Наследник

Очутившись через мгновение во дворе родительского дома, Нана перевела дыхание и огляделась. Зной опалял стены гасиенды, все ее ставни были закрыты для защиты от немилосердного солнца, придавая двухэтажному зданию вид многоглазого чудовища, смежившего веки. Женщина подошла к двери и прислушалась. Внутри было тихо, если не считать ударов высоких напольных часов в холле первого этажа, только что пробивших четыре часа пополудни. Скорее всего, сиеста отца как всегда затянулась, а Лан и Аль, вообще не большие любители сидеть дома, наверное, как уехали с утра, так еще и не вернулись. Стоя на пороге, Нана осознала, что, да, ей хотелось одиночества, но сидеть в четырех стенах она тоже не в состоянии, поэтому, резко развернувшись, через боковую калитку женщина вошла в сад. Это был необычный сад, многоликий, немного загадочный, чуть жутковатый, но в целом приветливый, закрытый даже для близких друзей. Никто, кроме самих Салливанов и в течение многих лет проживающих в гасиенде работников не ходил сюда. Среди бесчисленных деревьев, многие из которых чувствовали себя комфортно в жарком климате только благодаря магическим способностям хозяев, не виднелось опавших листьев, веток и прочего садового мусора. Мягкая ровная зеленая трава, произраставшая между прямыми стройными рядами деревьев, так и манила присесть, и Нана не стала противиться соблазну растянуться во весь рост на изумрудном ковре. Она знала, что теперь, ступив на дорогу воспоминаний, не успокоится, пока не дойдет до конца, и ничто не в состоянии остановить ее: ни собственное желание, ни старания родных и близких, ни любые другие человеческие или магические усилия. Ей придется прожить все снова. Нана безропотно закрыла глаза. *** Следующие десять лет жизни Тома Риддла представлялись в его памяти сумбурной последовательностью событий, чувств, картин, казалось, никак не связанных между собой. Были здесь и толстенные тома магических книг, сложенные один на другой, и отметки, сделанные ногтем в открытом фолианте, и ощущение резной спинки высокого стула под откинутой головой. Книжные полки, уставленные не только книгами, но и разнообразными колбами и ретортами, рядом с ними — скелет и старый, разъеденный кислотой котел для приготовления зелий. Угол комнаты, напоминающий химическую лабораторию, дополненную магическими талисманами, бутылями янтарного стекла и пурпурными покровами. Все эти фрагменты памяти создавали такую общую картину, что совершенно не в состоянии были прояснить, чем же на самом деле занимался их владелец. Ясно было только одно — Том научился ставить такой щит на свои воспоминания, что даже Нане не всегда по силам было преодолеть его. Он стал ОЧЕНЬ хорошим окклюментом. Было среди этих воспоминаний и зеркало, отражающее лицо, лишенное каких бы то ни было примет времени, какой угодно возраст был для него возможным — и сорок, и сто лет. Кожа на этом лице казалась сильно обожженной и вместе с тем мертвенно бледной. Скорбные морщины пролегли у рта, а глубокие тени — под глазами, почти превратившимися в узкие щелочки, но с отчетливо выделяющимися красными сосудами. Сердце Наны сжималось от жалости при одном предположении, что это — лицо ее Тома, ничем не подтвержденном, но и ничем не опровергнутом. Ради обретения какой силы пошел он на такую жертву? Может это как-то связано с тем, что он теперь не один шел к поставленной, но неизвестной Нане, цели? Ведь не зря же в воспоминаниях этих лет опять появилось несколько лиц, знакомых женщине по Хогвартсу — некоторые особо одаренные из собрания посвященных. А кроме них были другие, более молодые, более дерзкие, новые лица. И была метка — череп с языком в виде змеи — последнее проявление мальчишества. Мальчик повзрослел. Том Риддл умер, да здравствует Темный Лорд Волдеморт! Эта мысль рефреном звучала на протяжении самого продолжительного и самого хаотического периода перехваченных Наной воспоминаний. Она, да еще то самое тяготящее женщину желание Тома — не видеть Нанауатцин — вот две самые частые мысли только что родившегося Лорда. И она подчинилась. Нана сделала так, как он хотел. Она еще не всегда называла его про себя Волдемортом, но ее не было рядом с ним, ей оставались только воспоминания… *** Это снова был кабинет директора Хогвартса. Те же шкафы, те же книги, та же коллекция раритетов, дополненная еще несколькими ценными экземплярами, только на этот раз за столом сидел не профессор Диппет, а профессор Дамблдор, и за окном вместо летнего зноя кружила метелица. Закутанный в длинный черный плащ, Волдеморт сидел напротив Дамблдора, и по их лицам было видно, что встреча запланированная, хоть и не радостная. — Я слышал, что