Притворись моей зефиркой

Где-то на двадцатой минуте поездки по бесконечному серпантину у Арсения начинает дергаться глаз. Он в принципе никогда не мог похвастаться крепкими нервами за пределами рабочей сферы, а последние сутки и вовсе были серьезным испытанием для его срывного нерва. Вчера вечером, когда они оба помылись и переоделись после самолета, они отправились перекусить. Двухминутное обсуждение выбора места сразу переросло в спор, потому что Арсений хотел в приличный бар, где бывал не раз, а Антон настаивал на местном КФС. В итоге пошли они в КФС, и Арсений взял какой-то рис, от которого его до сих пор тошнит, а Антон заказал себе стрипсы — и из-за этого они тоже поругались. Арсений по-прежнему не понимает, какой смысл приехать в другую страну и пойти в ебаный КФС, чтобы заказать в нем ебаные стрипсы, которые можно съесть и в ебаной Москве. Антон рявкнул, что просто хотел сравнить, а потом обнаружил в стаканчике со своим чаем дохлую муху и сдулся. Затем они гуляли по городу, и Антон умудрился оставить свою кепку на лавке, на которую присел, чтобы завязать кроссовки. Им пришлось возвращаться полтора километра, но на лавке, естественно, никакой кепки уже не было — и тогда они пошли в ближайший торговый центр, чтобы купить Антону новую кепку. Предварительно Арсений отчитал его, как маленького ребенка, но на стойке магазина сам забыл паспорт, и ему было стыдно рассказать об этом Антону, так что он слился под предлогом «иди в отель, а мне кое-куда надо». В магазине, забирая паспорт, он встретил Антона, который решил вернуться за приглянувшейся толстовкой, и тот ржал над ним до самого океанариума. Арсений обтыкал его бок палочкой от куриного шашлычка, но Антона это смешило еще сильнее. Перестал он смеяться, только когда увидел огромные аквариумы, полные рыб самых разных форм и всех цветов радуги. В океанариуме они не спорили — Антон лишь тыкал в каких-то уродливых рыб и говорил: «Это ты», на что Арсений неизменно тыкал пальцем в водоросли и говорил: «А это ты, у тебя столько же мозгов». Но даже сейчас, трясясь в минивэне по извилистой дороге и мучаясь от тошноты, Арсений вспоминает эти пару часов океанариума с теплым и одновременно тревожным чувством в груди. Иногда Антон дурачился, иногда ходил тихий и серьезный, иногда от избытка эмоций приоткрывал рот — красивый, весь в холодно-голубом искусственном освещении, похожий на ледяную статую из парка. Арсений смотрел на него чаще, чем на рыб. Он запрокидывает голову, укладываясь затылком на подголовник, но становится только хуже — во рту появляется кислый привкус, а горло обхватывает легким секундным спазмом. — Водички? — предлагает Антон, протягивая воду. За столько часов пути эта вода нагрелась и наверняка стала мерзкой на вкус, так что Арсений качает головой. — Ты бледно-зеленого цвета. — Спасибо, любимый, — с сарказмом бросает Арсений и закрывает глаза, прислоняется виском к стеклу. Глупо было надеяться на кусок прохлады, потому что раскаленное стекло обжигает кожу. Под веками ощущение то же самое: ночью Арсений почти не спал, поэтому в глаза как горячего песка насыпали. Вчера легли они не поздно: после океанариума сразу вернулись в отель, ополоснулись — и в кровать. Антон заснул еще в полете до подушки, но оказалось, что он совершенно по-ублюдски храпит. И ладно бы он храпел постоянно и равномерно, так нет же: он то по-тракторному рычал, то кряхтел, как подбитая утка, то сопел, а в некоторые моменты вообще переходил на свист. К середине ночи Арсений всерьез задумался, что задушить кого-то подушкой — не такая уж плохая идея, но потом посмотрел на спящего с открытым ртом Антона и почему-то передумал совершать убийство. Вместо этого он мстительно не разбудил Антона на завтрак, чтобы тот храпел и дальше, до упора. Ребенок на переднем сиденье опять начинает хныкать, и Арсений вновь задумывается об убийстве. Вообще-то он любит детей, но не в тот момент, когда тошнит, живот крутит, виски пульсируют от боли, а ребенок ревет и смотрит «Щенячий патруль» на китайском. Утром из отеля они ехали на трансфере до Трата часов шесть, два из которых Антон ныл, что голодный, а четыре спал с перерывами на выпросить у водителя остановку для пописать. Однако машина сломалась за полкилометра до пирса, поэтому остаток пути им пришлось преодолевать пешком. Разумеется, тут они опять поссорились: Арсений был возмущен необходимостью тащить свой чемодан, а Антон, до сих пор обиженный из-за пропущенного завтрака, мрачно сказал, что услуги грузчика в плату не входят и шел бы он на хер. Помирились они на пароме, похожем на огромное двухэтажное корыто, заставленное стульями. Арсений купил своему фальшивому бойфренду быстрозаваримую лапшу и холодный чай, и тот растаял, как лед на жаре. Или он смягчился после того, как Арсений ебнулся на лестнице, пытаясь подняться на второй этаж, и разбил себе коленку — теперь та украшена двойным детским пластырем с пиратами, которые Антон одолжил у матери фаната «Щенячьего патруля». Арсению всё еще смешно, как тот объяснял, что ему нужно: по-английски он говорит плохо, по-китайски — не говорит совсем, поэтому он в красках изображал ранение и раз восемь трагически упал на колено. Вообще Арсений планировал взять им отдельный минивэн, но водители заломили такую конскую цену, что он принял стратегическое решение ехать вместе с китайской семьей. — У меня есть пакетик, — заговорщическим шепотом сообщает Антон, будто предлагает кокаин. — И зачем мне пакетик? — Струганешь туда. Арсений косится на Антона, который выглядит лучше некуда: довольный, счастливый, румяный от жары, но даже не мокрый от пота. Ему бы побриться, конечно, но утром у него оставалось ровно две минуты до трансфера, и их хватило только на надевание штанов. — Не собираюсь я стругать. — А это всё знаешь почему? — спрашивает Антон, но вопрос явно риторический, потому что он тут же отвечает сам себе: — Потому что ты с утра поел. Не поел бы — не тошнило. Это карма, Арсений. — Перестань уже, ты ведь поел лапши. — Я всем твоим коллегам расскажу, что ты подлая крыса. — Кстати, — Арсений наконец отлипает от стекла, но лучше бы он этого не делал: с поддержкой было лучше, а сейчас тошнит сильнее, — я тут ночью подумал… а у меня было много времени, чтобы подумать, ведь, напоминаю, ты по-скотски храпел… — И ты сказал об этом всего лишь миллион раз… — Подумал, что нам надо расстаться. Наступает короткая, но полная драматизма пауза. — Это всё из-за моего члена, — с горечью произносит Антон, опуская глаза, — я так и знал, что тебе его мало, ненасытная ты скотина. — Да, — таким же серьезным тоном признается Арсений, — прости, дорогой, но мне нужен огромный, — он кидает взгляд на сидящую впереди салона китаянку, но та всё равно их не понимает, — хер, хотя бы в полруки. Чисто по-человечески Арсению и правда любопытно, какой у Антона член. Вчера, когда тот выходил из ванной в одних трусах, Арсений попытался незаметно рассмотреть, но не смог: свет они уже выключили. Но впереди у них три дня в одной комнате и пляж — и даже если Антон не будет при нем переодеваться, уж через плавки что-то рассмотреть будет можно. — А я думал, ты предпочитаешь средний размер, — усмехается Антон, явно намекая на покупки в сексшопе — и если бы Арсения так не тошнило, он бы закатил глаза. — Так что за план с расставанием? — Будем действовать по ситуации, но если в общем, то нам нужно поссориться. Мы ведь не можем «встречаться» дальше, у всех постоянно будут возникать вопросы: а как там Антон, а где Антон, а покажи фотки вашей собаки. Поэтому нам надо «расстаться». И собаку ты заберешь с собой, потому что у тебя больше свободного времени. — Ты же хотел, наоборот, показать, какой классный у тебя парень и какие идеальные у нас отношения. А теперь хочешь, чтобы мы при всех ссорились? А завтра ты решишь, что мы должны пожениться и завести пять детей? Я не готов к браку, пингвиненок. — Я знаю, что нельзя менять план в последнюю минуту, но так будет логичнее. Не надо закатывать скандал, можно разыграть обиду друг на друга и пару раз попрепираться. Мы и так постоянно это делаем, просто повысим градус, так сказать. У тебя когда-нибудь было