Петля скорбящего

От лимонадного щебетания Феликса у Чонина уши медленно заворачивались в трубочку. Он даже дотронулся до одного из них, недоверчиво пощупал.  - И я отгрыз ему ухо, Йени! Целиком! - сверкал потрясающими глазами Ëнбок и быстро-быстро моргал, будто фотографируя всё, что их окружало; мрачный пейзаж с уродливо-яркими подростками - Можешь себе представить? Столько крови наглотался, что меня потом вырвало! А ещё его серьга мне язык порезала, так неприятно, ты бы знал! Никогда не режь язык!  Чонин мрачно шагал рядом. Монолог Феликса пугал, шуточные (или нет) попытки Чанбина и Хëнджина прибить друг друга за их спинами настораживали. Однако между покинутыми, сморщенными домами со старческими пятнами окон и беззубыми челюстями разбитых витрин подросток жался к парням.  Инстинкт самосохранения утверждал, что рядом с ними безопасно. Разум крутил пальцем у виска и смотрел на первого безумными глазами.  Противоречия складывались пазлами из разных наборов в абсурдную картину цветастого нечто. Чонин рассеянно рассматривал её, взбивая пыль и асфальтную крошку раздолбанными кроссовками, иногда поднимал потерянный взгляд на интенсивно-голубое небо. От него плавились глаза и растекались синей слизью по черепу.  - Нет, ну вы точно дерëтесь! - Ëнбок развернулся на пятках так стремительно, что подросток шарахнулся в сторону.  Парни смерили его удивлённым взглядами, а затем принялись красочно убеждать скрестившего на груди руки Феликса, что он заблуждается. Чрезвычайно убедительный спич Чанбина был подпорчен гранатовыми косточками, скатывающимися из порезанной щеки Хëнджина на воротник красной ветровки. Да и подтекающая из разбитого носа Чанбина кровь тоже не внушала доверия.  - Посмотри на них, Йени, - тряхнул светлой головой Ëнбок, разбудив и стряхнув пригревшиеся в его волосах лучики солнца - врут прямо в глаза и не краснеют. Бессовестные.  Хëнджина возмущённо вздохнул и поднял руку, дождался пока строгий Феликс одобрительно кивнет. - Думаю, мои уши немного красные, - заявил Хван и оттопырил их длинными пальцами.  Ëнбок топнул ногой в тяжёлом ботинке, толкнул хохочущего друга в плечо. Не оставил в стороне и злорадно улыбающегося Чанбина, заколотив его по спине.  Пластмассовые браслеты на тонких запястьях Феликса шумно гремели. Это напомнило Чонину о мобиле со звёздами над кроватью в детской. Однажды он сломался и перестал играть. Мальчик тряс его, пел колыбельную, надеясь, что тот вновь заведётся.  Подросток поморщился, проглатывая покрытое плесенью воспоминание, краем глаза посмотрел на Ëнбока. По его лицу размазаны блёстки и веснушки. Микроскопические звëзды среди крохотных планет. Феликс вдыхает реальность, а выдыхает детство. Он прекрасен, потому что под пушистым жёлто-зелёным свитером, за рёбрами его сердце поедают опарыши. Потому что из-под радужек-каруселей, прямо из зрачков выбираются гиены, щёлкают смазанными свернувшейся кровью и слюнями зубами. Самое настоящее детство, некротической тканью отравляющее организм, подпитывающее токсинами будущее. Детство не иссечешь отмирающей конечностью. - Как думаешь, он всегда так подвисал или это из-за Минхо?  Голос Хёнджина заставил Чонина вздрогнуть. Ëнбок тряс прямо перед его лицом ладонью в разводах киновари, Чанбин с царапинами у глаза вкладывал в безвольную руку энергетик с черникой.  Подросток пару раз моргнул, обвёл парней растерянным взглядом, сжал холодную жестяную банку. Бродяги ждали от Чонина слов, но он по-прежнему отмалчивался на любой вопрос.  Феликс нахмурился и отстранился. Подумав немного, спросил:  - Должны ли мы выплатить ему компенсацию?  - Чем? - фыркнул Чанбин, щелчком поправив козырёк чёрной кепки с кольцами - Крышками от бутылок?  - Почему бы и нет? - просиял Феликс; у него под кожей точно были летние облака - Ты же не против, Йени?  Подросток едва заметно скривился. Поток беспрерывной глупости ему уже порядком надоел. Лямка рюкзака болезненно врезалась в ушибленное плечо. Телом постепенно завладевала усталость.  