Плата за наши грехи

Алтарь был до того белым, что светился в темноте. Рокэ достал кинжал: медлить было бессмысленно. Кэртиане требовалась его кровь, вся до капли, и пришло время отдать ее. Страха не было, Рокэ никогда не боялся смерти по-настоящему. Пожалуй, он даже радовался, что это — последний раз. Миссия завершится, пророчество исполнится, и Рокэ наконец сможет уйти, навсегда и ото всех. Он безумно устал. Кинжал легко рассек запястье, темно-красная кровь потекла по пальцам на алтарь и мгновенно впиталась в камень. Голова закружилась, и Рокэ поспешил скользнуть лезвием по второй руке. Третий порез рассечет горло, так он решил. Рокэ оглядел черноту, что окружала со всех сторон, посмотрел прощально на алтарь, что засиял еще ярче, и прикрыл глаза, собираясь с силами перед замахом. — Нам не нужна твоя жертва, — раздалось за спиной холодное. — Твоя кровь бесполезна. Рокэ обернулся. На него смотрели яркие синие глаза, так похожие на те, что он каждое утро видел у своего отражения в зеркале. Вспомнились легенды, что когда-то обсуждал с покойным Сильвестром. Синеглазая сестра Смерти, так в них говорилось? Страх, но не перед неизбежной гибелью, а перед неким изначальным хаосом, что всегда, с самого детства, дышал в спину, но не показывался на глаза, сковал по рукам и ногам. Это был не гальтарский Лабиринт, куда Рокэ вошел, впервые в жизни полностью покорный своей судьбе. Он попал в настоящий Лабиринт. Тот, из которого однажды вернулся, потому как для окончательной жертвы было не время. Так, по крайней мере, решил Рокэ. Женщина в темных одеждах смотрела на него безо всякого выражения. У ее ног послушно лежало нечто. Отвратительная тварь не давала себя рассмотреть, она отказывалась сдаваться человеческому зрению и бесконечно ускользала, растворялась в темноте. «Зверь, которого невозможно описать», — вот отчего в книгах его называли так. Когда тварь на мгновение замерла, стало заметно, что она состояла из частей самых разных птиц и зверей, криво сшитых между собой; к горлу подкатила тошнота. — Твоя кровь бесполезна, — повторила женщина. — Теперь бесполезна. Ты сам сделал ее негодной. Приступ дурноты прошел. Рокэ посмотрел на свои запястья: раны затянулись, точно их и не было. — У каждого из вас была своя роль, и каждый из вас сыграл ее по-своему отвратительно, — продолжила та, все так же холодно и бесстрастно. — Ничего не исправить, истинная связь разрушена. Рокэ хотел спросить, о какой связи речь, но правда была в том, что он прекрасно знал ответ. Путаница с Повелителями, так до конца и не разрешившаяся, была, пожалуй, не худшим из произошедшего. Потеря истинного Повелителя Скал явилась невосполнимой, как они ни старались найти ему замену. — Ты главный, ты в ответе за всех, с тебя и спросится, — женщина явно знала все его мысли до единой. — Ты не смог уберечь Повелителя Скал. Рокэ не вспоминал про Окделла очень давно. Нет никакого толка в том, чтобы вечно раздражать себя мыслями о былых неудачах и неслучившихся победах. Если бы Рокэ понимал все до конца, если бы умел предвидеть будущее, то повел бы себя иначе. Сильнее всего злила сущая мелочь: после всех смертей и испытаний его по-прежнему бесило то, что Окделл посмел выбрать не его, а своих лживых лицемерных друзей. — Ты тогда не знал всего, следует это признать, — сказала женщина. — Твои ошибки были искренними, и лишь потому тебе дан шанс дожить эту жизнь. Но закон един для всех, и для знающих, и для незнавших. Она скользнула к Рокэ, точно бесплотная тень; уродливая тварь сидела на месте. Узкая прохладная ладонь легла на лоб, и вспомнились отчего-то вечера в Кэналлоа, в середине осени, когда от летнего зноя остался лишь отзвук тепла. Когда жара спадала, мама любила сидеть у прохладного моря и смотреть в синий горизонт. Она убирала волосы со лба своего Росио таким же легким, мягким жестом, и руки у нее вечно мерзли. — Твой мир проживет столько, сколько проживешь ты, — проговорила женщина, и ее пальцы показались ледяными. — А после исчезнешь и ты, и мир, без следа. Таково мое слово. Береги себя и не сбивайся с прямого пути, — в этом пожелании, Рокэ чувствовал, не имелось вовсе никакой издевки. — Наследников у тебя нет, — она отступила в темноту и расплылась перед глазами, совсем как тварь, что послушно следовала за ней. — Некому продолжать. Поэтому на тебе и закончится. — Про моих наследников мне говорили другое, — бессмысленно заспорил Рокэ. — Ошибки случаются, — женщина исчезла, и ее голос доносился из самого сердца черноты. — Случайные смерти. Исправить ничего не выйдет. А теперь возвращайся, иди прямо на свет и не оборачивайся. Рокэ остался один. Алтаря больше не было. Сверху светила полная луна — или нечто до крайности на нее похожее; под взглядом Рокэ она поплыла вперед, указывая путь. Вдалеке слышался вкрадчивый шум моря. — Идти на свет, значит? — спросил Рокэ у пустоты внутри и снаружи. Он не чувствовал ни злости, ни страха, ни разочарования. Сестра словно забрала у него человеческие чувства, оставив нечто невыразительное, ровное. Рокэ шел вслед