такое, что отношения рушатся на глазах, а ты всеми силами пытаешься их спасти, но ничего не получается? — Все мои отношения. Это звучит обреченно, словно Антон смирился с тем, что так будет всегда. О бывших они не говорили, потому что для легенды это не нужно: мало какие партнеры обсуждают бывших, а если и упоминают, то обычно вскользь. Но Арсений хотел бы узнать, какие истории кроются за этой тусклой и печальной фразой. Может быть, позже Антон расскажет. — Мне жаль, — сочувствует Арсений, — но зато ты знаешь, что нужно сыграть. — И Оскара никто не даст, — вздыхает Антон. — Пиздец, даже мои фальшивые отношения разваливаются. — Зато у нас нет фальшивых детей, которых нужно делить. — Но есть фальшивая собака. — Кстати, ты же скачал себе его фотки? — В десятый раз говорю: да, скачал. И да, я помню, что надо говорить про мои совместные с ним фотки: я не люблю фотографироваться. И помню, откуда и когда мы его взяли, смешные случаи тоже помню. Я не идиот, Арсений. Даже если ты считаешь иначе. Арсений никак это не комментирует, тем более что дорога наконец выравнивается, и становится немного полегче. На самом деле дороги на Ко Чанге не такие уж плохие: даже асфальт есть. И всё же с какой-нибудь плоской Москвой не сравнить, не говоря уже о Европе, по которой ездить одно удовольствие. — Лучше? — уточняет Антон. — Немного, — Арсений морщится, — голова раскалывается. Но у меня всегда так, нужно привыкнуть к климату. — Мы уже скоро приедем, сможешь полежать. — Не смогу я полежать. Почти все уже на месте, надо будет пройтись и представить тебя, иначе все подумают, что я тебя стесняюсь. А ты, между прочим, лучшее, что есть в моей жизни. — Это взаимно, персик. Волнуешься? Арсений прислушивается к себе, но не может разобрать, нервничает он в принципе из-за перелета, смены климата и предстоящего общения с дорогими коллегами, или из-за необходимости играть в любовь. Хотя необходимости, конечно, никакой нет, но Арсений мастер самому себе придумывать сложности, ведь без них жилось бы скучно. — Волнуюсь меньше, чем если бы ты действительно был моим парнем, малышка. — Фу, — кривится Антон, — тебе это совсем не идет. Как будто грязный вонючий мужик у торгового центра пытается клеить старшеклассниц. Арсений снова задумывается об убийстве. Тем временем водитель, видимо, устав от медленной езды, ускоряется — и минивэн летит по кочкам со скоростью ментоса, выплюнутого бутылкой с колой. На особенно резком повороте Арсений хватается за локоть Антона, но тот не протестует — и так они едут до самой виллы. Вне машины оказывается еще хуже, чем в ней: избалованный кондиционером Арсений забыл, что на улице жарко и влажно, как в жопе у простуженного кита. Солнце палит так, что не спасают никакие очки, а голову напекает за две секунды, несмотря на модную панаму. Вдобавок во рту по-прежнему кисло, в животе поселился барабан от стиральной машины, и коленка саднит. Арсений ипохондрически надеется, что он не получит заражение крови, гангрену и ампутацию ноги как следствие. — Охуеть! — раздается рядом, и Арсений переводит взгляд туда же, куда смотрит Антон — то есть на белое здание прямо за забором. Арсений был здесь столько раз, что уже привык к этому виду, да и в первый раз был не слишком впечатлен. Вилла классическая, в средиземноморском стиле: стены белые, черепица красная, всё сплошь разрезано арками, нишами и галереями, по всему зданию тянутся балконы. За забором террасы и патио. Ничего особенного, в общем, хотя для кого-то вроде Антона это наверняка выглядит круто. Арсений куда больше заинтересован соседней виллой в стиле барокко, от которой так и веет монументальной роскошью. А ведь в прошлом году участок пустовал — если появится свободное время, надо будет познакомиться с хозяевами. Арсений уже уходит в фантазии о симпатичном миллионере, например, французе, свободном от отношений, с безупречным вкусом и такой же безупречной гомосексуальностью, как слышит: — Алло! Помочь не хочешь? Антон стоит с рюкзаком, чемоданом и своим пуховиком в руках, который из-за размера никуда не влез, и всем своим видом воплощает стереотипы о русских туристах. Не хватает носков с сандалиями и неприлично обтягивающих плавок — пока тот в джинсах и кроссовках. — Я ранен, — объясняет Арсений очевидное, на всякий случай указывая на свое обклеенное пластырем колено. Правда, в студенческие годы разрыв связок стопы не помешал ему пробежать марафон, но тогда у него была мотивация — впечатлить физрука. Сейчас мотивации ноль. — Но это твой чемодан. — А ты мой парень. Что подумают люди, увидя, как я хромаю и при этом несу чемодан? — Ты не хромаешь! Арсений идет по дорожке к воротам виллы, показательно прихрамывая на ушибленную ногу. Антон сзади неожиданно смеется и, судя по грохоту колесиков о плитку, припускает за ним. Не считая слышного уже здесь шума моря, которое находится через всё пространство виллы, стоит обманчивая тишина, словно за воротами никого и нет. Конечно, было бы здорово, если бы все вдруг куда-то свалили, но это маловероятно: почти все, кроме бангкокских тусовщиков, уже на месте. Арсений, сверившись с заметкой на телефоне, набирает дверной код и открывает перед Антоном дверь — тот, кряхтя, протискивается с огромным чемоданом. — Арсений! — кричит кто-то, и Арсений, прищурившись, видит идущего к ним Серёжу — замдиректора креативного отдела. Он и в офисных стенах секс ходячий, а теперь, в футболке без рукавов, которая открывает эти накачанные бицепсы и трицепсы, просто пиздец. Пару лет назад он подбивал к Арсению клинья, но тогда Арсений встречался с очередным женатым уродом, а теперь Серёжа уже при парне. — Привет, — улыбается ему Арсений, протягивая руку и дожидаясь крепкого пожатия. — Рад тебя видеть. Ты с детьми? — Да, они бултыхаются в море, — сияя белоснежной улыбкой, отвечает Серёжа. — Тоже рад, что ты смог приехать. Мне говорили, что тебя в этот раз не будет. — Я болел недавно, но, к счастью, поправился. — Арсений не дурак, он проложил себе пути отступления на тот случай, если Антон сольется или он сам передумает. — Так что вот, доехали. Серёжа кидает осторожный взгляд на Антона, как бы пытаясь понять, кто это такой, но тот не дожидается представлений Арсения и сам протягивает руку: — Я Антон. Его, — он кивает в сторону Арсения, — парень. — А я Серёжа, — представляется тот и пожимает руку, но по лицу виден весь спектр удивления. — Хотел бы сказать, что наслышан о тебе, но я даже не знал, что Арсений с кем-то встречается. — Очень похоже на Арсения. — Да, — смеется Серёжа, — более скрытного человека я не встречал. — Я не скрытный, а тактичный, потому что не гружу людей лишней информацией о себе. — Это и есть скрытность, Арсений. Но на самом деле, — продолжает Серёжа с мягкой улыбкой, — я рад, что мы с Сашей тут не одни… ну, вы понимаете, не одна нестандартная пара. Арсений понимающе кивает: да, когда ты гей, любая тусовка превращается в «чужой среди своих, свой среди чужих». Даже если никто не выказывает враждебности открыто, всё понятно по осуждению в глазах и попытках вести себя нарочито толерантно, всем своим видом показывая «да, конечно, ты абсолютно такой же, как и мы». — Если честно, мы планировали по максимуму провести время вдвоем: взять байк и поколесить по острову, — виновато говорит Арсений. Естественно: чем меньше они на людях, тем меньше вероятности спалиться. — Это наш первый совместный отпуск. — Да, понимаю, я бы и сам так сделал, но у меня же дети. — Тут столько людей, кто-нибудь же по-любому присмотрит за ними пару часов, — включается Антон, и Арсению хочется предупреждающе пнуть его по ноге, но это будет слишком палевно. — Так что можете с нами, мы не против компании. — Может быть… Ладно, я вообще шел в комнату за Аниной игрушкой, не принесу — забросает брата песком, — с нарочитой грустью жалуется Серёжа и, помахав им рукой в знак прощания, всё с той же улыбкой идет к внешней боковой лестнице. — Мне стоит ревновать? — насмешливо уточняет Антон, когда он уходит. — Ты же сам слышал: у него парень и дети, — вздыхает Арсений как-то слишком уж печально: этого не планировалось. — И ты явно огорчен этим фактом. — Не совсем, — увиливает Арсений, но