Надвигается Буря

      После ужина — Орнштейн похвалил пудинг, сказав, что тот не слишком сладкий и наверняка бы понравился Киаран, — они разговаривали.       Не о каких-то великих чувствах, только о прошлом. Орнштейн рассказывал о временах четырёх рыцарей Гвина или о своих серебряных рыцарях, о войне с драконами, припомнив истории о многих головах, что висели в трофейной комнате.       Темпест вспоминал самые забавные случаи в таверне, друзей и то, что в основном экспериментировал с рецептами. В конце концов, готовку он любил искренне.       Когда Орнштейн спросил, учили ли его обращаться с оружием, Темпест ответил, что матушка хоть и научила его держать меч, чтобы он мог защищаться, но хорош он в этом всё равно не был.       И не имел ни малейшего понятия, как зашёл так далеко.       — Не возвращайся я после каждой смерти, то так и остался бы в Прибежище, — хмыкнул Темпест.       — Многая нежить обращается в опустошённых прежде, чем достигнет цели, — возразил Орнштейн. — А ты не сдался, маленький Шторм. Может, потому ты и Избранная Нежить, хоть и не рыцарь в сияющих доспехах.       "Зато ты мой рыцарь", — подумал Темпест, но вслух этого не сказал. Кроме того, они больше напоминали боевых товарищей, сражающихся бок о бок, хотя Орнштейну и приходилось его спасать и даже ловить… Темпест блуждал в своих фантазиях, пока Орнштейн не спросил, хочет ли он поговорить ещё.       В конце концов, первым же Орнштейн и устал. Темпест пожелал ему спокойной ночи и вышел, аккуратно прикрыв дверь. Орнштейн признался, что с тех пор как настоящее солнце заменили иллюзией Гвиндолин, собор начал казаться ему жутковатым.       Темпест тоже мог пойти и поспать, но ему не хотелось. Отчасти он восхищался Сигмайером, который мог уснуть где и когда угодно, но сейчас Темпест чувствовал себя слишком взволнованным.       Может, ему следовало выплеснуть накопившееся напряжение. Сперва Темпест полил растения в саду, размышляя о завтраке, а потом прошёлся по собору, парируя каждого встреченного серебряного рыцаря.       Когда же они кончились, Темпест вернулся к костру, восполнить эстус и залечить раны, — а потом вновь ввязался в бой. Этот цикл он повторил трижды, и только тогда почувствовал себя достаточно умиротворённым для сна. Да и серебряные рыцари дали ему весьма много душ. Но на обратном пути Темпест наткнулся на деревянный ящик для посланий.       Темпест остановился перед ним. Сперва ящик использовали серебряные рыцари, чтобы задать командиру вопросы, потом — только Смоуг, чтобы ободрить, а теперь эту маленькую традицию подхватил Темпест. И пусть Орнштейн никогда об этом не говорил, после записочек Темпеста он выглядел куда счастливее.       Темпест посмотрел на маленькие чистые листочки рядом с ящиком. Он не знал, когда Орнштейн увидит записку, Гвиндолин настойчиво рекомендовали не вставать, если это возможно, но когда-нибудь послание увидят.       "Я тебя люблю".       Вот, что написал Темпест.       Он посмотрел на послание — и быстро зачеркнул его.       Нет, не стоило. Он прекрасно знал, что Орнштейн не чувствует ничего подобного.       Да и подобные признания стоило делать лицом к лицу. Может, перед Горнилом, последним рубежом перед расставанием.       Может…       Темпест смял листочек и бросил его в корзину для мусора, что стояла рядом с ящиком, а на чистом написал совершенно другое.       "Я рад, что мы встретились".       Он сложил записку и бросил её в ящик. Вернувшись в комнату Темпест так и не смог заснуть, пожираемый невысказанным.       Следующие дня три прошли так же. Темпест готовил, они с Орнштейном разговаривали, Орнштейн засыпал и Темпест был предоставлен сам себе. Обычно он сражался с серебряными рыцарями. Пробовал иногда и с королевскими стражами, но те весьма часто его задевали — а человечность тратить не хотелось.       И здесь, среди мира и покоя, Темпест ощутил… скуку.       Неужели он настолько привык к острым ощущениям в не-жизни? Неужели теперь его тело и разум нуждались в риске?       