Красивый, плохой, твой

— Вы не понимаете, это другое… — …она меня спровоцировала! — Я лучше адвоката подожду. Только сел работать, а уже заебался. Чтобы не слушать гул голосов, Хазин достает AirPods’ы, но надеть не успевает. — Петь, курить пойдешь? Хазин вздрагивает от низкого голоса слишком близко уху. Гром упирается одной рукой на край стола, а другой — в спинку кресла, чуть поворачивая его к себе. — Бросил. — Когда успел-то? — Вчера, — Хазин поднимает рукав бадлона, демонстрируя купленный утром никотиновый пластырь. — ЗОЖ, блять. Сказать, что он сейчас ненавидит весь мир — нихуя не сказать. От никотиновой ломки хочется то ли лезть на стену, то ли почесать кулаки о чье-то лицо. Видя его настрой, Гром поднимает руки в жесте «сдаюсь» и уходит один. Чтоб он дымом подавился, сука. Работать мешает абсолютно все. Вокруг шумно, музыка со словами отвлекает, без слов бесит, шумоподавление не справляется абсолютно. Из пальцев выскальзывает ручка, и одному макаронному монстру известно, каких усилий Хазину стоит не заорать. Даже не что-то, а просто типа от души проораться. Поэтому, когда к столу подруливает Волков, Хазин собирает в кулак все свое самообладание, чтобы не заколоть его той самой ручкой. — Пётр Юрич, нам бы выйти поговорить. Вероятно, в качестве жертвы силам зла Волков ставит на стол большой стаканчик с кофе. И пододвигает к Хазину аккуратно так. Еще бы на вилах принес. — О чем, товарищ майор? За кофе Хазин даже готов не сразу послать его на хуй. Теперь уже на вполне конкретный, с адресом и владельцем. — О вчерашнем. Нам доработать следующую неделю, и я уеду отсюда играть в семью. Хотелось бы расстаться не на такой хреновой ноте. — Окей. Хазин снимает со спинки кресла пальто, берет кофе. Ему как минимум нужно обозначить Волкову, что будет за распространение лишней инфы. А то влиятельные айти-гении — это, конечно, отлично, но есть дяди и позубастее. На любого борзого, считающего себя неприкасаемым, управу найти можно. Они проходят мимо курящего Грома, садятся в припаркованный «Ровер». — Во-первых, мне реально жаль, — начинает Волков. — Серого иногда на поворотах заносит. Но для него тот период вообще жуткий триггер. Ты просто ему о плохом напомнил. — А, теперь если мне чье-то ебало не понравится, можно и хуями крыть? — А то ты так не делаешь. — Доебка до хуйни десятилетней давности — даже для меня слишком. — Чего тогда взъелся так, а? И хули разговор за Шахназарова начал? — Туше. Волков достает портсигар, протягивает Хазину, тот на автомате берет. Первая затяжка делает жизнь светлее. Хазин нащупывает стеклоподъемник и откидывает руку с тлеющей сигаретой в открывшееся окно. Завтра точно бросит. — Он еблан был конченый, Серому что-то в алкашку подмешал по приколу, — говорит Волков. — а у него, ну… он лекарства пил, короче. Там по-хорошему и крепкое нельзя, не то что какую-то дрянь принимать. Этот урод ржал только, когда я из него вытрясти пытался, хотя бы что это было. Дальше ты сам знаешь. — А во-вторых что? — М? — Это было во-первых, — напоминает Хазин. Описанным раскладом он не удивлен ни капли, Шахназаров был настолько знатной мразью, что Хазин старался с ним дел не иметь. Да и откинулся тот еще до конца магистратуры, обдолбанный за руль сел, ну и улетел прямым рейсом с моста на тот свет. — Во-вторых, я тебя в работе видел. Ты хороший мент. Хер знает, какой человек, да и не мне судить. Но я до вчерашнего дня вообще не думал, что ты какой-то блатной. В смысле, что семья непростая — это понятно, не выглядишь ты на майорскую зарплату. Но про отца не знал. Злиться так же сильно уже не получается. Хазин медленно кивает, делает очередную затяжку. — Ты это, сори за гомофобную херню, которую я выдал. Волков поворачивается к нему всем корпусом. — Тебя ебет новая этика? — Меня ебет только то, что ебет меня. Повисает молчание. Волков с секунду просто смотрит — в глазах мотается колесико загрузки — а потом взрывается смехом. — Блять, а я не знал, как подъехать, чтобы ты не распространялся. То, что у него на лбу читается гетеросексуальность, Хазин и так знает. Волков достаёт из кармана смартфон, ищет что-то и показывает Хазину фотографию. Он и Разумовский с девочкой лет восьми на коленях. — Это Тома. До школы нормально еще было, а сейчас два папы иногда вызывают вопросы. Очередь Хазина выдавать «Error» на лице. — Пиздец, у тебя семья с ребенком. — Сам до сих пор в шоке, — Волков гордо демонстрирует похожие фотки. На одной из них мелькает именинный торт. Они воспитывают ребенка. В школу там водят, дни рождения вон празднуют. Приходишь с работы — а там семья. Муж и дочь. Хазин встряхивает головой. Картинка вызывает у него слишком противоречивые эмоции. Они ещё какое-то время разговаривают, сидя в машине. От Волкова в общем-то фонит счастливым семьянином, непонятно, как Хазин это сразу не заметил. Следователь бля. Хазин присутствует на допросе Полякова, хозяина клуба чудес. Задерживать его пока решительно не за что, приходится отпустить под подписку. Он рассказывает какую-то муть, оглядываясь на адвоката. Тот смотрится внушительнее самого Полякова. Волков задает вопросы, делает пометки в блокноте. Хазин уже давно бы распсиховался на холеного мудилу в костюме, а он ничего, даже вежливо держится. Вот вечно Хазину нравятся неподходящие ему люди. Надежные, спокойные, все из себя про дом, уют и яблочные пироги. А, собственно, какого хуя? Сам Хазин про выходные в баре, а не на даче. Ну, был. Но и сейчас до «нормальной» жизни все еще как до Китая пешочком. И все равно всегда тянется к людям вроде Нины или Олега, которым нужны такие же. А Хазин что: рутину люто ненавидит, от спокойной жизни его тошнит, да и отдавать тепло в ответ не умеет. Возвращать себя в реальность приходится насильно. Мысли продолжают утекать в сторону. — Нужно адвоката этого проверить, мутный какой-то. Петь? Ты слушаешь?