Заживающий затылок немилосердно чесался, так что под ногтями Чонина постоянно скапливалась засохшая кровь. Минхо лупил его по рукам, каждый раз, когда видел, что подросток тянется к голове. Вспомнив о Ли, Чонин нахмурился. Парень сказал им не отлучаться больше, чем на два часа. Прошло как минимум четыре.  - Ну почему Йени совсем со мной не разговаривает? - расстроился Ëнбок, вопросительно вглядываясь в чёрные, похожие на раздавленных муравьёв глаза подростка.  - Может запихнем ему в трусы хомячка? - предложил Хёнджин, плотоядно взглянув на Чонина.  - Идея отличная, - серьёзно кивнул Феликс, приложив палец к подбородку - но где мы здесь найдём хомяка?  Хван и Ли обменялись долгим задумчивым взглядом. Его прервал Чанбин, легонько толкнувший Ëнбока в плечо и указавший на кучу мусора в тени дома: - Хомячков здесь нет, но что насчёт крыс?  - Очень дельно, - Феликс засветился изнутри мягким ночником и хлопнул в ладоши - как всегда, Бинни.  Чонин вздрогнул и сделал шаг назад, когда все трое повернулись к нему с заговорщическими ухмылками. Рефлекс абсолютной доминантой вспыхивает в мозгу подростка.  Он срывается с места так быстро, что лишь через несколько секунд слышит удивлённые выкрики Чанбина и Хёнджина и восторженный смех Ëнбока. Они окликают Чонина, бегут за ним.  Подростку страшно от того, что он не боится. Что впервые его кеды выбивают из асфальта искры веселья. Чонин не сразу его узнаёт. Не сразу понимает, что губы кривятся в улыбку, а не в плаксивую гримасу. Не осознаёт, что из груди рвётся не ужас, а смех.  Лёгкие дышат усталостью, ноги пронзает холодными стрелами. Подросток влетает в широкие двери цеха, ловит на себе удивленный, приветливый взгляд Бан Чана, а тот ловит его самого, по инерции не успевшего затормозить.  Чонин повисает на парне, хватаясь пальцами за чёрную толстовку, и, тяжело дыша, вываливает на выдохах:  - Они... мне в трусы... крысу хотят... запихнуть.  Некоторое время Бан Чан растерянно моргает, придерживая подростка, а потом весело замечает:  - Как мило, что первая фраза, которую ты мне сказал по доброй воле была именно эта. Я запомню.  Стоило ему договорить, как в цех забежали запыхавшиеся парни. Феликс и Хёнджин держали рюкзаки и друг друга, а Чанбин здоровенную серую крысу прямо за голый хвост. Та брыкалась и визжала.  Завидев лидера парни спрятали хищные улыбки, а Чанбин грызуна за спину.  - Так, а ну-ка выкинули крысу, - Бан Чан даже не старался выглядеть суровым - да не в угол. Подкиньте в рюкзак Сынмину, а то он задрал коллекционировать тараканов у меня в карманах. Подростки, уже собиравшиеся расстроиться, вновь воспряли духом и побежали выполнять указ лидера. Чонин вздохнул. Когда-нибудь он сойдёт с ума с ними. Но это будет не так грустно, как если бы он обезумел без них.

* * *

Чонину снятся двери, которые никуда не ведут, и коридор от пола до потолка заполненный темнотой. Он то разветвляется ломкими сосудами на множество проходов, то сходится до одного, клаустрофобически узкого. Подросток слышит шаги. Чужие, шаркающие, медленные, монотонные. Кто-то беспрестанно ищет его в этой запутанной сети ходов, а Чонин убегает. Потому что бегство - рефлекс. Потому что надо бежать.  На языке цветëт горечь, ползет по глотке в пищевод, оседает в гортани на голосовых связках, размягчает их, лишает голоса, ныряет в бронхи, отравляет лёгкие.  Подросток дышит вязкой тьмой, заполняет ею внутренности. Стены царапают пальцы шершавой деревянной поверхностью, двери скрипят, чьи-то шаги играют тревогу, наступая на клавиши мозга.  Чонин перестаёт дышать. Чувствует, что лёгкие пресытились мазутом, отяжелели. За гипоксией не идёт паника. Это странно.  Подросток слышит новый звук - скрип спинки дивана. Чонин понимает, что спит. Пространство коридора начинает идти мелкой рябью, шаркающие шаги замирают. Кто-то прислушивается.  Подросток покидал сон с облегчением, радуется вернувшейся способности дышать. Ночной воздух мягко полоскает лёгкие в холодной воде. Он кажется необычайно сладким сейчас.  Чонин медленно приоткрывает глаза. Паника запоздалая и не из-за гипоксии застилает разум. Внутренний крик заглушает скрип дверей и звук шагов. Как же страшно.  