопает дверь, и на крыльцо выходит женщина. Высокая, с суровым лицом, испещренным глубокими морщинами, и с заметной проседью в тёмных волосах. Она утирает руки о передник и грозно спрашивает: — Кто такие? — И вам здравствуйте, — говорит София, — Мы из Священной Дружины. Простите, что без предупреждения, но с вами очень трудно связаться. — Мне вам на слово что ли верить? — с подозрением щурится женщина. — Князь, покажите татуировку. Феликс кривится от её приказного тона и вполголоса произносит: — Вот что я называю несправедливостью. У вас, выходит, даже этого нет, а привилегий больше, чем у всех остальных вместе взятых. Рукав он всё же закатывает. Женщина смотрит на чёрный зубастый череп с такой внимательностью, словно надеется прожечь кожу насквозь лишь взглядом. — Ну что ж, проходите, — изрекает она, но настороженность из её голоса не пропадает. Собака следует за ними, но женщина, чью роль в этом доме Юсупов всё ещё не может понять, прикрикивает на неё, и пёс, обиженно поджав уши, припадает к земле. — Что за порода? — интересуется Соня, как только они переступают порог дома. Она благодарно кивает Феликсу, когда он, очаровательно улыбаясь, помогает ей снять пальто, — Не ирландский волкодав? — Да дворняга, наверное. Их провожают до столовой и там и оставляют, сказав, что хозяин скоро будет. Юсупов усаживается на стул с мягкой спинкой, стряхивает иллюзорную пыль со своих брюк и с интересом оглядывается вокруг. Комната небольшая, но очень вычурная. Тёмная мебель с дорогими сервизами внутри, множество картин на стенах, обилие ярких тканей, художественная вышивка на белых занавесках, расставленные повсюду цветочные горшки и вазы. У Феликса от количества вещей и цветов разбегаются глаза, и он заключает, что даже для него такая нагромождённость и пёстрость — это перебор. Время тянется невообразимо долго. Феликс, изучив обстановку вокруг, подпирает рукой подбородок, скучающе дует губы и тяжело вздыхает, желая привлечь к себе внимание, но Соня, увлечëнная какой-то неизвестной ему думой, даже не поворачивает голову, сверля взглядом античную вазу с изящными засушенными цветами. Ему только и остаëтся созерцать красивый девичий профиль и размышлять о том, какие же мысли таятся в этой прелестной головушке. Видать, не шибко-то радостные. София выглядит раздражëнной настолько, насколько вообще может быть раздражена такая флегматичная особа. Еë чëрные брови сдвинуты к переносице, губы слегка поджаты. Во всëм еë теле чувствуется напряжëнность, но совсем не такая, как вчера. В ведьминской избе она была хищником, а здесь, в доме деревенского старосты, она просто выпотрошенный зверëк, чьи мëртвые глаза глядят на мир со стеклянной безучастностью. Феликсу нравится на неë смотреть. Да и нет здесь больше занятий, которые могли бы ещë хоть на миг привлечь его внимание. Он и так уже изучил в этой столовой каждую мелочь, начиная от старинных фарфоровых чашек, заканчивая ковром с витиеватым узором. Софией любоваться куда приятнее, чем по десятому разу считать лепестки роз на кружевных салфетках. Он и не замечал раньше, что у неë волевой подбородок и так много маленьких родинок на шее и одна под правым глазом. Не замечал, что кожа у неë не совсем светлая, а слегка смуглая, и что глаза при ярком освещении блестят золотом и янтарëм, как смола. Она никогда не считалась первой красавицей при московском дворе, эта роль всегда принадлежала более общительным и открытым дамам, но даже тогда Феликс понимал, что Соня для ценителя, для того, кто понимает и тонко чувствует красоту не только внешнюю, но и глубинную. В еë лице, нет, нет, в еë лике совершенно очаровательная, одухотворëнная искренность, какое-то незатейливое, поистине русское прямодушие. И пусть сейчас она хмурится, но Юсупов просто интуитивно чувствует, что всë это в ней ещë есть. Только вся сердечность эта больше не ему предназначается, а Соколову, Мише, Руневским, с которыми она, кажется, близка. Не ему. Вчера Феликсу было страшно. Страшно до глупости, до прокусанных губ и красных вмятин на ладонях. Потому что пусть в Соне и осталась прежняя мягкость, появилось и что-то новое. Что-то, что дала ей сама жизнь. А Юсупов в жизни кое-что смыслит, пусть и провëл большую еë часть в полупьяном болезненном бреду. И за версту в Покровской виден стержень. Что же с ней такого приключилось? Какие страдания надо пережить, чтобы стать такой непоколебимой и твëрдой? Всë-таки солдат в ней чувствуется. И в осанке, и в жестах, и даже во взгляде. Юсупов потягивается и зевает, изящно прикрывая рот ладонью. Хочется с кем-то поболтать. Выбор у него не шибко большой, так что он обращается к Софии, стараясь, чтобы в его голосе не была видна заинтересованность: — Вы служили? Она наконец-то переводит на него взгляд. — Да. Что меня выдало? — Многое. Выправка, тон. И вы подстраиваетесь под мой шаг. Издержки профессии, да, графиня? — пусть сколько угодно просит не называть еë по титулу, но ему тяжело удержаться от того, чтобы не поддразнить еë хоть немного. Тем более, как забавно она недовольство своë выказывает. Глаза закатывает и морщится слегка. Любо-дорого посмотреть. — Привычки, князь, — Соня пожимает плечами, — Я сорок шесть лет погоны носила. — Что ж теперь не носите? Ему тяжело представить еë в военной форме да с винтовкой на плече. Она раньше