Притворись моей зефиркой

Голова не трещит погремушкой, но гудит полицейской сиреной — Арсений с трудом разлепляет глаза, в которые будто всю ночь дули феном, и пытается пошевелить затекшими конечностями. Он ощущает рядом с собой нечто горячее и мягкое и, наконец немного придя в сознание, понимает: он обнимает Антона, уткнувшегося лбом ему в грудь. Тот так сполз, что ноги торчат с края кровати на полметра, а еще сопит во сне, похлюпывая соплями. Спал с кем-то в одной постели Арсений еще давнее, чем трахался, и первые несколько мгновений он пытается понять: а как ему вообще. Засыпать в объятиях он не любит: тяжело, жарко, душно, давит, а еще он боится захрапеть или просто чересчур шумно дышать. Но просыпаться оказывается на удивление приятно, несмотря на жару и потную спину под своей ладонью. Член предсказуемо по-утреннему стоит, но если обычно это никак не связано с возбуждением, то теперь в голове Арсения столько картинок… Он мог бы провести рукой по спине Антона, погладить поясницу, сжать в ладони ягодицу, толкнуться стояком ему в низ живота и горячо потереться — если бы они действительно были парой, конечно. Он вспоминает, как вчера Антон вышел из душа в одном полотенце, причем оно было на плечах, чтобы на него с волос стекала вода. Тот прошел абсолютно спокойно, нисколько не стесняясь, к своему рюкзаку и еще долго копался в нем в поисках трусов. Арсений оценил и член, красивый даже в спокойном состоянии, и оттопыренную задницу. Нет, нужно где-то найти секс. Если даже с головной болью, сушняком и ломотой в мышцах ему хочется ебаться, то скоро он и правда пристроится к какому-нибудь трухлявому пню и получит укус муравья в мошонку. Правая рука, та самая, которую Антон прижал своим телом, затекла и стала как камень — скоро кровь точно перестанет приливать, и тогда только отрезать. Арсений пытается аккуратно ее вытянуть, но Антон причмокивает губами, стонет и медленно откатывается. — Ебаный рот, — хрипит он и открывает глаза. — Фу, — морщится Арсений: в лицо прилетает такой мощный запах перегара, что его не перебила бы и «Красная Москва», — не дыши на меня. — От тебя тоже не ромашками пахнет, — ворчит Антон и, выпростав руки из-под одеяла, трет ладонями лицо. — Башка пиздец тяжелая, но я думал, что будет хуже. — Да, я тоже. — Арсений зевает, тактично прикрывая рот ладонью, потому что пахнет от него действительно не ромашками, и ложится на спину, выгибается, чтобы хоть как-то размять мышцы. Краем глаза он замечает, что член Антона тоже недвусмысленно приподнимает тонкое одеяло — причем луч света из окна, как софит, падает четко на его стояк. Будто еще секунда — и тот начнет читать стендап в микрофон: «А у вас когда-нибудь бывало, что вы лежите с геем в одной постели, а он пялится на ваш член? У меня — нет, потому что я сам член». — Это утро, — сконфуженно объясняет Антон, впрочем, всё равно не пытаясь накинуть на пах еще одеяла, чтобы прикрыться. — У тебя то же самое. — Знаю. Кстати об этом, — Арсений делает драматическую паузу, — нам надо потрахаться. Антон медленно поворачивает к нему голову, однако в его глазах нет и доли удивления. — А я уже говорил, что меня восхищает твоя ебанутость? — меланхолично интересуется он. — Не по-настоящему, — поясняет Арсений, немного разочарованный тем, что на Антона его предложение не произвело впечатления — даже и не понять, возмущен тот или заинтересован. — Просто создать иллюзию, что у нас есть секс. — Да понял я, что не по-настоящему. И что ты предлагаешь? Трясти кровать, чтобы она билась о стену? Громко стонать? Кричать «О да, Арсений, давай еще»? — Антон поднимает бровь. — Карамелька, я не знаю, что там у тебя был за секс, но