* * *
Два года назад август украсил себя засухой, чертополохом, тысячелистником и детоубийством. Чонину тогда повезло меньше всех: он выжил, хоть сам об этом и не догадывался. Выйдя из комы, молодой человек узнал от чего сбежал и ему невыносимо захотелось обратно. Как будто кому-то до этого было дело. Врачи колдовали. Фармакология и латынь должны были вернуть Чонина в норму. Хотя бы его тело. Первое время молодой человек беспрестанно вглядывался в окна, силясь понять куда подевались гнилые части города. Потом с сердечным и сухожильным скрежетом заставил себя принять единственно верное объяснение: мир Мëбиуса - попытка запертого в коме разума не сойти с ума. Чонин даже почти смирился, пока не услышал, как сосед по палате, захлебываясь в словах и слезах, умолял отца позволить ему вернуться в мире, где жив Техëн. Тот обманул подростка, сказав, что будет ждать здесь. Взгляд Чонгука тогда случайно набрёл на остекленевшие глаза Чонина. Позвонки прострелило взаимопонимание. Солидарность псевдомертвецов, неудавшихся самоубийц. Хотя, Чонгук всë же преуспел. После него осталось распахнутое окно и больничные тапки на подоконнике. Асфальт недолго хранил память о нём. Скорбящие попадают в мир Мëбиуса, вытаскивают души любимых из могил, мучают бесконечными циклами. Ведомые ненавистью обращаются в Теней, мстят за смерть и воскрешение; жалостью - возвращают ещё живых из сна ложью и хитростями; любовью - остаются рядом до тех пор, пока их не отпустят, добровольно оставаясь пленниками чужой боли. Сказки врут, что всë будет хорошо. К кому идти Чонину умолять спасти друзей? Какие пройти испытания? Где отыскать живой воды? Сказки бесполезны, незачем помнить ни строчки. В книгах боль героя находит физическое воплощение, раскалывает горы, вспенивает моря. Однако же город, замуровавший молодого человека в палате, непоколебим, расчерчен машинами, заполнен смогом. Солнце не взорвалось и под ним плавятся цветы на могилах друзей и любимого. Почему он не лежит рядом? На этот вопрос маминым сказкам ответить нечего. Не страшно, Чонин больше не ищет в них разгадки.* * *
Девятнадцатый август жизни Ян Чонина рассыпал таблетки, выпускал рой стрекоз, лепил из облаков детские мечты и пытался не унывать. Малахитовый луг приветствовал давнего друга распрямившейся до колена травой и иван-чаем, выросшим на местах пролитой крови. Рукотворные кресты беснующейся молодости. Луг помнил и оплакивал подростков. Скребущее чувство скорби чесало глаза Чонина, замеревшего на ослабевших после долгого пути ногах. Над его головой носились ласточки, небо укутывало нежной синевой, ветер гладил по осунувшимся щекам. Его приветствовали как родного в месте, где самые счастливые воспоминания сплелись с самыми горькими. Сюда он приполз однажды не надеясь на спасение, но получил его и намного больше. В заброшенном гараже с ржавой машиной неподалёку от входа собирались бродяги, веселье и молодость. Чонин не понял, когда стал их частью. Может, он был ею всегда. Подросток сбегал от мамы, прекрасно зная, что потом несколько дней не сможет появиться перед друзьями. Он придумывал столько историй, малюя по мозгам товарищей картины школьных потасовок, притворялся, что гордится синяками и ссадинами. Врать под молчаливыми глазами Криса было сложно, но Чонин знал, что их лидер слишком понимающий, чтобы раскрыть друзьям его ложь. Он считал, так будет правильно. Чонин видел, что бродяги делали с теми, кто посягал на них. Подросток тоже их. Думая об этом, он восторженно загорался ворохом перепутанных гирлянд, но ещё Чонин боялся. Маму друзья не пощадят. Даже если он повиснет на