Близкие люди

Дверь закрылась за ним с тихим скрипом и щелчком замка. Тома поморщился, но уверенно сделал шаг вперед. — Хотели меня видеть, госпожа? — спросил он, замирая у порога. Аяка уже ждала его на кровати, сидя спиной к двери. Голубоватые волосы струились по открытым плечам изысканной волной и ниспадали до самой талии. Аяка повернулась к нему, и у Томы перехватило дыхание: на ней была лишь шелковая серебристая сорочка с тонкими лямками, и из-под ткани соблазнительно торчали соски. Тома засмотрелся на них, и Аяка, проследив за его взглядом, усмехнулась. — Что ты, вот так, сразу? — поддразнила она. Тома почувствовал, как краснеют щеки и даже шея. Он ненавидел то, каким слабым становился перед ней. Перед ней и... — Не беспокойся, все в порядке. Я надела ее специально для тебя. Тома кивнул, не решаясь подойти ближе. Он знал, что Аяка позвала его не просто так, и знал, что ему можно — нужно — приблизиться к ней и коснуться ее. За этим он здесь и был. Но ноги словно вросли в пол. Аяка смотрела на него, чуть наклонив голову. Тома не мог понять, о чем она думает — о том, какой он жалкий в своей нерешительности? о том, что она хочет его еще ближе? о том, что она ждет его дальнейших шагов? Томе было интересно, что же крутилось в ее мыслях, но между ним и Аякой была граница, которую нельзя было пересекать. Были рамки, за которые выходить он не смел раньше и не посмеет впредь. И тем не менее он был здесь, стоял, откровенно пялясь на плечи и грудь Аяки, и, может, это было неправильно, но не ему говорить о правильности, когда он прислуживает мафии. И трахает сестру их главаря. — Иди сюда, — позвала Аяка. Тому словно вырвало из оцепенения. Он двинулся к кровати, шаги тонули в густом ворсе бордового ковра, но каждый отдавался гулким стуком сердца внутри. Тома волновался каждый раз, как в первый. Они занимались этим уже сколько, последние несколько лет? Но Тома до сих пор не мог к этому привыкнуть: к тому, что он был не только правой рукой главы мафии, Аято, но и человеком, которому дозволено намного больше, чем любому другому в мафии. Знал ли об этом Аято или Аяка ничего ему не говорила, Тома понятия не имел, да и, честно говоря, не хотел ничего знать. Это не имело значения: если Аято знал, значит, он позволял им это делать; если Аято не знал, то пусть бы так все и оставалось. Едва Тома приблизился к кровати, Аяка притянула его к себе и заставила лечь на кровать, тут же усаживаясь на колени и притираясь ближе. Тома положил руки на ее ягодицы, чувствуя мягкий шелк под пальцами. — Как вы сегодня хотите, моя госпожа? — спросил Тома. Аяка тихо рассмеялась и покачала головой, задумавшись. — Сегодня я хочу медленно и нежно, — она снова двинула бедрами, прижимаясь к Томе, и он почувствовал, как тесно становится в брюках. Аяка знала, что она хороша, и умело этим пользовалась. Особенно с ним. — А может, и нет, — вдруг ухмыльнулась она и укусила его в плечо прямо сквозь ткань белой рубашки. Тома вздрогнул, вдохнул сквозь зубы, но промолчал. Вся власть была в руках Аяки, и ему это... нравилось. Тонкими пальцами она ловко расстегнула верхние пуговицы рубашки и тут же вновь прикусила кожу, забираясь под ткань. Тома сжал губы, сдерживая стон на грани боли, но от Аяки не укрылась его реакция. — Слышать тебя я тоже хочу, — серьезно сказала она, расстегивая оставшиеся пуговицы. Она развела полы рубашки в стороны, широко огладила подтянутое тело ладонями, царапнув ногтями низ живота у пояса брюк. Тома выдохнул, зажмурившись. У него уже стояло, и такие прикосновения только заставляли кровь быстрее приливать к члену. Аяка, словно прочитав его мысли, царапнула снова, оставляя едва заметные следы от ногтей, и поерзала на коленях, прижимаясь прямо к стоящему члену. Тома застонал в