***

Вставать с кровати не хочется даже чтобы сходить отлить. Хазин то просыпается, то снова проваливается в дрему. К полудню сонливость проходит совсем. Приходится все-таки подниматься. Ни душ, ни крепкий кофе не добавляют ни единой, сука, серотонинки. Хазин машинально ищет сигареты, злится на тупое решение бросить. Да, в реабилитации нельзя, но курил же он несколько месяцев и ничего, опять торчать не начал. От кофе на пустой желудок начинаются ноющие боли. Отлично. Не жизнь, а сказка. Андерсона походу, ну, из тех, где все непременно сдохли в конце. Вчера вечером Хазин купил программу питания со всякими рецептами, и теперь планирует развлекаться. И начать с панкейков. Чтобы заглушить голод на время готовки, Хазин быстро съедает банан, шлифует найденными сдобными печеньями. Еще немного, и он докатится до варки каш по утрам. А что, медленные углеводы… На этой чудесной мысли Хазин открывает подвесной шкаф, чтобы достать тарелку. На него услужливо сыпется половина сервиза. Грохот такой, что кажется, будто упал весь шкаф и стена в придачу. Шкаф на месте, рухнул под тяжестью всего один посудосушитель. Осколки лежат на рабочей поверхности, на полу. Хазин в состоянии полнейшего ахуя рассматривает кусок тарелки, на который капает кровь. Дотрагивается пальцами до брови. Бля, больно. Пиздец приготовил панкейки. Хазин осторожно отступает от места катастрофы, так, чтобы не напороться на осколки. Идет к зеркалу в коридоре. Нормально так посекло, наверное, от количества крови сразу и не поймешь. Хазин находит смартфон, вызывает такси. Пальто накидывает прямо поверх домашних спортивок и лонгслива, берет документы, зажимает бровь обычной бумажной салфеткой. Аптечку он как-то не додумался купить, в доме даже бинтов нет. В такси Хазин пытается вспомнить, запер ли входную дверь. Дорога до ближайшего травмпункта занимает минут десять, не больше. Хазин пялится в окно, на расспросы таксиста о случившемся отвечает односложно. В травме субботним утром не протолкнуться, многие отлично отпраздновали пятницу. Хазин сидит в очереди, уперевшись взглядом в информационный стенд о ВИЧ. — Петя? Он не сразу отзывается на собственное имя. — Привет, — Хазин протягивает руку стоящему напротив Грому. На том видимых повреждений нет. — Ты чего тут? — Да на задержании немного приложили, — Гром отводит глаза. — Димка настоял вот, чтобы на сотряс проверили. С тобой-то что случилось? — Да так, нормально все. Объяснять ничего не приходится, Хазина зовут в кабинет. Его осматривают, рану обрабатывают, тётечка средних лет накладывает шов. — Так больно? — сочувственно интересуется она. — Потерпи, милый, я почти закончила. Хазин автоматически всхлипывает и только после этого замечает, что сидит в ебучих слезах, как пятиклашка в медпункте. Дожил, блять. Хочется жрать, но он в домашних шмотках и с крайне интересным ебалом. Придется ехать домой и заказывать доставку. Готовки с него, пожалуй, хватит. Хазина тоже на всякий случай чекают на сотряс и отпускают с миром. Меньше всего на выходе из травмы он ожидает встретить Грома. Спасибо, что нос хотя бы перестал быть красным. — Готов? — Гром улыбается, выкидывает в мусорку окурок. — Так расскажешь, что случилось? — Полка с посудой упала. Сигарету дашь? — Ты бросил. — Бля, дядь, мозги не еби… — Хазин обрывает сам себя, выдыхает. — Проехали. Гром кивает, даже за хамство не цепляется, только спрашивает: — Ты не на машине? — Не, на такси приехал. — Прогуляемся? — Гром неопределенно указывает куда-то в сторону улицы. — Я жрать хочу пиздец. — О, как раз за шавермой завернем. Хазин пожимает плечами и шагает следом. Не холодно, даже кутаться в пальто не хочется, бабье лето всё-таки. Так чего бы не пройтись, особенно за едой. Обычно молчаливый Гром начинает разглагольствовать об утреннем задержании.