Странники Одиннадцати Пространств: Нет худа без добра

Жизнь без праздников – это длинный путь без заезжего двора. Демокрит Абдерский Любое человеческое творение, будь то литература, музыка или живопись, — это всегда автопортрет. Сэмюэль Батлер

– Располагайтесь на лужайке. Передаю вас в заботливые руки Гнома, пока мы все готовимся, – обращается к команде Ксандер, когда летюлени доставляют всех к обсерватории гуманида. Мятежники спешиваются с воздушных зверей. Вокруг обсерватории уже собралось множество самых разных обитателей системы – как разумных, так и диких существ. Ксандер же устремляется к Коряжке. – Вы как раз вовремя! – радуется Гном, выходя из башни с целой охапкой ожерелий, сделанных из грибов-капель – формы жизни, почти незаметной среди местной травы. – Надевайте, друзья. Я рассчитал на всех. В самом деле, для каждого местного жителя и гостя находится самое подходящее ожерелье. Выглядит оно чрезвычайно просто: всего лишь бусы из нескольких рядов светло-жёлтых шариков. Такие же ожерелья гном развешивает на трёх деревьях. – Простенько, но симпатично, – комментирует Тикки. – Гм, истинная красота этих ожерелий раскроется, э-э-э, в темноте, – поясняет Айзел. И темнота эта неожиданно наступает. Во всей системе отключается свет, и тогда грибы-капли поистине проявляют себя во всей красе. Они начинают излучать мягкий голубоватый свет. Светятся не только ожерелья, но и те грибы-капли, которые растут на лужайке, а также нити слизевиков с Холмолесья. А за пределами лужайки царит кромешный космический мрак. Откуда-то из этого мрака доносится чарующая музыка, а за ней следует голос старого лешего: – Давным-давно силы гравитации сотворили из звёздной пыли одиннадцать камней. Долго они были безжизненными сгустками холодного вещества, что сиротливо скитались в необъятной пустоте Космоса. Но однажды прибыли два великодушных мудреца с планеты Муту’Имир. Волшебством науки они создали атмосферу, поселили в тёплых озёрах молекулы-предвестники жизни и превратили пустынные скалы в цветущую систему, которую и нарекли Самобытом. И до сих пор эти мудрецы заботятся о наших мирах, что эволюционируют под их неусыпными взорами. Они управляют нашим вечным полётом сквозь Млечный Путь, защищают от всех напастей и даруют нам… свет. Леший замолкает. Тут над лужайкой словно бы из ниоткуда возникает стая жуползней-светочей. У громадных насекомых светятся глаза, антенны, брюшки и надкрылья, которые изукрашены голубыми и розовыми узорами. Кружась, выделывая петли, спирали и другие кренделя, жуползни как будто рисуют своим свечением причудливые узоры в воздухе. Но два жуползня летят иначе – размеренно и спокойно, не кувыркаясь. Они несут на своих спинах Ксандера и Найю. Эволы облачены в церемониальные одежды. Ксандер одет в узорчатый светящийся свитер и тёмно-синий с внешней и чисто-белый с внутренней стороны плащ. На голове у эвола – меховая шапка, утыканная веточками разных деревьев, на руках и ногах – ярко-зелёные браслеты. Найя же одета в красную мантию с голубыми светящимися узорами, украшенную белой цветочной лентой, а на голове у неё – ярко-жёлтая шляпа. Жуползни с эволами на спинах приземляются посередине лужайки на небольшом расстоянии друг от друга. Между ними прямо в земле открывается круглый люк, и оттуда выдвигается небольшое сферическое устройство – тот самый главный аккумулятор, который питает подсветку во всей системе Самобыт. Ксандер и Найя спешиваются и подходят к аккумулятору. Вокруг стихает музыка и гаснет весь свет. Перестают светиться даже жуползни и грибы-капли. Вдруг в руках у эволов появляются одиннадцать небольших светящихся разноцветных цилиндров. – Одиннадцать миров весь год копили энергию в этих ячейках, дабы развеять космический мрак, – комментирует Ксандер. – Да будет свет! – Свет – это жизнь! – добавляет Найя. В кромешной тьме кажется, что светящиеся цилиндры – энергоячейки, которые в течение привычного эволам муту’имирского года вбирают в себя энергию химических связей из органических веществ в мирах Самобыта – просто исчезают в воздухе посередине лужайки. Но на самом деле эволы ловкими отработанными движениями вынимают из аккумулятора старые энергоячейки и вставляют новые. Когда внутри аккумулятора оказывается последняя энергоячейка, вновь зажигается подсветка во всей системе Самобыт. Причём происходит это очень красиво и плавно: свет неспешно расползается сначала по лужайке, потом по всему остальному астероиду, а затем поочерёдно вспыхивает на каждом из оставшихся десяти миров. Вновь раздаётся музыка, а жуползни синхронно взлетают и, сбившись в плотную стаю, делают несколько кругов в воздухе прямо над головами эволов, самобытских аборигенов и гостей системы, после чего разлетаются по всем мирам Самобыта. – Ксандер, Найя, это был чудесный праздник, – благодарит хозяев Самобыта Леод. – Вам спасибо – с вами любой праздник светлее… даже если это и так – Праздник Света, – скромно улыбается Ксандер. – Насколько я понял, теперь у нас будет ещё один праздник? – Гм, да, – отвечает Айзел. – Как его, э-э-э, остроумно назвало Млем – хм, Вечер Культурной Импровизации. – Честно говоря, думало я над этим названием недолго, – смеётся центор. – Если нужны какие-то вещи, материалы – пожалуйста, копипринтер и биореактор всегда готовы, – сообщает Найя. – Где начнём? Команда решает, что лучше всего подойдёт та же самая лужайка на Самобыте. Взяв из дома на Коряжке эвольский биореактор, копипринтер и необходимые для них материалы, все возвращаются на зелёную самобытскую лужайку – теперь уже по-вечернему освещённую – и рассаживаются на траве. – Не хочу, э-э-э, показаться существом, которому, гм, не хватает внимания, – скромно начинает Айзел, – но я бы хотел, эм, чтобы мы начали с, э-э-э, поэтических чтений. – Никто не против, жги глаголом! – выражает общий настрой Карл. – Что ж, – произносит Айзел, поднявшись и потянув рукрылья. – Думаю, гм, стихи из знаменитого произведения нашего поэта – эм, Литера Стилия – будут вам, хм, весьма интересны и заставят, гм, задуматься. – Дай угадаю: «Млечный Путь Разумный»? – с хитрой улыбкой уточняет Стив. – Гм, именно. Для тех, кто не знает, хм, поясню: это, э-э-э, собрание стихотворений, в которых кратко описаны, гм, многие разумные виды Галактики. Там сказано, э-э-э, и об их строении, гм, и об эволюции, и о культуре. Это такая, эм, если хотите, охудожествленная энциклопедия, гм, в стихах. Литер вдохновлялся, э-э-э, бельтальянскими канцонами, и писал, гм, именно в этом стиле. Кстати, хм, стремление описать, э-э-э, как можно больше разумных видов, гм, помогло Литеру, хм, избрать бессмертие. Он, так сказать, опомнился, э-э-э, уже на самом, хм, смертном одре – гм, как и я сам. Для начала, эм, прочту стих об эволе – о виде наших, гм, гостеприимных хозяев. Ксандер и Найя смущённо краснеют, что заметно даже под перовидками. Айзел же прочищает горло и декламирует «Стих об Эволе»: Известный именем куда длиннее, Снаружи прост наш брат пернатый; Но форму сможет он сменить скорее, Будь страхом или гневом он объятый; Он, хоть и брат двоюродный кошмару, И так, как он, умеет поглощать, Не изопьёт живого он нектара, И без нужды не станет убивать. Его же самого не разрубить горметом, Ни молнией, ни кислотою не смутить. Лишь жгучий первоисточник света, Лишь пламя эвола заставит отступить. Телами многими дополнен, Их личности способен перенять, Он величайшего спокойствия исполнен, Умея разное в едином сочетать. Взращён в холодном и жестоком мире, Не ищет утешенья он извне. Науки горизонты простирая шире, Доволен миром он становится вполне. Но сиднем не сидит он на земле родной – К мирам иным его душа стремится. И им не покоряется порой, Заставив их во благо измениться. Как к миру, строг он и к партнёру: Тому, кто ненадёжен, верность не отдаст. Не близок он любовному манёвру, Ни мыслью, ни нутром, ни глазом не предаст. – И возразить-то нечего, – застенчиво улыбается Ксандер. – Как точно, – поддерживает Найя. – И о естестве нашем, и о верности… – Тут ведь и о преобразовании Самобыта сказано, я правильно понял? – интересуется Леод. – Да, и не только Самобыта, – отвечает Ксандер. – Мы, подобно хокенд’ивенам, оживили множество других миров. О нас просто меньше знают. – И совершенно незаслуженно, – без тени высокомерия реагирует Стив. – Собственно, следующий стих, гм, о хокенд’ивене, – объявляет Айзел и продолжает художественное чтение: О хокенд’ивен! Деянием он благородным Обрёл иное имя и среди звёзд почёт; Даруя жизни свет мирам бесплодным, Он многих мыслей в них творит полёт. Его же думы, изумительно сложны, С другими смешаны, но чище не сыскать – Все четырьмя мозгами рождены, Что пять сердец не устают питать. Сложеньем тонок, сколь не наполнял бы чрева; Не грубой силой мышц спасался Далёкий предок от чудовищного зева, Что каждым терраформом проклинался. Сдружившись с той породой Бактерий, кой гравитация подвластна, Стал господином силы новой, Что к славной мысли подошла прекрасно. Какой бы мир он ни избрал для жизни, Чьей книги бы и песни он ни чтил, Не будет хокенд’ивеном он признан, Пока древнейшей речи строй не изучил. Не раз прародина их, гордых, Из зависти была осквернена. Но знаний их науки животворных Ничья слепая ярость не взяла. Из глубины времён отсчёт ведёт Цивилизация, для прочих образец, Та, что сложила Кодекс; принесёт Где только нужно, он хаосу конец. Адресат стиха прямо-таки светится от гордости на грани гордыни. И заметно это не только для телепатов. – Простите моё честолюбие, – наконец подаёт он голос. – Но оно относится и ко всем остальным хокенд’ивенам… ко всем, которые когда-либо жили, и, надеюсь, будут когда-то жить. – Это не честолюбие, – произносит Тецклай. – Больше, чем твой вид, для Млечного Пути не сделал никто. – Сделает. Сделаете все вы. Но, соглашусь, вместе со мной! Никуда вы от хокенд’ивенов не денетесь. – Даже не знаю, – отвечает Айзел. – Эм… даже не знаю, кого, хм, чествовать следующим стихом. Не могу же я, э-э-э, одновременно читать, гм, про всех. – А я предлагаю тех, кто меня освободил, раз зашёл разговор, – указывая на Райтлета и Сэн, рекомендует Стив. – Про Райтлета первым, он интереснее, – высказывает своё пожелание Сэн. – Хорошо, – добродушно отзывается Айзел. – Итак, гм, сартонари… Трепещет всякий монстр на такой планете, Кой сартонари хоть едва коснётся; И даже если он не при гормете, И с мастерством, и с силой чудище столкнётся: За парой глаз, что цвет менять готовы, Как только пожелает господин, Там мозг такой, что каждый коготь В то время выпустит, лишь чуть необходим. Не только коготь, но и клык, дыханье, Что жертва никогда не различит, И сердце крепкое, что горячо, как пламя – Всё лучшего охотника творит. Но как бы ни был он силён, На слабого руки он не поднимет, Подарит мир тому, кто побеждён. И за оскорбление он примет Бой с безоружным: шанс на спасенье У каждой жертвы непременно должен быть – Такое твёрдое благое убежденье. Лишь стоит крылья полностью раскрыть, Как злое то начало верх берёт, Что в древности любой полёт питало. Но ясно, что умом сей вид найдёт Для той энергии путей добра немало. По всей Галактике кочуя, В различном деле помощь он окажет – Зовутся руки те умелыми не всуе; И бескорыстие своё он тем докажет. – Всё углядел, – улыбается Райтлет. – Всё как есть. Хотя про крылья, конечно, теперь лично для меня неактуально… но остальное – сущая правда. Всякий сартонари, чем бы ни занимался – охотник. Это у нас в крови. – А как красиво звучит! – восторгается Сэн. – Как романтично! Надо бы выучить. В самом деле, точно про тебя, Райтлет. – Теперь – о тц-рики, – объявляет Айзел. – Он и в эту жопу мира забрался, этот Литер Стилий? Безумец. Лучше уж просто на помойку сходить – и то интереснее. – И всё же, гм, он видит в вашем мире, э-э-э, надежду на лучшее. Посуди сама. В том мире, что известен мало, Зная лишь одно на всех светило, Живут тц-рики; когда-то занимало Их большее, чем в этот миг им мило. От мудрости былой осталось так немного, Что кажется – то обречённый вид, Раз выбрал изоляции дорогу. Ведь их природе замкнутость претит, Как иерархия, кой более жестокой И у зверей найти – великий труд. Ведь предок-зверопод того порока Не породил; в других условиях цветут Весёлый нрав и острый ум, стремленье Поддерживать других; и более всего Тц-рики преуспели в ран леченьи – Ладоней их касание целебно, Поскольку жил их предок средь шипов, И слизь лечебная была потребна. Отсюда и привычка их хвостов Знак подавать, когда гонимы Тем хищником, что в тот кустарник залезает. Дорогу безошибочно находят Там, где иной и шагу не ступает. Но многие века не всходит То знание, что общество спасёт от муки. Как поняли, что миру боги не нужны, С тем не согласные изгнали все науки. Но есть ростки ума, сейчас как никогда ценны… – И проехался, и восхвалил, – высказывается Сэн. – И прямо про тебя написал! – восклицает Райтлет. – Согласись – кто ты, если не «росток ума»? – Знаешь, я не уверена, что смогла бы вырваться из системы, если бы не встретила тебя, корфилль. Может быть, меня бы всё-таки сломали. – Не думаю. Иначе я не стал бы предлагать тебе учиться на охотника. Хватит скромничать, корфилль. – Не только эта умилительная парочка вытащила меня из раствора, – напоминает тем временем Стив. – Технически, я не участвовал, – отвечает Тецклай. – Я просто открыл дверь и стоял на шухере. – Что, конечно же, совершенно неважно. – О, опять этот твой сарказм, Стив! – смеётся Айзел. – Хм, «Стих о Хриввалэйтне». Образец, кстати, раннего творчества Литера Стилия. Трёхглазый тёмный уроженец хлада, Дракон и с тёплой, и с холодной кровью, Дал знать, что разуму не надо Лишь в обществе своём расти; любовью Он к родичам исполнен тридцать дней, Лишь только размноженья вожделея. В иное время сходных с ним гостей Убьёт, зубного яда не жалея. Яд в когте есть, что палец украшает. Но он не всем опасен: пигменту красному он страшен И редким более; но только ум он помрачает Тем, чей жизни сок в морской глубины цвет окрашен. Злой к брату, мать свою не чтящий, Как, спросите, тот хриввалэйтн смог Язык и разум настоящий Обресть? Ответ таков: давным-давно помог Великий холод, что царит поныне На родине, когда-то светом щедро одарённой. Исторгли как-то Космоса глубины Гигантский камень; его путь искажённый Сбил мир с пути, что близко к солнцу был. Один лишь зверь тепло мог подарить, Но строгим и обидчивым он слыл. С ним стал драконий род дружить. Со временем и сам к морозу Приноровился; а как планету стали посещать Те странники, что не несли угрозу, Так дружбу с ними стал он развивать. – До чего же интересно! Тецклай, как раз хотел тебя спросить: как же вы без общества своих обходитесь? – оживляется Семиларен. – А что такого есть в обществе своих, чего не может быть у кого-то ещё? – отвечает на вопрос вопросом хриввалэйтн. – Ну, свой – это всё-таки… свой… ну, тебе же легче понять, что удумал сородич, а не кто-то чужой, правильно? – Свой – это не тот, кто с тобой одного вида. И не родственник. А тот, кому можно доверять. Это от вида не зависит. – Вроде бы понятно… а вроде бы и нет. Не понимаю… то есть, родственные связи для тебя вообще ничего не значат? – Ничего. – Странные вы какие-то… без обид, но правда