***
За окном лил дождь. Рокэ прикрыл глаза, заслушавшись ритмичным шумом. Пахло сыростью, и почудилось, будто он вновь оказался в болотах Ренквахи. Никто не знал, никто не посмел бы даже предположить, но Рокэ было страшно тогда — и одновременно хотелось идти вперед сквозь непроходимые топи, каждым шагом доказывая себе и остальным, что никаких преград нет и быть не может. Тот, прежний Рокэ, теперь казался несуществующим, почти книжным персонажем. Нынешний Рокэ мешал сакотту с касерой и пил, не чувствуя ни вкуса, ни особенного эффекта. Разве что мысли стали стройными и ясными, в конце сократившись до единой правильной: пора со всем покончить. Подул сильный ветер, звякнули стекла. Рокэ ухмыльнулся: сама природа располагала к меланхолии. Пожалуй, лучшего времени, чтобы запереть дверь и пустить себе пулю в лоб, не найти. Никто не станет скорбеть, друзей у него, судя по всему, не осталось — и справедливо. Если смерть завершит весь этот бессмысленный балаган, отчего бы ее не ускорить. Правда, проверить, удался ли фокус, не выйдет. Ну и пусть с ним. Слуги не помешают: за последние годы Рокэ неплохо выдрессировал их, пусть и нечасто появляясь в особняке на улице Мимоз. Даже Хуан не станет вмешиваться, не посмеет… Надо было все же отправить его в Кэналлоа, чтоб не видел, во что превращается его соберано. Не в монстра даже — в жалкое ничтожество. «А ведь Джастин был, выходит, прав, когда не хотел здесь задерживаться», — Рокэ горько рассмеялся. Прошли годы, но он все еще скучал по грустному мальчишке, которого так хотелось утешить и научить любить жизнь. Рокэ привел его к гибели, потому что только к ней может привести его ядовитая, ненужная любовь. Пожалуй, следовало устроить перед смертью нечто великодушное. Отправить Придда в отпуск на пару месяцев? Если мир рухнет, в этом не будет смысла. Если мир рухнет, такие, как Селина Арамона, не будут писать свои идиотские письма. Рокэ хотелось хохотать, пока легкие не взорвутся. В ночной тьме торжествовала весенняя гроза, и золотые молнии вспарывали мягкое брюхо неба. Была ведь история, Рокэ слышал ее, когда был мальчишкой — или нет, позже, в Торке, это была северная сказка, и рассказал ее северянин, вроде бы из Надора. Рокэ не помнил его имени, только лицо, серьезное и сосредоточенное, и светлые волосы, и то, что он был красив. Тогда Рокэ еще не знал, что ему сделать с этим осознанием и с этой красотой… Нет. Эту историю рассказал Эгмонт Окделл, конечно же. Он не отличался красноречием, но в тот вечер играли в карты не на деньги, а на занимательный рассказ, способный прогнать хоть ненадолго тьму и холод. Разумеется, Эгмонт проигрался первым, ему никогда не везло, равно как и его сыну. Рокэ не вспоминал эту историю так много лет. — Однажды Лит решил навестить Кэртиану, — проговорил Эгмонт, не отрывая взгляд от пылающего в камине огня. — Он всегда был самым добросердечным из Ушедших и любил и мир, что они с братьями создали, и людей, что его населяли. Увидев, как невесело живет народ и как тяжело трудится, Лит почувствовал великую скорбь и решил помочь, раз уж потомки Ушедших не справились со своей великой миссией. Он сделал земли плодороднее, он говорил о свободе и счастье, он раскрывал тайны, которым смертным знать не следовало. Оттого жрецы поймали Лита и обманом заточили в тюрьму. «Нам не нужна твоя правда, — так сказали они, — нам без нее легче живется. Как нам управлять людьми, когда они так счастливы и не хотят больше знать свое место? Уходи и не возвращайся больше». И Лит понял, что этот мир обречен. Рокэ зажмурился и резко открыл глаза. Возможно, это вовсе не Эгмонт рассказал, а он сам выдумал, от первого до последнего слова. Окделл, что томился в темнице, хранил секреты куда лучше своего предка из легенды. «Вот еще одно, с чем нужно покончить». Кровь во всем теле горела огнем, и не имелось больше никаких преград. Рокэ понимал: не будет ни вечности, ни посмертия, все закончится здесь и сейчас, в этом убогом мире. А следовательно, недозволенного не существует. Рокэ может получить Окделла, получить так, как всегда хотел, насытиться, а потом убить своими руками, быстро и чисто, чтобы не