голос. Аяка рассмеялась и сделала так еще раз. — Такой податливый, такой послушный, — промурлыкала она. — Как же хорошо, что брат нашел тебя. Думать об Аято сейчас не хотелось — он должен был уделять все внимание Аяке, ее желаниям и потребностям, а не думать о человеке, который когда-то действительно полностью изменил его жизнь. Но сказать Аяке он об этом не мог. У них было негласное правило: в стенах этой комнаты он подчинялся Аяке целиком и полностью, позволял ей делать его своей игрушкой и контролировать абсолютно все, только если она не хотела наоборот. Сегодня был не такой день. Аяка тем временем приподнялась, расстегнула пуговицу на брюках и потянула ширинку вниз, сдвинула брюки вместе с бельем, высвобождая член, и хищно облизнулась, глядя на Тому и снова усаживаясь ему на бедра. Ее сорочка задралась, скользнув по гладкой коже, и интригующе замерла на грани приличия. Тома коснулся мягкой ткани и задрал ее еще выше. От понимания, что на Аяке не было белья, его повело, и жаркая волна прокатилась по всему телу прямо в член. Господи, он так и умрет здесь от наслаждения и запретного удовольствия, распластанный под хрупкой Аякой. Замечательная была бы смерть. Аяка накрыла его пах ладонью, кончиками пальцев пробежалась по члену, касаясь невесомо и невыносимо быстро. Тома бы вскинул бедра, чтобы продлить прикосновение, но не мог. Только член вздрогнул, выделяя смазку, которую Аяка тут же размазала большим пальцем по головке. Прелюдия затягивалась. Аяка подвинулась выше, прижалась к нему вплотную, обдавая влажным жаром и скользя по члену, но не принимая его внутрь. Этого было слишком мало, но крышу сносило напрочь. Тома держался изо всех сил — хотелось перевернуть их, оказаться сверху и сделать так, как нравилось ему, но он не смел и двинуться. — Сними рубашку, — произнесла Аяка ему на ухо. По коже пробежали мурашки. Тома повиновался, неловко избавляясь от одежды. — Брюки оставь и постарайся не запачкать их. Понял меня? — Да, моя госпожа, — выдохнул Тома. Аяка кивнула и прикусила мочку его уха, терзая мягкую кожу зубами. Тома зажмурился. Возбуждение росло с каждой секундой, едва ли не переполняя его до краев, но все еще было чертовски, до обидного мало. Аяка любила дразнить его и распалять так сильно, что перед глазами мелькали черные точки от желания поскорее войти в нее. Тома всегда поддавался ей — у него не было права сделать иначе. Аяка скользнула языком ниже, прижалась к шее, надавливая кончиком и вырисовывая непонятные узоры. Тому вело. В голове мысли распадались на слова и не собирались снова в единое целое, потому что думать о чем-то, кроме ее горячего рта, Тома не мог. И сосредоточиться не получалось — Аяка умело пользовалась его слабостями, играясь с ним, как с лучшей игрушкой. Наконец она отстранилась и слезла с его коленей. — Презервативы в тумбочке, — она кивнула в сторону. — Давай быстрее. Тома кивнул и, спешно перевернувшись, нашел в ящике у кровати презерватив. Обернулся к Аяке. Она тут же снова оказалась сверху, забрала шуршащую упаковку из его рук и все сделала сама, не давая ему даже опомниться. Раз — и она открыла презерватив. Два — раскатала его по члену, придерживая за латексный кончик. Три — впустила в себя член и замерла, откинув голову назад. Тома тоже замер, подавившись стоном. Внутри нее было жарко и узко, и отчаянно хотелось толкнуться самому, прекратить эту сладкую пытку и кончить как можно скорее, но Тома лежал, ожидая ее приказов. Аяка молча начала двигаться, медленно, несправедливо медленно поднимаясь и вновь опускаясь на член. Томе казалось, что он дрожит весь, сгорает от нетерпения и желания. Ему хотелось видеть тело Аяки, но его по-прежнему скрывала шелковая сорочка. Только соски призывно торчали из-под ткани. Тома осторожно