затем решает ответить прямо: — Пару лет назад, когда он был свободен, я был ему интересен, мы много флиртовали. Но тогда я встречался кое с кем, а когда расстался, то поезд уже ушел. — И сейчас ты об этом жалеешь. — Да, наверно. — Арсений смотрит на то, как Серёжа поднимается по лестнице — он тоже смотрит на них, прямо-таки светясь счастьем от одного их присутствия. — Серёжа хороший парень. Добрый, милый, с крепкими нервами — в общем, мой тип. По крайней мере, в его фантазиях: Арсений еще ни разу ни с кем подобным не встречался. — И приятный бонус в виде груды мышц. — Не без этого. Фигура у Серёжи действительно фантастическая — и, скорее всего, именно о ней Арсений будет думать вечером в ванной, вместе с привезенной пробкой. Не о Серёже, нет, просто о безымянном человеке с похожей фигурой и лицом, например, Мэтта Бомера, хотя у того и самого фигура что надо. Они проходят через весь двор к главному входу, то и дело натыкаясь на разных людей: большинство Арсений знает и представляет их Антону, но с некоторыми приходится знакомиться — это чьи-то плюс один. Обстановка в целом дружелюбная, хотя порой на «это мой парень» чужие улыбки тускнеют. Впрочем, разочарования куда меньше, чем искреннего удивления оттого, что Арсений впервые не один. По счастливой случайности они натыкаются на Пашу сразу, как проходят в холл — он как раз идет к выходу с двумя коктейлями в руках. Увидев гостей, он ставит бокалы на ближайший журнальный столик, рядом с тонкой высокой вазой, и спешит к ним. — Привет! — расплывается он в улыбке, которая всегда выглядит у него несколько саркастичной. — Добро пожаловать в наше скромное жилище. Как доехали? — Скажем так, если на твои мраморные полы кого-то стошнит, то не рекомендую искать виноватого… Это, — Арсений касается плеча Антона, — Антон, мой парень. А это, — он кивает на Пашу, — Павел Алексеевич, мой непосредственный начальник и очень важный дядя, уважай его. — Можно просто Паша, — протягивает тот руку, и Антону приходится отпустить ручку чемодана, чтобы ответить на рукопожатие. — Честно говоря, я до последнего сомневался, что ты существуешь. — Я и сам уже не уверен, а существую ли я, — шутит Антон. — К счастью, я мыслю, следовательно, существую. Арсений настолько не ожидал от Антона цитаты Декарта, что чуть не спотыкается на ровном полу — причем стоя. Видимо, всё становится очевидно по его лицу, потому что Антон с весельем поворачивается к нему: — Что такое, пупочек? — «Пупочек»? — переспрашивает Паша, и его голос дергается от едва сдерживаемого смешка. — Арсений, я теперь только так буду тебя называть. — Не обращай внимания, у Антона больная фиксация на идиотских прозвищах. Надо бы отвести его к специалисту, но он не идет. — Не обращай внимания, у Арсения больная степень занудства, — тем же тоном отвечает Антон. — Надо бы отвести его к специалисту, но таких не существует. — Почему-то я себе так тебя и представлял, — смеется Паша уже в голос, не сдерживаясь. — Ладно, пацанята, вы сами разложитесь? Комната та же, что и в прошлый раз: наверх, направо и до конца, последняя дверь. — Да, без проблем. И спасибо за приглашение, — благодарит Антон. — Сто лет никуда не выезжал. — Всегда рады. — Паша делает шутливый реверанс. — Тогда поднимайтесь, разбирайте вещи, отдыхайте. Как будете готовы — ждем на веранде, обед будет там. Но если хотите что-то перекусить, то кухня в вашем распоряжении, сварганите там что-нибудь себе по-быстрому. — Спасибо, Паш. Тот подмигивает им и, взяв свои бокалы, выходит через открытые двери на улицу. В холле прохладно, хотя кондиционер под потолком вроде бы выключен, и Арсений вдыхает свежий, пахнущий цветами и морем, воздух. После тесных машин, разваливающегося парома и уличного пекла столько чистого, светлого и спокойного пространства кажутся буквально раем. Арсению хочется рухнуть на ближайшую софу, но он всё-таки находит в себе силы дойти до комнаты — Антон идет следом, матерясь себе под нос из-за тяжелого чемодана, который приходится тащить вверх по лестнице. Комната за год совершенно не изменилась: те же кремовые стены, белые струящиеся шторы и минимум мебели. Когда-то кровать казалась Арсению чересчур большой, теперь же она кажется ему слишком маленькой. В нем самом почти два метра, в Антоне буквально два метра, у обоих по две пары длинных конечностей — кто-то точно наполучает ночью толчков и пинков. — Круто, — довольно отзывается Антон, отпинывая чемодан к стенке. — Реально как в отеле. А там что? — указывает он на дверь в углу. — Ванная, она общая с другой комнатой. Скорее всего, там Серёжа со своим парнем — Паша каждый год назначает нам те же комнаты. Хочешь принять душ? — Да я вроде не сильно потный. — Антон приподнимает руку и бесцеремонно нюхает собственную подмышку — Арсений бы поморщился, но уже успел привыкнуть. Спасибо, что тот хотя бы яйца прилюдно не чешет. — Ничего не чувствую. Но если хочешь, то я помоюсь. — Лучше побрейся, а то все подумают, что я встречаюсь с лесником. — Борода же в моде. — Да, красивая и ухоженная, а ты как будто лицом в опилки упал. — Ну извините, пожалуйста, что не выгляжу как топ-модель, — ерничает Антон, впрочем, нисколько не обидевшись — или просто не подавая вид. Арсений думает сказать, что тот не Джон Кортахарена, конечно, но тоже симпатичный, особенно если побреется — однако решает промолчать, чтобы не тешить лишний раз чужое эго. Он отворачивается к окну и, глядя на ненатурально зеленый газон, стягивает футболку — и затылком чувствует на себе чужой взгляд. — Что? — оборачивается он. — Ничего, — спокойно отвечает Антон, но не отворачивается. В его глазах не плещется бешеная страсть, он не источает похоть — ничего такого, но он настойчиво и без стеснения смотрит, и это нервирует. — Так и будешь смотреть? — Да. А ты что, стесняешься? — Нет. — Арсений отворачивается и расстегивает ремень на джинсах, зачем-то полностью вытягивает его из шлевок — тут же говорит себе, что надо сложить его в чемодан. — Просто не понимаю причины такого интереса. — Просто я любопытный человек. И впервые вижу столько родинок у человека. Родинки, веснушки, пигментные пятна — Арсению не нравится, как это всё выглядит, и он когда-то даже думал лечь под лазер, но решил, что это уже перебор. Он привык этого не стесняться: щеголяет голым торсом в раздевалках, не прикрывается стыдливо на пути к бассейну, но когда кто-то рассматривает его вот так откровенно — неловко. — Некрасиво? — уточняет он, сам не зная зачем. Антон молча пожимает плечами, это можно трактовать как «нормально». Не то чтобы Арсений ожидал восторгов и убеждений в том, как он прекрасен, но всё-таки можно было хоть словами сказать. Он снимает джинсы, а затем чисто из вредности стягивает еще и трусы — и, сверкая голой задницей в свете солнца, уходит в ванную. Краем глаза он видит, что Антон провожает его взглядом до самой двери. *** Арсений пьет третью маргариту и слушает смешную историю про Роберта, который сегодня утром притащил в родительскую спальню краба. То есть сама по себе история не очень смешная, но Паша рассказывает ее смешно, в красках расписывая свою реакцию на неожиданного гостя в кровати. Ляйсан подхватывает его, заканчивая предложения, вставляет ремарки — и рассказ получается по-семейному теплым. Совместные обеды, плавно переходящие в ужины — одна из вещей, которые больше всего нравятся Арсению в этих поездках. В отличие от корпоративов, где все на нервах от бесконечной работы и стараются отдохнуть как в последний раз, здесь люди расслаблены. Большинство уже успело отойти после тяжелого пути, забыть про снежную Москву и хотя бы раз окунуться в море, смыть с себя бессильную городскую злость. Солнце стремится к закату, но еще не село — веранду заливает теплым оранжевым светом, рассеивающимся через полупрозрачные занавески, служащие так себе защитой от насекомых. За общими разговорами слышно, как волны бьются о берег, а если повернуть голову, то можно это и увидеть. На пляже криво воткнуты в песок зонтики от солнца, белеют рядом шезлонги, побросаны детские игрушки: ведра, совки, формочки. Кто-то сегодня явно строил замок из песка, но из-за близости к морю его подразмыло, так что