вы стали директором. Достойный выбор, — сказал Волдеморт так, что не было ясно, он поздравляет или показывает свою осведомленность. — Рад, что ты одобряешь, — ответил Дамблдор с улыбкой, весьма искренней, и продолжил после паузы. — Итак, Том, чем обязан? Волдеморт чуть заметно искривил губы и произнес: — Меня больше не зовут Томом. Теперь я известен под именем… — Я знаю, под каким именем ты известен. Однако боюсь, для меня ты всегда останешься Томом Риддлом. Видишь ли, у старых учителей есть один недостаток: они всегда помнят своих учеников такими, какими они были в школе. Определенно, Волдеморт собирался вести беседу в нужном ему тоне, но можно было только восхищаться, как ненавязчиво Дамблдор захватил лидирующие позиции в разговоре, отказавшись произносить новое имя посетителя. — Я всегда удивлялся, — неторопливо и холодно произнес Волдеморт. — Почему вы никогда не хотели оставить школу? — Для такого волшебника, как я, нет ничего важнее, чем помогать молодым постигать древние знания. Кстати, если профессор Диппет ничего не перепутал, тебя тоже прельщала профессия учителя. Волдеморт с вызовом вскинул голову. — И до сих пор прельщает, — ответил он. — Я просто вдруг задумался: почему вы, у кого Министерство всегда спрашивало совета и кому дважды предлагало пост министра… Но Дамблдор прервал его: — Трижды, если я еще не разучился считать. Но меня никогда не привлекала министерская работа. В кабинете повисла мертвая тишина. Волдеморт испытывал очевидные затруднения в формулировании того, что собирался сказать дальше, а Дамблдор не собирался ему помогать. На первый взгляд он был невозмутим, но иногда смотрел на гостя с печалью и укоризной. Наконец, Волдеморт заговорил вновь: — Я вернулся, возможно, позже, чем профессор Диппет ожидал, потому что однажды он ответил на мою просьбу, что я слишком молод. Теперь я не так молод, и я пришел к вам, чтобы просить разрешить мне вернуться в замок в качестве учителя. — Все еще по Защите от Темных Сил? — Да. Думаю, теперь нельзя не признать, что я многое видел и многого достиг с тех пор, как покинул Хогвартс. Я могу рассказать студентам такое, что они не услышат от любого другого волшебника. — Я знаю, что ты видел и чего достиг с тех пор, как покинул нас. Слухи о твоих поступках дошли и до твоей старой школы, Том. И мне не хочется верить как минимум половине из них. Волдеморт поудобнее расположился в кресле и произнес с утомленной обреченностью человека, вынужденного в сотый раз объяснять одно и то же: — Величие порождает зависть, зависть рождает зло, ложь — искры зла. Вы должны это знать, профессор. — Не предполагал, что ко всему прочему ты стал еще и философом, Том, но на твоем месте я не называл бы величием то, чем ты занимался. — Отчего же? Я экспериментировал. Я расширил возможности магии больше, чем кто-либо до меня. — Некоторые возможности в некоторых областях магии. Некоторые. В других же ты остался совершенно безграмотным. — Бездоказательные аргументы, профессор, но даже если бы они и были верны, не кажется ли вам, что нет в мире лучше места, чем Хогвартс, для расширения границ возможностей и продолжения экспериментов? Вы позволите мне вернуться? Позволите поделиться моими знаниями с учениками? Я и мои способности в вашем распоряжении. Я подчинюсь вам. — А что будет с теми, кто подчинился тебе? С теми, кто, по слухам, называют себя Упивающимися Смертью? Вряд ли внезапно разорвавшаяся неподалеку маггловская бомба произвела бы такой эффект, как эти слова, сказанные обыденным, будничным тоном. Волдеморт бесспорно не ожидал подобной осведомленности от своего старого школьного учителя. Однако он быстро преодолел свое замешательство. — Мои друзья, уверен, справятся без меня. — Друзья? Они больше похожи на слуг… — Вы ошибаетесь. — Ты хочешь сказать, что Нотт, Розьер, Малдбер и Долохов не ожидают твоего возвращения в «Кабаньей голове»? Или же они просто, как преданные друзья, пришли в столь неуютную снежно-морозную ночь попрощаться с тобой, когда ты займешь место преподавателя? На этот раз всей выдержки Темного Лорда не хватило, чтобы скрыть его растерянность от столь точных сведений. Огромного труда стоила ему спокойная улыбка и непринужденный вопрос: — Как всегда в курсе всего, профессор Дамблдор? — Я просто знаком с тамошним барменом, — по-прежнему невозмутимо продолжил Дамблдор. — А теперь начистоту. Зачем ты пришел сюда со своими приспешниками, если, и мы оба это знаем, работа тебя не интересует? Волдеморт выглядел неприятно удивленным. — Напротив, я очень хочу получить ее. — Нет. Тебе просто нужно БЫТЬ в Хогвартсе, а не УЧИТЬ, как тогда, когда тебе было восемнадцать лет. Что