за луной, мимо извилистых коридоров, не глядя по сторонам. Он снова шел умирать, но на этот раз дольше и куда бестолковее, чем прежде. Лунный свет казался холодным, совсем как руки синеглазой сестры. Коридор ветвился, распадался на развилки. Из темноты доносились голоса, знакомые, чужие, забытые. Прошлое, настоящее и будущее существовали в одном долгом, бесконечном мгновении. Рокэ шагал вперед. Кто знает, сколько ему осталось — и идти, и жить. Совсем рядом раздались шаги, на самом краю зрения мелькнуло что-то белое. Рокэ встряхнул головой. Сворачивать с пути было запрещено, но когда это он слушался запретов?.. Из коридора, уходящего влево, струился свет, куда ярче и теплее лунного. Голос, что доносился оттуда, Рокэ давно считал забытым и, что еще смешнее, верил в эту свою ложь. Подойдя ближе, он заглянул за угол — и увидел Окделла. Он шел за своим белоштанным лже-королем, выглядя при этом до отвращения влюбленным. «Ничего не исправить, говоришь? — протянул Рокэ, вмиг сбросив с себя дремотное оцепенение. — Это мы еще посмотрим». Он не знал, кем или чем был этот Окделл: может, и Закатной тварью, принявшей обличие его самой важной ошибки. И все же Рокэ чувствовал, что должен остановить мальчишку. Хотя бы здесь и сейчас. — Окделл! — окликнул Рокэ, втайне опасаясь, что его не услышат. — Идите сюда! Струящийся из коридора свет померк. Луна, что разбавляла тьму, погасла. От стен Лабиринта исходило мутное серое свечение. Окделл замер и медленно, точно нехотя, обернулся. — Эр Рокэ? — его голос по-мальчишески дрогнул. — Но вы же… Глаза лже-Ракана сверкнули лиловым, и по всей его высокой статной фигуре прошла рябь. — Сейчас! — Рокэ нетерпеливо повысил голос. — У меня нет времени, чтобы объясняться с вами. Нужно уходить. Окделл колебался. Он неуверенно посмотрел на своего спутника, затем снова на Рокэ, и его открытое лицо выражало искреннее, мучительное смятение. — Альдо, я… Драгоценное время истекало. Не понимая до конца, что собирается сделать, Рокэ шагнул вперед и протянул распахнутую ладонь. — Я прошу тебя, Дикон, — эти слова будто принадлежали кому-то другому и одновременно были именно тем, что Рокэ должен сказать. — Пожалуйста. Возьми меня за руку. Я объясню все позже, обещаю. Когтистая лапа твари схватила Окделла за запястье. Существо больше не пыталось прятать свою суть за хрупкой человеческой оболочкой, множество пар лиловых глаз смотрели хищно и злобно. — Ты мой, мальчик, — голос звучал отовсюду и одновременно. — Выбор сделан! Ты не сбежишь. — Ты не мой король, — с отвращением прошептал Окделл — и вцепился в ладонь Рокэ до боли крепко. Пальцы у него дрожали, и мелькнула мысль: только бы успеть, только бы оказаться сильнее этой твари и всех других, что ни есть в Лабиринте. Рокэ дернул Окделла к себе, и тварь не смогла удержать свою добычу. Ее когти распороли кожу, но с этим можно было разобраться позже. — Бежим, — выдохнул Рокэ, когда Окделл, не устояв на ногах, упал в его объятия. — Возьмись за мою руку покрепче. Они бежали в почти полной темноте, и в спины им летел вой оскорбленной голодной твари. Пол под ногами скользил, стены все сильнее сужались, но остановиться значило умереть навсегда — и, возможно, утащить за собой весь этот обреченный мир вместе с Окделлом. Этого Рокэ не мог — а вернее, не хотел допускать. Первым остановился Окделл. Тяжело дыша, он оперся на стену, и серый свет под его ладонью засветил ярче. — Они нас видят, — проговорил Окделл. — Они чуют, где мы. Рокэ нахмурился. — Откуда вы знаете? — Тут везде камень, — Окделл слабо улыбнулся. — Не совсем такой, как в нашем мире, но это все равно камень. Я слышу, как он шепчет. Я… Не договорив, он приник к каменной кладке лбом, точно к святыне, и прикрыл глаза. Рокэ не мешал и не задавал вопросов. Он любовался — и бессмысленно вспоминал то время, когда Окделл смотрел на него восторженно и преданно. Никто не умел так смотреть, кроме него. — Возможно, я знаю, где нас не найдут и даже не услышат, — Окделл повернулся к Рокэ; у него довольно заблестели глаза. — Теперь… Теперь вы возьмите меня за руку. Кажется, я знаю дорогу. Это рядом, бежать не придется. — Что ж, в таком случае ведите. Рокэ сжал протянутую ладонь, заметно потеплевшую и вовсе не дрожащую, и удержался от замечания, что хвататься друг за друга, точно заблудившимся в лесу детям, теперь уже не обязательно. Окделл уверенно шел вперед, и с каждым его шагом Лабиринт менялся. Свет от стен стал ярче и чуточку гостеприимнее, совсем рядом послышался шум леса, потолок медленно поднялся, а пол превратился в широкую каменную лестницу с массивными перилами. Рокэ вспомнил, что уже однажды видел и эту лестницу, и этот замок, бедный и мрачный, но не лишенный грубоватой красоты. — Дом, — проговорил Окделл, тем самым подтвердив догадку. — Камни говорят, что у всего, что есть в нашем мире, здесь найдется копия, — помолчав, он невесело прибавил: — Есть или было. Наверняка здесь имелась и выцветшая, посеревшая копия Алвасете, с морем, что мертво и недвижимо. Сама мысль об этом показалась