***
— Джон, дорогой, почему ты такой мрачный уже второй день? Что-то случилось? — в который раз уже спросила миссис Бонэм, и Бонзо, через силу улыбнулся, говоря слова, от которых уже тошнило: — Все хорошо, мам. Просто устал за последнюю неделю. Мама лишь недоверчиво покачала головой, но расспрашивать не стала. Джон всегда рассказывал все только тогда, когда хотел. Подготовка к застолью шла полным ходом: Бонэмы встали рано утром, чтобы порадовать пасхальными блюдами отсыпающуюся молодежь. — А то за последние годы ты наверное и не готовил ничего к пасхе, — сказала мама накануне, на что Бонзо только закатил глаза, а Роберт поспешил возразить: — Нет, миссис Бонэм, мы с Джоном ещё помним веселые застолья на Пасху в Бирмингеме, поэтому старались всегда хотя бы свинину запечь. Миссис Бонэм только грустно улыбнулась. Бонзо вёл себя как обычно, привычно огрызался на шутки и подначивания Роберта, улыбался родителям, даже сходил на репетицию, и в целом все было как всегда. Но внутри была выжженная пустыня. Не осталось ничего, только оболочка, действующая больше механически, чем осмысленно. Первый день Бонзо не понимал, что случилось. Только к ночи до него дошло, что Джонси отказал ему, он разорвал их отношения, окончательно и бесповоротно. И он все потерял. Абсолютно все. По своей вине. Роберт нашёл его утром, сидящем на постели среди кучи окурков и с красными от бессонной ночи глазами. — Слушай, какой смысл уже сидеть здесь и убиваться? Я тебе говорил, сходи к нему сам. А так… — Роберт вздохнул, и Бонзо посмотрел на него так, что Плант вздрогнул. — Я знаю, какая я мразь, спасибо, что напомнил в очередной раз, — глухо проговорил он и, резко подскочив, убежал на первый этаж. Роберт мрачно хмыкнул. Ну теперь ещё был шанс, что-то изменится. Внутри зашевелилась злость и боль. Непонимание сменилось мрачной яростью. Бонзо хотел действовать, но не понимал, как. Сходить к Джонси? Имело ли это смысл? И что если он не застанет его дома? Как выяснить адрес дома его родителей? С этими мыслями он не заметил, как прошла почти день и ночь перед Пасхой. Утром он едва разлепил глаза, и в один краткий момент перед самым пробуждением, когда приходит осознание, что сон почти ушёл, но сознание работает ещё не полностью, и нет никаких тревог и все хорошо, ему показалось, что все как обычно, и Джонси привычно спит под боком… Бонзо открыл глаза, и тяжесть всех последних дней рухнула и надавила на него ещё сильней. Нет, дальше так жить было решительно невозможно. Он пытался хоть чем-то занять себя в ожидании застолья: мешался маме на кухне, но был выгнан к отцу, который так долго и заунывно читал про падение акций на металлы, что Бонзо не выдержал и пошёл искать Роберта, который как оказалось, куда-то испарился. — Он ушёл ещё час назад и, кажется, раза три повторил, что идёт за продуктами, и спрашивал тебя, но ты «огрызнулся в своём стиле», — со вздохом процитировала мама, — Джон, пожалуйста, прошу тебя: приходи в себя или расскажи нам с отцом, что стряслось, наконец! — Я пока пойду, если не могу помочь тут, — проговорил Бонзо, игнорируя просьбу, и пошёл назад, в свою спальню. Миссис Бонэм тревожно переглянулась с мужем. Бонзо просидел в спальне, приканчивая очередную пачку сигарет, до самого застолья и прихода Роберта. Он вышел, когда хлопнула дверь и в коридоре зазвучал голос Планта. — У меня для тебя небольшой подарок, — с улыбкой проговорил Роберт, снимая куртку и доставая откуда-то из-за пазухи пластинку… The Doors. Бонзо нахмурился. — Что это? — Новый альбом The Doors, только привезли первую партию, я не зря прошёл сегодня мимо нашего любимого пластиночного, — Роберт улыбнулся ещё шире. Кулаки Бонзо сжались. — Какого черта? — глухо проговорил он, — ты знаешь… — Да, знаю, — спокойно проговорил Роберт, — именно поэтому я его и купил. Хватит прятаться по углам и бояться, Бонзо. Возьми уже себя в руки и сходи к нему! И неважно, даже если он откажет, пошлёт тебя нахер или ещё куда подальше, просто сделай уже это наконец! — последнюю фразу Роберт буквально выкрикнул Бонзо в лицо, кулаки которого