накрыл ее грудь ладонями, чуть сжимая, большими пальцами прижал соски, легко оглаживая их. Аяка застонала и неловко двинула бедрами, замирая так, что внутри осталась только головка члена. Тома стиснул зубы, гадая, что приносит ей больше удовольствия — секс или то, что она так откровенно его дразнит. — Без рук, моя госпожа? — спросил он, отдернув ладони. — Догадался, хороший мальчик, — хитро улыбнулась она и снова опустилась на член. — Положи на бедра или на талию. Двинешь выше — все закончится. Тома кивнул и переместил руки на бедра. В такой позе Аяка, возможно, быстро устанет, а так сможет опереться на его руки. — Умница, — похвалила Аяка. Внутри обожгло новой волной наслаждения. Аяка задвигалась, подбирая темп. Сорочка скрывала от глаз Томы абсолютно все, и это сводило с ума. Он хотел видеть, как член входит в нее, как она принимает его жадно и с удовольствием, но приходилось уповать только на собственное воображение, подстегиваемое тихими стонами Аяки и ее дрожащими бедрами под его ладонями. Аяка двигалась медленно, иногда почти соскальзывая с члена, замирала, приняв член полностью или оставив внутри только головку. Она сводила Тому с ума, и он шел за ней в это безумие, послушно повинуясь малейшему ее жесту. Затем она задвигалась быстрее, резче, почти сбиваясь с ритма. Она вздрагивала каждый раз, опускаясь на член, стонала, откинув голову назад. Внутри нее было жарко, обжигающе горячо, и Тома сдерживался изо всех сил — он не мог кончить раньше нее, и этого было мало, хотелось быстрее, глубже, ритмичнее, так, чтобы у нее внутри все пульсировало от оргазма. Но приходилось подчиняться, и Тома терпел. — Давай перевернемся. — Аяка вдруг остановилась, соскользнула с члена и легла на спину, подложив под поясницу подушку и раздвинув ноги. Сорочка задралась, открывая вид на ее половые губы. Тома жадно рассматривал ее, желая запомнить этот момент. Аяка потянула его к себе за плечи и подалась бедрами навстречу. Член скользнул внутрь легко, глубоко и резко. Аяка застонала, прикусив губу, Тома зажмурился от приятного ощущения обволакивающего тепла. — Двигайся, быстрее, — Аяка слегка толкнула его пяткой в ягодицу, Тома кивнул и начал двигаться. Комната утонула в звуках стонов и шлепков разгоряченных тел. Тома входил быстро и резко, держа Аяку за талию. Ему до разрядки оставалось совсем немного, но он держался, потому что Аяка должна была кончить первой. Она перехватила одну его руку, прижала ее к губам, облизывая пальцы, а затем направила вниз, к клитору. Тома тут же коснулся его пальцами, поглаживая по кругу. Аяка выгнулась, застонала громче. Тома почувствовал, как она сжимается вокруг его члена, и задвигал пальцами быстрее, стараясь не терять темпа толчков. Аяке хватило еще пары минут — она вскрикнула, прижала его к себе ногами, не давая двигаться, задрожала сильнее и обмякла, затуманенным взглядом смотря на Тому. — Не сдерживайся, — чуть хриплым голосом произнесла она. Остатки терпения разбились на мелкие осколки. Тома кивнул и задвигался, вбиваясь в нее не ритмичными, судорожными толчками. Вгонял до основания и выходил почти полностью. Аяка гладила его пресс и грудь, задевая острыми ноготками соски, а затем снова царапнула низ живота, и Тома кончил, войдя полностью. Аяка продолжала водить по его телу ладонями, проводила по влажным от пота плечам, по дрожащим от напряжения рукам. Тома вышел из нее. — Могу я воспользоваться салфеткой, моя госпожа? — спросил он, кивая на пачку на тумбочке. Аяка кивнула. Тома вытащил пару салфеток и снял презерватив, вытер член, внимательно следя за тем, чтобы не запачкать ничего вокруг и особенно брюки. Аяка смотрела на него с интересом. — Почему ты такой хороший? — вдруг поинтересовалась она, переворачиваясь на бок и опуская