шее, разрыдается, начнёт угрожать. Воспоминания муравьями ползали по кроссовкам, а молодой человек всë не мог заставить себя шагнуть ближе к вросшему в десятке метров от него гаражу, бессмысленно вглядывался в покорëженную дверь. Его не торопили. Слишком долго ждали, чтобы спугнуть. Чонин медлит, наверное, думая, что из убежища вынырнет Минхо, позвать кошек и Джисона; заметит его, покачает головой, недовольный робостью, грубо приободрит, позовёт с собой. Или, может, молодой человек хочет услышать бисерный смех Феликса, переругивания Хëнджина и Чанбина, ехидные комментарии Сынмина насчёт умственных способностей обоих. Было бы замечательно. Но больше всего Чонин желал подпрыгнуть на месте от неожиданности, когда, подкравшись со спины, Бан Чан приобнял бы его за плечи, звякнул пакетом с энергетиками и самой прекрасной, надёжной улыбкой. Молодой человек сжимает кулаки, кусает внутреннюю сторону щёк - скорее по привычке, нежели, чтобы причинить боль. Он ведь отпустил их. Смог. Трава ласково шелестит, стрекозы весело носятся над головой. Чонин идёт к гаражу, стараясь не думать о том, как сыпались здесь на землю зубы, эритроциты и тела. Произошедшее с Уджином однажды должно было привести к трагедии. Потому, что мир ненавидит беспечное вопреки юношество. А ведь они жизнь любили. Чуточку меньше, чем друг друга, но всë же очень искренне, перламутрово. Повреждённая бесплотным гневом дверь делится с Чонином частичками ржавчины и души. Петли наперебой скулят о том, как заждались заплутавшего в собственном разуме друга, пропускают в усыпальницу несбывшихся мечт. Молодой человек делает шаг, замирает, сжимает футболку на груди, покачивается от боли. Это место дышит их голосами и непостоянством. Он будто никуда не уходил. Всë на своих беспорядочных местах. Скелеты этажерок, ящики детских энциклопедий с поражёнными гемолитической желтухой страницами и классики - с желтухой более взрослой, печёночной. Озорными щенятами топорщились гвоздями биты, скользящими водомерками кололи глаза ножики с полустертыми наклейками, нетерпеливо щëлкали клювами разводные ключи. Липкой жестью приветственно моргали единственным глазом пустые банки энергетиков, причудливыми дорожными знаками торчали из щелей, книг, сочленений столов и этажерок карты. Бесхозно валялся в углу старый патефон с треснувшей пластинкой (его откуда-то приволок Хëнджин). Даже пыль, крохотными чаинками кружившаяся в лимонном свете солнца, вливающимся сквозь продолговатое окно, будто бы сохранила свой стройный, гибкий генетический узор. Всë так, как было. Кроме самих хозяев микрохаоса. Что Чонин может сказать ждущим своих владельцев вещам? Они до сих пор здесь. Кожанка Чанбина висит на проволочном крючке. Плюшевая собака с оторванным ухом, которую Сынмин нашёл на помойке, околела на боку в облезлом кресле. Брелок Минхо с тремя кошачьими мордочками, так и остался прикованным зелёным дротиком в центр мишени для дартса. Из чайника торчал козырёк обожаемой кепки Джисона, еë пытался там сварить Минхо в наказание за грехи Хана. На притащенной кем-то покоцанной пробковой доске приколоты порталы в прошлое - снимки Хëнджина, влюблённого в мир немного больше, чем он пытался всем доказать. Немая гитара Бан Чана, заполненная горечью и обидой на своего владельца стояла в углу. Как же славно Крис играл на ней в прошлом. Россыпью драгоценностей валялись на полу пуговицы Феликса из цветного стекла. Ëнбок в носках с НЛО срезал их съеденными коррозией ножницами со старого платья сестры, когда всë случилось. Феликс выбежал даже не успев надеть дырявых кед. Чонин поводит плечами. Молодой