сжимались все сильнее. С кухни прибежала обеспокоенная миссис Бонэм с лопаткой для помешивания еды и в фартуке. — Джон, все в порядке? Почему вы кричите? Бонзо с Робертом все ещё продолжали баталию взглядами, и только спустя несколько минут он, отвернувшись, тихо проговорил: — Ничего, мама. Ничего нового. Я просто идиот и конченная сволочь. Ты и сама это знаешь… — Джон, не говори так, — в ужасе остановила его мама, но Бонзо продолжал: — Я потерял самого близкого мне человека по своей вине и так же, как чуть не потерял всех вас. Я пойду к нему, прямо сейчас. — Постой, сегодня Пасха, он наверняка с семьей, не здесь, — Роберт положил ему руку на плечо, — попробуй хотя бы завтра. Он улыбался так искренне и радостно, что Бонзо улыбнулся краешком губ в ответ. — А пока что пойдёмте за стол, мальчики, все уже готово! — вступила все ещё ничего не понимающая мама. — Мам, я обещаю, что скоро тебе все объясню, — заверил ее Бонзо, целуя в щеку, — но сейчас я уверен как никогда. — Ну наконец-то, — усмехнулся Роберт, — о, будет ваша фирменная свинина? Как же давно я не ел нормальную еду! И все дружно рассмеялись, занимая места за столом.***
На следующий день Бонзо проснулся рано и, быстро собравшись и тихо пробравшись мимо спящего на диване в гостиной Роберта, который вчера решил уснуть за просмотром любимых передач, которые Джон терпеть не мог, вышел на улицу. Город ещё просыпался, и воздух еще был по-зимнему холодный. Невольно вспомнился тот день, когда Бонзо точно также шел к больному Джонси, чтобы хотя бы попытаться все исправить… И как у него тогда смелости хватило? «Но в этот раз он хотя бы болеть не будет», мрачно подумалось Джону, пока он шел пешком до квартиры Джонси. Отчего-то он был абсолютно спокоен, как только вышел на улицу. Пути назад не было, только вперед, только к Джонси. Сейчас все существо его стремилось к Джону Полу, к его васильковым глазам и загадочной полуулыбке. Бонзо ясно понял, как же сильно любил его. Он любил его и тогда, когда думал, что ненавидел. И сейчас, когда думал, что Джонси его предал. Он любил всегда, и что могло быть преградой? Да ничего. Тот Бонзо, который шел к Джонси зимой, шел в неизвестность, потерянный даже для самого себя, и у него не было ничего. Сейчас он обрел себя, обрел семью и знал, что хочет сказать Джонси. Бонзо был готов его отпустить, если Джон Пол не простит его. Он не заметил, как дошел до знакомой двери парадной, которая к счастью была открыта. Джонси практически всегда вставал рано, что всегда поражало и иногда раздражало Бонзо, но сейчас он буквально мечтал о том, чтобы Джонси уже встал и варил себе свой мерзкий кофе. Волнения не было. Бонзо уверенно поднялся на этаж, подошел к знакомой двери и уже готов был звонить в звонок, как вдруг дверь открылась, и на пороге появился слегка запыхавшийся Джонси с невероятно короткими волосами и в длинной белой рубашке, с коробкой в руках. Первые несколько секунд они стояли, смотря друг на друга в полной тишине, которую не прерывали даже звуки из соседних квартир, пытаясь хотя бы осознать все проносившиеся со скоростью света эмоции в голове. — Джон?.. — наконец выдавил из себя Джонси, едва не роняя коробку из рук, и Бонзо наконец отмер, ловя ее уже на пути на ноги им обоим. — Ты куда-то уезжаешь? Слушай, нам надо поговорить, я правда тебя надолго не задержу, — слова полились потоком, и к Бонзо наконец вернулась способность мыслить. «Какой же он красивый». Это все, о чем мог думать Бонзо, замолкнув на полуслове. «Какой же он невероятный и как же я люблю его». Эта простая мысль вытеснила все остальные из головы Джонси, и он позабыл, зачем взял эту коробку, зачем собрал ее и куда собрался сам. — Джонси? Правда, я очень хочу чтобы… — Бонзо не успел договорить, потому что коробка с грохотом полетела на пол в сантиметре от их ступней, крепкая рука Джонси обхватила его за шею, и горячие губы смяли все еще шевелящиеся, пытающиеся договорить губы Бонзо в неистовом, отчаянном, но безумно нежном поцелуе. Все слова, мысли, идеи — все это тут же забылось, стало таким неважным, несущественным. Как