обычно люди так не трахаются. Антон не прав, потому что люди трахаются очень по-разному, и у Арсения тоже бывали случаи, когда его втрахивали в кровать. Правда, это было скорее неприятно и точно не походило на безудержный страстный секс из фильма. — Я не предлагаю тебе верещать во все горло, как жертвенный козел. Так, постонешь немного, покачаем кровать — и хватит. — И никто не услышит. Отличный план, звездочка. — Мы дождемся, когда Серёжа и его парень будут в своей комнате, и тогда сделаем это. Всё будет слышно, тут не такие уж толстые стены. — Арсений знает: он слышал, как Ира в прошлый раз занималась сексом со своим очередным мужиком, а их спальня была через коридор. Он тогда еле сдержался, чтобы не выйти и не постучать им яростно в дверь, чтобы были потише. На самом деле он и не спал тогда, просто поймал очередной кризис одиночества и грустно смотрел в окно, попивая виски — то есть виски с водой, потому что лед растаял за минуты. — Не боишься, что они и наши коварные планы слышат? — спрашивает Антон и широко зевает, заставляя Арсения поморщиться. — Не боюсь. Разговоры через стенку я не слышу, значит, и другие не слышат. — Тебе лучше знать, — бросает он и, пожав плечами, встает с кровати. Его член, до этого кое-как замаскированный одеялом, теперь грациозно выпирает, а Антон еще и берется пальцами за резинку, явно намереваясь стянуть белье и пошлепать в душ — Арсений останавливает его взглядом. Он старается вложить в него всё свое осуждение, хотя у самого в паху что-то предательски тянет. — Да е-мое, — фыркает Антон, закатывая глаза, и тянется к висящим на спинке стула шортам. — Не строй из себя ханжу, воробушек, никто в это не поверит. Это же просто писька. — Чувствуй разницу между письками. Одно дело — вялые чужие письки в бане или там в раздевалке в спортзале, а другое — знакомая тебе писька, которая еще и стоит. — Давно моя писька тебе знакома? — Антон поднимает брови, что в сочетании с наглой ухмылкой выглядит комично. — Когда вы успели познакомиться? — Когда ты вчера с голой жопой ходил, — бубнит Арсений и садится, ставя ноги на пол — по счастливой случайности, в этой позе он находится спиной к Антону. По еще одной счастливой случайности, дверь в ванную располагается прямо перед ним, в каких-то полутора метрах. — А ты всегда рассматриваешь чужие письки или только мне такая честь? — Если не хочешь, чтобы на твою письку смотрели, не надо ходить голышом. — А я не сказал, что не хочу, чтобы на нее смотрели. Флирт в его голосе так очевиден, что Арсению сперва кажется, что ему послышалось, но на слух он, вообще-то, никогда не жаловался. Много на что жаловался: на квитанции за коммуналку, на цены в супермаркете, на количество работы, на скучную пресную жизнь. На слух — нет. Он поворачивается к Антону с заранее поднятой бровью: это выражение лица он репетировал перед зеркалом, представляя себя героем драматического боевика. Не думал, что пригодится. — Ты перебарщиваешь, — предупреждает он. Антон, уже натянувший шорты, выставляет вперед ладони, как бы говоря: а что я, я ничего, это вообще не я — и лошадь не моя. — Спокойно, я прикалываюсь. — Ты бы знал, сколько раз я такое слышал, — вздыхает Арсений, нагибаясь к своим шортам — они все в песке, так что приходится их встряхнуть. — Часто? — О да. — Он встает, надевая по-прежнему песочные шорты, но не страшно: ему в них только до душа идти. — «Я прикалываюсь», «да я в шутку тебя шлепнул», «мне просто было интересно, каково целоваться с мужиком». Но это они перед собой оправдываются: я-то всё и так знаю. — И что же? — Антон всё еще ухмыляется, и это сбивает с толку: он не смущен и не уходит в агрессивную защиту, как