Над обездвиженным ужасом, скорченным телом подростка склонилась Тень. Чёрное безликое существо, обожжëнная насмешка над человеческим естеством, пахнущая скорбью и жаждущая её, изнывающая и вгрызающаяся в воспоминания. Тень ищет в них себя.  Воскрешенная чьей-то памятью, она рыщет по свету, желая найти того, кто не даёт ей упокоиться. Ищет, чтобы сожрать. А заодно пожирает других. Потому что скорбь не разборчива в людях. Они саморазрушительно одержимы ею и сами манят Теней.  Рефлекс пульсирует в мозгу и затылке. Ему надо бежать. Но Тень нависает над Чонином чёрным, беззвездным полотном неба. Не пошевелиться. Она касается лба подростка, шуршит в воспоминаниях скрюченными бесплотными пальцами. Тень соткана из непроницаемого мрака, густого тумана и прохлады. Эти компоненты медленно заполняют голову Чонина изнутри. Ткани подростка пропитываются формалином, немеют, отмирают. Очень, очень холодно.  А Тень всё ищет себя, вытаскивая на свет воспоминания Чонина. Подросток знает, что не он её призвал. Так же, как то, что это не имеет значения. Он умрëт в единственном месте, что казалось ему безопасным. Какая жестокая насмешка, плевок в лицо проснувшемуся доверию.  Липкий ужас выступает на висках. У Тени нет глаз, но что-то всматривается в Чонина так пристально, что хочется разодрать живот, раздвинуть грудную клетку и самому показать всë что попросит беззвучный голос.  Когда страшно - беги. Не можешь бежать - дерись. Нет сил драться...  - Нет сил драться? - бешенство и ласка сменяли друг друга в глазах матери со скоростью сторон подброшенной монетки - Устал? Всë?  Рот наполняется кровью, лопатки прирастают к полу. Мальчик зажимает разбитые губы разбухшими пальцами с отслаивающимися ногтями. Он кивает.  Мама улыбается. Чонин дрожит.  Дрожат светящиеся звезды на потолке. Вот-вот сорвутся и распорют им в полёте глотки, изрежут лицо, воткнуться острыми краями в глаза. Было бы замечательно.  - Тогда плачь, Ян Чонин. Плачь. Тень услужливо подсказывает, расплетая гобелен воспоминаний. Когда страшно - беги. Не можешь бежать - дерись. Нет сил драться - плачь.  В насквозь холодном, остывшем подростке горячими остались только кровь и слëзы. Не разобрать, что из них заструилось из уголков глаз, пробежалось по вискам, облизало ушные раковины. Да и неважно это.  Зрение Чонина поплыло, неясные контуры Тени размылись. Холод нитками распиливал зубы и разум, а в глазах ночь превратилась в мешанину из черноты и голода.  Хотелось позвать на помощь, но язык разбух и приклеился к нëбу, скрепил рот так, что не издать ни звука. От отчаяния подростка затрясла бессильная истерика, по глазам пошла рябь. Он моргнул, избавляясь от неё и замер.  Тень пропала. Над Чонином терялся в темноте потолок и сны семи бродяг. Паралич не покидал тело подростка, потряхивал его, выдавливал из глаз крупные, редкие слезы.  Лунный свет незаинтересованно царапал стену сквозь узкие длинные окна высоко под потолком, неосознанно питал разум Чонина, вытягивал частички ужаса из мышечных волокон.  Тень была здесь. Она чуть не сожрала его!  В голове взрываются маленькие петарды, слезы крадутся по щекам, пока их хозяин медленно сползает с дивана и на непослушных ногах ползет по чреву цеха. Скрюченный и неуверенный, что жив подросток пытался нашарить в темноте опору. Кажется, ею могла стать сейчас даже ржавая пружинка в лампе накаливания.  Пальцы проваливаются в жёсткую ткань покрывала, за ними валится на пол Чонин. Он знал куда - к кому - шёл.  - Йени? Бан Чан не выглядит заспанным. Глаза лидера обстругивают подростка с остротой направленного на него ножа с чёрным лезвием.  Парень встаёт со старого матраса, садится рядом с Чонином на корточки, слегка покачивает нож в пальцах. Его взгляд читает подростка по шрифту Брайля, отпечатанному на лице. Бан Чан хмурится. Он настолько невыносимо понимающий, что может рассказать о чём думает коматозник.  Чонин дрожит перед ним в тонкой чёрной кофте с яркими динозаврами на груди и кривит рот. Он забыл, как говорить. Не может собраться, дрожит, касается пальцами лица.  