же Бонзо скучал по этим губам. Он ответил мгновенно, даже не пытаясь отстраниться, не пытаясь продолжить уже такой бессмысленный разговор, не пытаясь даже вспомнить, зачем он его начинал. Все было как на ладони. Одним движением Джонси затащил Бонзо в квартиру, не беспокоясь о судьбе злосчастной коробки, захлопывая дверь и сдирая с него куртку. Бонзо окончательно осознал, что происходит, и тут же прижал Джонси к себе, сминая бесконечно длинную белоснежную ткань рубашке у него на пояснице, целуя шею Джонси в самое чувствительное место, на что тот тут же отозвался сладким стоном. Сердце пропустило удар и забилось снова с какой-то бешеной скоростью, минута растянулась в вечность, поглощая их, окуная с головой в полузабытые, но от этого еще более острые и сладкие ощущения. Они едва успевали захватывать хотя бы немного воздуха, чтобы снова с удвоенной силой сминать губы друг друга в жадных поцелуях, понимая, что эту жажду они точно не смогут утолить. Бонзо не заметил, как они уже оказались в гостиной, и Джонси буквально срывал с него одежду, оставляя голым по пояс. Бонзо тоже хотелось наконец избавиться от этой длиннющей рубашки, скрывающей все достоинства тела Джона Пола, и он потянул ее вверх, вынужденный снова оторваться от его губ. Его руки плавно перешли ниже поясницы, на ягодицы Джонси, ставшие кажется еще более упругими. Хотя когда он в последний раз касался их?.. Бонзо даже представить не мог, что ТАК изголодается по кому-то, ТАК изголодается по Джонси, по его страстным поцелуям и тонким пальцам на собственной заднице, отчего член моментально стал твёрдым, и Джон едва удерживал себя, чтобы не потереться пахом о бедро Джонси и не застонать. Ткань вельветовых штанов Джона Пола добавляла ощущений и одновременно ужасно мешала — хотелось больше, еще больше. Где-то на задворках сознания зазвенел тревожный звоночек — Джонси тащит его в постель с порога, и они даже не поговорят, но Бонзо не мог об этом думать, как бы правильно и важно это не было. Он был голоден, голоден до этих прикосновений, поцелуев, стонов, ощущения тела Джонси на себе, внутри себя… Он чувствовал, что Джон Пол не даст ему вести сегодня, и безропотно подчинялся. Ему как никогда этого хотелось. И Бонзо прекрасно знал, что Джонси не любил трахаться на этом диване, сразу опрокидывая Джона туда, вначале он садился к нему на колени, лаская и одновременно надрачивая себе и Бонзо. Так произошло и сейчас. Джонси усадил его на диван, тут же забираясь сверху и расставляя колени по обе стороны от ног Бонзо, чуть нависая над ним и тут же прижимаясь к нему всем обнаженным торсом. Джона словно облили кипятком, ударили током и кинули в снег — ощущение тела Джонси на коже наэлектризовывало воздух, заставляя буквально стонать от удовольствия и желания быть еще ближе, еще, как можно сильнее. Руки снова нашли ягодицы Джонси, сжав их так, что тот застонал еще громче, сжимая волосы Бонзо на затылке. Они не сказали друг другу ни слова, слова были не нужны, ощущались лишними. Сейчас имели значение только чувства. И всегда это было так, и возможно если бы Бонзо понял это раньше… Впрочем сейчас это уже было неважно, плевать на все. Джонси ласкал его как никогда нежно, хоть и в этой нежности сквозило отчаяние. Бонзо раскрытыми ладонями гладил его по спине, словно успокаивая и давая понять, что он больше никуда и никогда не уйдёт, что бы ни случилось, хоть метеорит сейчас упади на них всех. Джонси опускался с поцелуями все ниже, чуть прикусив соски и тут же вылизав так, что Бонзо снова не смог сдержать стона. Все тело стало комком нервов, реагируя на поцелуи и касания быстрее мозга, буквально расплавляясь от удовольствия и невыраженной любви. Целуя чувствительное место над пупком, Джонси парой движений расстегнул ремень и штаны Бонзо снимая их, и вставший член буквально уткнулся Джону Полу в ключицу. Только сейчас до Джона дошло, что Джонси имеет вполне явное намерение сделать ему минет, и был просто не в силах этому сопротивлялся. Да и кто бы ему это позволил? Опустившись на колени, Джонси заглянул в глаза Бонзо, и