делают все эти фальшивые гетеросексуалы. Всё-таки правда прикалывался — не прощупывал почву. Или прощупывал? Арсений разводит руками. — Я знаю, каково это: засматриваться на мужиков и говорить себе, что это любопытство, эксперименты, поиск себя, что ты это несерьезно, что у всех бывает. А потом тебе выпадает шанс проверить, и тебе нравится, но тебя это пугает. Никому же не хочется признавать, что вся твоя жизнь — ложь. Что теперь всё нужно менять, потому что как прежде уже не будет… — Арсений осознает, что в похмельном состоянии болтает лишнего, а в глазах Антона появляется сочувствие, и прикусывает язык: — Но это всё давно в прошлом. Я к тому, что все эти «гетеро», — он делает пальцами кавычки, — одинаковые. — Что ж, я не «гетеро», — Антон повторяет кавычки, — и всё это не моя история. Но я тебе сочувствую, реально. — Педиком, — выделяет Арсений, но Антон никак не реагирует на этот «возврат» его же слова, — вообще быть непросто. — Я не сомневаюсь. Ты вроде в душ собирался? — переводит он тему, и не очень понятно, нарочно или гейские драмы его просто не интересуют. — Я тоже хотел, у меня полные трусы песка. — Он снова берется за резинку трусов, торчащую над шортами, оттягивает ее и отпускает так, что она шлепает по низу живота. — Даже не знаю, откуда он там. Я же вчера в душе был и трусы чистые надел. Арсений, собрав всю оставшуюся бодрость в кулак, припускает в ванную, а то с Антона станется рвануть на обгон до двери. — Так нечего было на кровати вчера после моря валяться, — кидает он на полпути. — Сначала душ — потом кровать! Уже когда он хлопает дверью под негромкий смех Антона, то понимает, как двусмысленно прозвучали его слова. *** У Антона похмелье проходит уже после завтрака, Арсению же приходится выпить две шипучие таблетки аспирина, через силу сделать зарядку, во время которой он чуть не сблевывает выпитый аспирин, и посрать — последнее он не планировал, но ему становится гораздо легче. Было бы еще легче, если бы Антон не стоял за дверью и не советовал «выжать всё, а то потом будешь ныть» — помнит, что Арсений не любит общественные туалеты. После они долго спорят, что делать: Арсений хочет поездить на байке по острову, Антон же, несмотря на прекрасное самочувствие, настаивает на «еще поспать». «Какой смысл приехать на остров и проспать весь отпуск» разбивается о «Какой смысл приехать в отпуск и не выспаться?» — они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень. Антон предлагает раздельный отдых, что Арсения возмущает до глубины души: они же пара, в конце концов. Контраргумент в виде «Арс, ты че, думаешь, что в отпуске партнеры не отлипают друг от друга» не работает, потому что «Да, совместный отпуск это совместный, — двойное подчеркивание, — отпуск, Антон». В итоге Антон достает козырь «Мы же должны скоро расстаться, так что вот тебе тревожный звоночек», с которым Арсений не может не согласиться, так что оставляет этого лентяя дрыхнуть в полной песка постели и уходит из дома. Еще не дойдя до гаража, он понимает, что ехать одному смысла нет. Он уже видел и водопады, и мангровый лес, и буддийский монастырь — за последний год вряд ли что-то изменилось. Интереснее показывать их кому-то, так что он поворачивает в сторону пляжа, откуда слышны голоса, и идет туда. Ира, накрыв голову шляпой, спит на шезлонге — Арсений надеется, хотя и не от всей души, что у нее хороший солнцезащитный крем, потому что время полдень, а она не под зонтиком. Катя вместе с Савиной строят замок, больше похожий на одинокую кривую башню, из песка, Тео рядом копает ров. Димы нет — видимо, тоже спит. Паша и Гудков сидят в беседке: первый пьет сок и читает книжку в мягком