теперь он напоминает просто бесформенную кучу. Арсений сидит за столиком с Антоном, разумеется, а также с Пашей и Ляйсан, Димой и его женой, но та отошла к детям, Варнавой с ее новым парнем и Гудковым — тот приехал в одиночестве, несмотря на обещания привезти жену. К их разношерстной компании также должна была присоединиться и Ира, но та по приезде сказала, что придет уже после заката, и завалилась спать. Судя по ее помятому лицу и засосу на шее, вчера отдохнула она хорошо и не в одиночестве. — Так, — жестко говорит Варнава, когда Паша заканчивает историю про своего ребенка, — давайте не будем делать вид, что нам не интересна история про парня Арсения. Я уже два часа смотрю на вас, — обращается она к Антону, — и только об этом и думаю. Арсений закатывает глаза, хотя ожидал этой фразы еще час назад, и присасывается к коктейльной трубочке. Антон рядом смеется и приобнимает его за плечи рукой, до этого мирно лежащей на спинке стула — Арсений успел забыть об этом вторжении в личное пространство. — Да, — подтверждает Гудков, карикатурно потирая ладони. — Катя и мой тезка отстрелялись, теперь ваша очередь. Несмотря на воодушевление, выглядит он каким-то уставшим и печальным, но будто старается это скрыть за своим обычным поведением. Как правило, в подобные моменты Арсений от души злорадствует, но сейчас не выходит: даже как-то не хватает этой его неуемной энергии. Так всегда с чем-то раздражающим, но привычным — сначала тебя бесит слишком яркая лампа, а потом ты покупаешь другую и не можешь отделаться от чувства, что в комнате слишком темно. — И что вам интересно? — весело уточняет Антон, разваливаясь на своем стуле. Вообще он столько съел, что Арсений в принципе не понимает, как тот еще способен сидеть. — Как вы познакомились? — На выставке Дюрера, — рассказывает Арсений, в полном экстазе от этой, самолично им придуманной, истории. — Мой друг был одним из ее организаторов, а Антон пришел как обычный посетитель. — Тебе интересно творчество Дюрера? — спрашивает Дима, и на лице его бегущей строкой высвечивается: «Не верю». — Я в душе не ебал, кто это такой, — со смехом признается Антон, и Арсений замирает, не донеся трубочку до губ. — И сейчас не ебу. Меня подруга притащила, хотя она сама в этом ни бум-бум, просто хотела в Инстаграм несколько фоточек залить, типа умная и просвещенная. Это не по сценарию. По сценарию Антон пришел на выставку по своей воле, просто потому что ему интересно творчество мастеров западноевропейского Ренессанса, пусть гравюрам он и не слишком симпатизирует. Арсений даже подготовил тест на знание художников тех времен, особенно немецких, и Антон успешно этот тест прошел. Так какого черта? — Это мне знакомо, — улыбается Варнава, пальцами показывая на себя же, хотя это излишняя самоирония: она девушка умная и образованная. — И что ты делал на этой выставке? — Ходил, охуевал, ничего не понимал. Там такой мрак, что мне сразу захотелось уйти, но потом я увидел Арсения — он смотрел на, как это называется, гравюру минут пятнадцать. А я всё это время смотрел на него. Арсений незаметно опускает свободную от бокала руку под стол и щиплет Антона за бедро, прямо за голую кожу под штаниной задравшихся шорт, но тот даже не дергается. — А мне кажется, всё было совсем не так, — с намеком произносит он. — Не придуривайся, я же знаю, что ты прекрасно разбираешься в искусстве. — Не разбираюсь. Нет, я отличу Пикассо, — он и ударение ставит правильно — на «А», — от Серова, конечно, но каких-то глубоких познаний у меня нет. Я погуглил перед тем, как подойти к тебе. Если бы Арсений мог воткнуть в ногу Антона вилку, он бы непременно это сделал, но со стола уже убрали приборы. Он даже не знает, что бесит его сильнее: то, что Антон в принципе его не послушал и сделал по-своему, или сам факт пренебрежения к продуманной истории. Арсений два часа ее писал, он в нее душу вложил! — То есть ты начал знакомство с вранья, — заключает Гудков, подливая масла в огонь. — А мне это кажется романтичным, — замечает Ляйсан обманчиво мягко: каждый за столом понимает, что противостоять ее мнению может только Паша. — Антон ведь не внаглую подошел знакомиться, он предварительно почитал, нашел общие темы для разговора. — И создал о себе ложное впечатление, — осторожно вправляет Саша, парень Варнавы, до этого молча слушающий. Вероятно, не все за столом понимают, что если Ляйсан что-то сказала, то надо просто улыбнуться и покивать. — Я согласен, что это в каком-то смысле обман. — Все мы хотим казаться лучше в начале отношений, — отвечает Варнава конкретно ему. — Не помнишь, как представился мне режиссером, хотя тогда ты был только вторым режиссером, кукусик? — из ее уст милое прозвище слышится столь же иронично, как и от Антона. Саша, краснея на глазах, неловко смеется и показательно переключается на свой коктейль, а за столом все хихикают — все, кроме Арсения, который по-прежнему высматривает что-нибудь на замену вилки. Ему вообще не смешно, ему хочется оттащить Антона за угол и отчитать. — Согласен, что это был грязный прием, — говорит тот, явно не чувствуя вины и лишь крепче прижимая к себе Арсения: и когда их стулья оказались вплотную друг к другу? — Но вы посмотрите на него. Он стоял там один, весь такой красивый, в дорогущем костюме, в очках. И я, — он втягивает голову так, чтобы образовался второй и третий подбородки, — вот такой, в толстовке и спортивных штанах. Если бы я подошел и сказал, что младенец на картине стремный как пиздец, он бы даже не посмотрел в мою сторону. Ладно, это действительно правдоподобнее, чем в оригинальной версии, но Арсений всё равно злится. — Удивительно, что Арсений тебе ответил — ты же был в толстовке в музее, у него снобский инфаркт должен был случиться на месте. Дима не прав: вообще-то, спорт-шик как никогда актуален, и в толстовке в музей идти можно — надо только правильно подобрать аксессуары. Сомнительно, конечно, что у Антона есть какое-то понятие о стиле, но тем не менее. — Он на меня так посмотрел в тот момент, как будто я детей ем, — находится Антон. — Я прямо тогда и понял, что с ним будет непросто. — А кем ты работаешь? — прямо спрашивает Паша. Как человек из бизнеса он всегда интересуется такими вещами, так что Арсений выдыхает: очень вовремя, значит, они все не перейдут к обсуждению его недостатков. — У нас с подругой сеть секс-шопов. Основной упор у нас на сайт, но офлайн тоже представлены. Арсений рано выдохнул. Но если он сейчас взорвется, то всё испортит, так что он лишь улыбается, дергает плечом, сбрасывая руку Антона, и спокойно сообщает: — Так, я пойду перекурю, а то меня совсем развезет. Это тоже подозрительно, но о том, что курит он только на нервах или по пьяни, знают лишь Паша и Дима. Последний вызывается отойти вместе с ним, Антон будто бы тоже хочет и даже привстает, но под гневным взглядом прижимает задницу обратно к стулу. Курить ходят обычно в курилку — круглую деревянную беседку за домом, скрытую от всех высокими кустами и пышной пальмой. Но Арсению не хочется сидеть на скамейке, раздражение в нем требует выплеснуть его в движении, поэтому он спускается от веранды к пляжу. Шлепанцы увязают в песке, поэтому он просто сбрасывает их тут же и дальше идет уже без них — Дима свои сандалии не снимает. — И куда мы идем? — интересуется он, когда они отходят на приличное расстояние от веранды и стоят уже в шаге от чужой территории. Вообще прибрежная линия никому не принадлежит, она государственная, поэтому и заборов тут никаких нет, но условно на нее вроде как ступать не стоит. — Мы гуляем, — пожимает Арсений плечами и щурится, глядя на плавно заходящее солнце — запоздало понимает, что очки оставил на столе. Еще он понимает, что сигареты так и лежат в чемодане, он их и не вытаскивал. — Сигареты есть? Дима молча достает из одного кармана пачку, из другого — зажигалку, и всё это добро протягивает ему. Арсений притормаживает, пока вытягивает и прикуривает сигарету, а море тянется к нему волной, но не достает совсем чуть-чуть. По ощущениям, столько же осталось ему до нервного срыва, но это ложь: с этим ощущением он живет десятилетиями и всё еще не сорвался. — Ничего не спросишь? — уточняет