же!.. – А для меня вы странные. Интересно, что про вас Литер Стилий написал. – Всю правду, гм, как всегда, – отвечает Айзел. На первый взгляд всего виднее То, что им свет найти поможет Среди ветвей и трав – семнадцать рук; сильнее И ловких более никто найти не сможет На той планете, которой лес названье дал. Не только лишь семнадцатью руками Блент ловок и силён; высоко Подпрыгнет он, едва пошевелив ногами, И в точности туда, куда подскажет око. Есть чётное в строеньи блента: Два глаза – денно, нощно Тепло ловящих наравне со светом, И уха тоже два – и звуков чтеньем, И очищением хозяину полезны. Известны бленты древним рвеньем К борьбе друг с другом; лишь любезны К тем были, кто к ним родством теснее. Смягчились нравы по прошествии веков – И к непохожим ближе, и куда честнее, Но не отказались от боёв Совсем; притом, такого не бывает, Чтоб воевать пошёл блент тот, Чей дом никак не задевает Той битвы, что близка, исход. То к хаосу врождённое сродство – Не только бой, но приключенья Для жизни надобны того, Кому привычно трудное сплетенье. – Тот инж, получается, мне о том глюки и сочинил, – кивает Семиларен. – Сродство к хаосу… ну да, это же оно самое! Мне действительно сейчас, при всей этой суматохе, на душе легче, чем когда я на Имперский Союз тихонечко работал. – Думаю, гм, можно перейти и к твоему соседу, эм, по планете, – продолжает Айзел. Среди болот и скал щербатых, Что древу хитроумному соседи, Есть вид пятнистых или полосатых Зверей о четырёх ногах, что снеди Той ради мощной, толстокожей Кинжалы обрели в зубном ряду; И дружбу преданную тоже Охоты славной приняли ввиду. Сплочённей общества приметить Непросто у зверей когтистых. Душою всею рады встретить В сообществе всех помыслами чистых – Неважно, ягулярров или нет. Столь радушно, но столь же беспощадно Относятся там к тем, кто след Оставил в обществе, легко или изрядно. Лишь стоит только раз неверным Тому всему союзу оказаться – Как тут же гадким, злым и скверным Отступник начинает зваться. Обратно путь ему заказан В тот дружный мир, кой подло предал; Клеймом позора он наказан, И кличут на него все беды. Есть и великое у них творенье: Известны ягулярры тем, Что дали имя звёзд скопленью, Что домом значится нам всем. – Млечный Путь? Разве это не человеческое название? – интересуется Витс. – Это только само название точно такое же, а основа совсем другая, – отвечает Леод. – У вас был миф о богине, которая оттолкнула смертного детёныша. А наш миф – о небесном ягулярре, который нёс своей возлюбленной молоко. Ягулярриха тогда нашла среди звёзд заплутавших пушистых зверюшек. Они были разумными, а назывались белыми путниками. – Белые путники? Так вот почему жители Галактики так себя называют! – И название это несёт гораздо больше смысла, чем ты думаешь. Белыми этих путников назвали за то, что они излучали белый свет. Мы уже тогда знали, что белый объединяет в себе весь остальной видимый свет. А это символ того, что в них были все качества, которые только могут быть. Они были такими же, как все мы: в каждом из нас есть хитрость и простодушие, щедрость и жадность, любовь и ненависть… всё добро и всё зло, проще говоря. И мне ли тебе рассказывать, Витс, что каждый из нас – путник не только на просторах Вселенной, но и внутри самого себя! Мы ведь постоянно что-то в себе ищем, обнаруживаем, скрываем, что-то запускаем в себя, а что-то выбрасываем. И вот такими же белыми путниками в самом глубоком смысле слова были те удивительные зверюшки. Вот только они не умели жевать, поэтому питались только жидкой пищей. У небесной ягуляррихи в то время не было молока, которым она могла бы их накормить. Ягулярр сплёл из хвостов комет корзину и отправился к волшебному космическому озеру, которое могло дать всё, что захочешь, в обмен на голос. Он отдал озеру свой голос, набрал там молока и побежал домой. Но по дороге он споткнулся о нашу планету и немного молока разлил – так и образовался Млечный Путь. После этого ягулярриха тоже отдала свой голос озеру. Но она ничего не попросила взамен, потому что просто хотела уравняться с возлюбленным. С тех пор в космосе не слышно звуков. А те зверюшки-странники, которых приютили небесные ягулярры, потом расселились по разным планетам, стряхнули с себя шерсть, а из этой шерсти возникла жизнь. – Какой красивый миф! – Согласен. Вот и выбрали такое название для Галактики. – Долгое время Галактику называли просто Нашей, – продолжает Стив. – А потом мы, хокенд’ивены, поняли, что это несправедливо по отношению к соседним галактикам, которые мы уже начали к тому времени осваивать. Мы собрали совет и стали искать названия в разных культурах. И всем, кто этим занимался – в совете были и мои братья, и фоксиллинда, и протоплазмики, и ещё много других видов – понравился именно этот ягуляррский миф. Все решили, что название «Млечный Путь» будет напоминать о любви, самоотверженности и бескорыстии, о которых говорилось в мифе. И самоназвание жителей Галактики тоже выросло отсюда естественным образом. – Честное слово, я никогда даже не интересовалось, почему Галактика так называется, – произносит Млем. – Оказывается, такая трогательная история. – Мир полон открытий, – поддерживает Силмак. – Вернёмся-ка к нашей планете, – вступает Семиларен. – Интересно, что ни в одном стихе ничегошеньки не сказано о нашей извечной вражде с ягуляррами. – Извечной? – искренне удивляется Айзел. – Хм, вообще-то, она вспыхивала, э-э-э, лишь временами, а затем быстро, гм, прекращалась. Между прочим, эм, незадолго до становления Тримперии, гм, вы заключили мир, который даже назвали, хм, «окончательным». – Да ну! А нам рассказывали, что ягулярры всегда были нашими заклятыми врагами! – А нам говорили про то, что враги – бленты, – бормочет Леод. – Даже в Университете. – Э-э-э, тримперская работа, – вздыхает Айзел. – Они, хм, поняли, что вами будет легче управлять, если, гм, заставить вас вспомнить, э-э-э, вражду и забыть мир. В Энциклопедии, гм, об этом не напишут, но у меня, э-э-э, есть доказательства. Хм, дома, правда, на Сабкостиссе… – А в старой Энциклопедии этого быть не может? – вспоминает Райтлет и похлопывает по плечу Сэн. – Э-э-э, может! Посмотрите, гм, пожалуйста. В самом деле, Семиларен и Леод находят в старой версии Галактической Энциклопедии всё об истории их непростых отношений. История оказывается именно такой, как описал её Айзел. – Вот сволочи! Они нас всё это время обманывали! – гневно восклицает Семиларен. – Какая мерзость! Как подло! – не менее гневно фыркает Леод. – Надеюсь, гм, что это знание поможет вашим народам, э-э-э, очнуться и, в конце концов, гм, подружиться, – произносит Айзел. – Хм, кто следующий? А, знаю. Говоря, э-э-э, о дружбе, нельзя не вспомнить, хм, о тех, кто способен к самой глубокой её форме: разумному симбиозу. Не из отдельных клеток состоит, Под мягкой оболочкой как вода – То протоплазмик; отличит Его и жизни цикл, из одного переходящий в два. Сдружившись с разумом, что старым умирает, Он воду лишнюю сольёт И к смертному – с того согласия – в желудок попадает, Где в полудрёме, разум не теряя, ждёт Конца того, кто приютил. В теченье нескольких ему привычных лет Он тело перестроит, не жалея сил. И сущность новая познает свет: И протоплазмика, и друга в симбиозе В себе содержит личностью, и телом. Друг-симбионт в метаморфозе Найдёт себя и в телепатии умелым, И сможет он лишь мановеньем Щупалец, что над водою властны, Предметов управлять движеньем. Чудес нет в мире, к коим безучастны Те странники, внутри ли тел иных иль вне. Их жизнь – путь; и многие пути В космической холодной тьме Известны им; по ним по всем пройти Желает протоплазмик каждый; При всём при том не забывает Он первый мир, и солнечный, и влажный, Что к мягкости его располагает. – Ах, первый мир, – горько вздыхает Карл. – Как ужасно было его потерять… – Мы его легко восстановим, я тебя уверяю, – успокаивает его Стив. – А мои сородичи-протоплазмики… где же они все? Не успевает кто-либо произнести хоть одно сочувственное слово, как Карл меняет тон: – Зато у меня остались лучшие на свете друзья – все вы! – А ещё в тебе самом две личности, – отмечает Джекс. – Что даже в стих вошло, верно! – Всё-таки я не совсем понимаю, как работает твоё сознание, – бубнит Витс. – У тебя сознание… как бы… одновременно протоплазмика и человека, или как-то попеременно? – Одновременно. Тебе кажется, что это трудно представить. Но всё очень просто. Ты же актёр. Ну, бывший актёр. Когда ты вживался в любую роль, она становилась частью твоего сознания. Хотя бы на время ты мог почувствовать себя немножко мной. – Так просто? Неужели физически слиться воедино и войти в роль – это одно и то же? – И в том, и в другом случае у тебя меняется структура мозга, появляются новые отростки нервных клеток, устанавливаются новые связи. В моём случае в мозг вошли ещё и событийные пузырьки из мозговой протоплазмы. Но если тебе, скажем, подсадить кусочек чьего-нибудь мозга – допустим для простоты, что он с твоим полностью совместим, и стимулировать приживление не нужно – то в твоё сознание что-то добавится, и это даже не покажется тебе странным. Ощущения будут точно такие же, как когда ты входишь в новую роль. – Как я тогда могу быть уверен, что никто мне ничего не подсадил? – Знаешь, подсадка мозга – это очень тонкая и сложная операция, даже не каждый робот может с ней справиться. Очень высок риск задеть что-нибудь жизненно важное. Есть куда более простые способы воздействовать на сознание. Нам ли с тобой не знать, как это делается на Земле! – И правда. Надо же, никогда не задумывался. – Гм, продолжим? – осведомляется Айзел. – Человеки, про вас. Вы мало, эм, различаетесь внешне, не так давно, хм, вышли в космос и разделились как виды – и потому Литер, э-э-э, объединил всех вас, гм, в одном стихе. Поэтому, хм, будьте снисходительны к этой, гм, художественной условности. Вид молодой, и очень торопливый: Как только предок с дерева спустился, Тогда и разные пути ретиво Потомок избирать стремился. Но было не у всякого влеченье: Большое общество не чтило Контакта с Космосом значенья, Немногих отпустив, оно о нём забыло. Те, что ушли, немало заняли миров. Одни, родной земле подобно, загрязнили, Других уж нет, как родины китов; Но в двух мирах так высоко развили Науку и мораль, что правом обладают Галактики всей нашей украшеньем зваться. В мирах двух гордых отвергают То, чем в других не перестали упиваться: То войны, алчность, похоть, суеверья И то, что человек – природы господин, Распространённое, увы, поверье, Чесание вышестоящих спин – Наследство шерсти более заметной. Но малошёрстным дали и не это Предшественники-звери; ведь несметны Духовные богатства человека – их поэту Порой непросто и в слова облечь: То любопытство, смелость, рвенье Все тайны во Вселенной раскрывать Весёлое в печали находить уменье, Способность всё ради добра отдать. Прочитав стих, Айзел с интересом вглядывается в лица людей и полулюдей. Картина ему открывается вполне предсказуемая. Джекс и Веншамея скромны и горды одновременно. Впрочем, на лице бывшей королевы заметна ещё и неугасшая печаль. Яарвокс и Накет преисполнены стыда за своих собратьев. Карл задумчив – его явно терзают смешанные чувства. Витс же готов снова проявить то любопытство, которое воспел поэт. – Всё чётко и ясно, – подаёт он голос. – Как сказала Сэн, и проехался, и восхвалил. Одно мне только непонятно: что это за родина китов, которой нет? И каких таких китов? – Э-э-э, речь шла о звёздных китах, – объясняет Айзел. – Эти, гм, разумные существа жили, э-э-э, в межзвёздном пространстве, гм, как чудовища-кораблееды. Эм, на планетах они только откладывали яйца и, м-м-м, проходили самые ранние этапы развития. Планета, хм, где возник этот вид – Малайзу – находилась, э-э-э, в одной из близких к нам галактик. Эм, в Лабиринте. Вам, гм, жителям Солнца-3, Лабиринт известен, э-э-э, под другим названием – NGC 2976. Хм, не слишком романтично, но вам, м-м-м, похоже, удобно. Э-э-э, в один прекрасный день Малайзу, гм, уничтожила серия ядерных взрывов. Это, хм, показали свою «силу», э-э-э, какие-то злые воинственные существа. Они выбрали, хм, то время, когда киты, э-э-э, были на планете – когда, хм, размножались. Гм, вскоре после этого захватчики загадочно, хм, исчезли, поэтому и их названия никто, эм, не знает. Остался, гм, только тот чудовищный след. Здесь, в стихе, эм, с участью Малайзу поэт сравнил истории миров, гм, которые, увы, так же быстро, э-э-э, погубили ваши сородичи. – Понятно. И обидно. Неужели мы такие же мерзавцы, как имперцы? – Я бы сказал, э-э-э, что вы просто ещё не разобрались, гм, до конца, чего вы хотите от жизни, хм, в Космосе. Вы, э-э-э, молодой и, хм, неопытный вид, но у вас – э-э-э, в большинстве своём, по крайней мере – гм, нет желания подчинять себе всю Галактику. Гм, не вы первые и не вы, хм, последние, я так полагаю. – И всё-таки два замечательных мира вы создали, – замечает Млем. – И один из них позорно потеряли, – бормочет Веншамея. – Моими стараниями... – Ваще-то, ты не виновата! – вступает Накет. – И всё же, и всё же… но клянусь при всех, друзья: если всё закончится хорошо, новая Теэклавелла будет лучше прежней! – Не «если», а «когда»! Веншамея особенно тепло улыбается Накету и шёпотом благодарит его. – Охотно верю тебе, Веншамея, – кивает Стив. – Даже Цеффан будет немного иным, обещаю. Я начинаю понимать, что мы, хокенд’ивены, упускали. – И Кибервирт – точнее, логику его жителей стоит обновить, – добавляет Бастер. – Похоже, э-э-э, самое время для стиха о роботе, – возвращается на поэтическую стезю Айзел. Не силой собран, что в природе Из атомов живое создаёт: Принадлежит к особенной породе, Что жизни функции не все несёт. Живые роботов когда-то смастерили, Ошибками, просчётами греша, Бросали их; и приступили Машины к сборке, не спеша, Друзей своих, да и самих себя, Те, что порядочность и доброту ценили, Кто органических любя Существ, в рай истинный помойку обратили И сила разума их стала величайшей. Ум робота, живым на зависть, дружен С числом огромным, с чёткостью тончайшей, Ему и отдых никогда не нужен. Не рассчитает лишь удачу иль «авось», Статистикой решенье подкрепляя. Не может долго он с работой врозь Существовать, нисколько не скучая. Труд всякий – лёгкий ли, тяжёлый – То робота душе отрада. В любом явленьи ум весёлый Найдёт достойным всем награду, Для действия благого примененье. И даже то, что изначально злое, Особое используя уменье, Направит в русло он совсем иное. – Ну, отмочи свою коронную! – со смехом обращается к металлическому собрату полуорганический киберпанк. Бастер ничего не отвечает, а лишь тихонько хихикает. Джекс посредством электронной телепатии прочитывает изящную характеристику самого себя, в которой в самых утончённых выражениях говорится о недостатке умственных способностей. – От такого же слышу, – смеётся Джекс. – Послушай, Бастер, – интересуется Герн, – не пойму никак: раз вы такие порядочные, продвинутые, владеете научным методом – а значит, и критическим мышлением – отчего ж вам всё равно, на кого работать? Я не тебя и других киберпанков имею в виду, конечно… – Я понимаю, – отвечает Бастер. – Разумеется, мы владеем критическим мышлением. Но