отвратительной. Скалы же эта блеклость не особенно портила. Окделл вертел головой и осматривался, точно видя свой дом впервые, — и Рокэ подумал: может, не стоило спасать его? Милосерднее было бы позволить мальчишке умереть, а не, повинуясь своей прихоти, возвращать в мир, где ему не рады и где он все потерял. Впрочем, если мир рухнет вместе со смертью Рокэ, мучения Окделла не будут долгими. «Это спасение бессмысленно, но что вообще теперь имеет смысл?» — И куда дальше? — спросил Рокэ резче, чем собирался. — В покои отца, — отозвался Окделл, поднимаясь вверх по лестнице и не оборачиваясь. — Там имеется тайный ход, и если… — он осекся. — Мы попробуем выйти через него. — Выйти куда? — Туда, откуда каждый из нас пришел, — Ричард нежно, точно загривок любимого пса, погладил каменную кладку стен. — Так они говорят. «Мы все забудем, — это осознание укололо. — Забудем и ничего не исправим». Кабинет герцога Окделла оказался даже темнее коридоров. Стены здесь светили тускло, и развешанные на них портреты выглядели темными провалами. Окделл тем временем опустился в отцовское кресло и облокотился на массивный стол. Он смотрелся удивительно уместно, как и полагается хозяину замка. Как будто здесь и сейчас открылась та судьба, что с самого начала предназначалась Окделлу — до того, как Рокэ спутал все карты исключительно из желания получить новую игрушку. Он не жалел о своей прихоти, нет: игрушка оказалась славной, хоть и недолговечной, да и привязанность к ней вышла непозволительно сильной. Сильной — и не высказанной ни словом, ни жестом. Наверное, за вмешательство в предначертанное Рокэ и получил свое наказание. Окделл окинул его внимательным взглядом, быстро опустил глаза, поняв, что за ним наблюдают в ответ, и изрек поразительное по своей точности наблюдение: — Вы не слепой. — Невероятно тонко подмечено, юноша, — съязвил Рокэ, не сдержавшись. Разумеется, Окделл мгновенно вспыхнул. — Но я видел вас слепым! — Я не тот, кого вы видели, — отозвался Рокэ. Если небывалое случится, если они выберутся вместе и ничего не забудут, он расспросит Окделла обо всем произошедшем, но сейчас было не место и не время. — И какой из вас настоящий? — не отставал Окделл, которому эта глупая пикировка будто бы придавала сил. — Оба, — Рокэ пожал плечами. — Или никто. Как вам больше нравится? — Снова издеваетесь? — Окделл посмотрел на него с укором. — Ни в коей мере, — солгал Рокэ, против воли заражаясь этим неуместным сейчас оживлением. — А еще… Еще вы обещали мне объяснение, — после недолгого молчания напомнил Окделл. Очевидно, любопытство пересилило обиду. — Я… Я помню, что вроде бы умер, а вы… Вы тоже умерли? — Уверены, что сейчас подходящий момент для подобных разговоров? — Рокэ не хотелось говорить о смерти и о том, что будущего у них не осталось. — Я полагал, что мы торопимся. Окделл снова отвел глаза, затем неохотно, будто прощаясь, встал из-за стола и проговорил: — В этом доме мы под защитой. Но вы правы, надолго здесь оставаться нельзя, иначе забудем путь назад. Он подошел к стене, расположенной за креслом, склонился, нажал на один из кирпичей в кладке, и та пришла в неторопливое движение. — Отец показал мне этот ход. Сказал, что о нем полагается знать только герцогу и его наследнику. А теперь… Теперь и вы знаете, но это неважно. Пойдемте. Окделл переступил через порог так быстро, словно боялся передумать и остаться в своем потерянном доме навсегда. — Я обманул вас, — отрывисто бросил Рокэ ему в спину, хотя разумнее было бы смолчать до поры. — У меня нет никаких объяснений тому, отчего наши пути пересеклись. Возможно, это лишь случайный каприз Лабиринта. Или судьба, которой угодно нас сводить. Вы умерли раньше, чем я… Я попытался спасти наш мир, но, увы, удача мне изменила. Мою жертву не приняли. Наш мир исчезнет с моей смертью. — Жертву? — повторил Окделл и обернулся. — То есть ваша кровь… — он задумался, явно вспоминая все слышанные легенды, и пораженно выдохнул: — Это были вы. Не Альдо, а вы. На его лице снова возникло выражение полного смятения, и Рокэ пожалел, что начал этот разговор. — Нужно идти, — как можно более твердо сказал он и шагнул к Окделлу. Взгляд поневоле остановился на руке, распоротой тварью. Даже в тусклом свете было заметно, что царапина превратилась в рану, довольно крупную и припухшую. Между краями разошедшейся кожей темнела плоть. Самым странным в ране было то, что она не кровила. — Как ваша рука? — спросил Рокэ, стараясь не показать своего беспокойства. — Не болит, — ответил Окделл незаинтересованным тоном. — Только кровь у меня внутри, кажется, совсем замерзла. От этих простых слов стало не по себе. Рокэ захотелось, чтобы Окделл снова обижался на него, пытался язвить в ответ и нервно стискивал кулаки. Пустота пугала сильнее смерти. — Согласитесь, это не самая худшая судьба для мира — исчезнуть вот так, — отметил Рокэ. — Или вы грустите оттого, что ваш король оказался не тот, кем вы его считали? — Я это знал, это все знали, — Окделл рассеянно мотнул головой. — Поэтому Альдо умер один. И никому его не было