от любой жестокости бледнела и кровь будто бы даже с отвращением пила. Она никогда вампиром в полном смысле этого слова не являлась. Только маленькой девочкой, верившей в существование крепкой настоящей любви. Начиталась, дурëха, книжек, и думала, что княжескую душу спасëт. А княжеская душа уже несколько веков у дьявола в когтистых лапах. — Устала, — София сцепляет пальцы, кладя руки на подлокотники, — Устала от мясорубки, от грязи, от чинов и званий. Знаете, это всë очень выматывает. Лëва, правда, до сих пор хочет, чтобы я в мундире щеголяла, но нет, с меня хватит. Моих ребят со мной отправят, а им ни к чему на всю мерзкую подноготную армии смотреть. Миша со мной войну прошëл, ему даже обычный строевой шаг испытанием теперь будет, что уж говорить об остальных. Пусть живут и радуются, пока молодые да красивые. Странно слышать такие серьёзные слова из уст женщины, даже девушки, которой на вид едва ли дашь двадцать пять. Соня словно пропитана прошедшими годами насквозь, вымотана ушедшим веком. Взгляд у неë, в отличие от внешней оболочки, отражает истинный возраст. Феликсу не нравится, что у его бывшей невесты есть те, кого она любит и о ком заботится. «Она бы и обо мне так пеклась, если б я, как скотина не поступил», — пронзает голову неприятная мысль, от которой прямо-таки веет самобичеванием. Юсупов эту мысль отгоняет. Как поступил, так поступил, нечего дела свои прошлые ворошить. Будто скверно ему живëтся. — Так ли страшен чëрт, как вы его мне тут малюете? У вас, как я понял, и звание не маленькое было. Плохо что ли? Какая никакая, но власть. — На кой мне власть эта? Нельзя еë таким, как я и вы давать. — Таким это каким? — непонимающе спрашивает Феликс, — Вампирам? — Нет, — София качает головой и, немного помолчав, продолжает, — Тем, кто этой власти желает и кому она голову кружит. Мне кружит. Вам тоже. Кто господства желает, тот его получить не должен. Вот возьмите Лëву. Ему его должность, как кость в горло. Он бы с большим удовольствием ораторствовал в кругу семьи, а не в Мариинском дворце. Его власть не манит, и именно поэтому он такой хороший руководитель. Много болтающий не по делу, но всë же хороший. — Бред какой, — Юсупов морщится, — Раз вас так манит верховенство над другими, то почему вы от этого бежите? — Заиграться боюсь. А я заиграюсь, потому что хорошо себя знаю. Наломаю и дров, и судеб чужих. Лучше ведь не рисковать, верно? — Ну что ж, дело ваше, — произносит он, крутя кольца на пальцах. А потом, поддавшись той честности, что царит меж ними, добавляет, — Только я вот от власти, как вы, не бегу. Скорее, она от меня. — Что ж, пока она от вас бегает, то мы можем спать спокойно, — София неожиданно улыбается, отчего на еë лице появляются очаровательные ямочки, от вида которых у Феликса спирает дыхание, — Вы ж страну, князь, погубите. А Россию губить не надо, я еë люблю. Да и вы, раз возвращаетесь сюда из раза в раз. — Погубишь страну эту, как же. Большевики не смогли, а я смогу, — буркает Юсупов себе под нос. Он отпивает чай, принесëнный около десяти минут назад, и тут же ставит чашку обратно на стол. Остыл. Лучше б крови дали. Это так в Ворзогорах принято встречать дорогих гостей? Наконец приходит староста. Он открывает дверь и сразу же, с порога, извиняется: — Простите за то, что заставил вас так долго ждать. Небольшая неурядица. Феликс с нескрываемым интересом оглядывает его с ног до головы. Низкий рост, тощее тело, на котором мешком висит белая рубаха, маленькие бесцветные глаза в обрамлении таких же бесцветных ресниц и светлые редкие волосы. Кожа у него имеет сероватый оттенок подсохшей грязи, и впечатление он создаëт на редкость неприятное. Юсупов удручëнно вздыхает. Ни одного красивого лица в округе, кроме его собственного. Скучно до ужаса. — Добрый день, — София приподнимается, чтобы пожать зашедшему руку, — Василий Ильич, если не ошибаюсь? — дождавшись кивка, она продолжает, — Мы из Дружины, как вам, наверное, уже успели сообщить. Феликс тоже протягивает свою ладонь. Рукопожатие у старосты лëгкое. В нëм не ощущается силы, что должна быть у каждого вампира. Оно и неудивительно. Замуровали себя заживо в этом жутком лесу, где человека днëм с огнëм не сыскать. Неужели они пьют животную кровь? Если так, то хорошо, что им еë не принесли. — Да, сообщили, — Василий садится на свободный стул, наливает себе чая в одну из пустых кружек и, немного пожевав тонкие сухие губы, спрашивает, — К вам как обращаться можно? — София Володаровна. — Хм... Покровская, верно? Глава особого отряда? — Ларина, — не смутившись, исправляет она. Феликс кидает на неë быстрый взгляд. Боже, зачем она себе такую фамилию взяла? Не могла придумать что-нибудь другое? Иронично, конечно, но чертовски самонадеянно. Это же надо — сравнить себя с пушкинской героиней! — А вы? — Василий снова сминает губы зубами, обращаясь к Феликсу. — Князь Юсупов. Наверняка наслышаны, — он высокомерно вздëргивает подбородок. Не понятно к чему сейчас вся эта самоуверенность, но так приятнее. — Да, — Василий медленно кивает, — Что ж, приятно познакомиться. В чëм цель вашего визита? — Вы слышали о убийствах в Москве и Петербурге? — София сразу же, пусть и не прямо, даëт Феликсу понять, что разговор будет вести именно она. Ну и пожалуйста. Всë равно это тоска смертная. — Да. Просто да. Одно