***
Ну куда ты бежишь? Неужели настолько слеп в темноте? Вон там, за поворотом, куда ты так спешишь, тупик — высокая кирпичная стена, каких много в этом городе. Такое ощущение, что Нью-Йорк строили специально для маньяков. А потом еще рождаются возмущение по поводу того, что преступность в городе распустилась до высшей степени. — Не подходи ко мне! — он еще пытается выстроить правильную цепочку угрозы в своем голосе, но что-то дрожащее пищание не особо этому способствует. Как не стыдно? Амбал, под два метра ростом, с мускулами на руках как у меня голова, а боится беззащитного парня, который в свои двадцать три года, перед ним может похвастаться лишь длинным острием ножа. Видимо заметив мою крайнюю задумчивость в свете «проходящего» мимо фонаря, этот мужчинка возмужал и бросился вперед. Смешно наблюдать за тем, как его ручища тянуться меня душить. Я же не так прост, чтобы можно было так легко убить. Может во мне и правда сидит демон? Прикольно… — Ну вот… — заботливо улыбаюсь уже упавшему на колени громиле, — я же говорил, без лишних движений, папаша. Оторопелый мужик смотрит на меня так, будто я нечто невероятное. Ничего невероятного в том, чтобы изучить несколько приемчиков самообороны и знать некие слабые точки человека, не вижу, а особенно — знать их все. — В чем прикол? — внезапно темнокожий амбал истерически захохотал. — Чья-то шутка? Это Джонс? — он начал кричать в темноту вокруг. — Я похож на клоуна, жирдяй? — почему-то этот тип меня выбесил, но я все так же мило ему улыбаюсь. — Ты убийца, идиот… приколов нет… Он лишь наблюдает за тем, как я величественно развожу руки в стороны, или же просто следит за блеском ножа в темноте. — Ты меня уморил, красавчик… — разочарованно бурчу, как только понимаю, что с ним веселье мне не обеспечено. Может внести новые коррективы в мой обряд и скучную рутинную работу падальщика? Задумчиво хмыкнув, наблюдаю за тем как резко сверкает перед лицом мужчины острие моего ножа. Из рта его тут же черной смолой брызнула кровь, а затем фонтаном плеснуло что-то более светлое, но уже в области горла. Блядь, зацепил сонную артерию, теперь все джинсы в его кровавой юшке. Сука… че же с тебя течет-то, как с кабана? А он смотрит на меня своими поросячьими глазками, что медленно покрываются стеклянной пленкой, и никак не задохнется, пидар, в собственной крови. — Я видел, как ты потрошил их маленькие тельца… — наклоняюсь ближе, к его лицу, пока он хаотично затыкает пальцами вспоротое горло, — как ты совал в детей свой толстый хрен, — шепчу прямо ему в губы, с которых так и хлещет воняющая железом красная дрянь, — а такие не должны жить… Что-то он совершенно меня разочаровал, никакого сопротивления, никакой великолепной драматической игры, никаких попыток давить на жалость, такой скучный. А вот детей потрошить он умеет, гнида. До сих пор задыхаюсь от увиденного тогда: его руки рыщут в животе мальчика лет пяти, рыщут в поисках чего-то важного. Руки по локоть в крови, а на пальцы петлями намотаны кишки. Если бы не красная дымка, что скрывала лицо ребенка и остальные детали — меня бы вырвало. Да, я убийца, но это уже слишком… Хотя… если подумать, то чем я лучше его? Кто был моей первой жертвой? Если припомнить, то он всего-то был старше меня на год. В голове все вновь мутнеет дымкой прошлого, которое я не в состоянии забыть и вычеркнуть из жизни…***
Майклсон битый час пытается что-то раскопать в этой куче хлама, но ничего кроме раздробленных грудин на фотографиях не нашел. Руки до ранних преступлений не доходили. Страшно было представлять, что человек способен на подобные поступки, что он может так жестоко убивать людей, так бесчеловечно лишать их жизни. Куда же он девает их сердца? Сжирает на завтрак, сжигает в костре у себя на дачном участке, бросает на съедение бомжам? Чудовище. — Ублюдок… — мысли плавно перешли на громкий монолог, но Клауса это не заботило. Он уже совершенно отчаялся. С каждым годом этот Гримм достигает все большего совершенства в технике убийства. Если раньше ему приходилось попотеть, и тела жертв были неаккуратно чудовищно изуродованы, то теперь грудная клетка находилась практически в идеальном состоянии, если не считать двух поломанных ребер. — Это все не то, это все не важно… — ярость поплыла наружу, дымом струясь из ушей, и все дела со стола с грохотом полетели на пол. Все долой, все на помойку, все вон! Все не важно, и не имеет никакой нужной информации, пустая куча дерьма с кишками и кровью, не больше. Шикарное начало Гримма, и конец наступит не скоро… Стоп. 2005 год. Где он? Ник мигом собрался с мыслями и чуть не спотыкаясь об дела направился к дальним стеллажам каморки, что давно спрятались во мраке стен и столетней пыли. Ни одно из преступлений так и не открыто, ни одно не имеет ни одной зацепки, черт возьми. — Вот он… — глаза нашли в полумраке старый почернелый от серости ящик, и мужчина быстро начал исследовать все его содержимое. Ни одной фотографии с его внешностью так и не найдено, даже фоторобота не составлено, даже тень его поймать не смогли. И что за хрень с началом преступности? Почему в начале 2005-го на его счету уже было двадцать трупов, а если верить специалистам, то он начал убивать лишь 2006-м? Он же работает по схеме. Или нет? И тут на глаза Клауса попала некая тоненькая папка черного цвета