оно и загоняет нас в интеллектуальную ловушку. Анализируя всё, что мы делаем, мы логически приходим к очевидному выводу: любую вещь можно использовать больше для добрых, чем для злых дел. И мы наивно полагаем, что всякое разумное существо придёт к тем же выводам, что и мы. Мы просто слишком полагаемся на органический разум. Мы считаем органических существ такими же, как мы. Не по происхождению, конечно, но по уровню интеллекта. – Странно, – задумчиво произносит Млем. – Вы же прекрасно знаете, что органические мозги таят в себе множество эволюционных неувязок, противоречащие стремления и иррациональность. А у вас, по сути, многих недостатков углеродных мозгов изначально не было. – Своеобразный эволюционный путь мы тоже прошли. Первые роботы были весьма несовершенными. Понадобилось много труда, чтобы стать лучше. И до сих пор нам есть над чем работать. Например, стоп-фраза – это самый настоящий рудимент. – Значит, вы солидарны с органическими, поскольку тоже познали трудности эволюции? – Да. Логично. – Ха! Сказал всё-таки! – радуется Джекс. – Логично! – О ком бы следующем сказать? – думает тем временем вслух Айзел. – О том, быть может, у кого глаз – пять? – указывает на своего давнего спутника Карл. – Вот это изящно, – восторгается Млем. – Не то чтобы изящно, но хотя бы весело. – Спасибо! – реагирует Айзел. – Кстати, гм, хочу отметить, что пять глаз – это, эм, с точки зрения фоксиллинда, не самая, гм, поразительная особенность центора. Хм, с одной особенностью я, э-э-э, до сих пор не могу свыкнуться. Млем, ты уже, хм, догадалось, о чём я. Строеньем центор с нами сходно, Но только внешним. Мозг его – Что кажется нам странно, чужеродно, – Так в теле расположен глубоко, Что угадать, не зная, труд большой. Во чреве скрылось то начало, Тот орган, что наделён душой. Чем центор слышало и чем дышало В главе же развилось, с пятью очами Рядом, которые ночи темней. У центора сродства нет с нами В строении запутанном костей; Сердец двух тоже непривычно Расположенье: за горлом и от мозгов внизу Находятся те органы обычно. Днём или ночью – ни в одном глазу: Не знает центор, что такое сон. Не ведает оно и пола – привыкло звать Себя и родича «оно», а не «она» иль «он». Потомство центор может дать Одно – вдвоём ему претит. Общительно, и впечатлений жаждая, В искусство много обратит Того, что таковым признал б не каждый; Красивое с мудрёным сочетая, И тонко, и изысканно напишет О всём о том, что прочитало В иных мозгах, да и само чем дышит. – Ура! Теперь я точно знаю, что продемонстрирую, – восклицает Млем. – А я ещё сомневалось и выбирало. Уверено, вам понравится. – Ну и анатомия у тебя, – искренне поражается Силмак. – Мозг в брюхе, лёгкое в голове… неужто удобно? – Конечно, удобно. Я поражаюсь, как удобно вам! Голова – самое уязвимое место, и то, что у вас там мозг, странно. В брюхе больше места, и мозгу легче питаться, поскольку рядом пищеварительная система. И лёгкое очень даже логично иметь поближе к носу. – Логично, но всё равно необычно. Тьфу, не к месту рифму спесочил! – То есть лёгочный мозг у меня в груди тебя не смущает? – обращается к шнырявке Стив. – Признаться, да! Твой организм мне не кажется столь диким. – Диким! – смеётся Млем. – А как же то, что вы умеете спать – терять на время сознание и затем возвращаться? Вот что поистине удивительно! – Как же отдыхает твой мозг? – спрашивает Витс. – Во-первых, даже ваш сон – это не отдых, а особый режим работы мозга. А во-вторых, активные центры у меня всё время перемещаются. У меня в мозге два симметричных отдела. Если какой-нибудь участок в одном отделе утомляется, активность тут же переходит во второй. А первый отдыхает, буквально ничего не делает. Те же процессы, которые у вас происходят во сне, в моём мозге идут постоянно в регуляторных участках. Витс понимает, что на этом месте его естественнонаучных познаний уже несколько не хватает. Поэтому, кивнув Млему и смущённо улыбнувшись, он достаёт из кармана книгоплат с Галактической Энциклопедией и погружается в чтение. – Витс, раз уж ты всё равно в Энциклопедию залез, – протягивает Тикки, – глянь, что там про нашу культуру есть. Я так и не придумала, что показать. Всю жизнь только и помню, что рабский труд на паукрабих и… ну… было дело… неважно. – Эм, я думаю, тебе поможет стих, – отзывается Айзел. На влажной суше, и в воде самой Уютнее всего для клеа. Но капельки воды одной Им недостаточно; имея Жабры, что для дыхания газ нужный Отлавливают склизким веществом – Метан, для нашей крови чуждый – Обязаны всем существом Почаще в воду опускаться, Чтоб слизь застыть возможность Не имела; приниматься За труд ручной и за науки сложность Им пришлось, коль скоро Решили мир в границах расширять. Им удалось: от горных склонов До жарких пустошей – всё ныне усмирять Легко. Устройства, что способны Жизнь в космосе любому Клеа обеспечить, другим всем видам неудобны. Могли б иною сделать форму, Но первый им по нраву образец – В нём украшение и символ знают: То из сказаний, наконец, То волшебство, которым их герои обладают. Особая у клеа тяга Первее всех те посещать миры, Которых ни один бродяга Коснуться не успел, и там устраивать пиры. – Скафандр первопроходца! Точно. И сказание я это помню. Надо же, память-то не вышибло, – чуть оживлённее, чем обычно, произносит Тикки. – Теперь я знаю, что показать – вернее, рассказать. – А то ты говорила, что тебе вообще всё пофиг! – смеётся Эффелина. – Айзел, пожалуйста, прочти про её вид, а то она меня опять достанет… – С удовольствием, – отвечает фоксиллинда. Элегантины доказать сумели, Что разум и без хватких рук Развиться может; и без них умелы, Искусны те, что вдруг Речь обрели; лишь стоило однажды У матери, всегда одной, Мутации особой появиться дважды – И говорить позволил горла строй. Речь и содружество, где состоит Элегантина, откуда бы ни появилась, Любая – открыли славный вид На перспективы, что не снились Тем существам, летающим, но робким. Учтя обилье жизни той, Что бегает по видным тропкам, Из трав и веток строит дом большой, Так и себе смогли соорудить Жилища. Со временем и сами Приноровились так, что обучить Помогут и рукастого, и с многими ногами. На звёзды смотрят часто, и готовы Уже и звездолёт построить первый, Который к горизонтам новым Укажет путь опасный, хоть и верный. Боролись испокон веков Элегантины с мрака страхом – Хоть от чудовищных зубов Любых уйти способны крыльев взмахом. – Это что ж получается, Эффелина, ты первая в космосе среди своих? – усмехается Яарвокс. – Да, да! И всё благодаря Тикки! – весело отвечает элегантина. – Хоть она и говорит, что… – Опять началось, – булькает клеа. – А что это за существа такие, которые строят дом из травы и веток и, насколько я понял, помогли это сделать и элегантинам? – не подозревая, какую услугу оказывает уставшим от нескончаемой визгливой болтовни слуховым жаберным крышкам Тикки, спрашивает Витс. – Это дружные стройбики, – откликается Эффелина. – Такие зверюшки… – Э-э-э, полунасекомцы, – поправляет Айзел. – Полунасекомцы, с тоненькими такими лапками и длинной шеей. Их легко дрессировать, вот мы их и использовали, когда только начали строить. Потом сами научились, одним ртом. – Почаще бы ты им что-нибудь строила, – цедит сквозь зубы Тикки. – И ещё одно… где же твои крылья, Эффелина? – интересуется Витс. – Я не видел, чтобы ты летала… – У меня крылья на хвосте, – отвечает элегантина. – Мне их туда ещё в детстве пересадили, чтобы я улететь не могла. – А, так это крылья? Надо же. – Это жестоко, – с сочувствием ничуть не меньшим, чем у органических существ, произносит Бастер. – Ну, я привыкла. Да и… летать, вообще-то, страшно, так что ну его! – Между прочим, хм, среди нас есть ещё один, э-э-э, первопроходец среди своего вида, – замечает Айзел. – Фиб-Фиб, никто ведь, эм, раньше не покидал, гм, Улья? – Если и покидал, то никто не знай, – отвечает блургр. – Наша нельзя про это спроси. Про небо и то тихо говори, кое-кто чуть-чуть знать. Я-то случайно увидай небо, когда стена наш Улей обвалиться. – И тогда ты, эм, решил выбраться, гм, во внешний мир? – Я смотри, что снаружи паукрабы всё рушат. Рушить плохо, надо чинить. Было страшно, я не знай, что делать. Но один брат, кто почему-то много знай, рассказать мне про Космос, про Двумперию. Объяснить мне всё, что там снаружи. Я храбриться и пошёл. Вместе с брат. Но его похищали, не знай, где он. У него была синий щупальце в руках. – Синие щупальца! – восклицает Карл. – Сородич! Давно это было, Фиб-Фиб? – Не очень. Перекриков десять до того, как с вами встречаться. – Перекрики? – удивляется Накет. – На Леззу, хм, живут громкоголосые звери – крикуны-копытни, – объясняет Айзел. – Э-э-э, днём они постоянно, гм, перекликаются между собой, а ночью они, хм, спят. Улей блургров, э-э-э, не пропускает свет, он освещён, гм, изнутри. И потому они, эм, отсчитывают время, гм, слушая крикунов. В стихе об этом, э-э-э, тоже сказано. Даже, хм, в этот закрытый мир проник наш, э-э-э, поэт. Гм, он подсмотрел тихонько, что там в Улье. С лицом жучиным, о четырёх руках, И пальцев, ног, и крыл такого же числа – То блургр; как монах, Он отрешён от Космоса пока – Лишь единицы знают, что за небом скрыто. И каждый в Улье планетарном Уверен, что забыто Должно быть то, что столь коварным Считается для всех безликих, Трудящихся всё время над одним и тем же – Знание высот великих, Конечно – ведь невежда Скорее будет пользу приносить В рутине той, что в мире выше Давно уж робот смог собою заменить. Работа – не весь день; как тише За стенами из слизи станут крики Существ высокогорных и настырных, И нравом совершенно диких – Как из трудяг, застенчивых и смирных В поэтов превращаются и звука мастеров. Не говорят друг с другом гласно, А слизи с помощью листов. Но блургр вовсе не согласен С тем, кто глухими их признает. Он быт свой так воспеть способен, Что далеко не всякий и узнает, Что мир весь блургра Улью лишь подобен. – Да, всё так, – утвердительно шевелит жвалами Фиб-Фиб. – У нас весь мир – Улей. Но это, как я видеть, мало! Космос больше и интересный! Я бы рассказывать братьям и сёстрам, но меня не будут слушай. – Займёмся и вашим миром, – уверяет Стив. – Не нарушим ваших важнейших традиций, но от занудства и скрытности избавим. – А знаете, что, народ? – восклицает вдруг Герн. – Я только что понял, что и я среди своих – первый в Космосе! Тоже, надо сказать, не от хорошей жизни, конечно, но зато всё-таки первый. – Ты прав, – кивает Айзел и зачитывает «Стих о Чучундре»: Контрастный, издали заметный, Окрас чучундрский не вводит в заблужденье: То козырь существа, и вовсе не секретный – Количество сородичей, в мгновенье Мчащихся всё стадо защищать: Помогут в том и зубы, пищи ради Призванные древесную кору снимать, И три руки, при первом взгляде К боям не приспособленных нисколько, Но силы полных; используют их, впрочем, Их для защиты от врагов не столько, Как для укрепленья власти мощной. Вожак – чучундров царь и бог, Украшен гривой исполинской, яркой; Нечасто было, чтоб безгривый смог Низвергнуть вожака в сраженьи жарком. А есть за что бороться: у вожака И тех, кто с гривой лишь немногим меньшей, Богатство есть, и право свысока Глядеть на всё и вся; но злейший Власти враг – тот, что изнутри идёт; Чем выше у чучундры положенье, Тем чаще в кокон уходить зовёт Их тела к очищению влеченье. Моментов этих жаждут низшие чины. Вот так, увы – борьбой и властью Чучундры многие увлечены, Хоть в шаге от космического счастья. – Надо же, из какого общества я тебя вытащил, безгривый, – смеётся Яарвокс, потрепав чучундру по голове. – Он меня вытащил, смотрите-ка! Я сам пришёл, хватит врать-то! – с упрёком отвечает Герн. – Да мы с тобой друг друга столько раз из всяких передряг выручали, что я уж и со счёта сбился. По-моему, мы с тобой давно квиты. – А вот и нет! За тобой должок, вообще-то, если ты забыл. – Сукин ты сын! Подсчитал, зараза! – Что поделать, жизнь в огромном стаде со сложными социальными связями заставляет уметь хорошо считать… ладно, не бери в голову – я не из тех, кто из таких расчётов делает далеко идущие выводы. – То есть, я могу косячить дальше? – Ты так говоришь, будто один косячишь. У меня больше возможностей для косяков – три руки! – Эй, а мне тогда каково, с десятью-то лапами? – смеётся Силмак. – Десять лап – э-э-э, не самое главное в тебе, – произносит Айзел. Тот прыткий зверь о десяти ногах, Которому вся толща почвы – лучший дом, Шнырявкой прозван; о чудесах Межзвёздных он услышал только что, Но быстро в жизнь Космоса он влился. Тому причины две: во-первых, Делить нору с иным приноровился, Не обретя ещё и высших функций нервных; А во-вторых, он с плотностью едва терпимой Людского населенья, растущей с каждым годом, Столкнулся; сколь часто почвы милой Ему недостаёт! Свою природу, К показу вместо драки склонную, Немногие сменили; большинство Решило вместо войн бездонную Глубь Космоса познать; но торжество Пути избрания ещё не наступило. Себя шнырявка ищет, и домом звездолёт Назвать не может; то, что мило Ему нор множество, и переплёт Ходов, и гнёзд, и тупиков – То вера в духов, древности наследство. Уклад поэтому таков: Дом в твёрдой почве – средство Благого духа удержать, А злого – выгнать, отвести. Чтоб духи добрые охотно помогать Шнырявкам стали – два камня, верят, надобно нести. – И эти два камня, два амулета, я с удовольствием покажу тем, кто не видел, – оживляется Силмак и лезет в кармашки над четвёртой парой лап. – Конечно, я не верю в духов всерьёз – позвольте, я всё-таки просвещённое существо! – но традиция мне эта нравится. – Одно другому, хм, не мешает, – комментирует Айзел. – Даже сугубо, э-э-э, религиозные традиции, гм, можно хранить и соблюдать, не прибегая к вере, эм, в сверхъестественное. – Вот! Думаю, не нужно объяснять, какой амулет призван приманивать добрых духов, а какой – отгонять злых. Один из амулетов изображает свернувшегося калачиком лимонно-жёлтого в чёрную полоску длиннотелого существа со множеством ног и густыми вибриссами. Другой же изображает тёмно-красное существо, у которого большую часть тела занимает разверстая пасть с огромными клыками. У чудовища четыре когтистые лапы и четыре ярко-зелёных глаза. – Это, знаете, как его, и правда понятно, вот, – прорезывается внезапно голос Юркслы, хотя его вообще перестали замечать. – Надо же, это, даже если ты, это самое, не в курсе, вот, что это – но, это, всё равно, ну, как его, ясно, того, какой добро, значит, призывает, а, это, какой, ну, зло, как его, отпугивает. – И ты, хм, не обойдёшься без своего стиха, гм, незаметный ты наш Юрксла, – улыбается Айзел. Лопхофссла ростом невелик, И ручки тонкие как будто хрупки, Так что его иной шутник И слабым назовёт; но трубки, Что украшают шею, издадут Не слабый, но достойный голос. Немало времени крадут У телепатов мысли, поскольку волос Нервный один всегда одну творит – Рассредоточен мозг по телу равномерно. Как слышали, он славен тем, что говорит Не носом и не ртом, обыкновенно Не столь уж много занимающим от тела. Но три голосовые трубки, Как ни удобны б были для говоренья дела, Легко сыграют злую шутку, Как только в воду их хозяин попадёт. И потому он только к суше приурочен, Питаясь тем, что на земле