жаль, — его голос дрогнул, и это показалось хорошим знаком. — Огорчу вас: по-настоящему никому и никого обычно не жаль, — заметил Рокэ, просто чтобы вытрясти из Окделла больше жизни и света. — Это неправда! — тот поднял подбородок. — Вы… Вы же зачем-то меня спасли. «Я пожалел не вас, а свою уязвленную гордость», — подумал Рокэ, но вслух отчего-то не сказал. — Неужели хотите, чтобы вас жалели? Я удивлен, — с этими словами он шагнул в плотную темноту тайного хода, что должен был их вывести. Окделл ничего не ответил, только шумно выдохнул и пошел следом. Они молчали, и это было колючее, искрящееся взаимным недовольством и при этом до странного уютное молчание. Чернота тем временем не рассеивалась, и приходилось идти на ощупь. — Дайте руку, — наконец не выдержал Рокэ. — Вы крайне выразительно дышите мне в шею, но эта темнота мне не нравится. Еще сильнее не нравилось то, что никак не удавалось отделаться от ощущения пристального взгляда из ниоткуда. Окделл вполне мог ошибиться относительно безопасности своего призрачного дома, равно как и относительно голосов, что слышал. — А ведь мы все забудем, — проговорил Окделл, неуклюжим жестом сжав пальцы Рокэ. Его рука была холодной, и пришлось стиснуть ее покрепче в ответ, чтобы согреть. — Это к лучшему, поверьте. Долгая память редко приносит счастье. Точно в ответ на эти слова, впереди забрезжил мутный лунный свет и послышался плеск моря. Рокэ сделал глубокий вдох и прикрыл глаза: это было не просто море. Лабиринт привел их в Алвасете. — Мы почти… — начал Окделл — и осекся. Его пальцы мелко задрожали, и по ним потекло что-то горячее. «Кровь из раны». Рокэ заранее знал, что не успеет ничего сделать — его предупреждали, его же предупреждали! — но все равно обернулся и резко встряхнул Окделла за плечи. Он не умел проигрывать и сдаваться, даже в лучшие времена. — Вы правы, мы почти пришли, — прошептал Рокэ. — Правы. Почти на месте. Я ведь обещал показать вам Алвасете, помните? Останьтесь со мной, еще немного… Со всех сторон вспыхнул ослепительный свет, и голос сказал: — Помеченный тварью не спрячется и не сможет уйти. Ты уже никого не спасешь и ничего не исправишь. Он наш. А ты уходи, для тебя здесь больше нет места. — Нет, — прорычал Рокэ и прижал Окделла к себе, не давая забрать. Он вдруг осознал, что обнимает наполненную кружащимся пеплом пустоту — и что внутри него самого тот же пепел. Свет вокруг сжигал, точно пламя, и хотелось одновременно кричать, молчать и не быть. — Эр Рокэ! Я не могу пойти за вами, меня не пускают. Кто произнес эти слова? Окделла больше не существовало, он ушел навсегда, и в его глазах стояли слезы. — Эр Рокэ! Рокэ пришел в себя на берегу моря, в Алвасете. Он лежал на горячем песке, потрепанный и усталый, и ничего не помнил — кроме того, что вернулся из Лабиринта и вроде бы спас мир. Пепел внутри расширялся, захватывал все мысли и чувства, неторопливо и уверенно убивал. — Эр Рокэ! Вернитесь, пожалуйста, там нельзя оставаться. …Рокэ пришел в себя на полу в собственном кабинете. Окделл тряс его за плечи и шептал: — Простите, простите, это все моя вина, простите… — Тише, — хрипло попросил Рокэ, приподнявшись на локтях и щурясь от легкой головной боли. Пушистый ковер по счастью сгладил падение. — Я здесь. Он помнил все — за исключением той наверняка отвратительной истерической сцены, что произошла в его кабинете. Щеки были мокрыми от слез. Зато сознание остро прояснилось, и умирать раньше срока больше не хотелось. Только не после того, как он почти сумел вырвать у судьбы свою неисправленную ошибку. Партия, которую он считал проигранной, была вовсе не кончена. — Вы вспомнили, да? — проговорил Окделл, чудовищно бледный. — Я этого не хотел. — Ваши желания здесь никого не волнуют, — Рокэ ухмыльнулся. — Впрочем, и мои тоже. Помогите мне сесть, раз уж не сбежали, воспользовавшись удачным моментом. — Я бы не сбежал! — возмутился Окделл, однако плечо подставил. — И когда же вы перестанете так легко вестись на подколки? Даже смерть над вами не властна, — протянул Рокэ, придвинувшись ближе к стене. Голова все еще немного кружилась, и вставать он не рискнул. Не хватало еще снова упасть. Поколебавшись, Окделл устроился рядом на полу. Искоса на него поглядывая, Рокэ подумал: остался ли у него шрам на руке? Повода проверить, увы, не имелось. Они сидели рядом, соприкасаясь плечами и бедрами, и эта близость казалась удивительно естественной. — Тогда, в тюрьме… — Окделл облизнул губы. — Я думал, что это не вы. Решил, что попал в другую бусину ожерелья. Мне казалось, вы должны помнить, ведь я помнил! — он запустил руки в отросшие волосы и нервным жестом растрепал их. — Я все помнил. — Почему не рассказали? — поинтересовался Рокэ, заранее предчувствуя ответ. «Если все и правда закончится, то пусть хотя бы не из-за меня. Хотя бы в этот раз не из-за меня», — так сказал Окделл. — Мне запретили. Там… Там много голосов, и они бесконечно говорят, говорят разное, и так громко, что ты не слышишь ни свои мысли, ни шепот камней, — его губы сжались в тонкую линию. — Чаще