грëбанное слово. Она морщится с лëгким, едва уловимым оттенком недовольства, потому что ожидала явно большего, и, заправив за ухо чëрную прядку, спрашивает: — Вам что-то известно об этом? — Нет. Юсупов сужает глаза. Врëт или нет? Лицо у мужика пустое, ложь так сразу и не разглядеть. — Вы уверены? Может, кто-то в последние дни к вам приезжал? — Только вы. Его односложные ответы начинают действовать Феликсу на нервы. То ли Василий полнейший кретин, то ли мастер его изображать. Но вмешиваться князю пока не хочется. Интересно понаблюдать за тем, как Соня будет действовать. — Возможно, вы всë-таки не совсем понимаете, как обстоят дела. На месте последнего убийства мы нашли... — Мне наплевать, что вы нашли, — грубо отрезает староста, — Мы не впутываемся в ваши дела. — Вы собираетесь сидеть без дела до тех пор, пока и у вас кого-нибудь серебром не нашпигуют? — она окидывает его презрительным взглядом, — Я не прошу вас о чëм-то невозможном, а лишь хочу получить ответы. Юсупову всë больше и больше нравится обстановка вокруг. Он наблюдает за развернувшимся действом с таким воодушевлением, что даже извечная скука оставляет его на какой-то миг. — Я не сотрудничаю с Дружиной. И вообще не сотрудничаю с кем-то за пределами своего дома. Нечего к нам с мольбами о помощи лезть. — Я молю не о помощи, а о вашем благоразумии, — София сцепляет руки в замок на столе. В еë теле не ощущается никакого напряжения, так что Феликс, хоть и мысленно, но всë же еë хвалит. Поразительная выдержка. Даже завидно, потому что ему самому уже хочется схватить Василия за шиворот и хорошенько встряхнуть, чтобы этот дурак начал шевелить своими мозгами и перестал тратить их время впустую. Столько сюда ехали, и ради чего, спрашивается? — Вам ли о благоразумии говорить? — Василий снова отпивает чай, от чего на его тонкой безжизненной губе остаëтся мокрый след, — У нас со связью хоть и туговато, но я про вас много слышал. Все, наверное, слышали. Про то, как вы каждого неугодного к расстрелу приговариваете, про то, сколько и вампиров, и людей под вашими руками издохло. Вы на всю Россию своим палачеством славитесь. А вы, Феликс Феликсович, — он поворачивает голову и премерзким тоном продолжает, — Вам же доверять только полнейший недоумок будет. Мне откуда знать, что вы не заодно с караморовцами? Один раз вы Дружину предавали. — Я? — Феликс возмущëнно вскидывает бровь. — Распутина кто убил? Вы. А кем он был? Главой. — Да какая же это глава? — князь насмешливо фыркает, — Много он наруководил? Только девок придворных имел да мозги моим слугам пудрил. Я, считайте, вас спас. Вы десятилетиями сидите и чаи гоняете, а я жизнью не раз рисковал, страну защищая. И вместо благодарности я получаю обвинения в неверности? Да вы, видно, позабыли о том, где ваше место. Василий запальчиво раскрывает рот, всем своим видом напоминая общипанного бойцового петуха, но сказать не успевает ни слова, потому что София поддаëтся вперëд и, не сводя с Василия неприязненного взгляда, говорит: — Знаете, чтобы я сделала, если бы слухи обо мне были хоть на йоту правдивы? — она резко поднимается, быстрым движением выхватывает пистолет из кобуры на поясе и приставляет его к виску ошалевшего от удивления старосты. Щëлкает снятый предохранитель, — Я бы ваши мозги по стенке размазала после первого же возражения. К слову, пули серебряные. Феликс невольно шарахается в сторону. Вот такого он точно не ожидал. Невозможно, твою ж мать, ожидать подобного от некогда безвинного ангела. Невозможно ожидать подобного от его Сони. Но его Сони нет. Есть женщина ему незнакомая, возмужавшая, научившаяся пользоваться своей силой. И он готов молиться, лишь бы однажды она не наставила дуло на него. Жаль, что Богу дела нет до вампирских молитв. С этим высокопоставленным ублюдком у Юсупова с самого начала не заладилось. — Ч-что... — Василий громко сглатывает. Глаза его бегают по комнате; в них животный неконтролируемый страх, — Я вызову прислугу. Я... Вас казнят. Не отвертитесь в этот раз. — А я никогда и не пряталась от наказания, — Соня улыбается с притворным добродушием, — И знаю, что гореть мне в аду потом. Только плевать я на это хотела. Я убивала, я пытала, но ни разу для своего удовольствия, ни разу из прихоти. Вы все меня судите, да только кто вам право такое дал? — она сильнее вдавливает пистолет ему в кожу, — Я, сука, свою жизнь положила, чтобы такие, как вы, могли спокойно жить. Это мой выбор, и я требую лишь одного — уважения. Неужели еë так сильно задевает, что о ней думают другие? Сам Феликс уже привык к морю слухов вокруг своей персоны, но вот Соня, видать, такое не очень-то и жалует. Столько равнодушничала, а теперь взбесилась из-за мнения мелкого упыря, чьи слова не имеют никакого веса. Юсупов воодушевлëнно и в то же время обеспокоенно прикусывает щëку. Вмешаться аль не стоит судьбу искушать? Не хотелось бы ему пулю схватить, рубашка новенькая, первый раз свет увидевшая. А старосту не жалко, всë равно в тряпье каком-то. — Да я же уважаю вас! — гнусавит Василий, — Я без осуждения сказал, вы не подумайте дурного, госпожа! Очень и очень замечательно, что в стране есть такие превосходные кадры, как вы. София приподнимает губы в сардоническом оскале. Хороша всë-таки. Высокая, статная, как с картинки. У Юсупова глаз на красоту женскую набит, и