Рассказы от Жизни до Смерти

Если ты уйдешь... Полумрак паба, тихий звон стекла, шепот гостей — Глену нравилась такая жизнь, пусть за выступление и платили совсем немного. Он называл себя трубадуром, вольной птицей, но в улыбке его всегда читалась крупица вины. Если бы захотел, он смог бы научиться играть на гитаре лучше. Если бы захотел, его голос звучал бы куда увереннее, когда он пел. Казалось, будто он играет лишь для себя самого, небрежно перебирая струны и мурлыкая слова песни себе под нос. Чисто, без фальши, но не раскрываясь в полную силу. Однако многим нравились его выступления, поэтому двери паба «Rising Sun» всегда были для него открыты. Здесь же он и ел бесплатно, мог позволить себе кружку пива, но зарабатывал в основном за счет доброты своих слушателей. Ты и солнце заберешь с собой... Пока он пел, его любимым занятием было разглядывать лица посетителей. Одни слушали внимательно, забыв о своих напитках и расслабленно подперев ладонями щеки, другие были заняты друг другом, иногда даже не считая нужным понижать голоса до шепота. Но Глен не сравнивал число тех и других, ему просто нравилось наблюдать за чужими эмоциями. Он играл сам с собой в игру, стараясь угадать, кто кем и где работает, какое у кого настроение и кем приходятся друг другу сидящие в компании. Его интересовала жизнь незнакомцев, не представлявшая при этом для него никакой ценности, чтобы запоминать свои догадки. Ценная сама по себе — куда ценнее его собственной. Но если ты останешься... В тот день она была там. Затерявшись среди людей, стояла у выхода и слушала, как он играет. А Глен, чувствуя ее взгляд, больше всего боялся вдруг сбиться, забыть слова или аккорды, и голос совсем немного подрагивал, что придавало его пению определенный шарм для тех, кто слушал со стороны. Сам музыкант готов был сгореть со стыда. Еле доиграв до конца одну песню, он не успел приняться за следующую, когда заметил, как знакомая фигурка в бежевом скромном платье и кружевной шали буквально выпорхнула за открытую новыми посетителями дверь. Он бросил гитару на подобии сцены и выбежал следом, едва не споткнувшись на пороге. Я подарю тебе день, какого никогда не было и никогда уже не будет... Она исчезла. Темный город встретил его пестрыми огнями вывесок и фар проезжавших мимо автомобилей. В ту ночь он не заработал ничего, рассеянно доиграв стандартный набор песен и покинув паб самым последним, если не считать уснувших за своими столами пьянчуг. Бредя по едва тронутым утром улицам, он невольно поддался силе притяжения, что привела его к дому, двери которого для него давно были закрыты. Свежий ветер заставил ежиться от холода и топтаться на месте, прежде чем он все-таки решил постучать. Если ты уйдешь, я пойму... — Глен? Зачем ты пришел? — Я видел тебя сегодня в пабе. Мне приятно, что ты пришла, но ты убежала так быстро, что я даже не успел тебя поблагодарить. — Ты обознался. — Что? Нет, Триш, я вряд ли мог... — Уходи, пожалуйста. Ее глаза смотрели без презрения и неприязни, мягко, слегка умоляюще. Глен знал, что это всего лишь игра его влюбленного воображения, что неправильно думать так о жене брата, но ему хотелось верить, что хотя бы крошечная доля ее души хранит к нему теплые чувства. Глупо, ведь она сама выбрала из них двоих старшего, более ответственного, более надежного, более... Его брат всегда был кем-то важным, в то время как Глен оставался всегда никем. И было бы странно, сложись все иначе. — Триш, кто там? Мужской голос, раздавшийся из глубины дома, заставил отпрянуть подобно вспуганной птице. Глен пробормотал слова извинения и развернулся, намереваясь ни в коем случае не оглядываться. — Глен. Он остановился, но так и не посмел взглянуть через плечо. У Патриции всегда был такой мелодичный голос. Когда в прошлом они пели дуэтом, это было так красиво и гармонично, и сам он звучал куда увереннее, чем сейчас. — Я жду ребенка. Он слушал тишину пару долгих минут, затем дверь закрылась с тихим щелчком у него за спиной. Лишь оставь мне любви ровно столько, чтобы спрятать в ладони...