случилось с тобой, Том? Даже самое замороженное, озлобленное, разочаровавшееся сердце способно было бы растаять от отеческого тона, которым была сказана последняя фраза, но Волдеморт не позволил ей проникнуть к своему сердцу, скрытому черным плащом надежнее, чем самым крепким панцирем. Сразу и не скажешь, чего было больше в его голосе — сдерживаемого гнева или же откровенной презрительной насмешки. — Значит, вы не хотите дать мне работу… — Я не хочу. И не думаю, что ты ожидал от меня иного. Волдеморт неторопливо поднялся, и было что-то хищное в его нарочитой медлительности. — Это ваше последнее слово? Дамблдор тоже поднялся, все такой же невозмутимый и спокойный. — Да. Глаза с тяжелыми веками направили на директора Хогвартса немигающий взгляд. — Тогда нам нечего сказать друг другу. — Нечего, — согласился профессор Дамблдор, не отводя взгляда от покрасневших глаз. Волдеморт напрягся, казалось, еще чуть-чуть, и в ход пойдет волшебная палочка, но он просто резко развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. *** Что Том хотел сказать этим предоставленным Нане довольно продолжительным фрагментом из своих воспоминаний, женщина не знала. Однако Нанауатцин надеялась, что это было своеобразным способом дать ей понять, что она не забыта, и то, что когда-то было ей обещано, тоже. Все же остальное, что ей удавалось уловить, — жалкие клочки и обрывки с поверхности его сознания. В основном это были лица: мужские и женские, выражающие ужас и обреченность, панику и безумие, бессилие и отчаяние, ненависть и мольбу, непереносимую боль и неимоверную решительность. Нана долго думала, кто эти люди, и что они значат в жизни Темного Лорда, пока в один далеко не прекрасный момент не поняла, это все — жертвы его «экспериментов», ЕГО жертвы. Колдуны и магглы, убитые лично им или же в его присутствии. Но что было особенно страшно, так это присутствие в подобной скорбной череде улыбающегося лица очень маленького мальчика с ясными зелеными глазами и радостно-непонимающим выражением на мордашке. Это детское личико было последним, что видела Нана в мыслях Темного Лорда. Больше она не видела ничего, и не потому, что Волдеморт не впускал ее в свою память, а потому, что его память, казалось, перестала существовать. Никакого более логичного объяснения происходящему женщина не могла придумать. Но если это правда, то значит и Тома Риддла тоже не существует? Вот тот вопрос, на который профессор Нанауатцин Салливан вот уже несколько лет не могла найти ответ. Или не хотела… Ей было страшно, потому что она ничего не понимала, не знала, спросить было не у кого, да и ответ мог оказаться ужасным. *** Когда черные глаза вновь смятенно открылись, первые сумерки опускались на гасиенду, распахнувшую навстречу им свои окна, в некоторых из них зажглись мерцающие огни. Облака набежали на бледно-лиловое небо, и луна готовилась последовать за ними. Поднявшийся ветер печально завывал, заставляя шелестеть листву. Женщина неторопливо поднялась и направилась к дому. Еще в дверях Нана услышала довольный смех братьев, глухое брюзжание старой Магдалены, вынянчившей всех троих детей Уолтера и Шочикецаль Салливанов, и усмирительный басок отца из столовой. Ей тоже следовало бы быть там, за общим столом, но после мысленной прогулки по воспоминаниям Тома стремление побыть в одиночестве становилось еще острее. В такие минуты Нана чувствовала себя потерянной и опустошенной. Она пересекла холл как можно быстрее и тише, чтобы не привлечь внимания родных, добралась до лестницы и поднялась в свою комнату. Только взявшись за ручку двери, Нана поняла, что, услышав голос Магдалены, машинально последовала ее настоятельному требованию, с детства вбитому в голову, — не аппарировать в доме. Дверь бесшумно захлопнулась за спиной Наны. Ставни на окне были плотно затворены, и женщина, сильно оттолкнувшись от двери, сделала шаг в темноту комнаты, чтобы открыть их. Ощущение присутствия кого-то постороннего в помещении заставило ее остановиться. Легкий шорох, тихое постукивание, невнятное бормотание — определенно она в комнате не одна. Здесь кто-то есть, и как этот кто-то попал в комнату, совершенно непонятно. Времени нащупывать палочку, которую Нана всегда оставляла на тумбочке у кровати, когда шла в музей, не было, оставалось воспользоваться беспалочной магией. Щелчок, и все свечи в комнате зажглись. — О! — удивленно протянула Нана, быстро окинув взглядом просторное помещение. На спинке стула, недовольно нахохлившись и жмурясь от неожиданно загоревшегося света, сидела большая ушастая сова. На столе недалеко от нее лежал плотный конверт, надписанный ровным, каллиграфическим, незнакомым почерком.