он не может не признать, что ей до безобразия идëт и пистолет, и ярость на лице. Хоть сейчас на агитационный плакат помещай. — Да, замечательно, — она с опасной медлительностью кивает головой, — Ну так что, Василий Ильич, сотрудничать будем? — Будем! — Хорошо, — Соня удовлетворëнно кивает, но пистолет не убирает, — Начнëм с начала. Что вам известно об убийствах? Василий дрожит. Косит водянистые глазëнки вбок и поспешно говорит: — Почти что ничего. Слыхивал, что вампиров опять убивают, что Карамора этот объявился. Гостей у нас давно не было, с Ивана Купала ещë. Бабëнка только какая-то мимоходом. — Кто она? — Ну я не совсем верно выразился. Она не к нам приезжала, а к карге лесной. Мы с ней соседствуем, но предпочитаем не связываться. Сами понимаете: с ведьмой знаться — себе дороже. — Прямо-таки ведьма у вас тут живëт? — с насмешкой спрашивает Феликс, хотя внутри всë холодеет. Лучше бы он ошибся, и это была просто сбрендившая старуха. Снова вспоминается гадание, и князь мысленно поëживается. Что же за девушка ему судьбой обещана? И как именно он еë погубит? Убьëт сам или просто поспособствует этому? Думать об этом не хочется, но мысли сами лезут в голову и отогнать их не выходит. Великая любовь... К чëрту и такую любовь, и любовь вообще. — Самая что ни на есть настоящая, — Василий на Юсупова не смотрит. Всë трясëтся, — Лет двадцать уже здесь живëт. Она нас не трогает, мы еë не трогаем. Только молодняк к ней иногда бегает, чтобы погадала. И женщина та за тем же, наверное, приезжала. — Опишите еë, — требует София. — Да я и не запомнил. Я по лесу гулял и темно было. Вроде высокая и волосы, кажется, светлые. Картавила ужасно. — Она вампир? — Нет, — староста покачивает головой и морщится, когда пистолет ещë сильнее врезается ему в висок, — Человек. — Вы человека встретили и не сожрали его? — Феликс с наигранностью поднимает бровь, — У вас тут любой желающий побродить может? — А мы людей за просто так не убиваем, — оскорблëнно поджимает губы Василий — К животной крови привыкли. — Ужас, — князь закатывает глаза, — Совсем уж из ума выжили в своëм лесу. Вампир не тронул человека, который сам пришëл к ним в руки — это же надо! Соня еле слышно цокает и посылает ему взгляд, который не сулит ничего хорошего. Феликс, к собственной гордости, глаз не отводит и даже по-ребячески подмигивает ей. Он и так ведëт себя чересчур прилежно, так пусть ему хотя бы позволят говорить, что хочется! — О чëм вы с ней говорили? — она возвращает своë внимание к старосте. — Да ни о чëм важном. Я спросил, каким ветром еë занесло к нам, она ничего конкретного не сказала. Поболтали о погоде, о браконьерах, которых у нас много. На том и разошлись. — Когда это было? — Дня три назад, кажется. — А в самой деревне было что-то подозрительное? Может, кто-то себя необычно вëл? — Нет. София досадливо щëлкает языком и убирает пистолет от чужой головы. Она с какой-то брезгливостью встряхивает рукой и выпрямляется. — Что ж, благодарю за содействие. Василий потирает пальцами кожу с красным отпечатком от дула и, скривив губы, говорит: — Обращайтесь. — Обязательно, Василий Ильич. Если что-то вспомните, то позвоните мне, — она кладёт на стол визитку, — Надеюсь, что хоть где-то у вас найдётся связь. — Уже собираетесь покинуть нас? — Да, не будем злоупотреблять вашим гостеприимством, — София прячет оружие и поворачивает голову, — Вставайте, князь, мы уходим. Хоть бы тон повежливее сделала. И как её только этот Миша терпит? Староста провожает их с явным облегчением. Феликс и сам рад поскорее убраться из дома этого наглеца. Отвратительное место, отвратительный мужик и отвратительное всё. А впереди ещё минимум десять часов в машине без возможности поговорить, размяться и покурить. Сплошные расстройства от этой поездки. — Теперь я лучше понимаю, почему вас не жалуют в Дружине, — произносит он, как только дом старосты остаётся за спиной, — Вы в любой ситуации угрожаете смертью? — По-моему, очевидно, что я блефовала. Я не убиваю из-за нежелания отвечать на вопросы, — Соня почему-то хмурится. Ей ужасно не идёт. — Правда? — он издевательски хмыкает, — Слава о ваших дурных делах, как оказалось, и сюда добралась. «Будто ты с-с-сам пример для подражания. Белое пальто не жмёт?», — мерзко усмехается внутренний голос. Юсупов прилагает невероятные усилия, чтобы его заткнуть, и не дать ему и дальше распаляться на этот счёт. — Я искренне не понимаю, почему все так осуждают меня за то, что я, по сути, выполняю свою работу. Да, она неприятная, но не будь меня, её бы выполнял кто-то другой. В каждом обществе есть такой человек. — Мы не люди. — Верно, мы хуже. И осуждать меня, когда вы сами пьёте кровь и убиваете, очень лицемерно. Так что, князь, перестаньте строить из себя святого и лучше ответьте мне на один вопрос: вам не кажется, что староста солгал? — С чего вы сделали такой вывод? — Предчувствие у меня нехорошее, — София поводит плечами, — А оно редко меня подводит. Феликс немного замедляет шаг и окидывает её стройную фигуру быстрым прищуренным взглядом. На языке вертится весьма интересный вопрос, и он не уверен, что его стоит озвучивать, но сделать это необходимо. Не только из-за интереса, но и ради того, чтобы себя обезопасить. — Кто вы такая? Она останавливается и с долей удивления приподнимает брови. При свете