он у Димы. — А когда я задавал вопросы? — Тот забирает у него обратно пачку, шлепком пальцев по коробке заставляет сигарету вытянуться ему навстречу. — Хочешь — рассказывай, не хочешь — не рассказывай. Я клещами тащить не буду. Арсений любит Диму за то, что тот никогда не доебывается до него, и в то же время хочет обратного, ведь тогда бы ему не пришлось начинать самому. Он глубоко затягивается дымом так, что сигарета сразу наполовину прогорает, и выдыхает через нос — слизистые обжигает, но это по-своему приятно. — Ты скажешь, что я еблан. — Только если ты правда еблан. В этом нет совершенно никаких сомнений. — Помнишь день, когда на собрании Гудков начал рассказывать про моего якобы парня? Что он пришел и застукал нас в моем кабинете? — Это было неделю назад. Естественно, я помню, старческой деменцией пока не страдаю. Арсения не покидает ощущение, что прошел по меньшей мере месяц. Наверно, это потому что неделю назад они с Антоном не были знакомы, а сейчас знают друг о друге столько, сколько обычные люди не узнают и за месяцы. — Если вкратце, то Антон — курьер из сексшопа, и в тот день он просто доставлял мне заказ. Гудков заявился ко мне без стука, увидел Антона со смазкой в руках и сделал неправильные выводы. А я подыграл. — Так подыграл, что привез его сюда? — меланхолично интересуется Дима с иронией, но без осуждения. — В пейнтбол с тобой лучше не играть, ты ж реально застрелить можешь. Арсений подходит ближе к воде и пробует ногой подбегающую пенную волну — щекотная и теплая. Сигарета на вкус чересчур крепкая и горькая, и ее хочется выкинуть, но он продолжает курить. Обычно он берется за сигареты, когда либо слишком пьян, чтобы полноценно ощутить вкус, либо так взбешен, что ему пофиг. Антон курит «Парламент», тонкие с кнопкой — у них вкус помягче, наверно, чем у «Мальборо» Димы. — Это было импульсивным решением, — выдыхает Арсений вместе с дымом. — Я принял его на эмоциях, а дальше было поздно отступать, да и я увлекся. Ты не представляешь, как меня взбесил Гудков — захотелось ему доказать, что он не прав. Поступок детский, знаю. — Ты зачем передо мной оправдываешься? Я-то не осуждаю, мне пофиг. Это твоя жизнь. Еще бы ему было не пофиг: у него жена, двое детей и куча своих проблем, чтобы всерьез беспокоиться за великовозрастного долбана, который сам в состоянии управлять своей жизнью. Иногда — всегда — Арсений чувствует себя чужим на этом празднике жизни: пока все занимаются какими-то важными делами и строят взрослую жизнь, он живет работой, а в свободное время разыгрывает сюжеты второсортных мелодрам, на которые ходит в ближайший кинотеатр по ночам, когда не может заснуть. — Может, это я просто от скуки, — вздыхает он. — Захотелось внести в жизнь какого-то разнообразия. Еблан? — Еблан, — кивает Дима. — Думал, что твой максимум — это отношения с женатиком. — Приятно, что после стольких лет дружбы я всё еще могу тебя удивлять, — усмехается Арсений, стряхивая пепел с сигареты, хотя курить там уже нечего. — Главное, чтобы тебе было весело. А с Антоном этим чего как? Арсений, отходящий в море спиной вперед крошечными шажками, так что уровень воды дошел уже до середины голени, останавливается. — В каком смысле? — В заднеприводном. — О боже, — из Арсения вырывается смешок, — нет. Во-первых, он натурал. Во-вторых, даже если и нет, он не мой тип. Весь такой, знаешь, Воронеж. — Я тоже «Воронеж», — хмыкает Дима. Он оглядывается в поисках места, куда бы кинуть окурок, но мусорок тут ожидаемо нет. — И ты из себя интеллигента тут не строй, в тебе от Омска больше, чем от Питера с Москвой вместе взятых. — Я не об этом, — хотя на самом деле об этом. — Мы с Антоном просто разного поля ягоды, к тому же он ужасно раздражает, мне бы его не убить за эти несколько дней, а ты про… — он сам толком не знает, что имеет в виду Дима, так что заканчивает скомканно: — заднеприводность. — Как знаешь. Что бы ни говорил Дима, у него это всегда выходит с нотками загадочности, как будто он знает больше, чем произносит вслух. По молодости это будило в Арсении бешеное любопытство и заставляло устраивать допрос с пристрастием, результатом которого было ничего, а теперь вызывает только закатывание глаз. Про себя он называет это синдромом человека в мексиканской шляпе. Дима предлагает идти назад, но Арсений торжественно вручает ему свой бычок и просит идти без него — ему хочется еще немного постоять. После трех коктейлей голова легкая, а проснувшаяся сентиментальность тянет посмотреть закат. Будь Арсений пьянее, он бы разделся и пошел плавать, но сейчас перед коллегами позориться не хочется. Он кидает взгляд в сторону веранды и видит, как к нему бодро идет Антон, сунув руки в карманы и распинывая песок босыми ногами. Его кислотно-зеленая футболка, которую Арсений просил его не надевать, в бежево-оранжевом из-за заходящего солнца полотне выглядит поставленной кляксой. — Как дела, рыбка? — громко спрашивает он еще с трех метров. — Пока не уплыла, — мрачно отвечает Арсений. — Что за импровизация? Антон самодовольно улыбается, явно пребывая в восторге от себя. Он подходит к кромке воды, но заходить дальше не спешит — ждет на берегу. Закатные лучи делают его кожу темно-оранжевой, словно он на острове уже не первый день и успел загореть. — Признай, что вышло круто. Если бы я сказал то, что ты придумал, мне бы никто не поверил — ты посмотри на меня, какое искусство? А так вроде все поверили. — Больше никакой самодеятельности. — Да, мой господин. Но если тебя это волнует, то все подумали, что ты истеричка. Арсения это волнует, но конкретно это он уже не в силах изменить — надо было думать тогда, когда он несколько лет назад поссорился с Зинченко и швырнул кружку в его голову. Не попал, поэтому полез с кулаками, результат: его собственная разбитая губа и сломанный нос Зинченко. Их тогда Паша на ковер вызывал, как директор в школе — за такое и уволить могли, но Арсений рассказал, что вся ссора закрутилась из-за небрежно брошенного «пидора ебаного», и дело замяли, а Зинченко всё равно спустя месяц уволился. Идеологически не смог, видимо, работать в одном офисе с пидором ебаным. — Они так думали и до этого. А ты пришел меня успокаивать как хороший бойфренд? — Как идеальный, — Антон поднимает указательный палец, — бойфренд. Тебе понравилось, каким великолепным и неприступным я тебя изобразил в своем восприятии? Типа ты для меня так хорош, что я поверить не могу своему счастью. Арсений чувствует укол сожаления, что это всего лишь выдумка — нет, он не хочет быть «великолепным и неприступным» именно для Антона, но он хочет быть таким хоть для кого-нибудь. Чтобы кто-то считал его настолько невероятным, что не мог поверить своему счастью. Хотя глупо надеяться на подобное, когда предлагаешь: «Да, я согласен на свободные отношения, спи, с кем хочешь». Или «Конечно, я всё понимаю, езжай к жене, день рождения — это просто обычный день». — Я и так слишком хорош для тебя, — ухмыляется он, словно действительно в это верит. — Как скажешь, картопляничек. — Есть надежда, что эти дебильные прозвища когда-нибудь закончатся? Антон растягивает и без того широкую улыбку от уха до уха, и это само по себе ответ, а потом указывает пальцем в море, как дурак, и говорит: — Рот ставлю, что доплыву до веранды и обратно быстрее тебя. До веранды от силы метров сто, то есть немногим больше, чем длина стандартного бассейна. Арсений прикидывает расстояние, накидывает на него свое опьянение и уровень спокойствия моря, рассматривает несуразно длинного и вечно неловкого Антона. — Будет честным сказать, что я хожу в бассейн каждую субботу, — произносит он не без гордости. О том, что все студенческие годы он состоял в команде по плаванию, потому что там же был его симпатичный одногруппник, симпатию к которому Арсений отрицал, он умалчивает. — Тогда ты тем более меня обгонишь. От Антона так и веет хитрожопостью, и такого лукавого выражения Арсений на его лице еще не видел. А ему казалось, что он наблюдал уже полный спектр: задумчивость, злость, обида, раздражение, усталость, смех. Кроме возбуждения, пожалуй. — Я без плавок. — Ты же в шортах. — Это джинсовые, — Арсений тянет шлевки на