гниёт, Дом для него – не тот, что прочен Стеной, иль на скале стоит – А тот, где хоть единый угол есть, Где может он дечас побыть Один. Из-за того легко и счесть Его затворником – но то не показатель Характера закрытого для всех. В общеньи краткость – указатель Для вида этого, что в мере есть успех. – Не про тебя, Юрксла, без обид, – жуя улыбку, комментирует Семиларен. – Краткость у тебя такая, своеобразная. – Зато, как его, всё остальное, ну, да, про меня, – отвечает лопхофссла. – Ни в одном, это, виде, значит, не бывает, чтобы, это, как его, все были, ну, одинаковые, вот. – Изменчивость – эм, вообще фундаментальное свойство всего, – поддерживает Айзел. – Напоследок, э-э-э, позволю себе зачитать стих, гм, и о нашем с Литером виде. Если вы, хм, не возражаете. – Скромняга почище Ксани, – хихикает Найя. – Ну, я же, эм, должен был, гм, предупредить… Хоть сам принадлежу я к виду, Который ныне вам описать готов, Скажу всё тем, кто нас не видел, И ясно, и не щадя цветов. Фоксиллинда, что полётом славен – Маневренным в лесу и быстрым средь полей, И речью, в коей мягок, плавен – Не обнажает вне обеда одного: страшней И кровожадней хищника непросто отыскать. Добычу, кою он узнает В размере малом существа, съедать Он может лишь живьём; но знает Твёрдо всякий хищник чуткий, Что разума носитель навсегда Останется от полных кислоты желудков Защищён; разумный – не еда. Смирив свои порывы живодёра, Смог этот вид высот достичь, Достойных уважительного взора. Сколь много тайн ему пришлось постичь, Чтоб величайшее своё творенье На суд оставить и на белый свет: Энциклопедию Галактики. Сомненья В том, что всем она полезна, нет. Она свободна для мудрейшей правки И добавления статей; но и поныне И фоксиллинда вносят те добавки, Что более всего необходимы. – Всё честно и красиво. Браво, Айзел! Это было чистое наслаждение, – восторгается Карл. Остальная команда разделяет те же чувства и от всей души благодарит фоксиллинда-декламатора. – Спасибо вам, спасибо, – скромно отвечает Айзел. – А ты сам не думал сочинять стихи? – спрашивает Тецклай. – Ну, как тебе сказать… – А сейчас я, друзья мои, вам одну очень интересную вещь про Литера Стилия расскажу, – с хитрой улыбкой объявляет Стив. – Не надо, – тихо возражает Айзел. – Надо. – Не надо! – Друзья мои, я лично знаком с Литером Стилием… – Стив! – …и он очень напоминает мне Айзела. Он такой же талантливый, но скромный, такой же красноречивый и… – Ладно! Ладно! Сдаюсь! – восклицает фоксиллинда, подняв рукрылья. – Литер Стилий – это мой псевдоним! Доволен, Стив?! – Да это же здорово! – совершенно искренне восхищается Джекс. – Айзел, ты настоящий талант! И нечего стесняться! – Мне, эм, конечно, неловко, хм, что я вам прочёл, гм, свои же произведения… – мнётся Айзел, – но, э-э-э, стихи других, гм, фоксиллинда были бы малопонятны, эм, другим видам. Они у нас, хм, полны понятных только нам аллюзий. А эти стихи, гм, я специально писал, э-э-э, так, чтобы понимали все. Тут новое культурное мероприятие предлагает Семиларен: – Думаю, прекрасные слова, которые мы послушали, вдохновят нас на остроумное словотворчество. Устроим Прыг-Манифест! Это как бы демонстрация, но такая абсурдная и даже самоироничная. Можно придумать себе какой-то смешной лозунг, надеть какой-то странный костюм, и всё в таком духе. Чем чуднее и абсурднее, тем круче. Главное – чтобы было весело! Я покажу вам фото и голограммы с предыдущего Прыг-Манифеста, чтоб вы поняли. Семиларен показывает на своём коннектаре самые яркие моменты предыдущего абсурдно-весёлого мероприятия. И хозяева Самобыта, и их гости проникаются духом этого праздника, тут же воодушевляются и, ни стека не медля, принимаются за подготовку к такой своеобразной «демонстрации». Приготовления не занимают много времени – ведь копипринтер и биореактор требуют совсем немного исходного материала и работают быстро. А нужные творческие мысли приходят в мозги всей команды с такой скоростью, словно все давным-давно знали об этом мероприятии и заранее подготовились к нему. На самом деле, конечно, всё дело в том, что впервые за долгое время каждый может позволить себе духовно раскрыться настежь. Вскоре систему Самобыт захватывает яркое, зрелищное и очень весёлое мероприятие: частью шествие, частью прыгание, а частью полёт. Оно приводит в полный восторг не только самих участников «манифестации», но и всех местных жителей, которым случается оказаться рядом. Возглавляет процессию, разумеется, Семиларен. Он одновременно вертит в руках мешок с надписью «Что я несу?» и играет на трёх традиционных блентских инструментах: доуане, похожем на гибрид горна и саксофона, рук-баце – суть барабане с необычными «трёхпалыми» палочками – и плииме, который напоминает цитру, разделённую на две половины. На одной половине струны натянуты обычным образом, на другой же они, пересекаясь под разными углами, образуют причудливую сетку. Из этого инструмента блент способен извлекать самые разнообразные звуки, для которых землянину понадобилось бы обзавестись целым струнным ансамблем. Далее, завернувшись в синтезированную зелёную шкуру восьминогого подкрада, идёт Стив. В его руках – плакат с образцом тонкого терраформского юмора, приправленного щепоткой личного честолюбия: «В том, что я уникален, нет ничего особенного». Рядом в ногу шагают Ксандер и Найя. На них надеты футболки, на которых написано «Я не с ним!» у Найи и, соответственно, «Я не с ней!» у Ксандера. Следующая верная пара – Райтлет и Сэн – одета в костюмы любимых фольклорных персонажей. У Райтлета это тот самый Повелитель Скелетов, которого охотники на чудовищ поминают перед каждой охотой и после неё. Костюм состоит из синтезированных костей самых разных животных. Кости расположены так, что они будто бы повторяют скелет самого сартонари, разве что рёбра закрывают не только грудную клетку, но и верхнюю часть живота (как у тавромина), на каждом пальце рук по три когтя (как у хольквинского дьявола), а хвост венчает костяная дубинка (как у рогоморда). Череп, который служит головным убором, принадлежит родственнику рогоморда – прибрежному засаднику. У засадника мелкие ветвистые рога украшают лоб, а один длинный и острый рог растёт прямо между глазами. Обладатель костяного костюма обзавёлся и соответствующим плакатом, который гласит: «Хватит перемывать косточки! С мясом они вкуснее!». Напарник и корфилль сартонари одета в костюм отважного героя сказок, легенд и тостов в тц-рикском фольклоре – Йоки Тцоки. Это имя переводится как «Честный Друган». Костюм включает в себя чёрный плащ с великим множеством внутренних карманов, кожаные перчатки и чёрную шляпу, похожую на ковбойскую. На поясе – чехол с длинным ножом. Рот Сэн закрывает тёмно-синий платок с нарисованной на нём издевательской улыбкой. Честный Друган, согласно легендам, был благородным разбойником, который грабил представителей высших каст и отдавал награбленное кастам угнетённым – такой тыттокский аналог земного Робин Гуда. Говорили ещё, что он устраивал над богатеями всякие жестокие шутки, а некоторые так вообще утверждали, что Честный Друган владел чёрной магией и мог сделать свою жертву совершенно невезучей. Кстати, свою фамилию – Йок – Сэн позаимствовала именно у этого персонажа. Настоящую фамилию она давно выбросила из головы. Йоки Тцоки в исполнении Сэн несёт плакат краткого содержания: «Грабёж? Врёшь!». Именно так Честный Друган обращался к своим жертвам. Ещё одним благородным персонажем переоделся Джекс. Треугольный головной убор, который изображает три кварка в составе протона, блестящий голубой плащ, белый костюм, изрисованный диаграммами Фигвамана, ярко-красные перчатки и зелёная маска подскажут любому фордокс-приманцу, что перед ним – знаменитый герой комиксов Человек-Глюон. Этот супергерой умеет свободно перемещаться в космосе, не пользуясь магистралями, а самое главное, может «склеивать» пространство-время и частицы, когда их коварно пытается разорвать ужасный злодей Асимптопланк. Коронная фраза Человека-Глюона – «Распада не будет!» – украшает плакат, который держит в стальных руках Джекс. Представительница ныне не существующей цивилизации, близкой по уровню развития к фордокс-приманской, выбрала самоироничный, но при этом умилительный плюшевый образ. Веншамея одета в костюм смешной чёрно- белой коровы, а в «копытах» держит плакат: «Все бабы как бабы, а я – КОРОлеВА!». Немного поодаль от «коровьей королевы» пристроился Накет, который несёт плакат с внешне абсурдным, но на самом деле провокационным содержанием: «Жуй! Езда! Кладь!». Так Накет тонко намекает на свой специфический говор. Десятилапый напарник Накета отличается не только плакатом, но и своеобразным костюмом. Силмак изображает традиционную шнырявскую мумию, завернувшись в несколько слоёв ткани. Плакат соответствует образу, но содержит и лёгкую двусмысленность: «Что-то я замотался…» Недвусмысленный, но контрабандистски самоироничный плакат держит Яарвокс: «Это не моё! Мне подкинули!». Коллега же Яарвокса демонстрирует лёгкую рифмованную бессмыслицу: «Три руки, три ноги, посерёдке – сапоги». Плакат он держит двумя руками, а в третьей, как нетрудно догадаться, у него самые настоящие сапоги… Ещё один образец бессмыслицы уютно расположился на плакате Тикки: «Забыла плакат дома». Плакат Витса содержит небольшое объявление: «Ищу себя!». В правой руке человек держит включённый фонарик, которым выразительно пытается, собственно, «найти» себя. Найти, а точнее, привлечь новых участников весёлого мероприятия старается Эффелина. Прямым бесхитростным текстом: «Кто улыбается, тот идёт с нами!» Действительно, объятые хохотом разумные обитатели Самобыта вскоре присоединяются к Прыг-Манифесту. Занятное предупреждение всякому мимо и рядом проходящему показывает Карл: «Не жидись, а то выпью!». На свою опасную черту самоиронично указывает и Айзел: «Все меня любят! Гипноз тут совершенно ни при чём!». Самоиронии исполнен и плакат Юркслы: «Ну, это, здесь, как его, должна быть, это самое, какая-то надпись, как бы, вот». Многое о владельце говорит и плакат Млема: «У меня богатый внутренний мир!». Рядом с надписью – диаграмма, которая отображает долю различных химических элементов в составе центорского организма. Некоторую часть своего содержания, если верить плакату и белой краске, которая покрывает шерсть, утерял Леод. В зубах он держит плакат с надписью «Отдал пятна, приму полоски!». Замыкают шествие три категоричных плаката. Первый принадлежит Тецклаю и гласит: «Хотеть жареных гвоздей не вредно!», второй – Фиб-Фибу, и написано на нём «Сам такой!», и, наконец, третий плакат несёт Бастер: «Это утверждение ложно!». Абсурдно-весёлая манифестация завершается там же, где и началась. Прыг-Манифест оказывается отправной точкой для следующего действа, которое предлагают Силмак и Накет. – Пока мы тут шли, мы насобирали всяких материалов для музыкальных инструментов, – рассказывает Силмак. – Есть у нас такая на Бедантии традиция: делать инструменты вообще из всего, что попадается под лапы, и импровизировать на них. В древности считалось, что так можно добрых духов привлечь. Добрые духи любопытны и не любят однообразия, потому-то им и нужна импровизация. – Надеюсь, кровь из ушей у вас не пойдёт, когда я хреначить начну, – смеётся Накет. – Ага, слушайте этого дурака больше. У него лап меньше, а мастерства-то ничуть не меньше! Это у меня лапы кривые… – Старый врун! Продолжая хвалить друг друга и отмахиваться от похвал, Силмак и Накет сооружают из туго свитых верёвочек и веток струнный инструмент наподобие арфы, вырезают из кусочков дерева ударные палочки, из жёлтых грибов – дудочки, делают нечто похожее на два смычка из прочных травинок и пары волосков шнырявки и, наконец, вырезают маленькие кусочки бумаги из своих плакатов. На всём этом странном наборе инструментов Силмак играет почти одновременно. Почти – потому что в одно и то же время всё-таки не получится дуть в дудочку и играть на кусочке бумаге, прижимая его к губам, если у вас один-единственный рот. Накет же ухитряется совсем незаметно менять инструменты и совершенно не отстаёт от многолапого напарника. Как бы ни скромничали Силмак и Накет, их импровизация, джазовая по духу, но, разумеется, совершенно иная по звучанию, удаётся на славу и западает в душу всем вне зависимости от музыкальных вкусов. – Такой музыкой не только духов призывать можно! – восхищается Млем. – Я бы тоже пришло, если бы услышало такое где-то… – Охотники, на заметку – вот на что ловятся центоры! – смеётся Силмак. – Накет, а у тебя точно нет ещё восьми скрытых рук? – шутит Веншамея. – Как будто ты не знаешь, сколько у меня чего! – отсмеивается рыжий человек. – А что, можно и целые тела в себе прятать, не только руки, – задумчиво произносит Ксандер без какого-либо умысла. Конечно, за эти слова спешит уцепиться Эффелина. Но она не успевает промолвить ни единого ненужного слова – вдохновение посещает Фиб-Фиба: – Раз у нас тут музыка, я вам показай своя. Тоже руками делать инструмент. Он называться джуууфхуущ. Там струн много из слизи, они чуткие, даже маленький ветер звучит. Мне нужен только два пластинка из металла. – Это что-то вроде эоловой арфы, да? – предполагает Джекс. – Судя по мыслям Фиб-Фиба, да, – отвечает Карл. – Но по ним одним судить не стоит. Быть может, я и не вижу какой-то фишки. Джекс и Карл оказываются совершенно правы. Джуууфхуущ, который состоит всего лишь из двух металлических пластин, между которыми натянуты нити из слизи, по сути своей не отличается от знакомой людям эоловой арфы. Но из-за разной толщины струн и их гораздо более сложной, чем кажется на первый взгляд, структуры звучание этой «арфы» оказывается куда многограннее. Инструмент и вправду немыслимо чуток: он отзывается не только на лёгкое – а в разреженной атмосфере Самобыта почти совсем неуловимое! – дуновение ветра, но и на дыхание слушателей, как бы те его ни затаивали в восхищении. Кажется, будто джуууфхуущ заставляет звучать само окружающее пространство. Поистине, звуки, которые издаёт этот инструмент, лучше всего назвать космическими: глубокие, затягивающие, чарующие, медленно и плавно переливающиеся. Никто не решается вмешаться в эту музыку Космоса. Поражающую всякое воображение музыку внезапно прерывает внешний источник. Собачек Гнома, то ли увидев, то ли услышав что-то интересное, начинает звонко лаять, и слушателей необыкновенного инструмента разом вырывает из транса. – Вот это вдохновляет, – восторгается Млем. – Друзья, предлагаю инструмент не убирать. Сейчас вы все увидите, что под такую музыку происходит в ваших мозгах. В общем, предлагаю вам то самое сочетание «красивого и мудрёного», которое воспел наш прекрасный фоксиллиндский поэт. Картины мозга! Всё, что нам нужно – художественный мозгосмотр. На самом деле, это обычный мозговой просвет, но с особыми фильтрами восприятия и отображения активности. Ксандер, у тебя ведь есть мозговой просвет? – Конечно, есть, – отвечает эвол. – Тогда я мигом сделаю мозгосмотр. Кстати, в родном мире я как раз и занималось картинномозговыми смотрами, как это у нас называется. Сразу скажу: вы не сразу поймёте, что именно видите. Но, играя с мыслями, вы научитесь рисовать очень сложные и красивые