человек просто не может снова вспоминать об этом. Он притащил сюда себя не за этим. Чонин пришёл попрощаться. Молодой человек забудет о крови, стонах, боли, дрожи и Бан Чане, тащившим его через лес к людям. О том, как теряя сознание и ползая на коленях, он умолял врачей помочь Крису, а те разводили руками и печально смотрели на бездыханное тело подростка с множеством колотых ран. Чонин клянётся, что не будет вспоминать о роняющем кровь и слезы над Хёнджином Феликсе с рассеченной головой, о хватающимся за шею Джисоне, о дезориентированном, но яростном Минхо, о задыхающимся на чистейшем луговом воздухе Чанбине с пробитым лёгким, о разбитом виске Сынмина с потерявшим ясность взглядом. Молодой человек выкинет из головы мятную голову Юнги и липкие пальцы, сдавливающие распоротое горло, Намджуна с выколотыми Хëнджином глазами, пытающегося остановить кровотечение из порезанного живота Хосока, Субина с раздробленной лодыжкой, Ëнджуна, Кая и всех остальных. Чонин сотрёт тот день из памяти и будет пытаться жить. Он уверяет себя в этом, забытой в мире смертных душой бродя по гаражу и боясь притронуться к вещам. Вдруг его рука пройдёт сквозь них? - "Я хочу жить," - убеждает невидимого наблюдателя молодой человек, натыкаясь взглядом на коробку из-под кроссовок Чанбина. - "Я хочу жить," - нелепый повтор и рука тянется открыть незамысловатый тайник. - "Я хочу жить," - в коробке первые простенькие гвоздики Феликса, связка колдовских ключей, засохшая мармеладка, янтарь и револьвер. Оружие нашёл Чонин. Он уже не помнил, как объяснил почему прятался в мусорном баке неблагополучного района куда этот револьвер и выкинули. К счастью, огнестрел заинтересовал парней куда больше, чем сине-багровые пальцы Чонина. Бан Чан просил рассказать правду, но та была тошнотворнее смекты и подросток просто не хотел произносить вслух, что мама лупила его по рукам молотком, чтобы удобнее потом было отрезать раздробленные пальцы. Оказалось, в револьвере семь патронов. - Почти по одному на каждого, - хохотнул Джисон, обводя друзей с высоты спинки кресла попрыгунчиковым взглядом - кто-то останется в живых. - Ага, - усмехнулся Сынмин, кроша чипсы на домашку Чонина - кому-то повезёт. - Повезёт ли? - неожиданно задумчиво произнëс Феликс, вплетая в волосы засыпающего у него на коленях Хёнджина разноцветные пластиковые стяжки; смутился удивлению друзей, объяснил - Я бы не смог без вас, лучше уж пуля. - Ликс прав, - неохотно признался Чанбин, мрачно нахмурившись - жизнь дерьмо, но с вами ещё куда ни шло. - Да, пуля лучше, - активно закивал Хан, отрывая намагниченный взгляд от Минхо. - Лучше просто не умирайте, - робко попросил Чонин. Ребята рассмеялись. Улыбнулся и подросток. Бан Чан тогда очень ласково на него посмотрел. Чонин отдал бы что угодно сейчас, лишь бы ещё раз увидеть этот взгляд. Молодой человек думал, что воля к жизни - его самый сильный приобретённый рефлекс. Мама сделала всë, чтобы он не забыл о том, как прекрасно дышать не через трубки. И всë же револьвер злорадно усмехался, обжигая кожу. Чонин ошибся, но понял это не сразу. Зажмуренные веки, безумная карусель барабана. Оказалось, что жить без Криса и ребят... Дуло присасывается к виску серебристой пиявкой. хуже, чем не жить вообще. Сухой щелчок. Секунда. Две. Десять. Из уголка глаз по щекам стекают слезинки. Чонин опускает голову и револьвер, кладëт его и воспоминания в коробку. Видимо, так было предрешено. Семерым погибнуть и одному не умереть дважды. Мир несправедлив. Чонин убеждается в этом повторно. Но, может быть, он всë же станет счастливым однажды. Один за семерых. Один из них.