переплете, второй смотрит в айпад — тоже читает, наверное. — Привет, — поднимаясь по деревянным ступенькам, здоровается с ними Арсений. — Как утро? — Да уж день почти, — отвечает Паша, не отрывая взгляд от книги. — Как жизнь немолодая? На завтраке вас не было. — Утренний секс? — со звучной иронией предполагает Гудков, и Арсению назло хочется сказать, что «вообще-то да, у кого-то он есть», но он всё же не ведется на провокацию. — Хотелось бы, но мы проспали. — Арсений садится напротив него и щурится от ударившего в глаза солнца: черт, очки забыл, а в номер возвращаться не хочется. — Больше в этом отпуске я не пью. — Похмелье? — Паша улыбается, подлец: у него, несмотря на возраст, похмелья не бывает — хотя он, надо признать, и не пьет особо. — Сочку? — кивает на столик позади себя, на котором стоит блюдо с апельсинами, стаканы и соковыжималка. Арсений вспоминает, с каким громким звуком апельсины лишаются своего сока, и качает головой: аспирин только-только начал действовать. — А где Антон? — уточняет Гудков даже без ехидства. — Еще спит? — Да, — лаконично подтверждает Арсений, но почему-то чувствует необходимость пояснить: — Он плохо себя чувствует. Похмелье плюс акклиматизация, всё наложилось… Он знает, что должен делать всё наоборот: сейчас самое время позлиться на Антона, хотя бы намекнуть, что у них неприятности в раю, в отношениях не всё так ладно, его бойфренд вовсе не такой идеальный… Не хочется. В горле першит от одной мысли, что все его отношения будут неудачными, даже выдуманные — еще один повод для шуток над ним. — Понимаю, — неожиданно соглашается Гудков, блокируя айпад. — Самого к постели прибило — еле поднялся. — Эх вы, — вздыхает Паша, — такие хилые, а ведь даже не пенсионеры. Арсению еще целый год до пенсии… — Да иди ты, — фыркает Арсений, но всё равно улыбается: Паше он шутки про возраст прощает, тот же старше. — Я в полном расцвете сил. А где все остальные? — Поехали на Клонг Плу. Арсений жалеет, что не встал раньше: он бы поехал сам и силой потащил Антона с собой. Клонг Плу — самый красивый водопад на острове и, в отличие от других, имеет какую-никакую инфраструктуру: мощенные камнем дорожки, беседки со скамейками. Для Антона, который еле управляется с чемоданом и предпочитает лишний раз не шевелиться, самое то. — А вы почему остались? — Я этих водопадов видел-перевидел, уже нет сил на них смотреть. — А я сейчас в этот водопад только упасть хочу, причем на мель, — с натянутой улыбкой делится Гудков, и Арсению становится его немного жаль: какой-то он не такой как обычно. — Но вечером надеюсь оклематься и со всеми поехать на Кай Бей, закат смотреть. Вы с нами? — Там народу всегда полно. Есть же смотровые площадки покруче, и людей там меньше. — Ты хипстер, Арсений, — насмешливо замечает Паша, вставая, и кладет книгу с торчащей закладкой на столик. «Камера обскура» — странный выбор для отпуска. — Я был бы хипстером, если бы поехал туда же, куда каждый вечер ездит пол-острова. Но Паша или не слушает, или игнорирует — идет в конец беседки, чтобы, видимо, сделать себе новую порцию сока взамен выпитой. Арсений готовится к шуму морально и физически, но не успевает сосредоточиться на этом, как перед ним сам собой возникает стакан сока. Он поднимает глаза и под звук включившейся соковыжималки рассматривает Антона, который смачно зевает и шлепается на стул рядом: из второго стакана, в его руках, вырывается капля сока, течет по стеклянным граням и падает ему на белые шорты. — Бля, — отзывается он, проследив за ней взглядом, а после ставит стакан и начинает тереть оранжевое пятнышко пальцем, — да бля. Его слова не слышны из-за соковыжималки, но прочесть по губам