яркого зимнего солнца её волосы приобретают глубокий оттёнок горького шоколада, а глаза поблёскивает живицей. Юсупову не по душе то, с какой внимательностью, она на него смотрит, но он не отводит взгляд, пытаясь отыскать ответ в темноте её больших у́гольных зрачков. — Вы забыли моё имя? Он раздражённо дёргает щекой. Шутит или реально не понимает суть вопроса? — Вы вампир? — спрашивать о чём-то прямо в лоб вообще не в его стиле, но сейчас у него нет ни сил, ни желания, чтобы добиваться правды окольными путями. Соня фыркает и приподнимает губу, демонстрируя ему белые острые клыки во всём их великолепии. Феликса это ни в чём не убеждает. Нутром он чувствует, что с ней за эти годы что-то произошло. От неё совсем не пахнет кровью, хотя этот запах не вытравить из вампира никакими способами. Она не испугалась ведьмы, и её совсем не смутило, что лес здесь будто бы является отдельным организмом. Таких смельчаков на свете просто не бывает, а значит, у неё в рукаве припрятан козырь. Кто знает, может она такая же, как Распутин. Или даже хуже. — Мне не совсем ясно, чем обоснован данный вопрос, — её непонимание кажется искренним, — Конечно, я вампир, и вам это прекрасно известно. Если она врëт, то ей удаётся это чертовски хорошо. Прямо-таки профессионально. — Решил уточнить, — он улыбается со свойственным ему двоедушием. Если его спросят, то он сам не сможет объяснить, что с ней не так. Возможно, ему просто хочется подозревать её хоть в чём-то, чтобы собственная вина, под прессом которой тяжело дышать, не давила так сильно. Совесть о своём существовании напоминает крайне редко, но всё же она это делает, и Феликс не особо-таки доволен тем, что липкое удушливое чувство стыда за свои прошлые прегрешения до сих пор его не оставило. Он скучал и скучает по Соне. Не по этой бесстрастной каменной женщине, а по юной девице с горящим взглядом и большим сердцем. Тоска сворачивается в груди жалким комочком, и Юсупова вдруг захлёстывает такой поток жалости к себе, что становится противно. Вот и все его сожаления. Он больше по своему утраченному счастью скорбит, а не по чужому. От самокопаний подташнивает, и Феликс встряхивает головой, отгоняя прочь неприятные мысли. Не первый год живёт. Просто будет делать вид, что ему наплевать, пока его мнимое безразличие не обратится реальным. Раньше работало, выйдёт и сейчас.***
— Вы обещали, что мы будем находиться под самой надёжной защитой. Вы обещали, что мою семью не тронут. Вы раскидываетесь обещаниями направо и налево, так будьте добры их выполнять! Алина пыталась держаться изо всех сил. Напилась успокоительных, но то ли доза была слишком маленькой для вампира, то ли успокоительные сами по себе слабенькие, ожидаемого эффекта она не получила. Злости, наоборот, будто бы прибавилось. За сто лет жизни она забила свою голову всякими бесполезными вещами, по типу столового этикета и французского, но так и не научилась дипломатии. Обычно этим всегда занимается Саша. Соколов отставляет кофе в сторону, потирает переносицу и негромко, но настойчиво произносит: — Алина Сергеевна, сядьте. Она опускается в кресло, продолжая сверлить мужчину напротив злобным взглядом. Он выглядит измождённым. На нём помятая рубашка не первой свежести, на обычно гладком подбородке виднеется щетина, а широкие медвежьи плечи ссутулены под тяжестью обязанностей. Алине и хочется ему посочувствовать, но она слишком раздражена тем, что Дружина практически бездействует. Навесили, как обычно, все дела на Соню и на инициативного Виктора, а сами сидят, обложившись бумажками, и создают вид бурной деятельности. — Я легко могу понять ваши эмоции, но и вы меня поймите. — Лев улыбается устало, но, как кажется Алине, вполне искренне, — Ситуация, честно говоря, оставляет желать лучшего. Простите за такие слова, но мы в конкретном дерьме. Несколько часов назад звонила София Володаровна. Не буду вдаваться в подробности, но их поездка с князем была бессмысленна. Наша единственная зацепка оказалась не зацепкой вовсе. И что делать прикажете? Нельзя победить врага, если не видишь его. А вы погубили наш шанс выяснить хоть что-то. Алина сконфуженно отводит взгляд. Хочется огрызнуться, но это будет глупо, потому что он прав. Она свернула шею их единственной возможности. Поддалась гневу и панике. — И что мы будем делать? — спрашивает она, хмуро смотря на свои ладони, сложенные на коленях. Не трясутся, и на том спасибо, — Можно ли сделать так, чтобы наш дом охранялся? Ей не хочется просить о помощи, но для защиты Вари следует отбросить гордость прочь. Лучше показаться слабой и беспомощной, чем обнаружить своего ребёнка мёртвым. — У нас нет столько вампиров, — Лев удручённо покачивает головой, — Слушайте, а вы не рассматриваете вариант своего отъезда? Может, вам стоит на время уехать за границу? — Я никуда не уеду, — Алина возмущённо выдыхает и поднимает взгляд, полный немого укора. Да как он может такое предлагать? Чтобы она сбежала, трусливо поджав хвост, пока другие рискуют собой? Да ни за что! — И Саша тоже никогда не согласится на подобное. Мы не оставим свой дом. — Так чего же вы тогда от меня ждёте? Я клянусь, что сделаю всё возможное, чтобы караморовцы были пойманы, как можно скорее, но если я брошу все силы на вас, то мы не сможем этого сделать. Если убийцы не просто именем