поясе, — шорты, нельзя в них плавать. — Льзя, — уверяет Антон. Ему легко говорить: он еще перед походом на обед тире ужин сказал, что наденет шорты для плавания — собственно, и надел, а они такие короткие, что за длинной футболкой даже краев не видно. — Или в трусах плыви. Трусы же на тебе есть? Трусы — это почти плавки. — Только из другого материала, другой формы и другого назначения. — Ссыкло, — фыркает Антон и, подняв руку и сжав пальцами ткань на лопатках, в одно движение стягивает футболку. Он остается в этих своих шортах, слишком коротких для его роста — слишком коротких для любого роста. Ярко-оранжевые, с белыми завязками, полностью открывают ноги — Арсений замечает бледные растяжки на бедрах, на которые раньше не обращал внимания. Вообще у Антона хорошая фигура: отличные пропорции, он неплохо сложен, у него нет пуза — так, немного жирка на животе, но это даже мило. Хотя учитывая, что последний раз Арсений занимался сексом, кажется, в ледниковом периоде, причем с типом, похожим на ленивца из одноименного мультика, планка привлекательности у него низкая. Настолько, что ее можно перешагнуть. И, кажется, он путается в показаниях времени последнего секса. — Ладно, — соглашается он и без лишних метаний снимает сначала футболку, а затем и шорты, бросает всё это на песок подальше от воды. Теплый бриз приятно обдувает обнаженную кожу, одежда больше не сковывает движения, и Арсений думает, что никакая одежда в теплом климате в принципе не нужна. Трусы — да, это элемент приличия, но всё остальное — блажь и баловство. Поглядывая на Антона, он заходит в море, и вода, до этого казавшаяся теплой, теперь ощущается прохладной, хотя это, как и в бассейне, только поначалу. Соль неприятно щиплет разбитую коленку, но самое худшее — это зайти по пояс, сделать тот самый прыжок веры, когда уровень воды впервые касается белья. Арсений сдерживается и не вздрагивает, даже не морщится, хотя заходящий в море Антон вовсю кривится и кряхтит. — Теплая же вода, — произносит Арсений таким ровным тоном, словно секунду назад мысленно не воскликнул: «Ебаная, блядь, сука!». — За день нагрелась. — Ага, — соглашается Антон и, скуксившись, резко окунается сразу по плечи, тут же вскакивает. — Ух бля! Она теплая, но не горячая же. Моя любимая температура — это кипяток, чтоб аж яйца сварились. Что ж, это объясняет, почему после Антона в ванной такая парилка, что дышать сложно. Оказывается, тот любитель пожарче. Глотнув воздуха, Арсений уходит под воду с головой, немного отплывает дальше от отмели и выныривает — кайф. Вода больше не кажется холодной, теперь она ощущается комфортнее воздуха, словно Арсений на самом деле амфибия или рыба, а море — его родная среда. На пробу он наворачивает пару кругов вокруг Антона, который продвигается в воду крошечными прыжками, всё еще стараясь привыкнуть. Арсений хочет подразнить его девчонкой или трусишкой, но не хочет казаться совсем ребенком — поэтому просто бьет по воде в сторону Антона, чтобы того оросило водопадом капель. — Да сука! — кричит тот и тоже хлопает ладонью по воде, брызгая на Арсения. — Какой же гнилой ты человек, Арсений! — Бес с порно! — четко проговаривая все буквы, чеканит Арсений и переворачивается на спину, смотрит на пока еще светлое, но уже с прорезающимися звездами, небо. На горизонте солнце уже касается воды, а значит, совсем скоро небо укроет сумерками и звезды станут еще ярче. — Ты не бес с порно, ты хуй с картошкой. — Разве ты не написал в анкете, что картошка — твой любимый продукт? — Арсений насмешливо косится на Антона, а тот лишь закатывает глаза. — Кстати, а что ты подразумевал под «рот ставлю»? Рискнешь отсосать мне, когда продуешь? — Придурок, что ли? — Антон поднимает брови. — Это же выражение такое. Но если спорить на интерес тебя не торкает, то давай на желание. — А если моим желанием будет отсос? — Отъебись ты от моего рта! Арсений хочет шуткануть про то, что он не отъебется, а выебет, но не решается — а то Антон еще решит, что он всерьез. Так что он молча плавает неподалеку, привыкая к воде, а со стороны беседки слышатся какие-то одобрительные выкрики, которые из-за большого расстояния разобрать не получается. Учитывая, что Антон барахтается в воде, как одинокий вареник в кастрюле, шансов победить у него нет. Неизвестно, почему вообще тот предложил этот спор и на что рассчитывал — просто по приколу или настолько верит в себя? Арсений заранее начинает думать над желанием. Меркантильная душонка подсказывает, что это отличный шанс заставить Антона забыть про сто двадцать тысяч, однако благородство, зачатки которого в Арсении всё-таки есть, против. Они ведь договорились, а договоренность о деньгах — это святое. Мысль о каком-то интиме он откидывает сразу: он слукавит, если будет утверждать, что Антон ни капельки его не привлекает, но склонять натурала к сексу не стоит. Подобный опыт у Арсения уже был, и он в курсе, что большинство натуралов на поверку оказываются не такими уж и железными. Немного алкоголя, расслабляющая музыка, романтичная обстановка, готовность к экспериментам — и дело сделано. Но краткий миг удовольствия обернется замкнутостью, агрессией или обидой, а то и всем вместе. Арсений подтягивает так и норовящие сползнуть трусы: заходить в море в них было плохой идеей. Если для жизни резинка боксеров комфортна, то против течения воды ей не выстоять. Вероятность потерять белье во время их импровизированного соревнования крайне высока, но Арсений искренне считает, что это не его проблемы — это проблемы окружающих. Можно заставить Антона сделать что-нибудь абсурдное. В очередной раз ныряя и цепляя руками мягкое песочное дно, Арсений представляет, как Антон в петушиной маске стоит голышом на крыше и кукарекает. Но достать петушиную маску будет довольно сложно, к тому же залезать на крышу, особенно с ловкостью Антона, опасно. — Эй! — окликает тот. — Ну что, плывем? Арсений проводит рукой по волосам, сгоняя лишнюю воду, и кивает. — Какие условия? — уточняет он. — Туда и обратно? — Ага, — Антон указывает рукой на большие камни, выступающие острыми и гладкими верхушками над гладью воды — они находятся чуть дальше веранды, — давай до камней и обратно? Только смотри не въебись в камень башкой. Арсений лишь повторно кивает и готовится к старту — поздно понимает, как будет сложно стартовать сразу с глубины, без бортиков или хоть каких-нибудь барьеров. Антон выше ростом и поближе к мели, он может оттолкнуться от дна — это нечестно, но с его врожденной неуклюжестью создает почти равные условия. Тот поднимает руку вверх, загибает пальцы и одновременно говорит: «На старт… внимание… марш» — и вместе с Арсением стартует. Обычно Арсений плавает брассом, но сейчас плывет кролем — так быстрее. Однако он давно не плавал на скорость, а в море — никогда, поэтому совершает ошибку новичка и делает неправильный вдох, из-за чего вода заливается в нос. Дышать становится непомерно сложно, в носоглотке щиплет, вдобавок начинает жечь глаза. И если в бассейне можно плыть, пока не уткнешься в бортик, здесь же приходится следить за тем, чтобы не промахнуться мимо камней. Еще не доплыв до цели, Арсений в очередной раз открывает глаза и через мутную пелену видит, что Антон до камней уже почти добрался — он сильно впереди. Повинуясь непонятно чему и непонятно на что надеясь, Арсений разворачивается на месте и плывет назад. За шумом брызг он слышит подбадривающие крики, доносящиеся с веранды — стыд затапливает его похлеще соленой воды, но он всё равно плывет, пока не видит на берегу знак финиша в виде кислотно-зеленой футболки на берегу. Антон доплывает лишь спустя несколько секунд, выныривает и промаргивается, хлопая мокрыми ресницами, трет лицо ладонями. — Как так? — недоуменно спрашивает он, оборачиваясь и глядя на пройденный путь, словно он может дать ему ответ. — Ты что, меня обогнал? Арсений подтягивает сползшие трусы и одновременно с этим пытается откашляться. Глаза так болят, что больно смотреть, а в носу нестерпимо свербит — горечь обмана делает всё только хуже, и никакого удовольствия от нечестной победы он не испытывает. С веранды до сих пор раздаются какие-то крики и чей-то смех, и