столь прозрачные выражения несложно. Арсению неловко перед Гудковым, но похмелье еще дает о себе знать, так что он лишь вздыхает и берет принесенный стакан, делает глоток — со льдом, как же хорошо. — Застирать надо, — советует Гудков, когда соковыжималка выключается, но Антон отмахивается. — Как самочувствие? — Пока сам не понял, я первые часа три после подъема не человек. — Антон снова зевает, и Арсений понимает две вещи: во-первых, его фальшивый парень — полный невежда в плане манер, во-вторых, тот хотя бы почистил зубы, спасибо и на этом. — А ты, — обращается он к Арсению, — чего не уехал? — Я же без тебя не поеду, — сообщает он как ни в чем не бывало, словно так и надо, но Антон быстро схватывает и не удивляется. — Решил, что ты проснешься — и поедем. А как ты узнал, что я не поехал? — Так я не знал. — А сок? — Арсений приподнимает стакан. — Так я себе два стакана сделал. Но раз уж мой утконосик здесь, не могу не поделиться. Гудков прыскает. — Я же просил не называть меня дурацкими прозвищами, — цедит Арсений, чувствуя, как краснеет: то ли от нахлынувшего смущения, то ли от раздражения. Надеется, что из-за тропического климата, но это вряд ли. — Да брось, черепашка, — с весельем продолжает Антон. — Вы милые, ребята. Куда собрались? — спрашивает Гудков. — Арсений хочет покатать меня по острову, показать всякие достопримечательности, если это можно так назвать. Куда ты там хотел, в манговый лес? — Мангровый, — поправляет Арсений. — О-о-о, — тянет Паша еще с другого конца беседки, — Арсений тебе рассказывал, как он в этом лесу встал на самый край, чтобы на дерево залезть, не удержался и в грязь упал? — Всё было не так! — Так, так, — подтверждает Гудков, ехидно улыбаясь — вот он, прежний Саша. — Там, ты увидишь, такой длинный как бы деревянный мост на бетонных блоках. И дерево местами уже ссохлось, там даже ходить опасно. Так Арсения это не смутило, он встал на самый край, а там перил нет — и он упал в грязь. — К крабам, один его за палец клешней цапнул. — И тот потом распух. Антон поворачивается к Арсению, явно удивленный, а тому хочется развернуть его в противоположную сторону вместе со стулом — или хотя бы пальцами опустить его брови вниз, а то они застыли на середине лба. — Ты хотел залезть на дерево? Зачем? — Было интересно посмотреть, как всё выглядит сверху. — Кстати, там достаточно до конца пути пройти — и будет вид сверху, — рассказывает Паша, садясь обратно на свой стул, — там парк специально так построен. А он, — по-детски тыкает пальцем в Арсения, — не посмотреть хотел, а сфоткаться. Ляся от неожиданности выронила телефон, и он тоже в грязь упал, этот потом ползал там и искал его. Антон смотрит на него неотрывно, и он уже не столько удивлен, сколько восхищен — и это удивляет уже самого Арсения. — Чему ты так радуешься? — ворчит тот. — Не ожидал от тебя таких выкидонов. — Почему ты считаешь меня каким-то занудой? — Арсений отворачивается, хотя этот блеск в глазах при взгляде на него ему нравится: на него редко так смотрят. — Потому что ты и есть зануда. И душнила. И скряга еще, вообще-то, хотя к делу это не относится. Но я тебя всё равно люблю. Если бы Арсений пил сок, он бы точно подавился или даже карикатурно выплюнул прямо Гудкову в лицо. Кажется, это не первый раз, когда рядом с Антоном у него появляется ощущение, но он пока держится. К тому же сок он не пьет, поэтому так и замирает, пытаясь переварить услышанное. Нет, он знает, естественно, что это игра — и всё же внутри что-то дернулось, и он не понимает, приятно или болезненно. — У тебя ресница под глазом, кстати, — внезапно добавляет Антон, и Арсений вконец теряется от такого перескока