Каразина прикрываются, а поддерживают его взгляды, то ваша семья не единственная находится под угрозой. Помимо вас и Свечникова, есть Строганов, Юсупов, Столыпина и ещё несколько лиц. — Столыпина? — Алина изумлённо приоткрывает рот — Кто-то из детей Петра Аркадьевича до сих пор жив? — Ольга. Не удивляйтесь тому, что вы этого не знали. Она не выходит в свет. Когда Алина видела Олю последний раз, ей было почти пятьдесят, и она категорически отказывалась, чтобы её обращали. Что же такого случилось, что она решила изменить своё решение? И как так вышло, что наследница великой фамилии, которую в своё время вся Россия знала, теперь живёт, забытая всеми и даже не появляется в обществе? Соколов кидает косой взгляд на часы, и Руневская понимает: засиделась. Пришла без приглашения, покричала, повозмущалась и никакого толку. Как же бесполезно дни летят. Она даже не прочь сейчас ввязаться в неприятности, чтобы хоть немного притушить злое бессилие, что царит внутри грудной клетки. Она прощается со Львом, сославшись на то, что ей уже нужно ехать домой, и выходит в коридор, ощущая, как всё тело тревожно ноет от беспокойства. Вокруг изысканная лепнина, искусно расписанные стены, дорогие вазы и шикарные ковры, но Алине настолько на это наплевать, что она не удостаивает эту красоту даже взглядом. Спустя сотню лет она всё ещё чувствует себя лишней среди подобной роскоши. Чтобы Саша ни говорил, она была рождена не для такой жизни. В детстве она знать не знала о том, что такое богатство существует где-то, кроме сказок. А теперь сама шелка да бриллианты носит. Порой, глядя в зеркало, ей нравится, что выглядит она словно сказочная принцесса, а иной раз кажется, будто на ней чужая личина. Блестящая снаружи и склизкая внутри. Греет лишь мысль о том, что Саша её любит такой, какая она есть. Любит ночью и днём, в облике весёлой девицы и в облике зверя, в дорогих платьях и в брюках, заляпанных машинным маслом. Только эту любовь они и смогли сохранить. Алина, выйдя на улицу, недовольно поводит бровями. Закончится эта грёбанная метель или нет? Они же не на крайнем севере, чтобы круглые сутки так мело. Безусловно красиво, но ни зги же не видать! Тяжело вздохнув, она спускается по ступеням, пытаясь вспомнить, где здесь ближайшая остановка. Надо было всё-таки ехать на своей машине. Губы сами собой растягиваются в улыбке, когда она замечает Сашу, что топчется у чёрного автомобиля, в тщетных попытках согреться. «Вот ведь упрямый. Сказала же, что одна справлюсь». — Кого-то ждёте, Александр Константинович? — мороз не щадит даже вампиров, так что на её щеках сразу же проступает яркий румянец, как у красавиц со старых картин. Такие теперь не пишут. Он отрывает взгляд от своих ладоней, которые до этого нещадно тёр. Опять перчатки забыл. — Добрый день, Алина Сергеевна, — в уголках его глаз проступают смешливые морщинки, — Жену вот жду. Представляете, умчалась на очередные разборки, даже не позавтракав! — Ну и ну, — она с притворным неодобрением покачивает головой, — Думается мне, что ваша жена очень голодна. — Не сомневаюсь в этом, — мягко усмехается Саша. Когда Алина подходит ближе, он приветственно целует её в щёку и рапортует, — Я купил тебе кофе и твои любимые вафли. Кровь тоже взял. Варю накормил и отвёз к Свечникову. Пусть дедушка нянчится, родителям иногда требуется отдых. Алина всё ещё не может поверить, что кто-то вообще способен быть таким заботливым и внимательным. Она шмыгает носом из-за холода и, поглядев в глаза мужа с любовью, на какую только способна, нравоучительно говорит: — Давай-ка в машину. Синющий весь. Она забирается в автомобиль первой. Дует на покрасневшие пальцы, включает печку на максимум и принимается за кофе, кидая на мужчину мимолётные взгляды. — Почему ты за рулём сам? Где Толя? Александр отвечает не сразу. Сначала он аккуратно выезжает на дорогу и только потом произносит: — Я дал ему отпуск. Любе тоже. Прости, что не посоветовался с тобой, но мне бы не хотелось, чтобы и с ними что-то случилось. — Да ничего, ты правильно сделал, — бормочет Алина, крепче сжимая ещё тёплый стакан, — Я не хочу, чтобы ещё хоть кто-то погиб из-за меня. — Хорошая моя, ну что за нелепые мысли приходят тебе в голову? — с искренним удивлением спрашивает он. Его глаза, ласковые, как у котёнка, горят неподдельным беспокойством, — Не вини себя в том, на что ты никак не могла повлиять. — Ещё как могла! — она разгневанно раздувает ноздри, — Я, когда шум услышала, то подумала, что Катя сама что-то уронила. Если бы я сразу спохватилась, то, быть может, смогла бы спасти её. — Ты не сможешь спасти всех, — спокойно говорит Саша, постукивая пальцами по рулю и наблюдая за тем, как впереди, с медлительностью улитки, движутся машины. Он неодобрительно покачивает головой, — Порой я думаю, что нам стоит переехать в лес. Суммарно, мы год на стояние в пробках потратили. — Всех не могу, но хоть кого-то должна. — Ты меня спасла. Тогда, в нашем поместье. Если бы ты не дала мне своей крови, то я, вероятнее всего, не смог бы дотянуть до прихода Владимира Михайловича. Алина раздражённо закатывает глаза и откусывает вафлю. Бесполезно с ним спорить. Что ни скажи, он всё равно найдёт способ убедить её в своей правоте. Но возможно, в его словах всё же есть определённая доля истины. Нельзя себя всё-таки во всех