Нет, это не то, по чему Темпест скучал. Ему просто хотелось путешествовать с Орнштейном. Пусть они и беседовали, и хоть как-то разделяли трапезу, ближе Орнштейн не становился. Темпест уже рассказал ему всё, что было до того, как стал нежитью, и о том, каково это — нежитью стать.       Орнштейн так и не открылся.       Темпест предполагал, насколько убийце драконов больно, и хотел разделить это бремя. Они ведь друзья, разве нет? Они должны друг другу помогать. И пусть Темпест и хотел бы стать кем-то большим, но… даже так он бы не смог быть к нему ближе, если бы душу не распахнул.       Это был один из тех моментов, когда Темпест бродил по собору, чувствуя глухое разочарование, и ноги сами привели его в зал, где раньше встречались рыцари и где теперь стояли написанные на дереве портреты.       Темпест сел во главе стола и осознал, что даже за край его не выглядывает. Пришлось подложить несколько книг. Темпест прочистил горло.       — Собрание рыцарей Гвина и Избранной Нежити объявляется открытым.       Ответом, конечно, была лишь тишина. Все они, кроме Орнштейна, что спал в своей комнате, были мертвы.       — Главный вопрос собрания — как нам помочь Орнштейну почувствовать себя лучше. Как мы можем убедить его открыться? Без этого ему точно не станет легче. Он меня с ума сводит!       Темпест стукнул по столу и перевёл взгляд на Арториаса.       — Сэр Арториас, что вы обычно делали, чтобы подбодрить его?       Тишина. Разумеется.       — Мадам Киаран, что вы делали, если Орнштейн что-то скрывал от вас?       Но как бы долго Темпест ни смотрел на портрет, она не ответила.       — Сэр Гох…       Темпест не закончил, понимая, что ответа не будет. Он просто разговаривал с картинами, которые написал Орнштейн, чтобы не чувствовать себя одиноким.       — Я ничего о вас не знаю, — он положил голову на столешницу и теперь был вынужден удерживать равновесие — книги немного сместились. — Я с вами едва ли знаком. Но и с Орнштейном — тоже. Он не даёт мне узнать его. Полностью, я имею в виду.       Темпест вздохнул, поднял голову, уставился в потолок зала.       — Я теряю время, да?       — Когда Орнштейну было плохо, обычно я угощал его печеньем, — послышался печальный и мягкий голос, из-за чего Темпест подскочил на месте и упал вместе с книгами.       Источником речи был Арториас, прямой и гордый, с тёплой улыбкой на губах, в целом плаще, ни капли не похожий на того, кого Темпест видел в Олачиле.       — Обычно я беседовала с ним по ночам, когда он не мог уснуть, — резкий, чистый голос Темпест узнал, хотя слышал его лишь раз. Пусть лицо Киаран и скрывала маска, но поза женщины была расслабленной, почти как на портрете.       — А я бы следил, чтобы он не загонял себя и не забывал есть, — Темпест уставился на Гоха, слишком большого даже для этого зала.       — Как… Как это возможно? — спросил он. — Вы же мертвы. Как минимум смерть одного я видел… Я и был… Как?!       Голос Темпеста надломился, а следом фигуры исчезли.       — Наши извинения, — Гвиндолин выступили — выскользнули, — из-за портрета Гоха. — Мы не желали тебя пугать. Орнштейн всегда ненавидел, когда мы так делали.       — Это… иллюзии?! — Темпест наконец смог заговорить и покраснел. — И как много вы слышали?       — Будь уверен, Избранная Нежить, мы не думаем ничего дурного, — Гвиндолин сели на стул напротив Темпеста. — Мы лишь желали проверить раны Орнштейна, а потом заметили тебя, блуждающего по собору… и были заинтригованы. Когда ты начал беседу с рыцарями, мы не смогли удержаться и создали иллюзии.       — Так это…       — Мы помним их такими, да. Мы признаём, что не были совершенно точны, всё же существует склонность идеализировать мертвецов, а недостатки есть у каждого, но… Мы смеем быть уверены, что их советы были искренними. Они всегда присматривали за Орнштейном, а он — за ними.       — Я так многого не знаю.       — Пусть мы и могли бы рассказать тебе о рыцарях Гвина, предположим, что ты хотел бы услышать эти истории от Орнштейна.       Гвиндолин не спрашивали. Темпест кивнул.       — Дай ему время, но не бойся чуть-чуть подтолкнуть. А мы должны вернуться в гробницу. Вновь приносим извинения, Избранная Нежить.       Лёгким движением катализатора Гвиндолин растворились в воздухе, оставив Темпеста размышлять в одиночестве.       План родился в течении пары часов. Темпест вновь отыскал среди своих вещей книгу Арториаса, пролистал её и остановился на рецепте с пометкой "Орнштейну нравится".       Яблочный пирог. Темпест записывал ингредиенты, запоминал шаги приготовления, прищурился, наткнувшись на трогательную заметку.       "Фрукты Орнштейн не любит, клыки мешают есть. Но с пирогами такой проблемы нет. Прекрасная возможность насладиться яблоками".       — Ты так о нём заботился, — шепнул Темпест книге. — Что бы ты сделал, увидь его в таком состоянии? Попытался бы поддержать. Иронично, что твоя смерть это и вызвала…       Темпест направился в кладовую. Мука, масло, яйца, конечно же яблоки, сахар, всё остальное…       За окнами всё ещё не рассвело, так что было время закончить и сделать Орнштейну приятный сюрприз по пробуждении.       Темпест нарезал яблоки, замесил тесто, — и у него чуть рука не отвалилась при этом, слишком много энтузиазма, — смазал форму, задумавшись, не выковал ли её кузнец-великан? Стоило бы наведаться к нему в следующий раз, кажется, ему нравилось поболтать.       Оставалось испечь пирог. Темпест разжёг печь… и теперь оставалось только ждать.       Приведя себя в порядок, Темпест вернулся к книге рецептов. В каком-то смысле это делало Арториаса ближе, понятнее — Темпест бы и предположить не мог, каким тот был, если бы встретил его в худшем из возможных состояний, но заметки на полях говорили о том, что Арториас был не только яростным бойцом и сильным рыцарем, но ещё и заботливым другом, любящим выпечку.       Впрочем, примерно то же можно было сказать и про Орнштейна. Он был много больше, чем рыцарь и убийца драконов, уязвимый цветок под панцирем, опасающийся распускаться. Ужасный повар, великолепный художник. Не терпящий собак, но обожающий овец. Любящий поесть, особенно новое, но обладающий вкусами настолько странными, что Темпеста всё ещё передёргивало от одной только мысли.       Невероятно стеснительный, до невозможности говорить о некоторых вещах. Пусть его лицо зачастую было скрыто забралом, Темпест знал, что под ним румянец. Он ухаживал за садом, заботился о городе. Настолько, что столетиями оставался с ним, защищая, даже если бы Избранная Нежить никогда не явилась.       И вот Темпест здесь, пусть и всё ещё не признающий этот титул. Его никто не выбирал, он всего-то пробовал снова и снова, и снова, и снова. Может, то, что он не был ни рыцарем, ни воином, стало преимуществом. Темпест никогда не ожидал победы, а потому не видел ничего зазорного в ещё одной попытке. И ещё одной. До тех пор, пока не станет опустошённым.       Только после Великой Чаши он наконец осознал, сколь многое оставлено на кон, чтобы просто отказаться.       Орнштейн, наверное, и не думал, что они так сработаются. Темпест тоже не думал, откровенно говоря. Там, перед туманными вратами Гвиндолин, он хотел предложить Солера на роль избранного. У него было всё, чего не было у Темпеста: сила, цель, умение сражаться.       Но Гвиндолин решили иначе.       Прошедшие недели казались Темпесту сроком куда большим. Они пришли от неприязни в начале к… дружбе, пожалуй.       С тех пор каждый день был немного ярче.       Темпесту не хотелось, чтобы это заканчивалось. Он хотел бы путешествовать с Орнштейном вечно.       — Но… — сказал он сам себе. — После Горнила наши пути разойдутся. У Орнштейна будет своя дорога, а у меня…       Темпест осёкся.       Он не знал, что означает "возжечь Первое Пламя".       Но знал, что Гвин так и не вернулся.       Темпест вздрогнул. Он не был готов об этом думать, пока ещё нет.       