темы. — А? — Говорю, — Антон ставит свой стакан на стол и, взяв Арсения за подбородок, поворачивает его голову к себе, — у тебя ресница под глазом. Он слюнявит подушечку большого пальца и тянется к щеке Арсения, но тот вовремя успевает отклониться. — Ты что делаешь? — Убрать хочу. — Слюнявым пальцем? Нет, спасибо. — А что такого? — Антон косится на свой палец так, словно просчитывает вероятность того, что тот на кого-нибудь набросится. Палец не набрасывается — лишь задорно блестит в свете солнца. — Я же не в нос тебе его запихиваю. — И тебе к его слюням не привыкать, — поддерживает Гудков, и кто бы сомневался — от него только такой подлости и ожидаешь. — Вот именно, — соглашается Антон, но все же вытирает палец о свою отвратительную гавайскую рубашку, которую Арсений просил его не брать. — Иди сюда. Если начать уворачиваться, то это будет подозрительно, так что Арсений вздыхает и садится ровно. Лишь после, когда он ощущает прикосновение к своей щеке и наблюдает за глубоко сосредоточенным Антоном, который аж кончик языка прикусил, он понимает, что мог и сам стряхнуть эту чертову ресницу. Но, если не кривить душой, забота ему приятна, даже если и неискренняя. Хотя что-то подсказывает, что в отношениях Антон именно такой: приносит сок, убирает с лица упавшие реснички, говорит о любви обыденно, между делом, потому что это для него естественно. — Готово, — удовлетворенно замечает он, убирая руку, и Арсений чувствует на коже его прикосновение, пока его не смазывает легкий ветерок — пахнет морем. — Так что такое этот ваш мангровый лес? Я думал, что он манговый. — Не будем тебе спойлерить, — назидательно говорит Паша, — сам всё увидишь. Только будьте аккуратнее, не навернитесь там. Гудков даже не вставляет что-нибудь язвительное про то, что грязевые ванны очень полезны, а их бой в грязи мог бы потеснить гей-порно на сайтах для взрослых — лишь улыбается, но как-то грустно. У Арсения мелькает жуткая мысль, а не влюблен ли тот в него? Это бы объяснило многолетние подколки и в целом особенное отношение… Он уже задумывается об этом всерьез, но Антон противно хлюпает соком, и это сбивает с мысли. *** Вход в мангровый лес за год не изменился, разве что бетонная коробка, когда-то служившая кассой, стала выглядеть еще более обшарпанной. Арсений входит через ворота сразу на мост, внимательно смотря себе под ноги: большая часть деревянных балок по-прежнему на месте, но какие-то не сохранились. Антон осторожно ступает за ним, прямо по центру, не подходя к краю и косясь на грязь внизу: наверняка в сезон дождей здесь настоящее болото, сейчас же — только черное грязевое месиво, в котором копошатся крабы. — Ты уверен, что мы не свалимся? — Уверен. — Арсений показательно подпрыгивает на балке. — Здесь довольно крепко, но под ноги всё равно смотри. В крайнем случае не убьешься — здесь сколько, метр от силы? — А эта грязь под нами меня не засосет? Если бы они правда встречались, Арсений обязательно бы пошутил, что грязь — нет, а вот он сам — еще как засосет. Он бы пошутил и сейчас, но не хочет, чтобы Антон решил, что к нему подкатывают на таких скоростях, что из-под яиц дым валит, как от паровоза. — Когда я упал, провалился не сильно. Кроссовки, правда, пришлось выкинуть. Антон смотрит на свои кроссовки с таким лицом, словно заранее их хоронит. Они у него какие-то модные, явно новые и сверкают белизной, а ведь Арсений специально сказал ему надеть резиновые шлепки. — Ладно, — пожимает Антон плечами, но о своих кроссовках, которые пока целы и невредимы, переживать явно не перестает. — Надеюсь, оно того стоит. Вообще прикольно здесь. Деревья невысокие, с мелкими листочками — и из-за отсутствия перил