бедах винить. Настолько сильно загнаться можно, что жизнь не в радость будет. — Как прошёл ваш разговор с Соколовым? — не дождавшись её ответа, спрашивает Саша. — Время впустую потратила. Он говорит, что не хватает рук, что не знает, что делать. Поездка Сони с Юсуповым, к слову, тоже никаких результатов не дала. Вообще не понимаю, зачем было князя отсылать. Мне почему-то показалось, что он не очень-то ладит с Соней. Такими взглядами убийственными на собрании обменивались. Они знакомы? — Да, — отчего-то неохотно кивает Саша, — С юности ещё. — Росли вместе? — интересуется Алина. Ей не особо нравится копаться в чужом грязном белье, но эта тема нейтральная, и она точно не разревётся от безвыходности того положения, в котором оказалась её семья. — Обручены были. — Серьёзно? — она удивлённо приоткрывает рот. Вот такого она точно не ожидала, — Я думала, Юсупов способен только на любовь к своему отражению. — Так и есть, — мрачно подтверждает мужчина. К князю у него отношение спорное. Вроде и ладят, а вроде и не особо. Часто во мнениях не сходятся, поучают друг друга и вяло ругаются при каждой встрече, как старые друзья, — Это был брак по расчёту, и я, конечно, не берусь судить, но думается мне, что с его стороны не было никаких чувств. Он с Софией Володаровной, как бы это сюрреалистично для вампиров не звучало, поступил бесчеловечно. — Что именно он сотворил? — Алина хмурится. Какой поступок надо совершить, чтобы даже Саша, безразличный к чужим выходкам, так неодобрительно к этому отнёсся? — По своему обыкновению, распустил язык, — уклончиво отвечает Саша, — Это неприятная история. И не моя, — он слегка склоняет голову и пробегается глазами по вывескам магазинов и небольших ресторанчиков, — Не хочешь куда-нибудь заглянуть? Можем пообедать или какую-нибудь приятную мелочь для дома купить. Вампиров и людей убивают, а жизнь идёт. Люди спешат по делам, не зная, что столетие назад по этим улицам ходили те, кто ходят по ним и сейчас. Они не слышали никогда ни о каком Караморе до убийства Трофимова, да и сейчас он не особо их волнует. Какой-то маньяк, которого обязательно поймает полиция. Это не коснётся их семей, караморовцы не придут в их дома за их мужьями и жёнами. У них, конечно же, всё будет хорошо. Смерть — это то, что происходит с другими, и все уверенны в том, что их она заберёт через десятки лет, но никак не сейчас. Что ж, иногда люди бывают правы. Гибель от серебряной пули им не грозит. А Алине грозит. И Сашеньке её тоже. Его предложение прогуляться и развлечься многим покажется неуместным. Возможно, завтра или даже сегодня найдут новый труп, который не даст ни одной подсказки. Только ещё один вампир, заставший большевиков, черносотенцев, а может и Петра Великого, уйдёт на тот свет. Или просто исчезнет в небытие. Никто ведь не знает, что после смерти будет. Только Бог, но в него Алина не верит с тех пор, как встретила Петю и узнала про анархизм. Как бы она его не ненавидела, но нельзя не признать, что он очень повлиял на неё, как личность. Саша тоже повлиял и куда больше, чем Каразин. Именно поэтому Алина улыбается, думая, что пир во время чумы — не самая плохая идея. С ним себя за такие вольности не винишь, а наоборот, наслаждаешься ими. Хорошо было Петю любить, но куда лучше любить того, кто любит в ответ. Алина поддается вперёд и оставляет лёгкий кофейный поцелуй на краешке сашиных губ. Расцеловала бы всего, но он за рулём, а ей не хочется тратить половину дня на регенерацию, если они попадут в аварию. — Давай, куда тебе хочется, — произносит она. Если Саше захочется в геенну огненную — она пойдёт за ним. Если захочется ей — он с превеликим удовольствием составит ей компанию. Алина не верит, что спустя целый век можно так любить.***
Раздаëтся грохот, и вампиры оборачиваются. Молодой паренëк, по крайней мере на вид, смущëнно сглатывает и извиняется, ставя упавшую, чудом не расколовшуюся игрушку обратно на стол. Александр потирает переносицу, тяжело вздыхает и возвращает всë своë внимание к Виктору, который с неодобрительным прищуром косится на своего подчинëнного, что пятится к стене, подальше от всего хрупкого. Руневский всеми силами старается игнорировать размашистое, выведенное кровью послание и дурно пахнущий труп с вывалившимися кишками. Выходит скверно. На задворках сознания ютится глухое вымученное раздражение, связанное с тем, что их с Алиной отдых прервали. — Так о чëм это я? — Виктор на миг задумывается, — Ах да, пресса. Приехав, вы не могли не заметить, что журналисты уже здесь. Не знаю, каким образом они проведали об убийстве, но прошу вас воздержаться от комментариев. Лев Андреевич завтра будет выступать, как министр внутренних дел, и попытается предотвратить панику. — Не находите, что уверения о безопасности будут звучать из его уст несколько неправдоподобно? Убийство-то произошло в его собственном доме, — Саша внимательным взглядом окидывает гостиную. Дом у Соколова большой, но пустой и неуютный, будто он здесь только ночует. Нет ни прислуги, ни домашних животных. Мрачные комнаты с холодными стенами, и лишь гостиная, в которой они сейчас находятся, выглядит хоть немного обжитой, благодаря картинам, написанным Софией, и деревянным фигуркам, расставленным тут и там. — Кому-то стоит сделать заявление, а уж поверят ему или нет — это уже