***
В клубе горит свет, и от атмосферы веселой тусовки не осталось и следа. Двое СОБРовцев мрачно стоят в стороне, следя за входом. Хазин, конечно, из уважения к лежащему на полу трупу старается сдержать зевоту, а не потому что движение челюсти отдаёт болью в затылке. День ещё даже не начался, а он уже ставит ему ноль из десяти. Волков ругается по телефону с криминалистом, который где-то застрял, хотя обещал быть через десять минут. Сонные оперативники без его распоряжений тупят и ни черта не делают. В будний день клуб не был набит до отказа, но народу оказалось достаточно, чтобы опрос всех свидетелей грозил превратиться в затяжную каторгу. Люди шушукаются по углам, но никто даже права не качает, странно. Судмедэкспертка осматривает тело, Хазин присаживается рядом с ней на корточки, и под диктовку записывает в протокол нужные сведения. Девчонка примерно его лет, с собранными в высокий хвост темными волосами. Она представляется Мирой и больше от работы на посторонние разговоры не отвлекается. Вокруг происходит полнейшее нихуя. По ощущениям, все шевелятся, но никто не работает. — Все, можете увозить. — Мира разминает затёкшее в неудобном положении тело. Наконец, заявляется криминалист. Волков продолжает его чихвостить уже вживую. — А мы схерали стоим смотрим? — интересуется Хазин у оперов, продолжающих пинать хуи, разве что без попкорна. — Тут народу до утра хватит, давайте, жопой шевелите. — Ты-то кто вообще? — Майор Хазин. Захочешь получше познакомиться — устрою. Работать пиздуй. Выебываться на старшего по званию никто не рискует, так что с энтузиазмом идущих на казнь опера ползут опрашивать свидетелей. — Пропустите! Хазин оборачивается на резкий голос. В зал через СОБР ломится мужчина в костюме. СОБРовцы бычат на него, его охрана — на них. Вечер резко перестает быть томным. — Разошлись. — Хазин рявкает так, что в зале повисает тишина. Он устал, мучается от боли и смертельно хочет курить. И кофе. И спать. О чем говорить, он заебался настолько, что не реагирует на Волкова, расхаживающего в наплечной кобуре поверх белой рубашки. Хазин подходит к мужику, у которого хотя бы башки хватило перестать ломиться. — Вы имеете какое-то отношение к заведению? Мужик гордо одергивает полы пиджака. — Я хозяин. Поляков Евгений Владимирович. На фоне проплывают носилки с трупом. Поляков провожает их боязливым взглядом. — Майор Хазин. А вас, Евгений Владимирович, я попрошу вместе с администрацией предоставить нам записи с камер видеонаблюдения.***
Дым приятно горчит на языке. Ко всему прочему добавляется чувство голода. Волков выплывает из клуба, нормально переодевая накинутое на плечи длинное пальто. — Подвезёшь? Я на такси приехал. Хазин кивает, выбрасывает окурок. Они не успевают отойти, как Волкова окликает выбежавшая из клуба Мира: — Олег Давидович! Вы не на машине? На улице уже светло, ехать домой нет никакого смысла. Мира с заднего сидения переговаривается с Волковым, Хазин больше молчит. — И на кого вы нас оставляете, Олег Давидович? — Так на Петра Юрича, — Волков кивает в сторону Хазина. — Он к нам из московского ГУНКа перевёлся… Мира просит подбросить ее до метро. Когда она выходит, в салоне на какое-то время повисает тишина. — Протокол осмотра жмура подписать не забудь, я по-хорошему не имел права его заполнять. — Спасибо, — Волков расползается по креслу. — Опера у вас, конечно, пиздец. Их если не пинать, вообще ничего делать не будут? — Они, может, и выглядят тупыми и ленивыми, но на самом деле они старательные. Так-то мой косяк, я нихрена работу не организовал. Другие планы на вечер были, а тут это, и все покатилось нахуй. Головой вообще не там был. По крайней мере, это что-то объясняло. Обычно собранный и включённый работу Волков сегодня выглядел как минимум отрешенным. — Проехали, бывает. — Мне даже уходить как-то спокойнее стало, с тобой вроде Управе не пиздец. — Как сказал Дубин, мне ещё здесь адаптироваться. Заедем в какую-нибудь кафешку? Жрать хочу. Они приезжают в Управление, едва опоздав к началу рабочего дня. С пакетами еды навынос и лицами, как из морга выписанными. На крыльце курит Гром. Он пожимает Волкову руку, Хазин же вместо рукопожатия ловит Грома за запястье и затягивается его сигаретой. Тот хлопает глазами, но не дергается. От наклона головы набок шея стреляет болью, Хазин недовольно шипит, выпуская изо рта дым. — Шею застудил, болит охуеть как, — отвечает Хазин на немой вопрос. — У Димы обезбол есть, он у нас всегда во всеоружии. — Да похер, само пройдёт. Вслед за Волковым Хазин заходит внутрь. Они завтракают в чилл-зоне, не отвлекаясь от документов. Потом расходятся по своим рабочим столам. Хазин мысленно хуесосит опера, протоколы опроса которого пестрят перлами вроде «день рожденья» и «ихний», когда над ним нависает большая тень. — Олег, тут… — Хазин поднимает голову. Вместо Волкова рядом стоит Гром. — А, Игорь Константинович. Чем обязан? — Выпей, не пройдёт же само, — Гром оставляет на столе отрезанную от блистера таблетку и уходит. Ладно, ответный выпад засчитан. Хазин запивает обезбол кофе и возвращается к работе. Становится лучше. Когда Хазин выходит из Управления, на улице уже темно и льёт так, что до машины добираться только вплавь. Дверь хлопает, на крыльце появляется Димка. — Спасибо за таблетку. — Да не за что, — Димка надевает кепку и натягивает сверху капюшон куртки. — Тебя подвезти? — Не, спасибо, я на академической живу, туда ехать долго. Хазин скептически смотрит на стену воды, льющуюся за пределами укрывающего их козырька. Особыми филантропическими порывами он никогда не отличался, но метро по дороге, а человек ему говна не делал, помог даже… — Давай хотя бы до метро. Ну смоет же к херам. — Да я привык. Дверь опять открывается, выпуская наружу Грома. Тот смотрит на дождь, на них. Быстро сесть в машину не получается. Пока Хазин возится с тем, чтобы пропустить Димку на заднее сиденье — тачка-то двухдверная — они успевают подмокнуть. Гром себе под нос ругается на ламбо-дверь, но всё-таки умудряется ее закрыть без помощи. Siri так кстати включает трек Jubilee «Небо падает». Ливень постепенно превращается в просто сильный дождь. Хазин аккуратно выруливает с парковки под расспросы Димки о машине. Гром всю дорогу молчит.