всего они твердили, что я не выберусь, а даже если и сумею сбежать, то никому не смогу рассказать правды о себе, потому что если я скажу хоть слово, мой мир рухнет, — Окделл выдохнул и прибавил тише: — Но вы вспомнили сами, и поэтому ничего непоправимого не произойдет, так? — По крайней мере, не из-за вас. Что еще с вами случилось после того, как нас разделили? — спросил Рокэ. — Я, как вы знаете, вернулся в свое время и почти в свое место, но все забыл. Расскажите, это уже ничего не изменит. Уверенности в последнем не было, но Рокэ привык доверять своему чутью, несмотря ни на что. Окделл колебался, но желание поделиться явно жгло изнутри, и он начал говорить: — Это место… Оно мучило меня. Поначалу я думал, что вы меня бросили. Так мне тоже говорили, и я помнил, что они врут, но… Иногда я верил, потому боялся спорить с самим собой и совсем сойти с ума. — Я вас не бросал, — заметил Рокэ. — Знаю. Теперь знаю, — Окделл помолчал. — Я хотел сбежать, но все коридоры вели в один и тот же тупик, а голоса смеялись и говорили, что меня все равно убьют, и так для всех будет лучше. Ладони Окделла, переплетенные на коленях, тряслись. Смотреть и бездействовать было невыносимо, и Рокэ накрыл их своей рукой. Окделл не отпрянул — напротив, как будто успокоился. — Потом я оказался в Надоре. Там, где мы были с вами, — продолжил он. — Решил, что меня пощадили, но… Там стало только хуже, — зажмурившись, Окделл на едином выдохе произнес: — Там все были живы. Все, понимаете? Его губы задрожали, и Рокэ хотел было сказать: не говори больше, не нужно, я понимаю. Однако Окделл собрался и продолжил: — Матушка сказала, что не могла дождаться моего возвращения, и Айрис была так рада мне. Сказала, что простила меня, обняла, а младшие… — голос дрогнул. — Я никогда не был так счастлив. Никогда. В глазах Окделла стояли слезы, а пальцы до боли впились в ладонь Рокэ. — Вот только, — на его губах мелькнула жестокая улыбка, — это все были не они, а твари из Лабиринта. Я знал это, знал, что они ненастоящие, я это помнил, но… Я видел их и не мог уйти. Не мог снова их оставить. «Он ведь безумец, — с темным, жадным удовольствием отметил Рокэ. — Такой же, как я. Сохранить рассудок после такого невозможно». — Постепенно я научился видеть их, — Окделл повернулся, посмотрел на Рокэ блестящими потемневшими глазами и заговорил, торопливо глотая слова. — Видеть тварей через их морок. Это не так трудно, надо просто долго смотреть и не моргать. Но одновременно я думал: что, если я сошел с ума, и это мне просто мерещится, и никаких тварей нет, и я правда вернулся в прошлое? Но у меня не было такого прошлого. Такого, где все хорошо, где меня ждут, и… Я не был счастлив дома, — он глухо всхлипнул. — Когда с войны вернулся отец, я окончательно понял, что мне все мерещится. После этого Надор начал разрушаться. И я сбежал, я так хотел умереть, совсем умереть, чтобы не попадать больше в Лабиринт и не видеть… не видеть их. Он вдруг уткнулся в ладони и горько, безысходно заплакал. Рокэ никогда не умел утешать, да и какие тут могли быть утешения? Все что он мог — это прижать Окделла к себе, прижать так крепко, что руки заныли от напряжения, и надеяться, что на этот раз мальчишка снова не превратится в пепел, не ускользнет туда, куда Рокэ нет хода. — Вдруг они были настоящие, а не твари? — срывающимся голосом прошептал Окделл. — Вдруг я снова их убил? Потому что опять сбежал… — Нет, Дикон, — шепнул Рокэ, не разжимая объятий. — Нет. Не думай об этом. Он позволил Окделлу уткнуться себе в плечо, ожидая, когда тот успокоится. Врать себе относительно своих чувств Рокэ не привык и оттого признавал: горячее дрожащее тело будило отнюдь не невинные чувства. Возможно, во всем была виновата сакотта, еще бродившая в крови, или же первоначальное намерение получить от Окделла то, чего не сумел прежде. «Возьми, — твердила темнота внутри. — Он не откажет». Подчиниться этому голосу хотелось до черных пятен перед глазами. — Наверное, я смог уйти только потому, что решил умереть окончательно, — проговорил Окделл чуть сорванным голосом. — Не быть ни там, ни здесь. Вокруг падали камни, а я шел на свет… и вышел не в свое время. Видите, я не соврал. Я и правда не знаю, почему я спасся. — Имеет значение лишь то, что вы спаслись, — заметил Рокэ. — Это редко кому удается. Окделл ничего не ответил. Он вытер глаза рукавом, медленно сглотнул и отодвинулся в сторону. Стало холодно. Лицо Окделла покраснело от слез, губы припухли, и это зрелище отзывалось внутри почти что нежностью. — Я не хотел рассказывать вам ничего еще и потому, что так вам будет легче убить меня, — проговорил Окделл. — Специально вас злил, думал, что вы сорветесь. Я… Я заслужил это. Я знаю, и я готов. Рокэ подавил смешок. В самом деле, тут впору и расхохотаться в голос: сколько желающих закончить свою жизнь, и все собрались в одной комнате! — Есть одна загвоздка, юноша. Я не хочу вас убивать и не намерен позволять это другим. По крайней мере, пока я жив, а умирать я, представьте себе, раздумал. Такого ответа Окделл, судя