сорочку на бедра. Тома посмотрел на нее удивленно. — Все для нас делаешь, даже такое. Почему ты еще с нами? Тома усмехнулся. Аяка прекрасно знала, что ему некуда было идти, а даже если бы и было куда — живым больше сотни метров он бы не прошел. Да и вряд ли бы вообще вышел живым из кабинета Аято после такого заявления. Его бы вынесли по частям так, что пальцы рук перемешались бы в пакете с пальцами ног, и никто бы никогда его не нашел. Ни одна собака-ищейка. Аято умел заметать следы и избавляться от неугодных, и Тома знал это слишком хорошо. Настолько, что уже никогда не сможет об этом забыть. — Вы ведь все знаете, моя госпожа, — сказал он, едва заметно улыбаясь и застегивая пуговицы рубашки. Ткань помялась, а в остальном выглядела вполне сносно. — Я не могу от вас уйти. И не хочу. Аяка потянулась, хитро улыбаясь. — Хороший ответ, — кивнула она. — Иди. Мой брат, наверное, тебя уже заждался. Тома пожал плечами и вышел из ее комнаты, закрывая за собой дверь. Если верить часам, до встречи с Аято у него был еще час, а значит, он успеет принять душ и надеть свежую рубашку, чтобы не заставлять его хмуриться от своей неаккуратности. Аято терпеть не мог всего несколько вещей: опоздания, небрежность и неверность. И на все он реагировал лишь недовольно поджатыми губами, но последствия всегда были разными. Опоздание Томе приходилось отрабатывать на коленях, даже если в этом не было его вины и Аято об этом знал. Вину за небрежность Тома заглаживал поркой и обещаниями никогда такого не повторять. В неверности его никогда не уличали и не уличат. Про их отношения с Аякой Аято никогда не спрашивал. Наверное, он обо всем догадывался и молчаливо давал свое согласие, пока Тома оставался предан ему душой больше, чем ей. И это было правдой. Свою душу Тома открыл когда-то только Аято и никого больше туда не пускал. Аяка об этом тоже прекрасно знала, довольствуясь его телом. Их всех все устраивало. И если сначала Тома думал, что это странно, то потом эти мысли исчезли, погребенные под завалами грязной работы и утопленные в реках пролитой крови. Тома хотел быть для Аято лучшим, — он был для него лучшим — и он постарается сделать так, чтобы это никогда не изменилось.

~ ~ ~

Аято ждал его в кабинете. Тома перед дверью еще раз сверился с часами, удостоверившись, что пришел вовремя. — Можно, мой господин? — спросил он, на мгновение замирая на пороге. Аято смерил его серьезным взглядом и кивнул, вновь утыкаясь в бумаги, разложенные перед ним. Тома расположился на стуле по другую сторону стола. Кабинет Аято был небольшим и по-своему уютным: плотно зашторенные окна, темно-зеленые стены, мягкий, теплый свет ламп и дорогая мебель с золотистыми окантовками. Томе здесь нравилось — он чувствовал себя на своем месте, вот так сидя и смотря за тем, как Аято работает. Это было их странной традицией: Тома приходил к нему в конце дня, и они просто сидели в тишине, занимаясь каждый своим делом — Аято листал отчеты или другие документы, Тома чистил оружие, сверял расписание на ближайшие дни или решал в телефоне японские кроссворды, закрашивая квадратики на экране. Это была привычная, дорогая сердцу рутина, от которой Тома не отказался бы даже под дулом пистолета. Иногда Тома сидел у стола Аято прямо на полу, прижимаясь боком к его ноге и головой — к ящикам стола. Ручки всегда неприятно упирались в затылок, но Тома не обращал на это внимания, потому что все мысли и ощущения были заняты неспешными прикосновениями Аято. Тот любил перебирать его волосы свободной рукой, говорил, что это успокаивает. Тому его касания успокаивали тоже. — Ты помнишь, какой завтра день? — спросил Аято, поднимая на Тому взгляд. Тома кивнул. — Да, конечно. В двенадцать сделка в доках в порту. Ребята готовы, инструкции всем