Щëки обжигают слëзы, а из горла рвутся только испуганные всхлипы. Что делать, когда уже не можешь плакать?  - Так, - голос Бан Чана мягкой глиной обволакивает подростка, возводит стены вокруг мозга; плечи накрывают ладони - мне нужно, чтобы мы поболтали.  Руки парня ползут по ключицам, вверх по шее, пальцы застревают в волосах на висках, шершавые ладони чуть сдавливают мокрые, ледяные щëки. Пепел из перегоревших глаз сыпется с ресниц, когда парень произносит:  - Говори.  Чонин мотает головой, насколько позволяют чужие руки. Он не может.  Не мог.   Подросток с изумлением понимает, что спазм прошёл и горло больше не сдавливает страх.  - Тень. Надо мной была Тень, - Чонин удивлён, не может поверить, что голос принадлежит ему.  - Где она сейчас?  Бан Чан улавливает малейшее изменение мимики. Патологически понимающий.  - Ушла, - подросток видит своё отражение в спокойных, внимательных глазах, едва подавляет импульс, чтобы не разбить их; это не зеркала.  Лидер считывает и это, вздыхает, прикрывает веки. Думает. Или прислушивается. Чонин не знает. Он так и сидит, согреваемый сухими, вечными руками, постепенно оттаивая.  Наконец Бан Чан открыл глаза, усмехнулся, увидев в чёрных колодцах напротив тревогу и смятение, встал, выпуская подростка из рук. Взгляд лидера по щелчку стал мрачно-сосредоточенным. Подхватив нож, он уже дотронулся до покрывала, как вдруг вспомнил о растерянном ребёнке у ног, опустил на него глаза, потеплел.  - Я пойду проверю остальных. Тень могла навестить не только тебя.  Подросток не отвечает. Он уже пришёл в себя и откуда-то точно знал, что Тень исчезла и ни к кому, кроме него не притронулась. Но как это объяснить?  Чонин остаётся один, отгороженный покрывалом от целого мира. Равнодушная усталость наваливается всем весом, грозя раздавить подростка, размазать по бетонному полу.  Комната лидера прилегает к стене цеха и с двух сторон окружена металлическими шкафами с заставленными полками. Там были извечные энергетики (здешние скрепы), алмазные диски (точно те звезды, что все-таки сорвались с потолка детской), ломаные линии цепей бензопил (такие здесь чётки) и револьвер. Его револьвер.  Обхватив колени и прижав к груди, Чонин слушал, как просыпался цех с бродягами, как шевелились одеяла и покрывала, гремело оружие и шёпот. Парни тенями сновали по дому в поисках непрошенного гостя, а подросток так и смотрел на рукоять револьвера, как заворожëнный. Сколько же там патронов? Покрывало царапнуло воздух, пнуло им в спину Чонина. Это вернулся Бан Чан.  - Пойдём, у нас собрание.  Его голос посыпался на голову подростка мелким гравием. Подросток не пошевелился. Ночь измучила его. Когда-нибудь надпочечники Чонина устанут вырабатывать катехоламины и подросток просто погибнет. Так почему не сейчас? Сколько же там патронов? Чонин слышит сонный гомон, покашливание, ворчание. Должно быть все уже на месте сбора, у дивана, где он чуть не умер минут десять назад.  Подросток вообще не чувствует тело. Даже не уверен дышит ли. Бан Чан замер за спиной исполинским изваянием, каменным идолом, что вот-вот обрушится на него.  Вздох парня похож на начавшийся летний дождь. Лидер вообще часто вздыхает, выбрасывая из головы мысли и сон. Чонин почему-то уверен, что Бан Чан ещё будучи мальчишкой прочёл "Повелителя мух". Точно прочёл. Вспомнить бы хоть строчку.  Шуршит одежда, электризуются волосы, когда парень надевает на подростка свой вязаный сине-зелёный свитер, сам оставаясь в одной чёрной майке.  - Вставай, - просит Бан Чан; обхватывает прозрачного от усталости подростка, ставит на неверные ноги.  Чонин вяло просовывает руки в рукава, плетётся вслед за парнем. Над местом сбора горит свет. Не так давно в его центре сидел подросток. Он ещё видит там свою тень.  Заспанные парни с раздражением и беспокойством впиваются в Чонина, притащившего себя вслед за лидером.  Всех немного покачивает, но садиться никто не решается. Только Феликс в жëлтой толстовке пристраивается на подлокотник дивана, сонно щурясь из-за света.  - Итак, ты говоришь, что видел здесь Тень, - Минхо особенно красив, когда зол.  Подросток прячется в темноте, обнимает себя, нервно сглатывает. Как же сухо во рту.  Свитер висит на нëм безразмерной кольчугой. Но острые взгляды парней целятся в незащищенную шею. От них ничего не спасает.  - Да ему же просто приснилось, - ворчит Чанбин, массируя переносицу - зачем нас из-за этого собирать?  - Проверить не сожрали ли кого, - сонно пробормотал Феликс, утыкаться лбом в бок Хëнджина.  - Ничто не указывает на то, что Тень приходила, - у Сынмина очень тяжёлый взгляд; Чонину кажется, что под повязкой у Фемиды его глаза.  - Тени и не должны оставлять следов, - голос Минхо засахарен сарказмом.  - Если не считать обглоданные трупы следами, - внëс ремарку Джисон, в насмешку над инстинктом самосохранения вставший рядом с Ли.  Минхо раздражённо прищурился, взглядом изрезав улыбающееся лицо товарища.  - Именно их тут и нет, - заметил Сынмин, неотрывно препарируя подростка взглядом.  - Потому что мальчишка просто-напросто боится спать один, - Чанбин так зло пытался проморгаться, что его глаза начали слезиться - я вас всех в следующий раз подниму посреди ночи, чтобы рассказать, как мне приснился бой в октагоне черепашьего супа и губки Боба.  - О, я бы об этом послушал, - встрепенулся Феликс, отлипая от непривычно молчаливого Хëнджина.  Чанбин, чью основную мысль так и не уловили, раздраженно зарычал. Шипение со стороны Минхо и Джисона нарастало. Бан Чан и Сынмин молчали (лучше бы орали во всë горло).  - Тень была здесь, - Чонин не сразу понял, что решился сказать это.  Парни смотрели на него так, будто били. На теле подростка по местам, где они прошлись глазами появлялись невидимые гематомы. А чего он ожидал?  Чонин инородное тело, встрявшее в глотке младенца. Его бы выковырять, пока микромирок бродяг не задохнулся. Они это интуитивно чувствуют, но ещё не могут до конца понять.  Недоверие ранит, если доверяли прежде. Но причём здесь эти ребята?  Вывод напрашивается сам собой и от него подростку хочется выть, царапать шею ногтями.  Чонин опускает голову, крепче обнимает себя непослушными руками, упрямо повторяет:  - Была.  Очень тихо. Только не в голове подростка. Среди криков и стенаний он не сразу различает голос Бан Чана:  - Давайте расходиться.  Больно. Такую боль в груди не снимет ни нитроглицерин, ни морфин. Сколько же там патронов? Шуршание, шарканье, переговоры. Разбуженные дети идут досматривать положенные им добрые сны, чтобы проснуться на утро озлобленными подростками. Зацикленное прощание с детством.  Чонин ждëт пока все уйдут, но знает, что на диване сегодня уснуть уже не сможет. Там больше не безопасно.  Звуки стихли, но подросток знает, что остался не один. Рядом застыл Бан Чан, запутавшийся взглядом в стежках свитера.  - Нам тоже пора.  Лучше бы на расстрел или в камеру пыток. Но ноги и чужая воля приводят подростка в закуток парня, усаживают на матрас.  - Ложись и ни о чëм не беспокойся.  Парень просит о невозможном. Чонин соткан из беспокойства. Он тревожно смотрит на Бан Чана покрасневшими глазами. Больше не может и не хочет говорить.  - Это не так сложно, как ты думаешь, - лидер мягко надавливает на плечи подростка, роняет его на матрас, укрывает одеялом.  Улыбка парня действует сильнейшим успокоительным, ходит и отключает в голове Чонина свет. Затухающим сознанием подросток спрашивает: "а ты?". - Спи, я буду охранять, - шепчет Бан Чан, садясь спиной к Чонину у откинутого покрывала; в его пальцах приютилась бита. Безопасность. И, кажется, даже не мнимая. Подросток сворачивается в клубок, зарываясь в одеяло.  - Ян Чонин.  Парень бросает на подростка удивлённый взгляд через плечо. Встречается с тусклыми отблесками чёрных глаз среди окрашенных прядей. Улыбается.  - Рад познакомится, - Бан Чан вежливо кивает - можешь называть меня Крис.  - К тебе здесь так никто не обращается, - веки Чонина закрываются сами собой, голос затихает.  - Теперь ты будешь, - слышит подросток перед тем, как уснуть.