по недоуменному выражению лица, не ожидал. Неужели он думал, что Рокэ избавится от него после того, как сам едва не вывел из Лабиринта? Этот мальчишка все-таки ничего о нем не понял. Рокэ никогда не бросает отвоеванное и присвоенное. — Есть поступки, в которых я раскаиваюсь. Но не во всех, — Окделл не терял надежды убедить в собственной несовместимой с жизнью греховности. — Я… Я виноват перед вами, я поступил недостойно и подло и, что хуже всего, понял это только в Лабиринте, когда вы протянули мне руку. Несмотря на все, что я сотворил, вы… Вы не бросили меня. — То есть вы не раскаиваетесь в каждом прожитом мгновении жизни? И славно, — Рокэ дернул плечом. — Думаете, мне есть дело до того, что вы убили Катари? Разочарую вас: мы с ней были гораздо ближе к ненависти, чем к любви. — Но я заслуживаю смерти! — Окделл повысил голос. — Окончательной смерти, за которой уже ничего не будет. Что, если это спасет всех? Возможно, мою жертву примут вместо вашей. — Ваша самонадеянность радует, — Рокэ неприятно улыбнулся. — Но я не думаю, что у вас получится продать свою жизнь так дорого. Если высшим силам угодно уничтожить нас, они найдут любой повод. Окделл нахмурился. Сколько-нибудь рациональные аргументы у него кончились, но глупое желание бессмысленно пожертвовать собой никуда не делось. — Я так не смогу, я должен искупить вину перед моей семьей… перед вами. Мне не нужны ни жизнь, ни свобода. — Уверяю вас: стоя на эшафоте, вы подумаете другое. Осознаете, что никто не лишается чувств, сраженный вашей жертвенностью, что ваша смерть — лишь забава для не самой просвещенной публики. И что преступления ваши, какими бы чудовищными они ни были, ничто по сравнению с будущим, которого у вас уже не будет. Вы будете молить вашего Создателя пощадить вас, но это не поможет, и вас казнят. «Я просто хочу, чтобы ты жил, пока живу я, — пронеслось в голову. — Эгоистично, пошло хочу, чтобы нас — таких переломанных калек было двое». — Сделаем так, — по-деловому продолжил Рокэ, хотя сердце безумно колотилось и дышать было тяжело. — Завтра я назначу дату суда, сделаю вид, что в случае с вашим белоштанным величеством вы действовали по моему приказу, и оттого изменником вас назвать нельзя. Что до остального… Оно не всплывет. Я об этом позабочусь, и… — Нет, — вдруг возразил Окделл. — Так не будет. Выражение упрямства на его лице напоминало глиняную посмертную маску гальтарских времен. Пожалуй, из мальчишки уже не выйдет сделать марионетку — да и прежде тоже не вышло бы. У Окделла всегда был характер, пусть и проявлялся он не очень своевременно. Такой и руки на себя наложить может, если давить слишком сильно. Рокэ нравилась эта окделловская норовистость. Так выходило интереснее. — А как же будет, просветите? Умереть вам я не дам. — Я хочу понести наказание, — твердо проговорил Окделл. — Если не смерть, то тюрьма или ссылка. Я не смогу жить свободно, неужели не понимаете? «Неужели вы и это смогли бы?» — осталось не произнесенным. — Сможете, — отмахнулся Рокэ, хотя уверенности в этом у него вовсе не было. — Любой сможет. Но если вы так настаиваете на наказании, я найду для вас что-нибудь подходящее. Рокэ уже нашел: решение было простым, несколько жестоким и изящным. Вот только Окделлу о нем пока что знать не следовало. Излишняя осведомленность могла толкнуть его на опасные шаги. За окном шелестящим потоком лил дождь, не прекращающийся, кажется, целую вечность. «А что, если мы не выбрались из Лабиринта?» — подумал Рокэ. Эта мысль отчего-то показалась естественной и вовсе не страшной. — Почему вы не даете мне умереть? — глухо спросил Окделл. Он смотрел на Рокэ исподлобья серыми глазами, и можно было постараться, придумать для него красивый ответ — или хотя бы сказать, что он очень нужен здесь, в этом мире. Увы, Рокэ всегда предпочитал честность. — Не хочу, — бросил он. Лицо Окделла ожесточилось; это было похоже на то, как плотные тучи в один миг закрывают собой небо. — Не хотите, — повторил он и прибавил, не отводя глаз: — Как же я вас иногда ненавижу. Рокэ почувствовал азарт сродни охотничьему. Между решением притащить Окделла к себе и напоследок сделать все, чего так жаждалось, и этим «ненавижу» прошло слишком много, почти целая забытая жизнь. И все же Рокэ не мог отпустить его дожидаться суда в камере. До утра еще осталось несколько часов. — Иногда? — протянул Рокэ, играючи коснувшись горячей щеки Окделла. Тот не дернулся и не попытался отстраниться — напротив, неуклюже, точно бродячий кот, подался навстречу и замер, смутившись. — Я пробовал чаще, — лицо Окделла исказила кривая, такая неподходящая к нему, будто подсмотренная у какого-то подлеца ухмылка. — У меня не получилось. От этих слов внутри замерло нечто звонкое и хрупкое — и сладко оборвалось. Ладонь сама обняла Окделла за шею, пальцы зарылись в мягкие волосы. Рокэ любовался этим живым подвижным лицом, тянул мгновения перед неизбежным, давая Окделлу обманчивую надежду на то, что он может отстраниться, отказать, спрятаться. Дразнил его иллюзией выбора, который сам и отнял. Окделл