тот сразу понял, что отказаться он не может. И совершенно не хочет. Джон Пол очень редко смотрел на него НАСТОЛЬКО тёмным от желания взглядом, всегда словно сдерживаясь. Но сейчас этого не было, и от этого буквально сносило все, что еще осталось в мыслях. Без лишних промедлений Джонси взял член в рот, взял сразу глубоко, отчего Бонзо прошибла мелкая дрожь от наслаждения, которого он никогда не испытывал. Джонси двигался не слишком медленно, но и не так быстро, чтобы кончить за пару минут. Он знал, что делать, он знал все реакции и всю чувствительность Бонзо, и от этой мысли хотелось кричать от счастья, хотелось так много сказать, но Джон не мог, он буквально захлебывался охватившими его ощущениями. Казалось, прошла всего секунда, и Джонси остановился, чувствуя, что Бонзо на пределе. Бонзо понял без слов, что Джонси хочет быть сверху, хочет его в себе. Снова встав на колени на диван, Джон Пол уложил Бонзо на него, стаскивая с себя штаны и наконец полностью освободившись от одежды. Он тут же оседлал бедра Бонзо, упираясь в его ключицы и опустился на его член, слегка поморщившись — и в голове Джона пронеслась дикая мысль, что Джонси даже и не думал изменять ему только ради того, чтобы с кем-то потрахаться, и от этого сердце буквально лопалось от невыразимой любви и нежности. Джонси опускался медленно, сжимая кожу на плечах Бонзо, и тот успокаивающе гладил Джона Пола по рукам, двигаясь выше к шее, очерчивая ладонью подбородок, вкладывая в это прикосновение разрывающие его изнутри чувства нежности, обожания. Джонси замер ненадолго, привыкая к забытым ощущениям, и только мелкая дрожь пальцев на влажных от пота плечах Бонзо выдавало лавину чувств, которую тот испытывал. Джонси почти сразу взял быстрый темп, и Бонзо обхватил его член, подстраиваясь под этот бешеный ритм, понимая, что долго он не протянет физически, как бы ни хотелось доставить Джонси, его любимому, самому лучшему на земле, больше удовольствия. Все словно замерло, и было слышно только прерывистое тяжелое дыхание Джонси, шлепки влажных от пота тел и тиканье часов где-то в углу на каминной полке. В голове не проносилось ни единой мысли, все стихло, замерло, сосредоточилось только на лице на ним, на этих васильковых глазах, полуприкрытых и на жадно хватающих воздух искусанных, вспухших губах. Еще движение, еще и еще… Невозможно жарко и невозможно прекрасно… Оргазм накрыл его огромной волной, тело обмякло, и он почувствовал что-то горячее и жидкое на животе — а следом и тяжесть тела Джонси, самую приятную в мире тяжесть. Они лежали, тяжело дыша, и Бонзо едва мог шевелиться. Джонси обмяк, и его нос упирался в ключицу Бонзо, втягивая аромат его кожи, аромат, по которому он так сильно истосковался… — Я так сильно тебя люблю… — вырвалось у Бонзо, и Джонси, словно очнувшись, поднялся. — Черт, ты весь грязный… — пробормотал он, потянувшись за своей рубашкой, но Бонзо остановил его руку, поднося к своим губам и нежно целуя костяшки пальцев. Джонси повернулся к нему, и взгляд Бонзо снова заставил его забыть обо всем. Он улыбнулся. — И что мы будем со всем этим делать? — Со спермой? — спросил Бонзо, все еще туго соображавший после накрывшего его оргазма. — Не только с ней, — Джонси лёг рядом, кладя голову на плечо Бонзо и водя пальцами по его ключице. — Я не знаю, — он медленно провёл пальцами по спине Джонси, запоминая каждую секунду этого момента перед тем, как им все же придётся поговорить. Сомнения постепенно возвращались в опустошенный оргазмом мозг, и Бонзо подумалось, что это был импульс, и Джонси делал это словно как прощание… Он же стоял с коробкой. И сейчас Бонзо бросилось в глаза, что повсюду были коробки, и все полки были пусты. Джонси уезжал. И даже не просто уезжал, он переезжал. Сердце словно разорвали на куски и подожгли, стало так трудно дышать, что Бонзо невольно зажмурился. До него донеслись звуки знакомой песни… Это был тот самый новый альбом The Doors, и всего лишь середина первой стороны. На самом деле прошло так мало времени, а Бонзо казалось, что они прожили отдельную жизнь. Играла «Summer’s