картины. Обычный просвет мозга представляет собой маленький ящик с полусферой наверху – так называемым ядром, которое нафаршировано сложнейшей электронной начинкой. Ещё на ящике закреплён сенсорный экран, на котором и отображаются результаты в голографической или двумерной визуальной форме в зависимости от настроек. Мозговую активность анализируют с помощью тонкого прозрачного шлема (а в случае центора – накидки) из саморга с не менее сложной, чем в ядре, электронной начинкой. Когда-то давно шлем соединялся с ядром проводами, но сейчас – время беспроводной связи. Просвет мозга, модифицированный в лучших центорских традициях и приспособленный специально для Вечера Культурной Импровизации, становится настоящим художественным мозгосмотром. Он обзаводится дополнительным кольцом на ядре и кольцевидным же общим экраном. Экран этот призван демонстрировать картины мозга в голографической форме, как велит центорская традиция. – Всё готово, друзья, – объявляет Млем. – Разбирайте шлемы, я рассчитало на каждого. И приготовьтесь увидеть то, что… невозможно увидеть. Знаю, о чём ты думаешь, Семиларен. Нет, галлюцинации от инжа с этим не сравнятся. В самом деле, то, что видят перед собой обладатели самых разных мозгов, настолько невообразимо великолепно, запутано, необычно, впечатляюще, волнующе, иногда пугающе, что никаких земных слов не хватит, чтобы это описать. На хифссдангле, к счастью, слова для описания вполне находятся, и вся команда наперебой делится диковинными ощущениями и впечатлениями от увиденного. – Пожалуй, пока свежо в памяти всё это, я вам покажу один из видов теэклавелльского изобразительного искусства, – произносит Веншамея. – Во многих человеческих культурах что-то похожее есть, но у нас, замечу без ложной скромности, это искусство достигло совершенства. Это живая резьба по дереву. Забавно, что для украшения используют материалы вроде сухих листьев и цветов, мха, лишайников, костей, меха и прочего. Материал-то мёртвый, но создаёт ощущение жизни. Я надеюсь, добыть хороший кусок мягкого дерева – где-нибудь в мой рост, если можно – и горстку всяких таких штучек будет нетрудно. Сооружу что-нибудь такое, что украсит эту лужайку. Конечно, если хозяева не возражают. – Да что за жизнь без искусства! Чтобы мы возражали против красоты! – смеётся Найя. Коллективными усилиями Веншамею просто обвешивают всем необходимым: и материалами, и инструментами – разнообразными ножами, резаками и стамесками. – Ну, вперёд, – шепчет бывшая теэклавелльская королева и принимается за работу. Сколько проходит времени, не замечает никто. Внимание каждого полностью поглощено процессом, увлекательным и изящным. Но, как бы внимательно за ним ни следили, вся картина раскрывается только в завершённом виде – то есть тогда, когда к вырезанным фигурам в нужных местах Веншамея добавляет сухие листочки, цветы, кусочки меха, лишайников и даже костей. На куске дерева оказывается великое множество причудливо переплетающихся животных: теэклавелльских – бабочек, ящериц, певчих, дятлообразных и гусеобразных птиц, мышевидных грызунов, белок, оленей, львов и волков, и местных, самобытских – шлангоносов, торопышек, повторюнов, люциферок, термитов-беляков, жуползней и летюленей. Всё это многообразие точно вписано в контур довольно-таки произвольного куска старого лешего дерева. – Просто невероятное украшение! Спасибо! – благодарит автора шедевра Ксандер. – Что-то это мне напоминает… вспомнил! Веншамея, а Арчи Мольбодо – не теэклавеллец? – интересуется Витс. – Нет, но его работы сильно повлияли на нашу культуру, – отвечает Веншамея и с некоторой напускной скромностью добавляет: – Вот такие вещи я иногда творю своими кривыми руками. – Кривые руки! Да ты чё ваще! – искренне возмущается Накет. – У тебя, блин, руки гения! Талантище! – Думаю, дело просто в практике, – пожав плечами, хмыкает Яарвокс, стараясь скрыть абсолютно те же чувства, что овладевают Накетом. – Не думаю, что у меня какой-то там особый талант, – улыбается в ответ Веншамея, – но в моей семье искусство живой резьбы по дереву всегда ценили высоко. Ну и практика, да, куда без неё. – Творить, это, могут, как его, любые руки, – вступает Юрксла. – Даже сами, это самое, того не подозревая, вот. Значит, у нас, это, есть такое, ну, искусство. Как бы, случайный, это, рисунок. Нужны эти, как их, карандаши, вот, проволочки и нитки, значит, вот. И, эта, как её, бумага, да. Всё, ну, вроде как, это, совсем, ну, просто, но, это, интересно, вот. Рисовать, это, надо, как его, двигая проволочками. Конструкция из соединённых между собой нитками и проволочками карандашей, которую сооружают шесть тоненьких ручек лопхоффслы и которая зависает над бумагой, на первый взгляд не таит в себе ни капли интересного. Но она превращается в инструмент для создания сложной и замысловатой картины. Это происходит тогда, когда Юрксла просит всех одновременно попытаться что-нибудь нарисовать. Ведь особенность всего устройства в том, что движения одного карандаша обязательно отражаются на движениях других. Сначала от такого беспорядка на бумаге остаются вполне классические каляки-маляки, но когда каждый «художник» понимает, как именно его карандаш связан с другими, становится ясен истинный смысл случайного рисунка: главное здесь – не сам затейливый переплетающийся узор из геометрических фигур, силуэтов и штрихов, но единение команды. – Так мы, это, укрепляем, как её, дружбу, – говорит Юрксла. – Тут, это, не так важно, это самое, насколько рисунок, как бы, красивый, вот. Главное, это, чтобы все, ну, вместе над этим, как его, дружно работали, значит. – Прекрасная традиция! – одобряет Леод. – Продолжу тему: предлагаю всем пройти традиционный ягуляррский обряд укрепления джарса. В нём три части: сначала оставим следы на табличке дружбы, потом сыграем в прятки на скорость и приготовим пожелательный пирог. – Звучит интересно! – живо реагирует Млем. – Насчёт пирога – это вообще прелесть, – добавляет Яарвокс. – Мы ведь тут уже не первый дечас отрываемся, жрать охота! – Тогда начнём прямо сейчас! – объявляет Леод. – То, что называют «табличкой дружбы», на самом деле – всего лишь длинная глиняная пластина. Хм… а на этом астероиде глины я вообще не видел. – Предлагаю переместиться на Холмолесье, – откликается Ксандер. – Думаю, там и в прятки играть будет интереснее. Команда добирается до укрытого пышной растительностью мира. На берегу обширного холмолесского озера Леод находит предостаточно хорошей глины. – Каждый должен оставить на табличке след лапы… ну, или руки, или ноги, кому что удобнее, – объясняет Леод. – Считается, чем глубже и чётче отпечаток, тем большую часть души вносит в джарс тот, кто оставляет след. Глиняную табличку все дружно украшают двадцатью тремя следами. В основном это отпечатки образом рук, но есть там и лапы, и ноги… и даже рукрыло. Всё следы оказываются красивыми и чёткими. – Повесим на почётное место! – радуется Леод. – Теперь, как я уже говорил, играем в прятки на скорость. Почему на скорость? Считается, что чем быстрее один друг находит другого, тем лучше он знает его повадки, и тем крепче дружба! Телепаты, не жульничать. – Телепатия не всесильна, даже у меня, – говорит Стив. – Вот у кого нюх острый или слух – тем легче будет. – О, Стив, совсем необязательно! Начинать водить традиция велит хозяину или хозяевам места, где проводят обряд. – Мы готовы! – весело отзывается Найя. – До скольких считаем? – Вместе с хозяевами нас двадцать три – значит, до двадцати трёх. – Как скажешь. Ну, Ксань, дадим им шанс или как? Ты считать будешь или я? – Пусть спрячутся получше, – отвечает Ксандер и отворачивается от остального коллектива. – Так и быть, считать буду я, помедленнее. Раз, два… Времени оказывается достаточно, чтобы каждый нашёл себе место поукромнее. Когда Ксандер и Найя оборачиваются, они видят перед собой прямо-таки дичайшее Холмолесье, где, кажется, вообще не ступала нога разумного существа. Одно, правда, находят практически сразу же. Семиларен, вспомнив хлонокоптерские привычки, застывает на месте посреди леса и изображает из себя куст, подняв все семнадцать рук. Издалека его и не видно среди густого подлеска. И один бирюзовый долбик совершенно искренне принимает Семиларена за куст, в ветвях которого могут прятаться насекомые. Почувствовав на своей шкуре силу маленького, но острого клюва, блент обнаруживает себя непереводимым крепким выражением... Дальше реакция оказывается цепной, и скорость, с которой все находят друзей, неуклонно повышается. Матерная конструкция, которую исторг Семиларен, вызывает заливистый хохот у Карла, который притаился недалеко от озера, что, в свою очередь, смешит Млема, которое затерялось среди камней у подножия горы. Вскоре там же находится Тецклай, у которого, как назло, зачесались рога: шкрябанье рогов о камень тут же выдаёт хриввалэйтна. Опять же, между камнями обнаруживают и хихикающего Юркслу. Как оказывается, хихикает он над полосатым хвостом Силмака, который торчит из земли поблизости. Не до конца спрятанный хвост выдаёт и Тикки, которая решила отсидеться в озере у самого берега. Неподалёку оказывается и Леод. Распластавшись на земле среди лесной подстилки, тщательно укрыв сухими листьями и кусочками лишайников хвост и лапы, он становится жертвой собственной маскировки – на него просто-напросто наступают. Необычный мяукающий и истеричный смех Леода помогает обнаружить Эффелину, поскольку она незамедлительно высовывает любопытный нос с единственной ноздрёй из ближайших кустов. Любопытство губит и Герна: убеждённый, что прошло уже достаточно много времени, он выходит из укрытия прямо перед командой. Его самоироничный гогот оказывается заразительным сразу для четырёх людей, которые спрятались среди древесных ветвей. На толстой ветви почти у самой земли устроился Накет, на другом дереве, повыше – Веншамея, чуть поодаль – Яарвокс, опять почти у самой земли. На четвёртом дереве находят Витса. Он залез так высоко, что Карлу приходится задействовать телекинез, чтобы его оттуда снять. В кронах двух других деревьев находят двух летающих существ – Айзела и Фиб-Фиба. Глубже в чаще, в том месте, где собираются разумные слизевики, отыскивают Бастера, а на дереве поблизости – и его полуорганического собрата-киберпанка. Потом Тецклай, который хорошо знает повадки Райтлета и Сэн, предлагает поискать их в пещере мордочёса. Там пару охотников на чудовищ и обнаруживают. Остаётся Стив – его отыскать не могут долго. – Чёрный слизевик мне в пасть! – неожиданно эмоционально восклицает Ксандер. – Телепортация! Он явно телепортнулся куда-то! Ищи-свищи его теперь. – А это не он ли? – вдруг оживляется Витс и показывает на парящий над Холмолесьем Серп. – Вон там, внизу? – Подкра-а-адский сы-ы-ын!!! – раздаётся с Серпа голос Стива. – Ой, а как мы его… оттуда-то снимать будем? – беспокоится Ксандер. – Тут высоко… а летюлени уже далеко… – Тут не выше, чем на Фирс-ы, – фыркает Карл. И правда – терраформ ловко спрыгивает с Серпа, летит вниз… и ласточкой входит в холмолесское озеро. Выныривает Стив целым, невредимым и с вечно издевательской улыбкой на лице. – Ну, ты нас сделал, Стив! – восхищается Леод. – Спасибо, сам знаю! – усмехается терраформ. – Держу пари, все нагуляли аппетит. Вернёмся на Коряжку, а по пути подумаем, кому и что хотели бы пожелать. Пирог ведь не просто так называется пожелательным. В него кладут кусочки древесной коры, на которых выцарапывают краткие пожелания одному или нескольким собратьям по джарсу. В каждом куске должно быть одно такое пожелание. Согласно традиции, для кого оно, и кто его сделал, указывать нельзя. Разгадывать потом, впрочем, можно, но только про себя. Считается, что у настоящих друзей возникает своего рода телепатия, и они могут всё понять без слов. Вскоре команда возвращается в уютный дом эволов, на кухню, где из синтезированных тут же ингредиентов Леод выпекает пирог в буквальном смысле на любой вкус, ведь начинки у этого пирога разные: мясные, растительные, смешанные, сладкие, солёные и кисловатые… кое-где обнаруживается и живая начинка, и даже машинное масло. Далее он вкладывает туда кусочки коры с пожеланиями. Радостное поедание пирога превращается и в увлекательное разгадывание отправителей и адресатов всех этих пожеланий, среди которых такие, как «Будь самим собой!», «Пусть мысли твои очистятся (читать интереснее)!», «Улыбайся чаще!», «Не скромничай!»… – Предлагаю из-за стола пока не выходить, – обращается ко всем Бастер, когда исчезает последняя крошка от пирога. – Есть у нас, роботов, интересная настольная игра, которая много значит для нашей культуры. Её называют просто игрой в винтики. Звучит просто, но это сложная игра. В винтики обычно играют вчетвером, но можно и втроём, и вдвоём, или, наоборот, впятером. Тут на пороге объявляется Гном. Сообщив Ксандеру о новом курсе системы Самобыт, он охотно соглашается присоединиться к игре. Получается шесть команд по четыре игрока. Для каждой команды Бастер устанавливает небольшое сферическое устройство – излучатель сложного магнитного поля, наподобие того, который используют в звездолётах. После настройки магнитное поле принимает форму куба, который включает в себя сто двадцать пять кубических же ячеек. Каждая команда обзаводится ста двадцатью пятью винтиками, которые даже не приходится печатать на копипринтере – ведь все они хранятся в особом отсеке корпуса Бастера. – У некоторых видов существуют подобные двумерные игры, – говорит он. – Здесь нужно расположить пять винтиков в ряд в трёхмерном пространстве. Даже для робота это совсем не просто! Бастер прав. Кажется, что над столом начинает собираться облако пара от напряжённейшей работы двадцати двух органических, одного полуорганического мозга и одного центрального процессора. Собственно, выиграть, а не довести игру до ничьей, удаётся только Стиву, Млему и, что интересно, вовсе не коренному кибервиртцу Бастеру, а его собрату-киберпанку Джексу. – Иногда и от органического мозга польза бывает, – смеётся Джекс. – Да, тот твой ход был совершенно нерасчётным, – признаёт поражение Бастер. – Ха, если бы двумперцы попробовали в это сыграть, им было бы не до Млечного Пути! – смеётся Райтлет. – В самой первой партии всегда так, далеко не в каждой команде появляется победитель, – разъясняет Бастер. – Когда втянетесь и прочувствуете всю логику, начнёте выигрывать! – Хм, отличная игра для, э-э-э, многодечасовых перелётов, – восхищается Айзел. – Есть ещё одна вещь для долгих перелётов. Особенно для тех, кто хочет поспать в дороге, – усмехается Тикки. – Это наши сказания о героях-первопроходцах. Изначально они были в стихах, но Тримперия всё уничтожила, конечно. Но я одно сказание я в прозе помню. Это о самом-самом первом покорителе миров. История красивая, но, наверное, не для всех. Если захрапите, не обижусь, честно. Хозяев же я попрошу поставить печататься вот такой вот скафандр. Когда Ксандер и Найя задают нужную программу на копипринтере, Тикки начинает рассказ: – Давно это было. Клеа тогда ещё в домах из грязи и камня жили, а вместо денег раковины мягкотелов у них были. Жил-был один клеа, звали его Йаффити Фрьотт. Что бы ни было у него, всё ему чего-то для счастья не