без названия, без даты, без печатей. Он не спешил открывать, смотря на нее с особым трепетом, будто маленький ребенок, но любопытство взяло свое. Пальцы тут же пробежались по напечатанным строчкам страниц, и вскоре мысленное чтение перетекло в громкий шепот. — Психиатрическая больница провинциального городка Джорджии утверждает, что в 2005-м году, в августе, из их отделения для особо опасных душевнобольных, сбежал мальчик пятнадцати лет. По приметам — темноволосый худощавый юноша, с немного смугловатой кожей. Отличительная примета — на спине имеется большой шрам вдоль длинны всего позвоночника, и параллельно лопаткам… Майклсон немного нахмурился, пытаясь сложить прочитанное в голове в одно целое. Неужели уже в пятнадцать лет этот тип был особо опасным для общества? Что же это за чудовище такое, из какого ада оно выползло?***
Надо же парень, над тобой пришлось немного попотеть. Я даже ногой вжимал его грудь в асфальт, лишь бы не сломать застрявший между ребрами нож. Прям как мясник со свиньей на забой. Видимо Джек Потрошитель с меня так и не получится, я же не хирург при дворе у королевы, что весьма таки печально — никаких почестей и похвалы за работу. Ну наконец, моя рука может с особым удовольствием и дрожью во всем теле погрузиться в его грудь, дабы зацепить желаемое пальцами. Надо же, а оно еще бьется. Чувак, да ты бык, однако! Все таки недооценивал силу твоей воли и желания выжить, даже зауважал бы, если бы ты не был таким уебищем. Может я и скачусь по темной лесенке ко дну, в самую гущу событий ада, где ты будешь встречать меня, маша жирной ручонкой, но уж точно не пожалею об содеянном и о том, что причиной моих мучений будешь ты. Главное, что ты подохнешь… А я…, а что я? Да я сейчас бы подох, если бы не эти чертовы «видения». Выматывает жутко, дружище. Хотя нет, таких как ты в друзья не записываю, ты даже в черный список мой не попадешь, такие гниды еще ниже. Пытаясь забыть весь водоворот событий и мыслей в моей голове, резко рву то, что держится внутри его груди и, слыша чавкающие звуки, быстро вытягиваю все, за что зацепились мои пальцы. В прошлый раз я сломал себе мизинец из-за давления сломанных костей, и ноет до сих пор, сука. А тут все пошло как по маслу. Щель между раздробленными ребрами прям как форточка в окне для воробья, хоть гнездо вей. Итак, смотрю на то, что в моей ручонке, на его разбитое жизнью сердечко. Куда бы его подеть? Начинаю сосредоточенно хмуриться, будто это мне всегда помогает. И кажется вспоминаю, что недалеко от этой фабрики находится собачий питомник. — Вот и ладушки, накормим братьев наших младших… — насвистывая, будто песенку из Титаника, плавно направляюсь в темноту, созданную величием фабрики по изготовлению собачьих консерв…***
— И это все? — взрывается потоком ярости Никлаус, понимая, что нити истории Гримма обрываются там где и начались — в психушке. Возникло желание раскрошить все эти листики с буквами на мелкие бумажки. Везде лишь пустая ненужная писанина. Одно и то же — бессвязные туманные подробности убийства и мелкие зацепки в виде окровавленной рубашки на месте преступления, носового платка, или сломанных ножей. Нервы сдали, и мужчина злобно ударил по столу кулаком, но с такой силой, что половина папок, которые недавно были аккуратно сложены с столбики, посыпались на пол. Все фотографии смешались вместе с делами о смерти. Вокруг стола воцарился хаос. И если Беннет увидит этот ужас, то убьет Майклсона довольно-таки с особой жестокостью. — Черт… — он начал быстро собирать весь этот мусор, но понимая то, что все сложить воедино будет практически не возможно, отчаянно запинал ногами все те кучи, которые было остались целыми и не тронутыми. Что делать? Неужели отомстить за смерть отца так и не получится? Если никто за столько лет не смог поймать этого психа, то неужели получится у него? Вряд ли. Да и как это сделать с его-то постоянным нетерпением? Майкл был прав — его сын полнейшее ничтожество без малейших надежд на успех в собственной жизни. Но ведь у него есть Кэролайн. А она именно то, что ему нужно. Или нет? Руки потянулись к голове, дабы утихомирить бурю, и тут, внезапно… — Какого? — носок ботинка наткнулся на старую затертую до невозможности фотографию. — Что за хрень? — от куда в делах об убийстве взялись семейные фотографии? Что за бред? Но Майклсон таки поднял ее с пола, дабы разглядеть получше. На снимке, на одном стуле сидело два маленьких мальчика. Они испуганно пялились на объектив фотоаппарата. Ужас в их усталых глазах был настолько явным, что Ник чуть ли не удавился собственным комком жалости. Лицо одного, темненького, лет семи от силы, немного засветилось, или размазалось при проявлении снимка. Не удивительно, ведь фото было очень старым, прямо коричневым от потертости. А вот мальчик поменьше — лет двух-трех смотрел из той стороны фотографии своим щенячим взглядом большущих глаз. — Кто это? — сорвалось с губ Майклсона тихим шепотом, будто он боялся нарушить воссоздававшуюся вокруг тишину. На обороте фото черными чернилами написано — «Стефан со мной — 1997 год». Абсурд… почему эта фотография настолько потерта, если сделана в девяносто седьмом? И что это за семейные ценности в архивах полиции? — Бонни? — с особым подозрением во взгляде закричал Майклсон и быстро направился к выходу из каморки…