сорвался первым. Его соленые от слез губы неумело толкнулись вперед, и не ответить на этот вызов было невозможно. Легко перехватив инициативу, Рокэ целовался горячо, жестко и безжалостно. Так, чтобы Окделл вспоминал этот поцелуй каждую ночь, тоскуя в своей будущей ссылке, и умирал от желания повторить. Так, чтобы хоть ненадолго насытить свою вечно голодную страсть. — Эр Рокэ… — беспомощно выдохнул Окделл, переводя дыхание. Вернее, не Окделл — Дикон, теперь можно было называть его так. Надобность в крепостных стенах из титулов и фамилий отпала, раз и навсегда. — Ничего не говори, — прошептал Рокэ и снова толкнулся языком в податливый рот, наслаждая сдавленным гортанным стоном. Наверное, пронеслось в мыслях, мальчишке хватило бы и поцелуев, чтобы излиться в штаны за несколько мгновений. Вот только Рокэ этого было мало. — Я не остановлюсь, Дикон, — собрав русые волосы в кулак, он коснулся губами розовеющего уха и скользнул языком по раковине. — Не смогу. Тебе будет больно, если хочешь — кричи. — Пусть… Пусть будет, — тот прикрыл глаза и, окончательно разомлев, безвольно подставил шею. — Так даже лучше. Пусть. Определенно, Дикон не понимал, о чем говорит и чего просит, но значения это имело не больше, чем ливень за окном. Рокэ спустился к шее и прикусил нежную кожу, нарочно оставляя след, затем еще один. Пускай все увидят, пускай будут болтать… Дикона хотелось по-звериному пометить, хотя бы на время, пока не сойдут наливающиеся кровью синяки. — Посмотри на меня, — приказал Рокэ, отстранившись. Он сам не знал отчего, но ему хотелось этого взгляда едва ли не сильнее, чем взять наконец узкое, никем не тронутое тело. В том, что у мальчишки никого в подобном смысле не было, сомнений не возникало. Он должен был достаться Рокэ, только так было правильно. Дикон послушно распахнул глаза. Его взгляд откровенно плыл, зрачки расширились, и в их черноту захотелось упасть с головой. «Нужно было сделать это раньше, — подумал Рокэ. — Тогда все вышло бы иначе». Повинуясь порыву, он взял Дикона за руку, задрал рукав и увидел широкий блестящий шрам, оставленный тварью из Лабиринта. — Ты не принадлежишь им, — слова сорвались с языка сами. — Ты принадлежишь мне. Рокэ припал к шраму губами и поцеловал его. Если бы он мог, если бы он только мог, то по-звериному разодрал бы тонкую кожу клыками и оставил бы свой след, свежий, нерушимый, как их клятвы. От одной этой фантазии собственное возбуждение стало почти болезненным. — Иногда я слышу их, — еле слышно проговорил Дикон. — Слышу тварей, слышу Лабиринт…. А раньше я слышал камни. Рокэ поймал его взгляд в капкан своего и сказал: — Больше не будешь. Все станет как раньше. «Ты должен слышать только меня одного, только меня, не камни». Дикон улыбнулся, и Рокэ поцеловал его снова, так нежно, как только умел, и уложил на спину. Голова закружилась от резкого движения, но слабость тела не имела значения. Не сейчас, когда Дикон смотрел на него влажным блестящим взглядом, в котором читалось прежнее восторженное восхищение, граничащее с ненавистью. Рокэ чувствовал, что в ответ смотрит почти так же. «Это огромное, жадное, собственническое… Неужели любовь? Смешно, если так». Прежде Рокэ никого по-настоящему не любил и оттого не знал наверняка. Он прижал Дикона к полу, просунул ему колено между ног и снова засмотрелся, пытаясь навсегда сохранить в памяти разметавшиеся волосы, зацелованные губы и горячечный румянец. Желание поскорее удовлетворить свою страсть оказалось слабее, чем этот пустой, дурацкий, безымянный порыв. Рокэ очнулся, когда Дикон мягко, точно не до конца понимая, что делает, подался вперед и робко потерся о его колено. Он тоже был возбужден, и от этого осознания пьяно зашумело в ушах. Оцепенение растаяло: хрипло выдохнув, Рокэ торопливо потянулся к завязкам на штанах Дикона и дрожащими руками, будто делая это впервые, приспустил их вместе с панталонами. Волосы внизу живота оказались рыжеватыми, светлее щетины, и это несоответствие отозвалось под ребрами чем-то щемящим. Рокэ вспомнил Варасту и смешные веснушки, выступившие у Дикона на носу и щеках, и золотистый пух на его загорелых руках — и свои темные, грязные мысли, которым — в бессчетный раз! — было решено не давать ходу. — Ты красивый, — прошептал Рокэ, отвечая на явную попытку отползти и прикрыться. Хотя прикрыться вышло бы с трудом. Член у Дикона оказался крупнее, чем Рокэ себе представлял, и в другой момент он бы испытал смутную ревнивую зависть оттого, что мальчишка в чем-то посмел его обойти. Сейчас он чувствовал лишь поглощающее желание прикоснуться и заставить Дикона забыть о стыдливости. Сказать откровенно, Рокэ обычно брезговал подобными ласками, да и не собирался чересчур усердствовать с подготовкой. Но от одного вида Дикона, возбужденного и тяжело дышащего, мысли путались. Склонившись, Рокэ провел языком по его члену, облизал головку и, давая себе привыкнуть, взял в рот. Стон, которым наградил его Дикон, показался самой прекрасной музыкой. Мальчишка явно боялся сделать что-то неправильно и лежал смирно, не