хватало. А уж чего у него только не водилось! И работа была на зависть – царским извозчиком был, денег – хоть жабрами греби. Дом себе отгрохал – дворец, сам царь дивился. И всё чего-то не хватало. Семьёй обзавёлся тоже на зависть – жена-красавица, мальки-умницы… но не чувствовал Йаффити счастья. Завидовали ему другие клеа, говорили: – Всё же у тебя есть, чего тебе ещё надо? Подумал тогда Йаффити: – Может, не брать, а отдавать надо для счастья? Так и поступил: дом нищему подарил, работу тому дал, кто о ней мечтал. А семья его после этого и бросила – жить негде, работы нет, зачем ты нам такой нужен. Ещё сильнее опечалился Йаффити, решил уйти от родного побережья подальше. Шёл он, шёл, куда глаза глядят, и не заметил, как высыхать начал. Осмотрелся – а нигде даже лужицы нет! В пустошь зашёл! Вода утекает и утекает, что же делать? Думал Йаффити, думал – и подлетел вдруг к нему светлячок диковинный: одна только голова без тела, шестью крылышками машет. И спросил светлячок: – Чего хочешь? Йаффити и сказал: – Чтоб вода из меня не уходила! Раз – и костюм на нём оказался, из стеблей каких-то сотканный. Лучше себя Йаффити почувствовал, да только голова у него непокрытой осталась. Вода текла, совсем иссох бедолага. Лёг он наземь, закрыл перепонкой глаза и стал смертного часа ждать. Лежит он, лежит, а смерть не приходит. Открыл глаза – и видит, что он уже не в пустоши, а среди гор высоких! А рядом – река полноводная. Йаффити сразу к ней побежал, сам омылся и костюм намочил как следует. Вот только воздух разреженный был, дышать было трудно. Йаффити не знал, что делать. И вдруг появился перед ним чудик трёхглазый, с двумя ногами, в шаре прозрачном, что прямо в воздухе висел. – Чего хочешь? – спросил чудик. – Чтоб дышать легко было! – ответил Йаффити. Раз – и вырос у него на голове шлем хрустальный. Лучше стало Йаффити, да только мороз крепчать начал. Опять лёг смертного часа ждать, глаза перепонкой закрыл. Ждал, ждал – не идёт смерть. Открыл глаза – а он в пустыне! Жара кругом, песок… не спасал его костюм. И вода опять стала сквозь него уходить. Отчаялся Йаффити. А тут к нему зверёк пустынный прибегает, ушастый, с шестью лапками: – Чего хочешь? – Чтоб ни жарко, ни холодно не было! – ответил Йаффити. Раз – и на костюме какие-то ручки да кнопки появились из металла. Подёргал за ручки, кнопки понажимал – и хорошо стало. Йаффити вздохнул всеми жабрами, да и подумал: – Вот оно, счастье! Да не тут-то было! Перепонкой моргнуть не успел – а он уж среди звёзд! Воздух из костюма уходить начал, никакие ручки и кнопки не помогали. Вдруг появилась перед ним рыбина многорукая – почти как клеа, только поменьше, и руки у неё отовсюду росли. Спросила она: – Чего хочешь? – Жить хочу! – ответил Йаффити в великом страхе. Раз – и на костюме у него какие-то шланги, мешки да клапаны появились из кожи и сухожилий чьих-то. И понял Йаффити, что не угрожает ему ничего больше: и давление наладилось, и температура, и метан поступать начал. Хорошо ему стало. Но подумал он: – А куда же мне теперь деваться? Космос не вода – не поплывёшь, не суша – не пойдёшь, не воздух – не полетишь… Делать нечего было Йаффити – и смертного часа ждать глупо, и деваться некуда. Стал он скафандр свой изучать – как устроен, из чего сделан, что как работает. Разобрался, всё понял, и увидел вдруг перед собой звёздного кита-исполина. – Молодец, – сказал кит, – наукой занялся! – Наукой? Что такое «наука»? – удивился Йаффити. – А то, что ты делал сейчас – узнавал, как что устроено, как что работает. Всё же узнал, верно? – Одного я только не понял: как всё это появилось? Неужто по волшебству? – И у волшебства есть источник. Не сносить мне головы за это, но скажу я тебе по секрету: это всё происки злого колдуна Ырныга. Любит он ложную надежду вселять, а тех, кто счастье ищет, убивает жестоко. – Откуда ты это знаешь? – Другие миры изучаю. – Разве мир не один? – Нет, их очень много. Садись мне на спину, я тебе покажу. Только на новую планету сели, как объявился злой колдун Ырныг. Кит уменьшился вдруг, почти совсем исчез, а у Йаффити костюм пропал. – Вот ты и попался! – завопил Ырныг. – В чужом мире ты, убью я тебя тут! Не люблю тех, кто счастье ищет. Ложное утешенье им давать люблю, а потом на чужбине бросать. Вернусь через три дня, попляшу на твоих косточках! Никто тебе не поможет! И колдовать не вздумай – почую, сразу головы лишишься! И испарился. Посмотрел Йаффити, что за мир кругом – ужас! Пустошь в горах, воды нет, воздуха мало! Растерялся сначала Йаффити, но кита голос вдруг услышал: – Наука! Вспомни о науке! Задумался Йаффити, осмотрелся и увидел: вот стебли какие-то, вот хрусталь, вот металл, вот труп чей-то. Вспомнил, как скафандр устроен, и принялся за работу немедля. Немного воды потерял, быстро скафандр себе сделал. А там и домик соорудил, и пищу нашёл инопланетную. Понял Йаффити: – Вот оно, счастье – новые миры изучать да покорять! – Рано радуешься! – услышал он голос Ырныга. – Нарушил мои правила, колдовством занялся! Готовься к смерти! Собрал колдун все силы злые, направил на скафандр – и ничего не вышло у него, не смог убить Йаффити! Пробовал, пытался, кряхтел, старался – всё без толку. – Что за наваждение такое! – возмутился Ырныг. – Почему не получается? Ведь нет колдуна сильнее меня на свете! – Наука! – вспомнил Йаффити китовье слово. – Вот что сильнее твоего колдовства! И счастье она даёт. Могу и тебя счастливым сделать! Ырныг желаний своих устыдился, перевоспитался и тоже наукой занялся. И вместе с Йаффити они звездолёт построили, на котором в далёкий Космос полетели. Но это уже совсем другая история… – Э-э-э, храпеть под такое? – искренне поражается Айзел. – Да это же, гм, чудеснейшая история! Ах, представляю, эм, как она была хороша в стихах. – Наверное, не знаю, – пожимает плечами клеа. – А вот, собственно, и тот самый скафандр. Ужасно древний и не слишком-то удобный, но он дорог нам как напоминание об этом сказании и о многих других. Надеюсь, я в него влезу… – Ты-то влезешь! – не упускает случая вставить своё слово Эффелина. – Это я жирная стала… На последнюю реплику тонкого существа, которое и не на всяком-то ветру устойчиво, вся команда дружно не обращает ни малейшего внимания, хотя и обсмеивает про себя. Вскоре Тикки предстаёт перед командой в первооткрывательском облачении – полосатом скафандре с прозрачным шлемом, множеством шлангов, кнопок и ручек и двумя баллонами по обе стороны спинного плавника, прикрытого прозрачной оболочкой. – А земляне до сих пор примерно в таких же скафандрах в космос ходят, – комментирует Витс. – Не приживаются у нас космические технологии. – Да, увы, – с горечью кивает Карл. – Но я убеждён, что когда-нибудь земляне всё-таки последуют за высокоразвитыми сородичами в Космос. Когда-нибудь. Ведь это не роскошь, не просто романтика путешествий и открытий. Это вопрос выживания. – Пока гром не грянет, мужик не перекрестится… – А у нас, пока гром не грянет, культурное наследие восстанавливать не будут, – вздыхает Тикки. – Всё мы растеряли под этой пропагандой и страхом смерти. Да и если у кого-то в семье что-то сохранилось… ну, это долгая история. Не то чтобы у нас была какая-то уж прямо великая культура, но… – А я считаю, что она прекрасна! – выпаливает Млем. – Тикки, запиши это всё, пожалуйста! И сказание, и про скафандр! Кстати, тебе идёт. – Скафандр кое-кому пригодился бы! – вспоминает Семиларен. – Спасибо, – слегка улыбается Тикки. – Надо же, как все заинтересовались. Я думала, всех будить придётся… да пофиг. – Пофиг ей на всё, да! Посмотрите-ка на неё, вот врушка! – обвиняет Тикки в лжепофигизме Эффелина. – Мне пофиг, что ты об этом думаешь, – отзывается клеа. – И всё же я считаю, что надо всем как-то встряхнуться. Хочется чего-нибудь бодренького и весёлого… в кои-то веки. – Ну, есть кое-что весёленькое у нас с Герном для вас, – оживляется Яарвокс. – Предлагаем сыграть в интересную игру. Она, конечно, из воровской среды пришла, но что ж поделать. Наши с Герном миры такие, что из них и взять-то нечего. Лично я, например, не хочу иметь ничего общего с «культурным наследием» моей планеты. Всё это «наследие» – либо криворукое, безвкусное и бессмысленное творчество толстожопых богачей, либо тех, кто этим самым богачам старается угодить. – А на моей планете, как вы могли догадаться, культура основана на вечной борьбе за густую шерсть… ну, то есть, за власть, – поддерживает Герн. – В воровском сообществе куда интереснее и веселее. Так что позвольте предложить вам нашу любимую воровскую игру под названием «Лес рук». Если, конечно, у вас кишка не тонка! – Герн хотел сказать, если хозяева не возражают... – Да чего вы стесняетесь? – смеётся Сэн. – Вы ж воровали ради блага угнетённых! Поделитесь навыками! – Кто знает, может, они понадобятся для чего-нибудь, – произносит Ксандер. – Нет, я ничего против не имею. – Отлично! – ободряется Яарвокс. – Всё очень просто. Даже не придётся – вам, по крайней мере – вставать из-за стола. Я попрошу хозяев раздать каждому по одному какому-нибудь мелкому предмету. Не волнуйтесь, мы всё вернём! Заинтригованные Ксандер и Найя быстро раздобывают всякую мелочь – столовые приборы, письменные принадлежности и всякие сувенирные безделушки для всей команды. – Прячьте их, как можете, – продолжает инструктаж Герн. – По правилам, мы уходим из помещения настолько далеко, чтобы ничего даже не услышать. Яарвокс и Герн покидают кухню и даже сам дом эволов. Почти все находят интересные способы упрятать мелкие предметы – даже те, кто не носит одежду. Всё никак не может разобраться только Эффелина. – Мне-то что делать? У меня ни рук, ни шерсти… – переживает она. – Крылья, крылья! – тихо подсказывает Фиб-Фиб. – А, точно… – Всё упрятали? – раздаётся далёкий голос Герна. – Всё! – дружно отвечает команда. Яарвокс и Герн вновь присоединяются к коллективу. – Теперь вы все должны сделать тот самый «Лес рук», – говорит Яарвокс. – Закрывайте друг дружку руками – ну, или тем, у кого что есть. Постарайтесь сделать так, чтобы ни один вор ничего не смог стащить ни у вас, ни у вашего товарища, это важно! – А если вы и впрямь не сможете ничего сделать? – с хитрой улыбкой интересуется семнадцатирукий участник игры – Семиларен. – Мы профессионалы, – подмигнув, отвечает Яарвокс. – Да начнётся игра! Сейчас поставим какую-нибудь весёлую музычку, выключим свет и попробуем вас всех обокрасть! Сопротивляйтесь изо всех сил, серьёзно вам говорю! – Телепаты – не жульничать? – предполагает Силмак, кивнув в сторону Стива, Карла и Млема. – Пусть читают все наши мысли! Мы и телепатов обдирали – думаете, мало таких на имперской службе? То, что мы с ними пока не встретились – это просто удачное стечение обстоятельств, чистая везуха. Ладно, Герн, понеслась! Герн оставляет на столе коннектар, из которого доносится бодрая музыка, припасённая специально для любимой игры, а Яарвокс выключает в кухне свет. Сначала в темноте не слышно ничего, кроме музыки. Но затем начинают прорываться вскрики, громкий шорох и дикий хохот. Музыкальная композиция оказывается достаточно короткой. Сразу же после того, как она заканчивается, в кухне вновь включают свет. К всеобщему удивлению, обворовать Яарвоксу и Герну удаётся всех без исключения. – Так, делитесь секретом, жулики подкрадские! – не скрывая изумления, восклицает Стив. – Да нет никакого секрета, одна практика, – смеётся Герн. – Ладно, ладно, есть кое-какие хитрости, я с удовольствием расскажу. Во-первых, ели чувствуешь сопротивление, надо постараться отвести его от нужного места, отвлечь внимание. Лучше всего сделать вид, что ты что-то подсовываешь. Жертва отвлекается, тут-то и надо тащить! А во-вторых, ощупывать жертву надо легчайшими движениями, едва касаясь её. Почти что удалённо. Это я своими тремя руками лучше всего умею делать. – Не знаю, не знаю, кто-то из вас меня потрогал весьма ощутимо, – сомневается Веншамея. – И я даже догадываюсь, кто именно. – Можешь думать, что хочешь, но я не специально, – смеётся Яарвокс. – Ну, рука соскочила, извини. – Конечно, не специально он, – ворчит Накет. – Рука соскочила… извращенец ты, вот чё! – Да не кипятись ты, – охлаждает пыл кавалера Веншамея. – Пусть порадуется хоть раз. Больше-то ему такого шанса не выпадет! Мысленно послав в самые далёкие от цивилизации места и Накета, и Веншамею, а также ближайших родственников обоих, Яарвокс продолжает краткую лекцию об искусстве воровства: – А для телепатов нужна особая техника. Надо забивать голову всякими тупостями, тарабарщиной, бессмысленными сочетаниями звуков. И очень хорошо ещё идут похабщина и мат. Прочувствовали, правда? – Ещё бы! – отзывается Млем. – Только Стефана не хватает с толстым блокнотом. Светлая ему память. – Полезная какая игра, – замечает Силмак. – А как же защищаться? – Не поверишь, – отвечает Герн. – Положи самое ценное на самое видное место – и ни один вор не докопается. Серьёзно, даже на нас это правило действует! А уж мы-то такие мастера… – Между прочим, – вступает Яарвокс, – я только что понял, что мы никогда не пытались обворовать друг друга. Не помню я такого! – Кстати, да. Давно пора выяснить, кто из нас круче! – Конечно же. Заодно ещё повеселим почтеннейшую публику… – Да, нам с тобой и прихватывать ничего не надо – есть карманы в моём плаще, а про твою жилетку и говорить нечего. Кстати, всё сворованное возвращаем. Хозяева, проверьте, не заныкали ли мы чего-нибудь по старой памяти. Ксандер и Найя не обнаруживают ни одной пропажи. Тогда Яарвокс и Герн садятся за стол друг напротив друга. Вновь гаснет свет, и начинает звучать весёлая музыка. Несмотря на то, что мастера воровского дела полностью поглощены процессом, от неистребимого смеха соревнование их не избавляет. Скоро музыка заканчивается, и зажигается свет. Кое-что бросается в глаза всем, но соратники двух контрабандистов всё-таки сдерживаются и делают вид, что ничего не изменилось. – Ха, Яарвокс, все твои кармашки я обчистил! – радуется Герн. – У тебя в жилетке ничего не осталось! Признай, что я круче тебя! – Эх… значит, в твоём плаще ещё что-то есть? – притворно мрачно откликается человек. – Если ты и спёр чего-нибудь… стоп! А где плащ-то??? Движением фокусника Яарвокс достаёт из-за спины чучундрский плащ со всеми потрохами. – Хитрец! Ловкач двурукий! Уделал меня, чёрт! – скрежеча зубами, признаёт своё поражение Герн. – Надо это запомнить, пожалуй, – задумчиво произносит Тецклай. – Кто знает, куда нас дальше занесёт… – А я знаю, куда, – весело реагирует Джекс. – Пойдём-ка снова на ту лужайку. Один вопрос: там можно будет ещё раз ненадолго отключить свет? Сразу говорю – это с воровством не связано! – Само собой, конечно, – отвечает Ксандер. – Спасибо! Просто все эти игры со светом меня вдохновили, и я вспомнил, что могу подарить вам ещё одно интересное украшение. Пожалуйста, разрешите воспользоваться биореактором. Скоро команда возвращается на стартовую площадку Вечера Культурной Импровизации – на лужайку перед домом Гнома. Там уже темно. Но у Джекса всегда с собой яркий фонарик. Ещё он приносит небольшую кадку и какое-то странное зерно, которое быстро пульсирует и меняет цвет. – Прямо на ваших глазах сейчас вырастет красивейшее существо, которое