наверняка они все заметили, что Арсений смухлевал. Так глупо он не попадался даже в школе, когда зачистил двойку в дневнике бритвенным лезвием. — Нет, — хрипит он и шмыгает носом, — я не доплыл до камней, повернул раньше. Не спрашивай почему, я сам не знаю. Антон звонко смеется, запрокидывая голову, по его шее и торсу бегут ручейки и капли — Арсений засматривается и лишь спустя мгновение понимает, что на улице как-то помрачнело. Пока они плавали, солнце совсем село, небо стало светло-серым, и звезды уже легко просматриваются. — Какой же ты дурак, — отсмеявшись, говорит Антон. — Поверить не могу, что тебе тридцать семь, а не семь. — Дурак, потому что смухлевал или потому что признался? — Потому что дурак, пуговка, — подчеркивает он, и с такой логикой не поспоришь. — Получается, я победил? — Он довольно прищуривается. — С тебя желание? Лучше бы Арсений соглашался на интерес. *** Арсений достаточно пьян, чтобы прямая ходьба вызывала некоторые трудности, но недостаточно, чтобы врезаться в косяки и тереться плечами о стены. Немного с заносом вправо он заходит в комнату следом за Антоном и видит, как тот ничком падает на кровать и довольно стонет. Степень опьянения у них примерно одинаковая, но Антон, как выяснилось, в таком состоянии предпочитает горизонтальное положение вертикальному. Он даже на пляже в основном лежал, пока все играли в волейбол, хотя как они это делали в почти полной темноте — для Арсения до сих пор загадка. Сразу после заплыва Арсений решил запить горечь поражения стопкой водки, к нему присоединился Антон, а затем остальные — и так культурные посиделки перешли в разряд классической русской попойки. Со всеми составляющими: песнями под гитару, спорами и купанием голышом, хотя на последнее решились не все. То есть никто, кроме Арсения и Гудкова, и это единственное, в чем они похожи. — Ты же грязный, — встав рядом с кроватью, объясняет Арсений, хотя ему самому хочется упасть в объятия кровати. — Ничего подобного, я же из моря. Давай, — он подпирает голову рукой, — нарисуй меня, как одну из своих француженок. — Роза из тебя так себе, ты даже на маргаритку не тянешь. И ты потный, соленый и в песке, так что иди в душ. — Не-е-ет, — тянет Антон, переворачиваясь на спину и раскидывая руки и ноги звездой. — У меня нет сил. И если я буду много двигаться, то могу блевануть, а ты этого не хочешь, снежинка. — Прекрати меня так называть, — ворчит Арсений и, скинув шлепки, ногой подпинывает Антона, чтобы тот подвинулся, а потом ложится на кровать рядом с ним. — А как ласково тебя называли твои мужики? Арсений вспоминает, как его называли и называли ли вообще. Он даже от родителей не может припомнить ласковых прозвищ, не говоря уже о партнерах. Есть вероятность, что он забыл о каких-то дежурных «зайцах» и «солнце», но чего-то такого личного, интимного у него точно не было. Один парень называл его в постели дыркой и шлюхой — Арсению не нравилось, — но это вряд ли подходит. — «Арсений», — вздыхает Арсений. — У мужчин с этим проще. — Как? Хочешь сказать, никакой романтики? Подарки не дарите, по вечерам футбол с пельменями, после грубая ебля без поцелуев, чисто «всунул-высунул»? — Антон поворачивает к нему голову, смотрит с забавным выражением пьяного скептицизма. Они лежат так же, как вчера в отеле — только ближе друг к другу, почти соприкасаясь плечами. Пахнет морем, потом и как будто бы теплом, словно нагретой солнцем плиткой. А еще сквозь все запахи ощущается чудом не смывшийся дезодорант Антона: что-то цветочное, потому что для женщин, «работает так же, но подмыхи не жжет и кожу не сушит». Арсению требуется не меньше минуты, чтобы замедлившимся пьяным мозгом осознать, что Антон по-прежнему смотрит и ждет ответа. — Не настолько грубо, — объясняет он, облизывая сухие от морской воды губы. Кожу тоже стягивает, еще и чешется — надо не забыть на ночь о сыворотке и креме. — Но насчет поцелуев ты прав. — Чего? — Антон аж привстает на локтях, чтобы глянуть на Арсения сверху вниз. — В смысле? Без поцелуев? А с чего вы начинаете секс, с реверанса? Арсений ржет, представляя себе, как его бывшие раскланиваются перед ним. — Я же не говорю, что мы совсем не целуемся. Просто, по опыту, парни вообще не фанаты прелюдий. — Как можно не любить сосаться? — хмурится Антон — лунный свет падает четко на его лицо и плечи, вырисовывая острые белые контуры. — Я сосаться люблю так же, как трахаться, если не больше. — Я рад за вас с сосанием. Антон как-то непонятно вздыхает и падает обратно спиной на кровать, закрывает глаза — то ли засыпает, то ли просто уходит в свои мысли. Арсения изнутри греет алкоголь, и ему хочется общения, даже если ради него нужно разорвать такую уютную тишину. — О чем вы разговаривали сегодня, когда я пошел курить? — спрашивает он. — Я же говорил, — отвечает Антон, не открывая глаз. — Обсуждали мою работу. — Ты так спокойно об этом говоришь. У тебя никогда не было из-за этого проблем? Никто не обливал тебя святой водой? С нашими-то скрепами. — Я же не говорю бабулькам в очереди в «Пятерочке», что продаю огромные дилдо. А так нет, проблем не было. Некоторые смотрят странно или, знаешь, как будто сочувствуют, но это же их проблемы, а не мои. Арсению бы хоть капельку этого умения не заморачиваться насчет мнения других людей. — И ты любишь свою работу? — Конечно. Если бы не любил, не попер бы в мороз доставлять людям игрушки, просто сказал бы операторам извиниться за задержку доставки. Мне нравится помогать людям. Да, я не волонтер в Африке, но это тоже работает. — Нравится, что ты опосредованно доставляешь людям удовольствие? — Арсений, — выдыхает Антон, и Арсения окатывает облаком перегара, и открывает глаза, — дело не в удовольствии. Всякие приблуды для секса — это не только про кончить. Они помогают людям понять себя, избавиться от комплексов, открыться друг другу, стать ближе. Если глянуть статистику, ты охуеешь, как много люди заказывают всяких штук для пар. Потому что когда вы давно вместе, секс становится… ну, преснее, что ли. Вам хорошо вместе, но трахаться уже скучновато. И получается, что сегодня лень, завтра не хочется, проще в ванной подрочить — и вроде ничего страшного, но вы отдаляетесь. Искра гаснет, начинаете заглядываться на других. — Думаю, что проблема измен глубже, чем скука в сексе. — А я не про измены, я про любовь. Когда вы экспериментируете — это сближает. Вы проводите время вместе, пробуете что-то, открываетесь друг другу с новых сторон… Перестать хотеть секса — это первый шаг к тому, что вы станете друзьями. Я имею в виду, только друзьями, а в отношениях ведь должна быть и дружба, и страсть, иначе это уже как соседство. Ясное дело, я не говорю о тех, у кого либидо вообще погулять ушло или об асексуалах там. Арсений понимает, о чем говорит Антон, но понимание это сугубо теоретическое. Как-то так сложилось, что его сексуальные эксперименты мало были связаны с откровениями и отношения тоже особо не укрепляли. Да и партнеры не были его друзьями — только любовниками, какая уж там дружба. — А самому тебе игрушки помогали в отношениях? — Мои отношения не спас бы даже самый охуенный вибратор, компотик. — Арсений бы в жизни не признался, что иногда прозвища от Антона бывают по-своему милыми. — Там дело было не в сексе. Хотя, может быть, частично и в нем. — Расскажешь? — Баш на баш. Ты рассказываешь, почему твои последние отношения накрылись пиздой, потом я. Арсений недовольно кряхтит, но не может не признать справедливость условий. Из-за долгого лежания на спине его начинает вертолетить, так что он переворачивается на бок, лицом к Антону — и теперь они зеркалят ту отельную позу. Если бы не несколько стопок водки, Арсений бы не стал рассказывать, но алкоголь развязывает язык — к тому же на границе сознания мелькает мысль, что Антон как попутчик в поезде дальнего следования. Несколько дней они будут делить общее пространство, понимающе переглядываться из-за соседки, которая взяла с собой жирную рыбу в газете, и делиться личным — а после навсегда расстанутся. Это почему-то отзывается пьяной грустью глубоко внутри. — Он был женат, — рассказывает Арсений, — поэтому наше расставание было вопросом времени: я