достался другим, чтобы другие его не испортили. Надо всего лишь отдать приказ, и чтобы Окделла как следует помыли, побрили и переодели, и никаких кандалов не нужно, и охраны тоже. Никто не посмеет ослушаться регента. Рокэ поднялся на ноги и улыбнулся своей едкой, деятельной злости. Он чувствовал себя будто посреди болот Ренквахи, когда все препятствия казались преодолимыми. Посмотрев на свое зыбкое отражение в расчерченном дождевыми каплями стекле, Рокэ стянул ленту с волос и поморщился от полузабытой тяжести, что легла на плечи. Так он больше походил на прежнего себя. Возможно, стоило бы и переодеться, чтобы не пугать юношу своим неприбранным видом. А впрочем… Впрочем, пусть боится. Так выйдет даже веселее.***
Комендант Багерлее тоже боялся, причем одновременно двух вещей — и регентского гнева, и отпускать Окделла среди ночи. Это забавляло и одновременно подзуживало сильнее — отобрать, присвоить, сделать хоть что-то именно так, как хочется. — Это опасный преступник, — все-таки решился заметить комендант, перебирая ключи. — Если он попытается сбежать или, того хуже… — Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось, — отозвался Рокэ и улыбнулся. — Ваш пленник вернется к утру. Он отчаянно мерз — плащ, наброшенный на тонкую рубашку и намокший под дождем, не особенно грел. Но так было даже лучше, ярче, острее. Так Рокэ точно знал, что не заснул и не провалился в Лабиринт. И не умер, пока еще не умер. Звякнули ключи, открылась дверь. Рокэ остался на пороге, он никуда не спешил, он тянул эти мгновения, пытаясь запомнить. Глупость, конечно: совсем скоро у него не будет ни памяти, ни жизни. Рокэ слышал, как с Окделла снимают оковы, как комендант отвечает на тихий вопрос: «Приказ регента» — и прибавляет едва слышно: «Если попробуешь сбежать, зарежет как свинью». Затем послышалось, как Окделл медленно передвигает ноги. Рокэ чувствовал предвкушение, какое испытывает почуявший добычу хищник. Он считал шаги — и в миг, когда Окделл переступил порог, осознал, что все это время почти не дышал. — Как приказывали, — подал голос комендант. — Благодарю, — Рокэ крепко взял свою жертву за локоть. — Дальше я справлюсь сам. Окделл шел, спотыкаясь, но покорно; он не боялся. Лишь выражение сосредоточенного упрямства на измученном лице выдавало, насколько ему неприятно. Однако бежать он не пытался и в карету сел безропотно. Скорее всего, потому, что не имел достаточно сил. Все время пути они молчали. Окделл явно чуял, что ничего хорошего его не ждет, и заранее смирился с этим, а Рокэ… Рокэ все еще тонул в своем предвкушении и всем том, что не прожил вовремя, а теперь отчаянно хотел нагнать. На самом пороге дома Окделл вздрогнул и застыл, и пришлось грубо дернуть его, чтоб двигался быстрее. Щадить чужие чувства не было настроения. — Приведите его в порядок, — бросил Рокэ подоспевшему Хуану, стараясь не глядеть ему в глаза. Он знал, что прочтет в них — осуждение, грусть, желание помочь и прочее подобное, ненужное. — Захочет есть — покормите. Затем приведите ко мне в кабинет. Дожидаться ответа Рокэ не стал. Он поднялся в кабинет, скинул плащ, по привычке налил себе касеры, но пить не стал. Время снова тянулось, на этот раз неприятно, чересчур медленно. Рокэ подумал, что мог бы сам искупать Окделла и как следует побрить. Он представил, как ведет острое лезвие по беззащитному бледному горлу, как Окделл вздрагивает от прикосновений холодного металла, — и прикусил губу. Не следовало увлекаться подобными мыслями, иначе игра — их последняя игра — выйдет слишком короткой. В дверь постучали, и Рокэ сбросил с себя задумчивость. — Войдите. Окделл послушно открыл дверь и переступил через порог. Рокэ не смотрел на него, пока еще не смотрел. — Заприте за собой и сядьте напротив. Когда в замке звонко провернулся ключ, Рокэ поднял голову. Без бороды Окделл выглядел почти прежним, неизменным, точно его родные скалы. И угловатые, несмелые движения были такими же. Разве что растрепанные отросшие волосы, все еще влажные от воды, показались чем-то новым. Окделл явно избегал смотреть по сторонам. Чисто побритый и умытый, он сидел в кабинете, в том же кресле, что и