другой вопрос. По крайней мере, мы хоть немного притупим панику. Александр мысленно закатывает глаза. Будто людям вообще есть какое-то дело до смертей важных шишек. Заинтересует — да, но не напугает. — Прошу меня простить, но я хотел бы найти свою жену, — он кидает мимолётный взгляд на наручные часы. Доходит восемь часов вечера, и им давно следовало забрать Варю. Алину он находит на кухне в компании Соколова, который с меланхоличным видом помешивает чай. Она, завидев мужа, вскидывает голову, и севшим голосом произносит: — Три трупа в Томске. Руневский выдвигает стул, неспешно присаживается и мрачно изрекает: — Хорошо работают. Шесть трупов за три дня, если Катю в счëт не брать. К концу января всех и выкосят, — с угрюмым смешком заключает он. Алина его шутку не оценивает. Еë красивое лицо темнеет, и она со злостью выпаливает: — Как, сука, им это удаётся? Ни улик, ни свидетелей. Призраки они что ли? Нет, с этим определëнно что-то надо делать. — Посоветуйте, Алина Сергеевна, — глухо говорит Соколов, опираясь подбородком на выставленные ладони, — Я в недоумении, ей-богу. У меня сигнализация, камеры, а им хоть бы что. Записи стëрты. Честное слово, я так сам в призраков уверую. Ещё и Сонечке чëрт знает как объяснять всë. — Соне? — непонимающе спрашивает Алина. — Да-да. Вы думаете, чей труп сейчас гостиную украшает? Миша подмогу ей отправил. Ох, и рассердится же она, когда приедет. Александр утомлëнно качает головой. Один мертвец хлеще другого. Тихий бывший министр, человеческая женщина, а теперь простой вампир, не имеющий ни власти, ни влияния, ни громких грехов за спиной. Где ж тут логика? Зачем убивать таких незначимых личностей? — Странно это. У Каразина какая-никакая цель была, а тут словно жертв случайно выбирают. Может и не поддерживают они его идеи, а просто именем прикрываются? Безумцев-то хватает. — И какой тогда мотив? — скептично интересуется Алина, — Нет, Саш, тут какой-то смысл есть, я чувствую. Они верны чему-то. Катю тот парень в одиночку убил. В одиночку, понимаешь? Не побоялся и пошëл, а значит горит идеей. Знать бы, сколько их таких. — Много, я уверен, — Соколов откидывается на спинку стула, — До Томска ого-го как далеко. Видать, они везде есть. Не удивлюсь, если завтра вообще на Дальнем Востоке пришибут кого-нибудь. Вы, Александр Константинович, как всегда правы. Через месяц передохнут все, и расследовать будет некому. — Тогда надо это предотвратить, а не сидеть сложа руки! — Алина возмущëнно ударяет кулаком по своей ладони, — Неужели Соня с Юсуповым вообще ничего в Ворзогорах не выяснили? И какой тогда смысл в астаховских рисунках был? — Не кричи так, — Александр кладëт руку ей на плечо и успокаивающе сжимает его, — Ты же помнишь, что Петя Астахов в последние лет десять совсем не в себе был. Ну напутал он что-то, а караморовцы просто купились на это, вот и хотели карту с собой прихватить. Обязательно будут новые улики. — Конечно, будут, но всë равно Ворзогоры нельзя без внимания оставлять. Целая деревня кровопийц! Чудо, что их всех ещё не убили. Руневский рад, что окно кухни выходит на приятный глазу, укутанный снегом сад, а не на толпу журналистов, что топчутся у выхода, желая выяснить как можно больше подробностей. Вот каким образом им удалось узнать об убийстве? Неплохо бы понять, чтобы в дальнейшем таких ситуаций не повторялось. Саша прессу уважает искренне, но порой их дотошность переходит все границы. — И что в конечном итоге будем делать? — спрашивает он, наблюдая за тем, как тёмные деревья за стеклом колышутся от слабого ветра. — А что нам остаётся? — Лев ослабляет галстук, — Будем следить за новостями, чтобы туда не просочилась лишняя информация. Виктор сегодня целый день копался в чужих личных делах, смотрел, не было ли за последние годы тех, кто пытался протолкнуть в массы идеи, связанные с вампирами. Ничего подобного нет, но пара-тройка личностей привлекла его внимание. Какие-то мелкие сошки, замеченные в контактах с убитыми. С Трофимовым, например, каждый из них общался. Я сомневаюсь, что хоть что-то из этого выйдет, но будем всё пробовать. У Александра на душе неспокойно. Они все, будто слепые котята. Врага в лицо не знают, зацепок не имеют. Руневскому было бы куда спокойнее, если бы Алина и Варя были в безопасности, но он знает, что супруга придёт в бешенство, если он только заикнётся об их отъезде. Хоть бы Варю отослать. Владимира Михайловича о таком точно не попросишь. Он еë любит всей душой, но оставить своего названного сына не согласится. Бесспорно, иметь такую семью — это чудесно, но всë же Саша порой не может надивиться их бесконечному упрямству и желанию рисковать собой. Он рад, что Алина не раскисает. Она сидит, кажется, ещё более красивая, чем прежде, готовая бороться с кем угодно. По ночам, правда, снова от кошмаров начала просыпаться, но она сильная и обязательно с этим справится. Они вместе справятся. После того, как они провели целый век рука об руку, пережив все напасти, у Руневского появилась уверенность в том, что никакие беды им не страшны. Пока любимая дочь и Алина, его счастье, свет его жизни, рядом, он может радоваться каждому, даже самому скверному дню. Александр Бога не жалует с тех пор, как стал вампиром, но всë равно молится за жизнь своей семьи. Ничего важнее у него нет. Да и не надо, впрочем.