принуждая насаживаться глубже, но Рокэ чувствовал: пары движений губ хватит, чтобы довести его до разрядки. Этого хотелось избежать — пока что. С некоторым сожалением выпустив член изо рта, Рокэ скользнул ниже и коснулся языком крепко сжатого отверстия. Дикон тихо заскулил и вздрогнул. — Вы… Вы не должны… Делать такое! — Не указывайте мне, что я должен, — отозвался Рокэ, прервавшись. Он и сам себе удивлялся: обычная для него брезгливость нисколько о себе не напоминала — в отличие от тянущей тяжести в паху. Интересно, мог бы и он сам, как излишне чувствительный мальчишка, кончить, лаская другого и не прикасаясь к себе? Сейчас было не время и не место это проверять. Нужно было получить все и до конца. Припасенное масло лежало в ящике стола, и те мгновения, что Рокэ потратил на его извлечение — мгновения, в которые он не смотрел на Дикона и не трогал, — показались мучительной вечностью. В ящике также нашелся кинжал; Рокэ взял и его. Если не выходит прокусить до крови, можно порезать — но позже, не сейчас. — Будет больно, — снова предупредил Рокэ — и поймал себя на странном новом желании. Ему хотелось, чтобы Дикону понравилось вот так, понравилось с ним, чтобы он чувствовал не одну лишь боль. Несколько капель масла попало на светлый ковер, но Рокэ едва это заметил: осторожно, стараясь сдерживать себя, он толкнулся в Дикона двумя пальцами и начал двигаться, растягивая. Тот зашипел и снова дернулся, но Рокэ властно положил ладонь ему на бедро, успокаивая и одновременно удерживая. С каждым движением Дикон раскрывался ему навстречу, и было кристально ясно: у мальчишки никого прежде не было. Собственное нетерпение становилось все мучительнее и горячее — и Рокэ поддался этому чувству, возможно, слишком быстро. Сдержанность никогда не была его сильной стороной. Разделавшись с завязками на штанах и едва не порвав их, Рокэ закинул ноги Дикона себе на плечи, добавил масла, вошел в горячее тело одним рывком и замер, давая привыкнуть. В ресницах мальчишки заблестели слезы, и темнота внутри радовалась этому, темнота хотела всего — слез, боли, удовольствия, гортанных стонов… Темнота хотела присвоить себе всего Дикона, без остатка, и Рокэ не мог ей помешать, да и не хотел. Темнота была куда сильнее прочего, слишком нежного и хрупкого. Закусив губу, чтоб не излиться слишком быстро, Рокэ начал двигаться, и в какой-то миг Дикон издал нечто похожее на стон удовольствия. Сердце заколотилось чаще. Поймать нужный ритм оказалось не так сложно, они с Диконом почти совпадали в нем естественным образом, и стоны стали громче, настойчивее. Дикону нравилось. От этой мысли жар в паху затопил собой рассудок, и Рокэ вбивался, почти забыв себя и собственное намерение продержаться подольше. Он кончил с рычащим стоном, наверняка напугав Дикона еще и этим, но сожалеть не вышло. Было слишком хорошо, слишком горячо и влажно, и хотелось потонуть в этом ощущении с головой. Разумеется, Дикон не дошел до конца, и это показалось несправедливым. Все еще оглушенный и разморенный, Рокэ щедро лизнул ладонь, обхватил член Дикона и шепнул, склонившись к его уху: — Давай, сделай это для меня. Мальчишке хватило трех быстрых движений. Он явно пытался не стонать, но голос подвел его. Рокэ почти поддался желанию навалиться сверху, вжаться бедрами и шепнуть нечто сладкое и пошлое. То, что полагается говорить любовникам. Но момент тишины, подвешенный между прошлым и будущим, было жаль нарушать. Рокэ лег рядом и молча стиснул ладонь Дикона в своей. Завтра он созовет Высокий Совет и назначит дату суда, и никто не посмеет ему возразить. Дикона больше не будут держать в цепях, ему выделят хорошие комнаты. Он получит то, чего так желает, получит свою ссылку и свое искупление грехов, но рано или поздно Рокэ вернет его себе, и ошибка будет окончательно исправлена. Жить долго, бесконечно, всегда хотелось до сумасшествия. И чтобы весь мир жил — тоже. Ведь Рокэ исправил свою ошибку, разве нет? По крайней мере, он попытался. На ковре поблескивал забытый кинжал. Ухмыльнувшись, Рокэ сел, взялся за рукоять и мазнул лезвием поперек ладони. — Что вы… — начал Дикон, глядя на выступившую кровь. — Забираю вас себе, — в тон ему шепнул Рокэ. — Дай мне руку. Их порезы показались одинаковыми, точно близнецы. Рокэ переплел их пальцы, позволяя крови смешаться, и мысленно поклялся: «Я найду тебя всегда, где угодно и когда угодно». Он знал, что его услышали. — Знаете, я… — Дикон выдохнул и крепче сжал ладонь в ответ. — Я хотел стать как вы. Ничего так сильно не хотел, как этого. И не сумел. Рокэ посмотрел на него — и вспомнил, что нужно возвращаться в настоящее. Нужно смыть друг с друга следы страсти и кровь, одеться, смирить опасное желание не отпускать Дикона от себя, никогда, ни на секунду больше. Рокэ глядел в серые глаза и немного жалел, что уступил глупому мальчишескому желанию наказать себя. Но что сделано, то сделано. Карте место. — Хорошо, что ты не стал таким, как я, — коротко сказал Рокэ, поднес окровавленную ладонь Дикона к губам и коротко поцеловал. — Очень хорошо.