almost gone». — Что с нами будет? — снова спросил Джонси, гладя ключицу Бонзо, — я знаю, ты хотел поговорить, но… — Я не знаю, о чем, — признался Бонзо, — когда я шел сюда, я был уверен, что знаю, а сейчас… Прости меня? — Я давно тебя простил, дело не совсем в этом, — ответил Джонси с грустной улыбкой. Его волосы отливали медью в лучах рассветного солнца, пробивающегося сквозь тюль. Именно поэтому когда-то Бонзо настоял, чтобы диван всегда стоял здесь. Как давно это было. — Словно целая жизнь прошла, — снова заговорил Бонзо, понимая, что он несёт какую-то беспросветную чушь, а должен говорить совсем другое, иначе Джонси просто уйдёт и… никогда не вернётся, — останься. Пожалуйста. Я знаю, что не могу о таком просить после всего, что я сделал, но… — Бонзо почувствовал, что к горлу подступает комок, — я больше всего хочу, чтобы ты остался. Я знаю, что ты сказал Роберту, чтобы я больше не приходил к тебе и что ты больше не можешь быть со мной, но, пожалуйста… Я не обещаю быть идеальным, не обещаю, что смогу оставить музыку, но если ты этого захочешь, я брошу все. — Нет, Джон, я этого не хочу и поэтому уезжаю, — тут же возразил Джонси, садясь на диван и все же надевая рубашку, — у тебя есть свой путь, и я понял это на том концерте. Я не хочу тебе мешать. Я влезал туда, куда не должен был. — Мне не нужен этот путь без тебя! — тут же воскликнул Бонзо, садясь на диване и хватая Джонси за плечи, смотря в васильковые глаза и не находя ответа, — раньше я был просто конченной сволочью. Я не знал, ЧЕГО я себя лишил. Я совершил так много ошибок, так много глупостей и не заслуживаю тебя и твоей любви. — И я не знал, что поступаю неправильно, вмешиваясь в твои отношения с родителями, и тоже совершил достаточно промахов, заставляя жить тебя так, как мне было…правильно, — Джонси опустил голову. — Не говори так, - тут же прервал его Бонзо, - ты помог мне снова обрести семью и дом, и это прекрасно, но… пожалуйста, скажи — что с нами будет? — Бонзо смотрел с таким страхом, отчаянием и болью, что Джонси вспомнилось, как он плакал стоя на коленях и вымаливая прощения. Он вспомнил, как он его простил, почему он это сделал. Почему он всегда это делал, почему такое сложное всегда казалось таким простым и понятным, даже их отношения в стране, где за такое могут убить. Ответ был прост, всегда прост. Он любил Бонзо. И другого «правильно» для него не существовало с того самого момента, как они впервые встретились здесь, за пианино в этой квартире. Может его и ждёт блестящая карьера музыканта, а может и нет. Одно он знает точно — без Бонзо у него не будет вообще ничего, потому что ему это будет не нужно. То, в чем он так нуждался и от чего так старательно отказывался весь этот месяц и втайне, в глубине своей души с самого начала их знакомства, сидело перед ним и смотрело с такой надеждой и такой любовью, что сердце сладко сжималось, а в голове билась одна-единственная мысль - «вот оно, то, что мне нужно». Джонси сел напротив Бонзо, взяв его руки в свои и тут же отпустив их. — Кажется, я знаю, что мы будем делать, — в его васильковых глазах загорелся крохотный огонёк, и его глаза улыбались. Бонзо тут же привычно улыбнулся в ответ, его темные глаза словно прояснились и посветлели, став цвета тёмного шоколада. — И что же? — наконец спросил он. Джим Моррисон вопрошал то же самое о том, когда кончится лето. — Меня зовут Джон Пол Джонс. Можно просто Джонси, — он с улыбкой протянул руку. — Джон Бонэм. А лучше просто Бонзо, — Джон пожал протянутую руку, улыбаясь как никогда счастливо. — Ты наконец сам сказал мне свое имя, — улыбнулся Джонси, — это большой шаг вперед. А Ещё будет здорово, если мы все-таки все вытрем с твоего живота, оденемся и начнём наше знакомство. — Секс только после свадьбы, да? — с притворным вздохом спросил Бонзо. — Практикую и на первом свидании, — Джонси подмигнул, вставая с дивана. Бонзо счастливо улыбнулся. Солнце заливало гостиную, а Джим Моррисон сокрушался о том, что лето почти прошло. Но лето Бонзо и Джонси только начиналось. И все остальное тоже только начиналось.