Красивый, плохой, твой

Таймер отсчитывает время звонка издевательски медленно. Прошло двадцать с хвостиком минут из пятидесяти. Чтобы заполнить паузу, Хазин отпивает чай. Он всегда перед сеансами психотерапии делает себе чай или кофе. За чашкой можно спрятаться. — Вы пытались поговорить с друзьями о том, что с вами происходит? Голос терапевтки, Карины, слишком спокойный, со слишком правильными интонациями. Она как-то говорила о том, что отношения со специалистом даже важнее содержания терапии. Нужно прожить опыт здоровых отношений, где тебя принимают. Вот только нахуя? Кто за пределами проплаченного шапито будет мило кивать и говорить, что все в порядке? Лицемерие какое-то. — У меня есть спонсор, говорим с ней иногда. И на группах стабильно дважды в неделю. — Это отлично, но я про друзей. Они вас поддерживают? — Я оборвал все старые контакты. На новом месте есть несколько человек, с которыми я общаюсь, но они ничего не знают. Карина опускает глаза в блокнот. Иногда Хазину кажется, что она записывает туда какие-то неутешительные диагнозы с пометкой на полях «случай безнадежный». — А Игорь, его вы не считаете другом? — Не знаю. Может быть. Хазин опять берется за чашку. — У меня есть наблюдение, хочу вынести его вам его для размышлений. Вы можете очень тепло отзываться о человеке, но, стоит мне спросить «Кто он для вас?», вы отвечаете: «просто знакомый», «коллега». Как думаете, почему вы никого не называете своим другом? Вечно она прикапывается к словам и формулировкам. Ну, не прикапывается, а начинает что-то уточнять, задавать вопросы. А Хазин иногда сам в душе не ебет, что и зачем он говорит. — Какая разница, как называть кого-то? — Знакомые и коллеги не про близкий эмоциональный контакт, в отличие от друзей. — Тогда у меня нет друзей. — Звучит очень грустно. Людям нужны друзья. У вас есть понимание, почему так вышло? И правда, почему же? Какое-то странное стечение обстоятельств с его жизненной историей. — Потому что я переехал меньше четырёх месяцев назад, — терпеливо поясняет Хазин очевидную вещь. — Маловато для формирования «близкого эмоционального контакта», не находите? И давайте закроем тему. Один из плюсов психотерапии — если у нее вообще есть плюсы — возможность слиться. Карина по своей этике ебучей не может ни на чем настаивать. — Хорошо. Хотите поговорить о своём домашнем задании? — Да. — Как прошли наблюдения? — Я скинул заполненные таблицы, — Хазин начинает барабанить пальцами по столу, бросает взгляд на холодильник. Зато после этой экзекуции его ждёт вкусный ужин. — Так из-за чего, согласно наблюдениям, вы чаще всего спорите с людьми? — Потому что они неправы. Я не вступаю в споры на ровном месте, но среди моих коллег достаточно идиотов, не разбирающихся в собственных обязанностях. Карина приподнимает брови. Они у нее черные, чересчур правильной формы. По ее лицу можно считать все эмоции. Реально в жизни такая или здесь старается — хер поймешь. — Но зачем вы с ними спорите? — Я же говорю, потому что они неправы. — И что? — Как что? Будет бардак в документах, другие проблемы… — Хазин от возмущения даже подается вперед, к экрану. — И что? Почему для вас это так принципиально, почему это задевает? Документы — не вопрос жизни и смерти. — А, ну можно вообще архив сжечь к херам, никто же от этого не умрет! — Когда вы были ребёнком, кто-то из важных взрослых настаивал на порядке во всем? Опять она со своими вопросами про детство… Клещом вцепилась в тему отношений с родителями. А это последнее, что Хазин хотел бы обсуждать. — Наверное. Да. — Если сейчас на работе все перестанут следовать вашему представлению о правильном, что случится? — Да все развалится к чертям, — Хазин всплескивает руками, едва не задевая злосчастную чашку. — А если все менты будут вести документы как прописи? Хана этой вашей полиции тогда. — Если вы перестанете все контролировать, начнётся коллапс всей полицейской системы? — Я не это сказал. — Это, — Карина выдерживает многозначительную паузу. — Буквально. — Вы передергиваете. — Вам важно, чтобы в ходе спора с вами согласились? — Конечно. Зачем ещё спорить? Карина опять смотрит в свой блокнот. Ну точно сейчас выдаст какое-нибудь лютое дерьмо. — То есть вы ждёте перехода человека на свою сторону. Признания как профессионала и умного человека, который знает, как нужно? — Звучит ужасно. Очень условно, но допустим. — Вы спорите с людьми, чтобы быть принятым? Ага, Хазин так и знал. — Какая чушь. — Всего лишь гипотеза. Все, что я здесь говорю, — только гипотеза. Я человек и могу ошибаться. — Я спорю с людьми, чтобы они поняли, какой я классный мент? Да я вообще не хочу быть никаким ментом. — А кто этого хотел? — Отец, — обреченно констатирует Хазин. Опять она это сделала. — Что думаете? — Вы намекаете, что я агрессивный мудак, потому что таким