Сердце Змеи

Кажется, все они были потрясены приговором. Мастер Герт, важный, закованный в зерриканский парадный доспех и в знак раскаяния публично споровший с него все знаки отличия, пышущая ненавистью Анисса из Арейта мегхбардт, начальники стражи с хитроумными причёсками из косичек, верховные жрецы, лысые, как коленки. Старая-престарая верховная судья, похожая на маленькую дряхлую кошку, открыла и закрыла желтовато-зелёные глаза, какие почти не встречались у темнокожих зерриканцев. По голове её вились мелкие седые кудряшки волос, а на лице светились контрастные белые полосы, придавая жрице правосудия загадочности. Можно было поверить, что ей известны тайные знания, но ей были известны всего лишь те же факты, что и всем остальным. Поначалу они не поверили. Проклятого бледного выродка могли приговорить к чему угодно - и смертная казнь была только в начале этого списка. Например, тех, кто не мог расплатиться со своими штрафами, продавали в рабство. Тем, кто наносил оскорбление королевской семье, отрубали голову на месте. Того, кто осмеливался убить Арейта или Арейта-мехди, подвергали ритуалу, который проводился на главной площади города и длился неделю. Для этого привлекали лучших палачей, поэтому всё это время преступник оставался жив. Но миниатюрная, сухонькая верховная судья мигнула ещё раз жёлтыми глазами и вынесла приговор. Зал наполнился возмущённым гулом, который она пресекла парой ударов полированным чёрным камнем по столу. Геральту из Ривии, ведьмаку с Севера, предстояло посещать Пламя Кората каждый день, способствовать его выздоровлению и каждый день возвращаться в тюремную камеру, вплоть до полного излечения ящера. Далее он должен был предстать перед Арейта в ходе ежегодного ритуала подношения и сам Арейта должен был определить его судьбу. Теперь дни Геральта текли ещё более безрадостно. Каждое утро его довозили на запряжённой осликом повозке до границы города - обязательно кружным путём, мимо разрушенной им тысячелетней сторожевой башни. Люди в городе пялились на него - кто-то молча, кто-то крича вслед проклятия, кто-то даже кидал камни и гнилые овощи, что, правда, пресекалось сопровождавшим его стражником. Геральт знал только, что стражника зовут Карим, но за всё это время он не проронил ни слова и явно не собирался нарушать эту тенденцию. Потом, когда ослик останавливался у колодца на окраине, в тени старой оливы, Геральт слезал с повозки и медленно ковылял в гору. Чувствительность в раненой ноге потихоньку восстанавливалась, мышцы приходили в тонус, но всё равно к концу дня любое движение превращалось в пытку и часто Геральт добирался обратно к повозке уже затемно, поминутно останавливаясь для отдыха в тени пыльных олеандров. В пещере виверн поначалу он просто разбрасывал солому. Потом, по мере восстановления ноги, стал убирать навоз и мыть жилища ящеров. Пламя Кората лежал в нише у самого входа в пещеру, как вожак, который должен заметить приближение недруга. На приход Геральта он реагировал всегда бурно. Наполовину обездвиженный, чтобы не повредить заживающие раны, с перевязанными парусиной крыльями, ящер начинал биться и рваться, щёлкая зубами и издавая утробный рёв. В другой раз, стоило ведьмаку попробовать использовать знак Аксий - и грозный ящер в ужасе забился в угол пещеры, продолжая лязгать зубами оттуда. Пламя Кората, похоже, хотел разорвать Геральта на много маленьких кусочков и, одновременно с этим, смертельно боялся его. Так как именно ведьмак должен был теперь ухаживать за ранами ящера, кормить его и убирать за ним, это внушало отчаяние. Имад Асим был единственным, кто хоть как-то общался с Геральтом. Анисса изрыгала ненависть. Сайфулла и другие наездники его просто игнорировали. Наверняка, Имад говорил с ним просто потому, что это было теперь его обязанностью, но Геральту казалось, что он почти не чувствует ненависти с его стороны. - Поклонись ему, вот так, - терпеливо наставлял Имад, - не скреби вилами по земле, он чувствует вибрации. Пока просто стой здесь и не двигайся. Видишь, он уже немного привыкает к тебе. Можешь предложить ему еду… Геральт подмечал детали. Ящеры питались отборнейшим мясом, съедая каждый по одной козе или овце в день. Пламя Кората съедал двоих. Получается, для того, чтобы прокормить одних только ящеров, городу нужно было вырастить около пары тысяч животных в год. Люди питались, в основном, сыром, корнеплодами и лепёшками из кукурузной муки, оставляя мясо воинам и богачам. Это не удивляло - в Королевствах ситуация обстояла так же. Но люди без лишних слов отдавали свой скот ящерам, не приносившим городу ничего. Они никого не защищали. Полёты на вивернах были чем-то вроде ритуала поклонения для избранных, где ящер выбирал человека, а не человек ящера. Это был культ, как культ Пламени, или пророка Лебеды, или Мелитэле. Геральт не любил культы - от них за версту несло