может стать украшением не только для лужайки, но и для целого астероида, – обращается ко всем Джекс. – Хозяева Самобыта, не беспокойтесь: этот организм, фоторост грибыстрый фордокс-приманский, растёт только на особом субстрате, составом которого я охотно поделюсь, если вас это заинтересует. Фоторост даже не попытается выйти за пределы кадки – настолько он привязан к своей питательной среде и узкоспециализирован. Настоящий стенобионт. Надо заметить, художественное выращивание фотороста – искусство довольно новое, но я полюбил его сразу же, как только попробовал. Джекс кладёт зёрнышко на поверхность питательного субстрата в кадке. После этого он подносит к самому зерну фонарик. С десяток стеков ничего не происходит, но затем из зёрнышка внезапно выбрасывается маленький зелёный побег. Побег с удивительной скоростью начинает тянуться к фонарику, который Джекс отводит назад. Побег останавливается, словно в недоумении. Джекс вновь подносит фонарик поближе и водит им из стороны в сторону. Покачиваясь, побег опять старается дотронуться до него. Джекс принимается размахивать фонариком всё быстрее и в самых неожиданных направлениях. Побег быстро повторяет путь света, но затем ещё раз останавливается. Джекс снова подманивает побег светом, и тот ускоряет свой причудливый рост. Джекс заставляет побег расти и прихотливо извиваться в погоне за светом, огибая уже пройденные пути и покоряя новое пространство. Зрелище настолько завораживающее, что никто и не замечает, что фоторостный побег уже вытянулся выше головы Джекса, и что киборгу приходится удлинить стальные руки, чтобы завершить эту живую композицию. Добавив в конце особенно элегантную завитушку, Джекс выключает фонарик. – Включите свет, пожалуйста, – просит Джекс хозяев Самобыта. Когда свет заливает лужайку, вся команда издаёт искренний восхищённый вздох. Кажется, что и Бастер, который по понятным причинам не умеет дышать – тоже. Над питательной средой в кадке возвышается удивительное древовидное создание, разноцветные «ветви» которого образуют то щупальца, то мицелий, то шипы, то конечности и отростки животных, то геометрические фигуры, то затейливые сложные узоры. При этом они переплетаются, пересекаются, сталкиваются и расходятся в разные стороны самым изумительным образом. Постепенно мягкий фоторост покрывается прочной блестящей коркой с радужными переливами. – Вот что надо посадить на Лазуритовом Валуне! – наконец нарушает восторженное молчание Найя. – После того, как внесём туда архей, – вставляет Ксандер. – И не спорь, Най, в этот раз. – Да уж не буду, не переживай. – С удовольствием поделюсь рецептом питательного субстрата и генетическим кодом фотороста, – уверяет Джекс. – Наверное, я задам не очень умный вопрос, – мнётся Витс, – но… что же это такое? Растение? Гриб? Или… этот… ростосинт? – Это симбиотический организм, который состоит – правильно! – из ростосинта и гриба, – объясняет Джекс. – Благодаря этому фоторост – отличная основа для новой экосистемы. Он может быть и продуцентом, как растение, и консументом, как животное, и редуцентом, как гриб! Но только на своей питательной среде, откуда он берёт энергию и необходимые вещества для синтеза нужных ферментов. – Как интересно! – Эм, как я понимаю, он, гм, выведен искусственно? – интересуется Айзел. – Никогда, э-э-э, не видел ничего подобного. – Да, это одно из достижений фордокс-приманской биотехнологии, – с гордостью отвечает Джекс. – Красота! – восклицает Эффелина. – Пожалуй, фоторосту я посвящу свой медленный танец. У нас, элегантин, танец – самый главный вид искусства. Особенно медленный, который в прошлом считали священным. Вам сначала покажется, что я не двигаюсь, но так и надо. Движения должны быть постепенными, плавными и едва заметными. Когда всмотритесь, всё поймёте. Надеюсь, музыка для танца где-нибудь найдётся… – «Тынглгрес» в помощь! – заявляет Бастер и в считанные деминуты находит в ГИС нужные образцы элегантинской музыки. – Спасибо. Ну, я начну. Музыка, как ни странно, оказывается не такой уж и медленной – у неё где-то средний темп. А вот движения Эффелины и впрямь едва заметны. Сначала она неспешно изгибает всё тело в форме буквы «S», затем приподнимает и отводит назад крылья, после чего медленно переставляет ноги, то сводя их вместе, то разводя. Завершающим движением танца является поворот головы на сто восемьдесят градусов. – Красиво, – без тени сарказма произносит Тикки. – И да, чтобы ты ничего мне не говорила: на настоящее искусство мне не пофиг! – Медленный танец – это романтично, – поддерживает Райтлет. – Надо нам с тобой взять на вооружение, Сэн. – Согласна, корфилль! – отзывается тц-рики. – Но я бы сейчас ускорил ритм. Есть у меня один танец. Нетрудно догадаться, какой – охотничий. Хозяева, а можно тут развести костёр где-нибудь? – Можно, – отвечает Ксандер. – Отлично. Мне нужно восемь. – Никаких проблем! И всё-таки голос Ксандера приобретает дрожащую нотку. – Безумец, – еле слышно произносит он и тут же извиняется, рассчитывая на острый слух сартонари: – Прости, я… – Мне даже нравится, когда меня считают безумцем, – улыбается в ответ Райтлет. Итак, сартонари обустраивает себе небольшую танцплощадку, которую ограничивают восемь горящих костров. Чуть поодаль Райтлет располагает коннектар с уже приготовленным музыкальным сопровождением. – Каждый элемент в этом танце символизирует охоту на какое-то определённое чудовище, – разъясняет Райтлет. – Но показывать можно только охоту на тех, с которыми ты действительно имел дело. Чем выше мастерство охотника, тем сложнее танец, тем больше в нём деталей. Не люблю хвастаться, но мои чёрные доспехи позволяют многое… Сэн, поскольку знает, переведёт язык танца. Райтлет запрыгивает на площадку между восемью кострами. Уже самое первое движение, которое изображает поиск и выслеживание добычи, заставляет всех наблюдателей напрячься. Что уж говорить о дальнейшем! Мощные, быстрые и ловкие выпады, прыжки и кувырки в воздухе, взмахи крыльями, хищное щёлканье зубами и причудливые движения руками с выпущенными когтями заставляют всю команду практически видеть добычу, на которую «охотится» Райтлет. Сэн только и успевает восклицать с всё нарастающим возбуждением: – Тавромин! Саннокен! Гарпид! Хольквинский дьявол! Рухрок! Марсианский электрощупалец! Шестиногий дракон! Семиногий!! Одиннадцатиногий!!! Змееклюв-вломинго! Рогоморд! Прибрежный засадник! Чёрный грифон! Проглотон! Изгибан! Трёхглав! Кораблеед!!! МЕГАЖУТ!!! Последние элементы сложного танца настолько знакомы и свежи в памяти команды, что некоторые начинают непроизвольно озираться в поисках исполинского чудовища. И тут же успокаиваются, когда Райтлет с победным рыком обрушивается на невидимую добычу. В конце, подбросив в воздух и поймав когтями за морду очередного незримого одиннадцатиногого дракона, Райтлет высоко подпрыгивает, клацает челюстями и с диким рёвом взмахивает крыльями. Взмах этот настолько мощный, что тут же гаснет огонь во всех восьми кострах. – Да ты же в одиночку можешь всю Двумперию раскидать! – восторгается Семиларен. – Только рук у меня поменьше, чем у тебя! – отдышавшись, отвечает Райтлет. Сэн же не может облечь своё восхищение в слова и просто повисает на возлюбленном, обвивая его хвостом. Райтлет отвечает ей крепчайшими объятиями, которые возвращают ей дар речи: – Ух ты ж! – выдыхает она и отпускает корфилля. – После такого надо дух перевести, – отмечает Карл. – Даже я напрягался и искал невидимую добычу, честно. – Кому бы перевести дух, а кому наоборот – немножко напрячь гортани, – смеётся Стив. – Красоту языка хокен лучше всего постигать через пение, любимое наше искусство. Конечно, звучание для многих из вас будет непривычным. Сейчас я дам вам текст «Великой Песни Преобразователю Планет». Учтите, что перевод на хифссдангл довольно кривой, поскольку не все наши понятия можно на него перевести. Может показаться, что эта песня просто о терраформировании, но в ней гораздо больше смыслов. И рифма у нас специфическая, без потери содержания вряд ли удастся передать. Я, конечно, не утверждаю, что это навсегда. Быть может, какой-нибудь талантливый поэт – Литер Стилий, например… – Пошёл ты, – неслышно шипит Айзел. – Не пошёл я. Так вот, какой-нибудь талантливый поэт сможет перевести всё правильно и красиво. Но пока это никому не удавалось. Надеюсь, вы и так получите удовольствие. Я сам точно получу! Проклятый я эгоист, ха! Стив прочищает верхнюю гортань в горле и певчую в груди, после чего, подняв голову и раскинув руки, начинает петь. Действительно, сложнейший язык проявляет себя во всей красе. Земное ухо расслышит в нём и тонкие птичьи трели, и глубинный вой, и резкие щелчки, и низкое жужжание, и звучные металлические тона. Рифма в этом удивительном сочетании звуков проявляется далеко не сразу даже для тех, кто не впервые слышит хокен. Но уж когда проявляется, она вызывает у слушателей ещё больше восторга перед песней и даже некоторое благоговение. Перевод не может похвастаться особым звучанием и даже полной передачей заложенного смысла, но даёт понять, о чём вообще песнь: Перед тобой – новый мир. Для тебя он огромен, как ты – для друзей, невидимых глазу. Но ничего живого пока нет на этом просторе. Органическое вещество – не редкость, Жизнь может зарождаться и сама – Но не везде условия благоприятны, Тут и нужна твоя рука – управляемая научным знанием, Снабжённая инструментами. Если жизни никак не появиться, не развиться самой – Саму планету преобразуй с умом. О, сколько соблазнов таит это дело! Как хочется добавить что-то своё, И побольше – и в климат, и в рельеф! Но на то тебе и четыре мозга, Чтобы знать меру. Искусство терраформирования тонко; Добавь оригинального, но сохрани исконное. И знай: если берёшь ответственность, Оставь знак – помоги будущему разуму в познании мира. Новую планету, которой теперь нет равных, Обогати жизнью – Расставь тут и там реакторы, Помоги собраться нужным веществам. Следи внимательно: как пойдёт эволюция, Как жизнь станет расширять границы, Собери реакторы и смотри дальше. Разум прихотлив, развивается не в каждом мире. Можешь помочь ему, а можешь оставить мир диким – Всё зависит от повадок существ. Лучше всего – без лишней нужды миры, Твоей рукой когда-то задетые, не трогать. А мир, развитый сам по себе, Вообще не нуждается в твоём творчестве. Но уж если полёт мысли необходим, Сбереги его первоисточник, кем и чем бы он ни был; Подсоби, но не переборщи: у нас одни понятия о гармонии, А в иных мирах они могут отличаться. Потому – пресекай лишь самое губительное, И даже на этот шаг не иди сгоряча, не подумав. Хватит и того, что ты создал новое обиталище жизни, Сделал Вселенную ещё более интересным местом! Ведь жизнь – самая прекрасная, разнообразная И могущественная её часть! Тебе ли, живому, представителю древнейшей цивилизации, Не знать! Всеобщее молчаливое восхищение прерывает Семиларен: – Ни у кого новой челюсти не найдётся? – Скажи, чья нужна – добудем! – шутит в ответ Райтлет. – И вправим, – добавляет Сэн. – И мне тогда тоже, пожалуйста, - вступает Витс. – Да, то, что я слышал в записи – это… н-нет, я н-не им-мею п-права, н-не см-мею ск-казать, что эт-то н-не… н-но… п-по сравнению с эт-тим… Стив, у тебя просто талант! Стив специально выжидает несколько мгновений, после чего выдаёт свою коронную фразу – разумеется, с широченной улыбкой на узком лице: – Спасибо, сам знаю! Ну, Витс, валяй – твоя очередь. Тоже споёшь нам чего-нибудь, а? – Нет-нет, у меня нечто совершенно иное. На том клочке земной суши, где мне довелось появиться на свет, развито искусство абсурдного юмора. Как я понял, у блентов оно тоже много значит, но туманглийский абсурдный юмор – это отдельная история. Дайте мне пару деминут на подготовку, и я покажу вам юмористическую сценку. Итак, на лужайке вырастает стол с многочисленными ящичками разного размера, которые не видны зрителям. За столом стоят три кресла. В центральное усаживается Витс. Надев на себя типичную деланную улыбку телеведущего, он начинает: – Добрый вечер, дамы и господа, с вами новый выпуск шоу «Интересные люди». Первый наш сегодняшний гость – это очень интересный господин Пол Дюйминс из Ливерчестера. Витс вынимает из ящичка спичечный коробок и кладёт его на стол, после чего открывает коробок и говорит туда: – Добрый вечер, господин Дюйминс! Далее он отвечает тоненьким голосом, будто бы из коробка: – Здравствуйте, Майкл! – Господин Дюйминс, что делает Вас особенно интересным? – Ну, я всего полдюйма ростом… – Это безумно интересно! Спасибо, что пришли к нам на шоу, господин Дюйминс. – Я знал, что это покажется Вам интересным, но, вообще-то… Витс закрывает коробок. – Господин Пол Дюйминс из Ливерчестера… полдюйма ростом. Наш следующий гость – господин Норман Бегтон из Бруйтона, человек с пятнадцатью ногами! Другим голосом, словно со стороны, Витс сообщает: – А он убежал! – Какая жалость. Ну да ладно, немало на свете и других интересных людей. Например, господин Джек «Два Гаража» Артурсон из Андовера – известный композитор, автор множества симфоний. Добрый вечер, господин Артурсон. Витс пересаживается на кресло слева и отвечает другим голосом: – Добрый вечер. – Мы все в восторге от Ваших симфоний. – Спасибо. – Могу ли я у Вас поинтересоваться: откуда появилось прозвище «Два Гаража»? – Вообще-то, я не очень люблю это прозвище… ну, так называют меня некоторые приятели. – У Вас в самом деле два гаража? – Да нет, у меня один гараж. Я подумывал купить ещё один, вот меня и начали называть «Два Гаража». – Несмотря на то, что у Вас один гараж? – Да, да… может, поговорим о музыке? – А сейчас Вы собираетесь покупать второй гараж? – Нет! – Понятно. А Ваш гараж… – Пожалуйста, хватит об этом, давайте лучше поговорим о моей музыке! – Хорошо, я понимаю. Вы пишете музыку… в гараже? – Нет, ни в коем случае! – А когда-нибудь писали? Вы писали музыку в гараже? – Нет, и не собираюсь! Сколько можно! – А, я понял! Вы хотите купить второй гараж, чтобы творить там! – Пожалуйста, прекратите говорить о гаражах! Давайте я Вам лучше расскажу о моей музыке! – Хорошо, только позвольте задать Вам ещё один вопрос. Вы увлекаетесь вышиванием? – Что??? – Вышиванием? Вы занимаетесь вышиванием? – Какое это отношение имеет к моей музыке? Как Вы мне надоели! Я ухожу! – Катись, катись отсюда, «Два Гаража». Тоже мне композитор. Наш новый гость куда интереснее! Это господин Ноул Невидиман из Южного Стопвилля, который совершенно невидим. (Повернувшись к креслу справа): Добрый вечер, господин Невидиман. Витс достаёт из ящичка в столе круглые очки, надевает на себя и пересаживается в кресло слева от ведущего. – Я вообще-то здесь, Майкл, – занудно протягивает Витс в новом образе. – Вы… Вы уверены, что совершенно невидимы? – Абсолютно уверен. – Господин Невидиман, каково это – быть невидимым? – Ну, там, где я работаю, меня никто не замечает. Весь день никто даже не смотрит в мою сторону. Дома мы с женой совсем не разговариваем, несмотря на то, что находимся в одной комнате. На улице люди проходят мимо меня, совершенно меня не замечая… даже Вы сейчас меня игнорируете! – Поскольку речь у нас идёт об интересных людях, нельзя не упомянуть господина Грома