много лет назад, и разглядывал свои руки, будто видя впервые. На запястьях, чуть прикрытых манжетами, — старая рубашка Рокэ предсказуемо оказалась не по размеру, — темнели следы кандалов. Сгорбленные плечи ясно свидетельствовали: Окделлу неуютно находиться на месте преступления. На месте, которое он так легкомысленно и старательно пытался переделать под себя. Рокэ нравилось наблюдать за происходящим. Ричард часто сглатывал, не знал, куда девать длинные ноги, и уши, скрытые длинными волосами, наверняка покраснели от волнения. «Это четвертая встреча от момента его воскрешения, — отметил он. — Забавное совпадение. Или пятая, если считать сон». — Раз уж вы сегодня мой гость, я налью вам касеры, — Рокэ взял второй бокал, наполнил его и подвинул Окделлу. — К нашему разговору этот напиток подойдет лучше, чем вино. Не бойтесь, не отравлено. Разумеется, Окделл не притронулся к бокалу. Он еще сильнее сжался, будто пытаясь исчезнуть. Вот только Рокэ не был в настроении отпускать свою жертву. Он чувствовал себя напряженной, пущенной в цель стрелой. — А я, знаете ли, решил покончить с собой, — Рокэ присел на край стола и теперь возвышался над Окделлом. — И с этим миром, что в моем случае по сути одно и тоже. Если того и удивили эти слова, виду он не подал. — Поэтому я хотел спросить у вас, — сделав паузу, Рокэ склонился навстречу и прибавил: — Неужели ваши секреты имеют значение перед концом света? Предсказуемым образом Окделл ничего не ответил. — Что ж, прискорбно, — Рокэ покачал головой. — Тогда придется попользоваться вами и вернуть в Багерлее, где вы и встретите свою бесславную кончину. Тишину перерезал сиплый вздох. У Окделла дрожали руки, и это было красиво. Возбуждение, пока еще слабое, зародилось под ребрами и медленно, текуче скользнуло ниже. — Видите ли, кое в чем ваши друзья были правы: я действительно хотел совратить вас, — скучающим тоном произнес Рокэ. — Не из неких светлых чувств, упаси Леворукий, просто от скуки. Но меня, не поверите, останавливали глупые предрассудки относительно добровольности подобного и прочая чепуха. Жизнь показала, что я глубоко ошибался: все выходит гораздо лучше, когда с вашим мнением не считаешься. Вы определенно не созданы для свободы. Дай вам хоть ее крупицу — и вы уничтожите и себя, и все вокруг. Неожиданно Окделл вскинул подбородок. Его серые глаза смотрели смело и будто с отчаянием, и сердце глупо пропустил удар. — А я думал, вы ничего от меня не хотите, — сказал он с вызовом. — Даже… этого. Что на самом деле я вас лишь раздражаю. — Видите, и вы ошиблись, — парировал Рокэ, чувствуя себя почти как раньше, когда их с Окделлом не разделяла такая огромная пропасть. — Довольны этим открытием? — Может быть. Окделл дерзко улыбнулся, но за этой дерзостью скрывался страх. — Прелестно, — Рокэ улыбнулся как можно более гадко. — В этом случае есть небольшая вероятность, что приятно сегодня ночью будет не только мне. Однако я на это не рассчитывал бы, стараться ради вас у меня нет желания. Или… Вы все еще можете поделиться своими секретами, и я, так уж и быть, пощажу вашу невинность. Сказанное было ложью: Рокэ не собирался никого и ничего щадить. Только не сейчас, не в самом конце, когда уже ничего не исправить. Окделл снова опустил глаза и проговорил едва слышно, будто нехотя: — Это не мои секреты, и не мне их рассказывать. Безо всякой очевидной причины Рокэ бросило в холодный пот. — Что ж, теперь вы хотя бы признаете, что они есть. А чьи же? — Я ничего вам не скажу. Если… — голос Окделла сорвался. — Если все и правда закончится, то пусть хотя бы не из-за меня. Хотя бы в этот раз не из-за меня. Делайте что хотите, я ничего не скажу! Он не поднимал головы, но Рокэ знал: в его глазах стоят слезы, и так уже было, не здесь и не сейчас. «Вы же знаете», — так сказал Окделл в первую встречу. «Это не мои секреты». «Эр Рокэ!» «Возьмите меня за руку, я нас выведу. Кажется, я знаю дорогу». «Тут везде камень. Я слышу, как он шепчет». Мир вокруг выцветал, рассыпался и постепенно исчезал. Исчезал кабинет, исчезал дождь за окном, исчезал Ричард Окделл. Рокэ снова стоял посреди Лабиринта, и вокруг была одна лишь чернота.