порядочностью и тоской. Ему хватало мозгов понять то, что объяснял мастер Весемир - культ нужен для того, чтобы объединить простых людей против кого-то, если это будет необходимо властям. Точно так же люди жертвовали деньги на храмы, точно так же жрецы Пламени купались в роскоши, когда простые люди доедали последний хрен без соли, и точно так же эти простые люди готовы были с благоговением защищать Великое Пламя. Разница была в том, что Геральт начинал что-то чувствовать. Когда ящер засыпал и дышал, вздымая чешуйчатые бока, Геральт сидел в уголке его пещеры и смотрел на него, подбираясь всё ближе и ближе. Он помнил весь путь от угла до порванной и сшитой ноги виверна - вот острый выступ в скале, вот большой розовый камень, вот место, где камень становится ребристым, будто доска для стирки. Он медленно подползал к ящеру, осторожно перенося за собой лохань с обеззараживающим раствором, и протирал рану, потом покрывал её жирной мазью. Иногда в процессе Пламя Кората просыпался и с рычанием и щелчком челюстей отгонял Геральта от раны. Порой это не вызывало ничего, кроме досады - кроме того, сложно было унять ведьмачьи рефлексы и не защищаться от шипастой скотины, лязгающей на тебя зубами длиной в ладонь. И тем не менее, он начинал понимать ящера с другой стороны. В Каэр Морхене его тоже учили понимать зверей. Например, Геральт прекрасно знал, что если исхитриться и обрубить виверне когти, то она не сможет охотиться и ослабеет от потери крови. Тогда можно найти её и закончить начатое. Он знал, что виверны территориальные животные, но не знал, что если еды достаточно, то они сбиваются в очень социальные стаи. Самым слабым местом у этой твари был яркий горловой мешок, удар по которому был настолько болезненным, что виверна на пару минут теряла ориентацию в пространстве. Теперь Геральт знал, что с помощью этого мешка виверны общаются друг с другом и могут издавать целый спектр разных звуков, от мурлыканья до оглушительного рёва. Он знал, что если виверна особенно доверяет тебе, то позволяет погладить свою шею. Часами он смотрел на то, как они чистят крылья и когти, как шуршат чешуёй по скалам, убирая ороговевшую кожу. Иногда, глядя на их взаимодействие друг с другом и с людьми, он думал, что у них есть разум. Виверны точно были не глупее лошадей и их было очень легко научить делать всё, что угодно. Для этого нужно было просто попросить на их языке. Впрочем, они бы согласились выполнить просьбу для кого угодно, только не для Геральта. Длинные шеи с приплюснутыми головами неодобрительно тянулись в его сторону, исторгая клокотание и шипение. Геральт постоянно хотел от них отмахнуться, но Арейта мегхбардт требовали исключительно уважительного отношения к животным. Поэтому он скромно отходил в сторону и замирал, и постоянно кланялся, кланялся и кланялся. И понимал, что уже нисколько не боится виверн. Потом, под вечер, он брёл по дороге обратно, накинув чёрный плащ, под которым в темноте не было видно цвета его кожи и волос. Днём это было бессмысленно - люди всё равно замечали, - но вечером становилось темно. Стражник по имени Карим и его ослик Бату ждали его под старой оливой и везли обратно, мимо разрушенной башни, через город в тюремную камеру. Город продолжал жить. Люди двигались во все стороны одновременно, неся на себе мешки, корзины и кувшины, в окнах и на площадях уже горели огни и по улицам в оранжевых отсветах неслись запахи печёных на углях овощей, специй и свежего хлеба. Геральт смотрел на это, как заворожённый - это была совершенно другая жизнь, свободная и чужая, та, к которой, как ему казалось, он уже никогда не будет принадлежать. Поговаривали, что если Пламя Кората будет хромать всю оставшуюся жизнь, то и Геральт останется при нём всю оставшуюся жизнь. Над всей этой странной, изнурительной и бессмысленной, по сути, жизнью, висел грозный день, день Дракона, который должен был наступить сначала нескоро, но с каждым днём становился всё ближе и ближе. Скорее всего, это был день казни. Одинаковые дни, пропитанные оранжевой пылью, солнцем, шелестом чешуи и скрипом колёс тележки, тянулись, проходили мимо него, как бесконечные, уходящие вдаль колонны солдат, и каждый из них приводил всё ближе и ближе к тому, о чём Геральт отказывался думать. Каждый день он оказывался в своей камере, получал ужин и проваливался в тяжёлый сон без сновидений. Жизнь превращалась в странный суррогат и утекала сквозь пальцы, как шелковистый песок пустыни. Никто не говорил с ним, кроме Имада Асима, который просто раздавал указания и учил обращаться с ящером. Первый раз в жизни Геральту было по-настоящему одиноко - так одиноко, как не должно быть человеческому существу. Мастер Герт не заходил к нему - и это было больнее всего. Казалось, прошлая жизнь ушла безвозвратно. Не утекла сквозь пальцы, а сгорела в одну ночь в ослепительной и бессмысленной вспышке.