раздал. Я приеду туда за полчаса, чтобы проверить периметр и удостовериться, что никаких сюрпризов не будет, — отчитался Тома. Он действительно сделал все, что от него просили, и даже чуть больше, поскольку сегодня уже успел отослать пару человек на охрану объекта с вечера. Перестраховка в их деле никогда не вредила. Аято смотрел на него, упершись локтем в стол и подперев голову рукой. Томе под его взглядом стало жарко, но он не отворачивался. — Ты такой молодец, — сказал Аято. — Надеюсь, все действительно пройдет гладко. Не хочется потом вывозить оттуда трупы. Тома неловко дернул плечом. — Сделаю все возможное, чтобы этого не случилось, — пообещал он. — Встань, — вдруг произнес Аято таким тоном, от которого по телу пробежала дрожь. Тома подчинился, отодвинув стул. — Иди сюда. Тома подошел к нему. Аято тоже встал из-за стола и, аккуратно сдвинув бумаги в сторону, заставил Тому сесть на столешницу. Тома смотрел на него с удивлением. Аято расположился между его разведенных ног и придвинул Тому к себе так, что их бедра соприкасались. — Сегодня будем только целоваться. Это Аято сказал уже Томе в губы и тут же прижался к ним, целуя сразу глубоко и требовательно. Тома уперся ладонями в стол за спиной и податливо открыл рот, впуская язык внутрь. Аято целовал его жадно, словно не хотел отпускать, вжимался в него всем телом, и Тому вело от этой горячности и резкости. Аято обычно не любил нежности, предпочитая жесткие прикосновения, но сейчас целовал он, несмотря на странную порывистость, именно нежно. Так, словно о чем-то переживал, но не мог высказать этого вслух. Так, словно... боялся потерять. Мысль была странной, горчила на языке и отдавала неприятным предчувствием, но Тома отогнал ее от себя, отдаваясь в руки Аято. Тот крепко держал его лицо в ладонях и терзал его губы зубами, прикусывал и оттягивал, целовал влажно и грязно, а Тома плыл и плавился от его жадности, не решаясь обнять его и вообще оторвать руки от стола. Внутри все дрожало, скручивалось тугим узлом и требовало выхода. Поцелуи распаляли сильнее с каждым мгновением, а потом Аято прижался губами к его шее, укусил и тут же зализал потревоженное место, и Тома совсем потерялся в бегущих по коже мурашках. Аято никогда не оставлял на нем меток на видных местах, но сейчас, казалось, был очень близок к этому. Он кусал его шею, легко всасывал кожу и сразу же проходился широкими мазками языка по покрасневшим местам. Тома мог только тяжело дышать и вздрагивать от каждого нового прикосновения, отчаянно мечтая о большем и не имея права раскрыть рот. Он тоже хотел целовать Аято, хотел чувствовать его губы своими, хотел прижаться к его шее и ощутить под языком заполошно бьющуюся жилку. Но он только сжимал руки в кулаки и старался не толкаться бедрами навстречу бедрам Аято. Аято вдруг сдвинул ворот рубашки и укусил в ключицу. Тома на секунду позволил себе подумать, что так Аято перекрывает все те незримые следы, что часом ранее оставила на нем Аяка, но он быстро задвинул ее подальше — это явно было не так, а если и наоборот, он об этом никогда не узнает. Но на короткое мгновение эта мысль отозвалась внутри знакомым приятным теплом, узел удовольствия скрутился еще сильнее, но недостаточно для того, чтобы начать умолять о большем. Аято сказал — только поцелуи, значит, Тома будет послушным. Для Аято он был готов на все. Аято вновь вернулся к его губам, ткнулся в них языком, смазанно лизнув, и скользнул им внутрь, целуя развязно и влажно, отстраняясь и возвращаясь обратно. Томе казалось, что Аято трахает его рот, и от нежности, мелькнувшей в самом начале, уже не осталось и следа. Теперь была только странная, почти животная жажда, поцелуи получались собственническими, у Томы ныли губы, но все это смешивалось в абсолютно