кажется, что деревянная дорожка парит в небе. Доски когда-то были красными, но краска давно облупилась, и теперь они почти целиком непримечательно серые, хотя и в этом есть своя прелесть: ничто не отвлекает от природы. А она действительно красива: и голубое небо, и зеленые верхушки деревьев, и даже сплетенные серо-коричневые корни внизу, которые выступают из грязи, как причудливые живые лианы. Кажется, что протяни к ним руку — и они схватят тебя и утащат на дно. Они идут по мосту, и чем дальше, тем больше красноты появляется на досках: видимо, большинство людей не идут вглубь, а останавливаются и разворачиваются еще в начале пути. И зря, потому что мост становится выше, а деревья — ниже: получается, что идешь среди самых верхушек, они буквально у твоих ног, и открывается вид на бесконечный холмистый лес всех оттенков зеленого: от теплых и сочных до холодных и темных. — Красиво, — выдыхает Антон позади — почти всю дорогу он молчал, внимательно смотря под ноги и лишь изредка бурча какие-то маты под нос, когда ему приходилось переступать через прорехи моста. — Да, очень. Арсений тормозит, уже готовясь к тому, что полоротый Антон влетит ему в спину, но тот тоже останавливается. — А почему здесь всё заброшено? Я имею в виду, это же явно для туристов строилось. — Наверное, не окупилось. — Арсений оглядывает нескончаемые просторы леса и останавливается на лице Антона — не таком зеленом, но, если по-честному, не менее приятном на вид. — Это маленький остров, сюда приезжают семьи с детьми и пенсионеры в основном. А сюда им добираться неудобно, плюс ограждений нет — опасно гулять. Упадет какая-нибудь старушка, переломает себе все ноги — еще разбираться потом. Или ребенок в грязи захлебнется. — Грустно как-то. Лет через пять оставшиеся доски развалятся, и тогда, получается, это место совсем будет потеряно для людей. — Ну, всё еще можно будет ходить по бетонному каркасу, — Арсений ободряюще улыбается, — и красиво, и нервишки можно пощекотать. — Нет уж, спасибо, я лучше… Он вдруг отвлекается на что-то внизу, всматривается, а потом плавно, не отрывая взгляда от грязи, садится на корточки. Арсений успевает испугаться, а не обнаружил ли тот труп или еще что-то столь же пугающее, но смотрит в ту же сторону и видит: дерутся крабы. — Файтинг крабов, — поясняет Антон с восторгом, как ребенок. Кажется, в прошлом году, когда Арсений был тут с Савиной, та тоже остановилась и начала дергать его за руку, указывая на сражающихся крабов. — А тебя несложно впечатлить. — Меня? — Антон поднимает голову, щурится, стараясь рассмотреть его в ярком дневном свете, и поправляет козырек кепки. — Как не хуй делать. Меня всё впечатляет. Я до сих пор в восторге от самолета, хотя там сиденья для карланов сделаны. Арсений посмеивается, а потом, решив, что спешить всё равно некуда, наспех стряхивает пыль с края моста и садится рядом с Антоном. — А кто просил тебя отращивать такие длинные ноги? — Этот мир создан для коротышек. Типа тебя. — У меня рост метр девяносто. — Говорю же, совсем крошка. — Ты просто богомол. Длинный, худой, и хочется оторвать тебе голову. — Разве для этого, — Антон похабно улыбается, и Арсений знает, что тот скажет, еще до того, как тот это произносит: — не нужно сначала заняться сексом? — Заканчивай с этими шутками, я серьезно. Арсений до сих пор не понимает, есть у этих шуток подоплека или нет, но понимает, что оно ему в любом случае на хуй не упало. Очередной «натурал», с которым всё равно ничего не выйдет, который использует его для проверки своей ориентации, а потом будет метаться от «это был просто эксперимент» до «ты мне правда нужен». Еще и страдая параллельно, за себя и за