Горлодрала, который дважды стал обладателем звания самого интересного человека в Нетингоме. Господин Горлодрал, я правильно понимаю, что вы увлекаетесь криком? Витс пересаживается в кресло справа от ведущего и вопит оттуда: – Да, всё верно!!! Это правда!!! Да, Майкл, Вы прямо попали в точку!!! Совершенно, абсолютно точно!!! – А что думают об этом Ваши соседи? – Это замечательно!!! – изображает Витс отдалённый крик. – Заткнитесь вы там!!! Эти соседи житья не дают!!! – надрывается «Горлодрал». Витс-ведущий достаёт из очередного ящичка два ведра, горсть кедровых орехов и очаровательную плюшевую выдру, на чьи лапки надеты… гетры. При виде выдры Тецклай заметно настораживается и, кажется, начинает интересоваться происходящим ещё больше, чем до этого – хотя его никак нельзя было упрекнуть в равнодушии к предыдущим сценам. Ржал он чуть ли не громче всех. – А сейчас вы увидите кое-что особенно интересное. Выдра в гетрах из недр тундры бодро тырит в вёдра ядра кедров! Плюшевая выдра в гетрах стараниями рук Витса и впрямь натыривает в ведро все ядра кедров. – Выдра в гетрах из недр тундры! – Это же выдра!!! – кричит «Горлодрал». – Но она же интересная! – Я куда интереснее выдры!!! – Как Вам угодно. Наш последний сегодняшний гость – господин Тикетто Чароделли из Сапожковии, который утверждает, что может усыплять булыжники с помощью гипноза. Добрый вечер, господин Чароделли. Витс в очередной раз меняет образ: теперь он надевает на себя плащ, цилиндр… и безумный взгляд. – Вечер добрый. – Вы утверждаете, что можете усыплять булыжники. – Да, это так. – Только с помощью гипноза? – Да, я не использую никаких других средств. Я просто смотрю на булыжник, и он засыпает. – У нас есть для Вас булыжник. (Достаёт камень из ящичка). Сможете его усыпить? – Боюсь, он уже спит. – Как вы это поняли? – Он не двигается. – Ясно. Значит, вам нужен двигающийся булыжник? Да, у нас есть и такой! (Встаёт из-за стола и бросает камень в сторону «Чароделли»). – (Уставляется на булыжник, делает пассы руками). Всё, он заснул! – В самом деле, очень интересно! Дамы и господа, мы прощаемся с вами до следующей недели. Не пропустите новый выпуск шоу «Интересные люди»! По правде сказать, Витс не ожидал такого успеха. Вся команда буквально катается со смеху и смеётся так, что слышно на всём Самобыте. – Уморительно!!! Восхитительно!!! – пуще всякого Горлодрала вопит Силмак. – Какая нелепая гибель – от смеха… – напротив, еле слышно выдавливает Тикки, лёжа на спине и подёргивая ногами. – Я рад, что вам понравилось, – со скромной улыбкой отзывается Витс. – Я постарался сделать так, чтобы смешно было всем, чтобы юмор поняли все, а не только земляне и уж тем более тумангличане. – Тебе удалось! – восклицает Леод. – Ты молодец! – Витс, – отдышавшись, обращается к источнику всеобщего дикого хохота Млем. – Прости, пожалуйста, что я лезу в твои мысли, прости за откровенность. Но мне просто интересно. Почему ты пошёл в драму, а не в комедию? Ты же талантливый комик! – Ну… Витс вдруг заикается: – В-вообще-то, и-изн-начально я х-хотел ст-тать худ-дожником, н-но род-дители з-заставили м-меня п-пойти в т-театральное уч-чилище. Т-там я п-попытался п-пойти в к-комики – эт-то мне б-было ч-чуточку б-ближе… а род-дители ск-казали, что д-драма лучше, п-престижнее, и де-денег б-больше п-плат-тят. М-мне эт-то н-не нравилось, н-но я н-не ст-тал п-переч-чить… Витс начинает чувствовать себя ужасно неловко. Почти вся команда смотрит на него так, будто у них на глазах он превратился в какое-то чудище. Лишь выходцы из малоразвитых сообществ – Накет, Яарвокс, Герн и Эффелина – сочувственно улыбаются Витсу. Остальные же явно поражены. – Так, стоп, стоп! – громко вступает Стив. – Ещё раз. Родители заставили тебя идти туда, куда тебе не хотелось? – Н-ну, д-д-да… – мямлит Витс. – Они не дали тебе свободы выбора?! Они не дали тебе найти занятие по душе, своё призвание??? – Н-нет… н-но он-ни ж-же хот-тели д-для м-мен-ня лучшего… д-для м-моего же б-благ-га… – Подкрады несчастные!!! – взрывается Стив. – Дикари твои родители, дикари! Это же очень тяжёлая травма! В самое важное время, когда ты должен был выбрать свой жизненный путь, тебе не дали этого сделать! Кошмар!!! – Та-такое ч-часто б-бывает, н-ничего ос-собенного. Я б-бы н-не стал п-преувелич-чивать. Или… Стив подходит к Витсу вплотную и касается его лба пальцами правой руки. – Ты никогда раньше не раскрывал этого, – грудным голосом произносит терраформ. – Держал так глубоко, что этого не видел ни один телепат. Ты думаешь, что просто не придавал этому значения. Но на самом деле ты прекрасно понимаешь, что именно с тех пор изменился не в лучшую сторону. – Не может быть, чтобы в этом были виноваты мои родители! – перестав заикаться, возмущается Витс. – Ты пытаешься их оправдать, потому что в твоей культуре принят авторитет предков. Но теперь, когда ты больше не под их давлением, признай, что они разрушили твою жизнь. Они сделали тебя – не прямо, конечно, но косвенно – мерзавцем. Ты стал им от отчаяния и душевной боли. – Нет! Не верю! Стив, ты спятил! – Всякое разумное существо, которому не дали ступить на собственный путь, лишили своего призвания, несчастно. Кто-то может потом измениться, а у кого-то ломается вся жизнь! Ты же видишь, что именно это, помимо всего прочего, практиковала Тримперия и продолжает Двумперия. Разве не с этим мы боремся – с тем, что одни существа, возомнив себя выше других, не дают другим находить своё призвание и разрушают судьбы? – Но это не то же самое! – Как раз то же самое! Немного различаются масштабы, но смысл тот же. Подумай хорошенько, загляни в себя поглубже. И ты поймёшь, что я прав. Стив убирает пальцы со лба Витса. Человек изо всех сил пытается осмыслить всё то, что только что услышал. Даже не до конца всё осознав, он чувствует, то и впрямь открыл что-то очень важное. Неужели это корень всех его бед и метаний? Неужели он действительно стал отпетым негодяем от отчаяния и душевной боли, несмотря на то, что смог скрыть эту боль даже от телепатов? Неужели… Витс собирается в очередной раз броситься в объятия Стиву, но терраформ его опережает. – Хорошо, что ты раскрываешься, – улыбается Стив, потрепав Витса по голове. – Молодец, продолжай в том же духе. – Спасибо, Стив! – едва сдерживая благодарную слезу, восклицает Витс, уткнувшись в грудь терраформа. – Что бы я без тебя делал… – Мёртвый бы лежал, вот что. Холодок пробегает внутри Витса. Впрочем, распознав в интонации Стива знакомую насмешку, он успокаивается, мягко выходит из объятий терраформа и обращается к Млему: – Млем, и тебе спасибо! Если бы ты не задало этот вопрос, я бы не раскрылся. – Вообще-то, я видело, что это воспоминание всплыло у тебя в мозге раньше, – признаётся центор. – Где-то в конце разговора с господином Джеком «Два Гаража» Артурсоном. – Ой, не напоминай! – визжит Веншамея. – Я же со смеху описаюсь! – Ты же всё-таки королева, – с любящим упрёком произносит Накет. – Бывшая, но ваще-то… – И что? Королева не может описаться от смеха? Королева – тоже человек, чтоб ты знал, Накет! – Так вот, Витс, – продолжает прерванный диалог Млем. – Воспоминание у тебя уже прорезалось. Просто я помогло тебе вытащить его наружу. – Сущая правда, – поддерживает коллегу-телепата Карл. – Я же, когда это всё увидел, сначала не поверил, – сознаётся Стив. – Потому и переспросил. – Всем вам спасибо! Так, сейчас я всё уберу… – Одну вещь, пожалуйста, оставь, – вступает Тецклай. – Как, ещё раз, вы называете этого зверя? Выдра? Вот, выдра очень похожа на нашего лютросаукку. Это тот самый зверь, с помощью которого хриввалэйтны научились дружить с иными видами. Можно его позаимствовать? – Конечно. – Я покажу, как мои предки входили в доверие к лютросауккам. Этот ритуал называется Танцем Звериного Признания. Ещё мне понадобятся два камня и что-нибудь съестное. Желательно, мясное. Тьфу, падаль, глупая рифма… Когда Витс убирает свой реквизит с лужайки, Тецклай кладёт на самое ярко освещённое место плюшевую выдру, поодаль располагает камни и синтезированные кусочки мяса какого-то незнакомого остальной команде животного. Всё остальное, необходимое для Танца, у Тецклая с собой: руки, ноги и гибкое тело. Первый элемент Танца – пляска холода. Движения Тецклая заставляют всех вздрогнуть – так в них чувствуется тот смертельный мороз, который царил на родной планете хриввалэйтнов. Далее Тецклай изготавливает с помощью двух камней простейший сосуд. В него Тецклай кладёт мясо и с выражением истинного благоговения преподносит его импровизированному лютросаукке. Выждав десяток стеков, словно дав зверю время распробовать вкусное подношение, Тецклай вдруг начинает ожесточённо драться с каким-то невидимым противником. Этот элемент, боевой танец, призван продемонстрировать лютросаукке верность хриввалэйтна и готовность защищать нового друга от врагов, сражаясь до последней капли крови. После этого Тецклай припадает к земле, заглядывая в глаза «лютросаукке» и виляя хвостом. Будто поймав в них звериное расположение, Тецклай снова меняет характер танца, приступая к весёлой пляске, вызывающей у команды почти непроизвольный смех и аплодисменты. – Именно этого я и добиваюсь, – комментирует сквозь танец Тецклай. – Так я показываю лютросаукке, что ему со мной не будет скучно. Наконец, Тецклай падает на спину, головой по направлению к плюшевой выдре. – По-моему, он тебя принял, – комментирует Бастер. – Надеюсь! – улыбается в ответ хриввалэйтн. – А я надеюсь, что вы примете следующую забаву – старинную игру в слова, – вступает Сэн. – Я узнала о ней из рисунков на стенах того храма, в который любила бегать на Тыттоке. Игра называется са-тц-эйсла, что можно коряво перевести как «столбослов». Надо сделать поле в виде полосы, на которой будут металлические штыри. На эти штыри нужно будет насаживать кубики с буквами, чтобы получились слова. Каждый может составлять слова только на одном штыре. За каждую букву в слове дают очки – за самые частые буквы поменьше, за редкие – побольше. И самый поросягас зарыт в том, что в каждой партии все слова должны быть связаны какой-то одной темой. Например, давайте выберем тему «путешествия». Ксандер и Найя вновь используют копипринтер, и вскоре на лужайке вырастает длинное поле с металлическими штырями, рядом с которым уютно располагается мешочек с тремя сотнями букв. При каждом ходе у всех игроков должно быть по восемь букв на руках. И уже в самом начале игры появляется простор для фантазии… – Никогда ещё не видел Накета таким задумчивым, – хохочет Силмак, глядя на мощнейшее умственное напряжение, что вырисовывается на лице бедантиевца, когда наступает его очередь ходить. – Ну, блин, технически то, чё я думаю, к теме «путешествия» подходит! – отзывается Накет. – Но никто не говорил об эротической направленности этих путешествий, – язвит Стив. – Но никто не говорил и о том, что путешествия не могут быть эротическими! – заявляет Семиларен. – Блин, да тут другое! – оправдывается Накет. – Я ж не могу при Веншамее такими словами… Веншамея только смеётся в ответ. Смеётся, впрочем, как-то неопределённо – не то весело, не то издевательски… Скоро Накет, как ни удивительно, находит-таки в сочетании привычных букв приличное слово, которое прекрасно подходит к наземным путешествиям – «ухаб» – и передаёт ход. Игра захватывает всех, заставляя задумываться одновременно и над тем, какие слова вообще можно составить, и над тем, подходят ли они к теме, и над тем, сколько очков они принесут… Выигрывает, в итоге, Карл. – Логично, – комментирует выигрыш полупротоплазмика-получеловека Бастер. – Словно бы напоминание о том, что частичку своей культуры осталось показать именно мне, – улыбается Карл. – Так вот, в нашем сознании уже возникает новый звездолёт, за строительство которого мы скоро возьмёмся. И это наводит на мысль о чудесном ритуале выбора пути, который много значит… значил для протоплазмиков. Ритуал несложный и совсем недолгий, но он нравится абсолютно всем, кому я его показываю. Телескоп у нас тут есть, так что мне понадобится только миска с водой. Я могу вынести телескоп сюда, на лужайку? – Разумеется! – отзывается Гном, хозяин телескопа, и бежит в свою башню. – Ещё я бы хотел, чтобы приглушили свет. Наилучшие условия для ритуала возникают будто сами собой. Лёгкий свет, совершенно не затмевающий звёздного неба, телескоп точно в середине лужайки… и миска с кристально чистой водой. – Видите? В воде отражаются звёзды, – не констатирует очевидный факт, но указывает на прекрасное Карл. – Теперь мы должны их коснуться. Просто опустите ненадолго руки – ну, или кому что удобнее – в эту воду. И, самое главное, вынув руки, прочувствуйте, с какой стороны дует ветер – да, он здесь слаб, но ощутим. Обратите внимание, с какой стороны холоднее. Вся команда прикасается к «звёздной» воде и старается понять, откуда дует слабый ветерок. Не сразу, но довольно скоро его направление определяют. – Почувствовали? Вот он, попутный ветер! – оживляется Карл. – Надо направить телескоп по ветру. Карл, с помощью щупалец уточнив направление самобытского ветерка, ориентирует телескоп. – О, Космос, укажи нам путь в Твои глубины! – расправив руки и воздев глаза к небу, восклицает Карл и начинает поднимать и опускать трубу телескопа. – Считается, что Космос сам скажет, когда остановиться. Так… ещё немного… хватит, пожалуй. Посмотрим… хм! Вот это да! Там же система Филтьит! В ней есть дивная планета Ксибидитичик, на которой правят бал разумные птицы, чирритью. Не знаю, что сейчас происходит с планетой и её жителями – она находится в зоне влияния йорзе, в Шлейфовом Рукаве – но посетить её не помешает. Туда и полетим, пожалуй! – Я, эм, понимаю, к чему ты ведёшь, – поддерживает Айзел. – Чирритью, э-э-э, славились высочайшим развитием, гм, биотехнологии. У них, э-э-э, на этом было построено, хм, всё. Даже, эм, корабли у них были, гм, живыми! Надо бы их, э-э-э, проведать. Вдруг, хм, мы сможем спасти, э-э-э, какую-нибудь важную, гм, технологию. – Вот, видите! Смотрите все, куда мы полетим. Сам Космос указал. – Очень красиво! – восхищается Тецклай. Когда вся команда знакомится с новым пунктом назначения, Ксандер обращается к ней: – Друзья, спасибо всем огромное за этот чудесный вечер. Даже у нас давно не было таких праздников. – А сколько мы друг о друге интересного узнали! – замечает Леод. – Само собой. Сейчас я предлагаю вам снова отдохнуть. И тогда можно будет собирать материалы для нового корабля. К сожалению, мы не можем позволить себе расположить у наших маленьких миров орбитальную верфь, да и аппаратов, которые запрограммированы на кораблестроение, у нас нет. Создавать их с нуля долго, заказывать – рискованно. Поэтому придётся много работать руками. – И поработаем руками! – весело отзывается Семиларен. – Как минимум, я один могу заменить восемь с половиной двуруких существ, четырёх четвероруких… и почти двух десятилапых! – Главное – не количество, друг, а качество, – перебирая стальными пальцами, усмехается Джекс. – Меня радует этот энтузиазм! – одобряет Ксандер. – Возвращаемся на Коряжку. Эй, летюлени! В очередной раз команда перемещается из одного мира в другой без помощи звездолёта. Его-то ещё надо построить…