убийственный коктейль из боли и удовольствия, и Тома повиновался, следовал за Аято в это мрачное наслаждение так, как следовал всегда, — безоговорочно вверяя ему всего себя. Наконец Аято оторвался от него, тяжело дыша, уперся лбом ему в плечо и тихо рассмеялся. — Обожаю, когда ты такой податливый, — произнес он, снова смотря на Тому и ласково поглаживая его щеку большим пальцем. Тома неловко дернул плечом, руки начинали затекать от неудобной позы, но он не смел ничего сказать, чтобы не нарушать момент. — Я стараюсь, — робко улыбнулся Тома, отводя взгляд. — Смотри на меня, — приказал Аято. Тома тут же повиновался, и Аято прижался к его лбу своим, жарко дыша во влажный от слюны, приоткрытый рот. Тома облизнулся, стараясь не задеть его губы языком, но Аято поймал его, сжал губами и снова поцеловал, обхватив Тому за шею и почти вдавив в себя. Губы саднило, казалось, еще минута, и они будут кровоточить, но Аято не отстранялся, продолжая мучить его рот. И мучить его самого — потому что он опустил руку вниз и через брюки сжал его стоящий член. — Какой непослушный, — усмехнулся Аято, не убирая ладонь. Тома замер, боясь дышать. — Я вроде только про поцелуи говорил. Тома гулко сглотнул и попытался отодвинуться, но Аято резко опустил руку ему на талию, не давая сдвинуться. — Не нужно стыдиться, — спокойно сказал он. — Мне нравится, что мои поцелуи так тебя заводят. Тома почувствовал, что густо краснеет лицом и шеей, но, наверно, на шее это и заметно-то не было — кожа горела от прикосновений. — Но сегодня мы дальше поцелуев не зайдем, — продолжил Аято. — А вот завтра, если все пройдет хорошо, только этим мы не ограничимся. По телу пробежала горячая дрожь. — Справишься сам? — спросил Аято, наконец отстраняясь от Томы так, что тот смог нормально вдохнуть. Вопрос был риторическим — Тома не имел права ответить «нет». — Конечно, мой господин, — кивнул Тома и уже собрался спрыгнуть со стола, но замер. — Я могу идти? — Да, на сегодня все, — Аято вновь скользнул по нему жадным взглядом, на мгновение задержав его на красноречиво натянутых брюках, но потом отвернулся, отходя к окну и чуть сдвигая штору. Тома слез со стола и направился к дверям, напоследок обернувшись к Аято. Тот задумчиво смотрел на улицу и, казалось, не слышал, что Тома уже почти ушел. Тома нажал на ручку, открыв дверь, и замер, когда Аято позвал его. — Завтра все должно пройти хорошо, — мрачно сказал он. — Надеюсь, ты это понимаешь. Тома кивнул. — Конечно, мой господин. Я сделаю все возможное, чтобы все прошло гладко. — Молодец. Теперь иди. Тома снова кивнул и вышел в коридор, закрыв за собой дверь. Завтра их ждала совершенно обычная сделка, и Тома не понимал, почему Аято вдруг так серьезен. Они занимались продажей оружия, искали новых покупателей и проводили такие встречи с завидной периодичностью, но почему-то именно завтрашняя встреча в порту волновала Аято настолько сильно. Аято не был суеверным — мафия в богов не верит, — и он умел грамотно просчитывать ситуацию так, чтобы при любом раскладе остаться если не в выигрыше, то хотя бы не уйти в минус. Он пользовался всей информацией, которая у него была, а если этого не хватало, Тома и другие делали все, чтобы у их босса все было под рукой. Сейчас это почти задевало — то, что они приложили максимум усилий, чтобы Аято мог уверенно принять решение, а он все равно сомневался и пропадал в своих мыслях. Тома задумчиво вернулся к себе, разделся и остановился у зеркала. Мысль оборвалась на середине — его шея выглядела так, будто он где-то ошпарился кипятком. Видимо, завтра придется надеть водолазку, чтобы прикрыть это безобразие. Тома провел пальцами по горящей от яростных поцелуев коже и улыбнулся. Завтра он сделает все, чтобы Аято больше в них не сомневался.