поведением добиваюсь чьего-то признания, на самом деле пытаясь добиться признания отца? — Не намекаю, выдвигаю гипотезу. — Булщит ваша гипотеза, — Хазин незаметно для себя начинает повышать тон. — Отца я терпеть не могу, класть мне на его признание. — Почему тогда вам причиняет боль то, что у вас нет поддержки семьи? — Может, потому что нормальные семьи поддерживают? — Конечно, — Карина очень сочувствующе кивает. — Но ваша нет, и вас это ранит. — Я хотел бы нормальную семью, но типа родителей по гарантии обратно не сдашь. А с теми, что есть, я дела иметь не хочу. Мне больно в вакууме, что мне не повезло. Но на того отца, который у меня есть, мне плевать. — Поэтому вы сейчас плачете? — Поэтому на сегодня мы заканчиваем. Спасибо, до следующей недели. Хазин захлопывает крышку ноутбука. Довела, блять. Сука, за что ему все это. Нужно поесть. Срочно нужно поесть… Светлая мысль прерывается звонком домофона. Доставок Хазин не ждет. Так что либо почта, либо Гром. Второй обычно не соизволяет предупреждать о визитах. — Это я, открывай, — бодрый голос из динамика точно принадлежит Грому. Хазин жмет на кнопку, домофон пиликает в ответ. Входную дверь просто отпирает и уходит в ванную комнату. Гром и сам здесь разберется. Прохладный душ приводит в чувства. Хазин, не торопясь, бреется, сушит феном волосы. Возвращается на кухню он уже функционирующим человеком. С чистой головой, ха. «Никакой психотерапии не было, выкуси, Кариночка, ты меня не проймешь». Закипевший чайник выключается сам. Гром стоит у открытого шкафчика, выбирая чай. — Какой будешь? — как будто это он хозяин дома. — Зеленый. Который с ягодами. Хазин садится за стол, наблюдая за суетящимся Игорем. У него такой правильный абрис профиля, что можно залипнуть. И кепку свою таскать вроде как перестал, с вылезающими из-под нее кудрями слишком тупо смотрится. Хоть на нормального человека стал похож. — А чего это тебя ко мне привалило? Боишься, что с корпората сольюсь? Гром-то уже готов: в брюках и черном пуловере стоит, на повседневку он такое не таскает. А жаль. Хоть фигуру видно, а то ходит вечно в каких-то мешках. Прятать там нечего, наоборот… а вот эта мысль Хазину уже не нравится. Можно подъебывать друга насчет его костюма деда, а можно пялиться на его грудные мышцы. И хотелось бы задержаться на первом варианте. Никаких рассматриваний натуралов, ну нахуй. — Ага, знаю я тебя, — Гром ставит на стол две чашки чая. — Сигареты не курю, алкоголь не пью, нахер эти ваши корпоративы, я устал. Хазин только пожимает плечами. Каким же душнилой он стал, пиздец. Если уж ему такой как Гром предъявляет, пиши пропало. — У меня плов есть. Будешь? — Да, — аппетит у Грома тоже отменный. Ну, когда он про еду помнит. — И мне погрей. Гром фыркает, но идет к холодильнику. Ну а что, раз все равно расхозяйничался, пусть приносит пользу обществу. — И салатик нарежь, — окончательно наглеет Хазин. После ужина Хазин нехотя идет собираться. Хули ему ловить на таких мероприятиях — непонятно. Типа потанцевать с бухими коллегами и посмотреть, кто будет задорно ебаться в толчке? Увольте. Если бы не Игорь, Хазин действительно постарался бы слиться. Любимую черную рубашку приходится гладить. Гром включает ютуб на телевизоре, пока Хазин возится сначала с глажкой, потом с укладкой волос. Зачем вообще это все. Делать вид, что общий движ хоть как-то интересует, улыбаться мудакам. Не то чтобы он действительно хотя бы пытался кому-то улыбаться. Но все равно, лучше бы с Игорем посидели дома. Они приезжают в снятый для корпоратива ресторан почти на час позже нужного. Хазин оттягивал момент выхода как мог, но в конце концов деваться было некуда. — Бля, Игорь, я отлить. На самом деле спрятаться захотелось сразу, как сдали вещи в гардероб. Свалить от этих счастливых лиц как можно дальше. Свой полный отказ от алкоголя Хазин пояснил Игорю тактичным «у меня были с ним некоторые проблемы, лучше совсем не пить». Алкаш — вроде не так плохо, их в России-матушке миллионы. Да и бросил же, одобряемо. Игорь не давил и не расспрашивал, в бары не звал и сам при Хазине не пил. Так что тема как-то больше не всплывала. — Уже? — А нехер было меня чаем запаивать. Хазин проталкивается через толпу в сторону туалетов, Игорь почему-то идет следом. Мы с Тамарой ходим парой, бля, даже поссать вместе. Что в толчке что-то не то, Хазин понимает мгновенно, едва переступает порог. Три опера столпились у дальней кабинки. Даже не дернулись, когда услышали, что кто-то зашел. Только один поднял голову. Хазину и видеть ничего не надо, он распознает такое седьмым чувством. Только не как мент, а как торчок. Хоть бы дверь закрыли, долбоебы. — Свои, — констатирует опер, глядя на Хазина с Громом. Тут и освидетельствование не нужно, он прям в глаза ебется. — Вы, блять, охуели? — интересуется в ответ Хазин.