Удивительный запах отвлёк его, и Темпест уселся перед печью. Как только пирог начал напоминать описание Арториаса, он достал форму и оставил на кухонном столе, остывать.       На это потребовался почти час. Анор Лондо вновь грелся в лучах закатного солнца, Темпест снова и снова чистил меч, всё больше нервничая.       Как только Темпест решил, что пирог уже можно есть, он осторожно взял его и понёс Орнштейну. Стучать в дверь пришлось ногой.       Ответа не было.       — Орнштейн, ты спишь? Я захожу, — предупредил Темпест, выждав минуту. Вдруг Орнштейну одежду оправить надо было, по какой бы то ни было причине.       Дверь Темпест открыл с некоторым усилием, ведь пришлось держать пирог над головой. В комнате Орнштейна не оказалось.       "Может, в уборной", — предположил Темпест, присев на стул у кровати. Та не была убрана, так что встал Орнштейн скорее всего недавно, и Темпест позволил себе подумать, что тот действительно отошёл по нуждам живого тела. Но минут через десять он начал беспокоиться.       — Что-то ты ужасно задерживаешься, Орнштейн. Запор у тебя, что ли?       Темпест был абсолютно уверен, что если бы Орнштейн это услышал, то прибил бы на месте. И всё-таки стоило его найти. Хотя Темпест и готов ручаться за свою готовку, желудок Орнштейна мог иметь своё мнение, даром что переваривал горошек в яблочном соусе.       Темпеста передёрнуло, и он, подхватив на всякий случай блюдо с пирогом, направился в сторону уборных.       Там Орнштейна не оказалось. А где тогда, если не проблемы с желудком? Ему стоило бы отдыхать, а не шататься по собору.       Темпест осмотрел каждую комнату, которая пришла ему в голову: сад, кухня, — мог же он проголодаться? — жилые помещения, зал с ящиком для посланий…       Но Орнштейн оказался там, где они впервые и встретились, в зале, где они сражались. Он сидел на полу, в одной только пурпурной мантии и с копьём в руках.       — Вот ты где. Тебе не стоит вставать, Орнштейн.       — Маленький Шторм, я… — начал было тот, но взгляд его зацепился за пирог. — Этот запах…       — Кое-кто передал, что тебе понравится, — Темпест улыбнулся, поставил тарелку на пол и принялся разрезать пирог. На пополам, на четверти, на восьмые — так, как делал множество раз, а затем воткнул вилку в ближайший к Орнштейну кусок. — Полагаю, ты не завтракал.       Орнштейн покачал головой. Ел он медленно, аккуратно отламывая пирог вилкой и тщательно пережёвывая.       Это было ошеломляюще. Орнштейн думал, что ему никогда уже не доведётся попробовать еду Арториаса, потому что автора рецепта не было в живых, но вот он здесь, сидит и ест пирог, который совершенно не отличается по вкусу. И Орнштейн ничего не мог с собой поделать, каждый кусочек словно бы наполнял его теплом.       Отличие всё-таки нашлось. Арториас никогда не добавлял столько соли.       Только тогда Орнштейн понял, что плачет, и слёзы падают на тарелку. А когда он поднял голову, Темпест держал в руках душу. Особенную, Орнштейн узнал бы её из тысяч.       — Я не могу ничего исправить, но могу вернуть то, что несправедливо присвоил.       Темпест подошёл ближе и позволил душе скользнуть в протянутые руки Орнштейна. Знакомые тепло и утешение, по которым тот скучал с тех пор, как осознал, что увидеться им больше не суждено.       Дом. Смоуг всегда ощущался именно так. Рыдания Орнштейна перестали быть безмолвными. Он словно пытался выплеснуть страдания и боль, пока держал в ладонях душу и прижимал к себе.       Смутно он ощутил, как кто-то крепко, насколько мог, обнял его со спины. Орнштейну, не терпевшему обычно внезапных прикосновений, было всё равно. Но пока он плакал, человек даже не попытался отстраниться.       В конце концов слёз не осталось.       — Тебе лучше? — послышался за спиной голос Темпеста. Конечно же это маленький Шторм, кто ещё мог тут быть.       И почему-то Орнштейну не хотелось на него рычать. Ему было спокойно.       — Я… думаю, да…       Темпест уселся прямо на пол перед ним.       — Поговори со мной.       — О чём? — Орнштейн внезапно осознал, что его лицо мокрое от слёз и поспешил вытереть его рукавом. Глаза наверняка покраснели и припухли.       — О том, что чувствуешь, глупый, — Темпест улыбнулся, но это не была его обычная улыбка — тёплая и заставляющая что-то неясное трепетать в груди. Нет, эта не касалась глаз, в которых тоже поблёскивали слёзы. Или Орнштейну так казалось?       — Что чувствую…       Орнштейн уставился в пол. Когда он в последний раз говорил о чувствах? Со Смоугом, скорее всего, но даже так ему казалось, что прошли десятилетия.       — Ага. Я уверен в одном, Орнштейн: это ненормально, так запираться в себе. Я не слепой, знаешь ли. Там, в Олачиле, ты может и хорошо притворялся, но сам едва держался на ногах.       Орнштейн вздрогнул от того, насколько точно Темпест уловил ход его мыслей и то, что заставляло его не терять самообладание. Что он говорил сам себе и теперь, и после битвы с Арториасом…       — Я всего лишь слушатель, так что буду молчать.       Орнштейн думал, что выплакал все слёзы на год вперёд, а потому очень удивился, когда в глазах снова защипало. Он шмыгнул носом, вытер щёки и кивнул.       — Хорошо.       Темпест смотрел на него выжидающе. Орнштейн глубоко вдохнул.       — Я чувствую… Вину. Это моя вина, что они умерли. Я должен был остановить Арториаса. Должен был пойти с ним. Должен был пойти за ним. Меня даже не было рядом, когда он умирал…       Темпест нахмурился, не сразу поняв, что Орнштейн говорит о себе из прошлого.       — Киаран… Я не замечал её скорби. Не видел её тоски. Если бы я только обратил внимание, может она не стала бы…       О смерти Киаран Темпест не знал до этого ничего, но ошибиться было невозможно, не когда Орнштейн говорил так, и он поёжился. Она наложила на себя руки.       — Гох… Однажды его башня рухнула. Я… Я должен был уделить больше внимания, сказать, что она совсем обветшала. Я только надеюсь, что он умер от падения, а не…       Сердце Темпеста ёкнуло. Великан ему понравился, к тому же он был добрым другом Орнштейна, так что узнав, что тот погиб по случайности, Темпест мог только присоединиться к надеждам, что умер он быстро, а не задохнулся под обломками.       — Смоуг, — Орнштейн посмотрел на душу. — Мы поклялись уйти вместе. А теперь… я его бросил. Потому что не умер, когда должен был. И мне так жаль, Смоуг, я бы хотел сдержать обещание, правда.       Орнштейн баюкал в ладонях душу, а Темпест чувствовал, как в груди скрутился комок. Видеть Орнштейна таким он никогда не желал. Как бы Темпесту ни хотелось, чтобы тот был искренен в чувствах, но смотреть на Орнштейна, зовущего смерть, было тяжело.       — Мой Наставник… Я его не понимал. Даже не попытался понять. Я мог бы предотвратить изгнание, мог бы поговорить с ним, но вместо этого отвернулся…       Орнштейн умолк. Темпест выждал несколько минут, а затем спросил:       — Ты чувствуешь, что ответственен за их гибель?       Орнштейн быстро на него глянул и кивнул, прежде чем вновь опустить голову.       — Потому что так и есть. Если бы я не ошибался, они бы не…       — Ты пронзил кого-нибудь из них копьём в грудь? — поинтересовался Темпест.       — Что, маленький Шторм?       — Если ты пыряешь кого-нибудь своими руками, то да, ты точно несёшь ответственность. Но если уж ты хочешь кого-то обвинить, тебе стоит начать с меня. Я убил Арториаса. Я убил Смоуга.       Орнштейн вздрогнул.       — И если Арториаса я убил потому, что иначе бы умер ты, то Смоуг… у меня нет оправданий. Я сражался с вами лишь потому, что таково пророчество. А потом мне хватило наглости прийти к Гвиндолин и сказать, что я не справляюсь… Чудесная из меня Избранная Нежить…       — Но… Что насчёт Киаран и Гоха? В их смерти я тебя обвинить не могу, — с секунду Орнштейн молчал, прежде чем почти спокойно добавить: — Хотя я вообще тебя не виню.       — Я не знаю всей истории с Киаран, но не думаю, что это твоя вина. Может, она хотела покончить со страданиями одним махом… Думаешь, я не пытался сделать то же самое? Просто я всякий раз возрождался у костра… — Темпест отвёл взгляд. — Что до Гоха, он ведь проводил всё время в башне, верно? Если бы он хотел, он мог уйти. Возможно… Возможно, он был согласен, что всё кончится так. Гох знал башню лучше, чем кто-либо ещё, он бы первый заметил изъяны и признаки обрушения.       Орнштейн моргнул раз, другой, уставившись на Темпеста.       — Но… Мой Наставник…       — Он ушёл из-за тебя — или из-за чего-то иного? Ты упомянул, что не поговорил с ним, но хотел ли он говорить с тобой? Ты позволил ему или отмахнулся?       Орнштейн собирался что-то сказать, но не произнёс ни звука.       — В их судьбах нет твоей вины, Орнштейн, — сказал Темпест и поднялся на ноги. — В этой комнате лишь один человек, которого ты убил, и, как видишь, я всё ещё возвращаюсь, — он прижался к груди убийцы драконов. — Не вини себя за то, чего не мог изменить.       Темпест почувствовал, как Орнштейн притянул его поближе здоровой рукой, и от этого стало невероятно тепло.       — Маленький Шторм, я… Извини…       — Не надо, — Темпест улыбнулся несмотря на то, что сам плакал. — Тебе не за что просит прощения.       Они стояли так до тех пор, пока Орнштейн не разомкнул объятия.       — А вкус точно такой же, — он улыбнулся Темпесту. — Спасибо, маленький Шторм.               Спустя несколько дней Гвиндолин разрешили Орнштейну не только вставать с постели, но и покидать собор, ведь рука почти зажила. Но путешествие они могли возобновить лишь когда от ранения останется только шрам.       Всё это время Орнштейн не расставался с душой Смоуга, брал её с собой в постель, просто бродил по коридорам, приносил на кухню и разговаривал с ней, хваля готовку Темпеста. Впрочем, отметить, что еда Смоуга была превосходна, он тоже не забывал, что вынуждало Темпеста каждый раз выкладываться на полную.       Но вчера он остановился рядом с Темпестом и сказал: "Мне надо двигаться дальше".       Темпест тогда удивлённо посмотрел на него, но ответы получил уже следующим утром.       — Ритуал погребения. Я хочу, чтобы душа Смоуга обрела покой.       Темпест согласно кивнул. Пусть он ничего и не знал погребальных традициях богов, но раз они оставляли души, то можно было предположить, что с ними что-то делали.       Они с Орнштейном стояли перед статуей Смоуга, той, что приветствовала Темпеста, когда тот впервые вошёл в Анор Лондо. Гвиндолин тоже пришли, а королевские стражи были временно развеяны.       — Ты уверен, Орнштейн? — спросили они. — Души можно использовать иначе, ты знаешь.       — Уверен. Если я могу идти дальше, то пусть и он может.       — Пусть так. Говори же — мы, Гвиндолин Тёмное Солнце, будем свидетелем.       Орнштейн кивнул и выступил вперёд.       — Из Пламени мы явились и в Пламя вернёмся. Ты исполнил своё предназначение, любовь моя, и я должен позволить тебе уйти.       Орнштейн опустил душу в большой саркофаг, что стоял перед статуей. Темпест не видел, но знал, что тело палача покоится там.       — Пусть Пламя укажет тебе путь.       Орнштейн молитвенно сложил руки и опустился на колени перед саркофагом. Темпеста повторил его движение и мысленно обратился к покойному.       Спасибо, что позволил мне познакомиться с Орнштейном.       Душа Смоуга начала истончаться, напоминая едва тлеющие угли, пока от неё не осталось ничего.       — Эта душа вернулась к Пламени, что будет пылать вечно, — сказали Гвиндолин. — Почтим же её память.       Орнштейн долго сидел без движения.       — Прости меня, — сказал он, всё же поднимаясь на ноги. — И спасибо за всё.       Гвиндолин взмахнули катализатором, и саркофаг исчез — или, правильнее сказать, вновь скрылся от глаз. Орнштейн подошёл к ним, и пару минут они стояли, заключив друг друга в объятия.       — Маленький Шторм, — когда Гвиндолин телепортировались в гробницу, Орнштейн подошёл к Темпесту. — Нам надо идти. У нас есть задача, которую нужно выполнить.