знал, что он никогда не бросит жену. Но чтобы ты не думал, что я совсем мудак, о жене он мне рассказал только спустя месяца два, как мы начали встречаться. — Почему вы не расстались сразу? Я имею в виду, сразу после того, как он признался? — Антон спрашивает без осуждения, и эту его черту — интересоваться, но не приправлять личным мнением — Арсений в нем любит. — Потому что я человек и ничто человеческое мне не чуждо. Я влюбился, и мне было хорошо с ним. И… ты, наверно, не поймешь, но иногда одиночество хуже стыда или разбитого сердца. — Почему ты думаешь, что я не пойму? — Антон тоже поворачивается на бок, и теперь свет на него уже не падает — его лицо скрывает тень, но блеск глаз виден даже так. — Я знаю, что такое одиночество, Арс. Что такое приходить в пустую квартиру, включать какой-нибудь сериал и открывать бутылку пива, просто чтобы отключиться и не думать. — Ты не создаешь такого впечатления. — Ты тоже глубже, чем кажешься. — Мой бывший то же самое говорил. Антон сначала не врубается и продолжает смотреть серьезно, но потом до него доходит — и он хихикает, а хихиканье быстро перерастает в смех, от которого пульсируют виски. — Ты классный, Арс. Правда не понимаю, почему у тебя с мужиками не складывается. В смысле ты временами душнила и вообще та еще жопа, но ничего такого, с чем нельзя было бы смириться. И я говорю так не потому, что ты платишь мне бабки. Комплимент Арсения скорее обижает, чем радует, хотя всё это правда: он действительно душный и временами просто невыносим. Однако сейчас он выбирает не грызть себя на эту тему, а переключиться на вопрос, который мучает его с того самого дня, как они познакомились с Антоном. — А на что тебе деньги? — любопытствует он. — Я о том, что ты изначально сказал «мне нужно сто двадцать тысяч». Почему именно такая сумма? — Это тупая история. — Тупая в смысле «иди на хер» или типа «я бы рассказал, но стыдно»? — Стыдно, — усмехается Антон, — но я расскажу, если хочешь. Наверно, и Антон воспринимает его так же, как попутчика в поезде, которому можно рассказать самые постыдные вещи и не переживать, что это как-то повлияет на ваши отношения — ведь никаких отношений нет. — Да, хочу. Надеюсь, это не ради покупки айфона? — Я же не дурак, — фыркает Антон, хотя Арсений искренне не понимает, что дурацкого в покупке айфона — если ты можешь его себе позволить, конечно. — Нет, это из-за бывшей девушки. Мы встречались год, хотели съехаться, а у нее как раз квартира осталась от бабки, но она пиздец разъебанная была. — Бабка? — шутит Арсений. — Квартира! Такой типичный «совок»: ковры на стенах, плесень, пол деревянный сгнил, тараканы, мебель разваливается — трэш, короче. И мы решили ремонт сделать капитальный, вообще всё на хуй убрать оттуда, только голые стены оставить. — И ты взял кредит. — Мы оба взяли по кредиту, но суть ты понял. И пока мы делали этот ремонт, отношения у нас совсем по пизде пошли. Не из-за ремонта, а просто всё то говно, что раньше было, вылезло наружу. А потом она мужика себе нашла. — Она тебе изменила? — Ага, — бросает Антон так, словно его это уже совершенно не трогает. — Я потом его видел — такой урод. Сорок лет, с пивным пузом, с залысинами. Общается, как в девяностых, знаешь, по понятиям. Всё-таки это Антона задело — в его голосе слышится убаюканная обида. Арсений понимает это чувство: ему изменяли, он сам изменял, и гораздо легче думать, что дело не в тебе. Чаще всего так оно и есть. — Богатый? — зачем-то уточняет Арсений, и Антон кривит губы — без слов понятно, что ответ нет. — Может, ей семью хотелось. Замуж, детишек. Решила, что ты слишком юн для этого. — Да, — Антон усмехается, — именно это она мне и сказала. Я тогда разозлился, подумал, типа, да я же тоже мужик, я готов создавать семью. А сейчас понимаю, что не, ни хуя, так что оно к лучшему. — А кредит она решила не отдавать, значит? — Она сначала говорила, что сама будет его платить, потом она просрочила платеж и сказала, что отдаст позже. И каждый месяц началось: «Ой, прости, Антон, у меня пока с деньгами напряженка, я тебе потом всё отдам». И я понял, что ничего она не отдаст. — Надо заметить, что это довольно хитро. Хотя сам бы Арсений так не сделал: гордость бы не позволила. Он даже после того, как его однажды бросили, не вернулся к бывшему забрать ноутбук, а просто рявкнул в трубку: «Оставь себе!». — Может быть. — Антон набирает воздух в щеки и выдыхает, громко пердя губами. — Поэтому я и хочу побыстрее разобраться с этим ебаным кредитом, чтобы он мне о ней не напоминал. Осталось сто двадцать косарей как раз. — Скоро ты его закроешь. Антон ничего не отвечает — собственно, и отвечать тут нечего, потому что тема себя исчерпала. Они лежат на кровати в тишине и полумраке, освещенные лишь луной, и это на удивление уютно. Арсения до сих пор вертолетит, и, чтобы не думать о тошноте и алкогольном привкусе горечи во рту, он сосредоточенно рассматривает профиль Антона. У него действительно фантастически красивый, ровный нос, красивая линия челюсти, красивые губы, которые хочется проверить на мягкость кончиками пальцев. Тонкие мимические морщинки, расползающиеся от уголка глаза, заметны даже сейчас, в расслабленном состоянии — Антон так часто улыбается и смеется, что их наличие неудивительно. А еще у него милая родинка прямо на остром треугольнике козелка уха — и само ухо красивое. Может, слегка оттопыренное, но форма изящная, а мочка аккуратная. Арсений обреченно понимает, что ему нравится увиденное. Он говорит себе, что это всё выпивка, она делает привлекательным кого угодно, а столько выпивки и Щербакова сделают секси. Хотя нет, пожалуй: Арсений думает о Щербакове, этом придурке из отдела продаж, и не испытывает никакого желания. А вот когда он снова переключается на мысли об Антоне — да. Он готов поклясться, что Антон заботливый любовник: чуткий, внимательный, любит доставлять удовольствие. Наверняка он фанат чувственных поцелуев и долгих прелюдий, чтобы секс нечасто, но качественно. А еще он точно не скрывает эмоций в постели: ластится, стонет, шепчет всякие приятности. — А ты сам пробовал какие-нибудь секс-игрушки? — отчего-то с хрипотцой спрашивает Арсений, распаленный мыслями о сексе. — Киска, я же работаю в сексшопе, я должен разбираться в теме. — Антон так пошло ухмыляется, что его привлекательность в глазах Арсения вырастает до размеров Бурдж-Халифы. — Поверь, я пихал член во всё, что задумано для пихания члена. И в жопу себе пихал всё, что задумано для пихания в жопу. Арсений пытается сглотнуть, но нечем — во рту становится сухо, и он напоминает себе про сушняк от выпитого алкоголя. А в такую жару вообще нужно пить больше воды, обезвоживание — страшная штука. Он облизывает такие же невозможно сухие губы, и произносит: — И как? — Ну… — Антон заметно смущается, хотя секунду назад был весь такой развязный и открытый. — По-разному. Некоторыми штуками я на постоянке пользуюсь, другие лежат пылятся. С какими-то даже кончить нереально, я как-то надувную бабу пытался ебать — чуть со смеху не помер. Арсения тоже забавляет фантазия о том, как Антон вертит в руках надувную женщину и пытается прямо в воздухе ей присунуть, но куда больше его тянет другая мысль. — А как тебе… пробки, вибраторы? Антон какое-то время молчит, а затем садится так резко, что после стольких коктейлей его вообще должно было бы стошнить. Однако он не блюет, а просто смотрит на Арсения сверху вниз и весело говорит: — Пойду-ка я в душ, пока ты совсем тут не поплыл. — Я не поплыл. — Арсений прилагает усилия, чтобы не отвести взгляд, как смущенный восьмиклассник перед, как там сейчас говорит молодежь, крашем. — Просто любопытно. — Расслабься, я знаю, что дело не во мне, — улыбается Антон и хлопает его по бедру, по голой коже — края шорт задрались. — У тебя секс был еще при Ленине, наверно, так что тебя должен возбуждать даже морской еж. — Ленин скончался в двадцать четвертом, — бубнит Арсений обиженно: не настолько он стар, а выглядит вообще моложе своего возраста. — Не усни, булочка ты моя нетраханная. Антон еще раз похлопывает его по ноге, а затем встает и, пошатываясь, направляется в сторону ванной комнаты. Вот и поговорили.