Сашку, то есть за Арсения. А Антон будет страдать, он совестливый, по нему видно. — Постараюсь, но ничего не обещаю, редисочка, — так же задорно произносит Антон, но уже без улыбки. Он кряхтит, поднимаясь с колен. — Это сильнее меня. — Шутки про секс? Что, давно не трахался? — Это еще мягко сказано. Арсений, не издав никакого позорного кряхтения, тоже поднимается — голова слегка кружится, но это дает о себе знать не до конца прошедшее похмелье. И жара, он вообще плохо переносит жару, ему как-то ближе дождливый холодный Лондон или хотя бы Петербург. — И что же ты не потрахаешься? — интересуется он как бы равнодушно, но ему на самом деле интересно: Антон смешной — этого уже достаточно для съема. К тому же он симпатичный, неглупый, весь такой простой в хорошем смысле слова и комфортный, если не обращать внимание на чавканье, храп и то, как беззастенчиво он иногда чешет яйца. — Да вот как-то сложилось, что для этого нужен еще хотя бы один человек. — Антон аккуратно обходит его и теперь идет впереди. — Я пробовал один, но ощущения не те. — Смешно. Но я об этом и говорю: вряд ли снять кого-то на ночь для тебя проблема. — Это почему ты так решил? Разговаривать с его затылком не очень клево — не хватает мимики, по лицу Антона всегда можно понять всё без слов. — Ты… — Арсений не знает, как описать свое ощущение в двух словах, не наговорив комплименты, которые можно принять за флирт. — С тобой не хочется притворяться. Чувствуешь себя таким свободным, что ли, как будто можешь сказать что угодно и знаешь, что тебя за это не осудят, понимаешь? Ей-богу, лучше бы он сказал комплимент. — Понимаю, — откликается Антон, видимо, не распознав всей интимности этого признания. — А ты, значит, часто притворяешься? Как хитро он загнал Арсения в тупик. — Не специально. Но обычно в общении с людьми хочется казаться лучше. Поэтому и получается, что о чем-то не говоришь, что-то не делаешь или, наоборот, делаешь, хотя не хочется. И выходит, что это уже не совсем ты. — Не думаю, что вообще существует этот «настоящий ты». — Антон притормаживает и отходит вбок, чтобы они поравнялись, хотя для двоих эта дорожка не то чтобы тесная, но и не слишком комфортная. — На нас же столько всего влияет, и я даже не про конкретных людей. Вот ты, например, откуда знаешь, какая твоя мысль — прямо твоя, а какая — навязанная обществом? Стереотипами там, рекламой, книжками какими-то, интернетом? — Согласен, но есть разница между «я не знаю, хочу ли это на самом деле» и «я точно знаю, что не хочу, но делаю, чтобы угодить другим». — Раз ты понимаешь, что не хочешь этого делать, то не делай, Арс. А если хочешь, то делай. Здесь вроде бы не надо быть гением, чтобы прийти к такому выводу. Хочется съязвить, и сначала Арсений одергивает себя, но потом следует совету Антона — в конце концов, ему же хочется, а если хочется, то надо делать. — О да, блестящая схема, чтобы перестать общаться с людьми, ты просто гуру. Если бы все делали что хотели, то в мире был бы хаос. Если друг просит тебя помочь, а тебе влом, то откажешь? Или мама просит на дачу съездить, картошку выкопать? — Согласен, — Антон не пытается увильнуть — даже улыбается слегка, явно признавая поражение, — но я о другом. Естественно, есть какие-то вещи, которые делать не хочется, а надо, просто тут надо просчитывать, а насколько оно надо. Я же тоже не хотел в снегопад пиздехать с твоими ремнями и пробкой, но пошел, потому что считаю, что сервис должен быть таким: если доставка назначена на завтра, значит, надо усраться, но доставить завтра. Или если надо помочь другу или маме — ты же любишь этих людей, их счастье для тебя важно, так что можно постараться. Но есть вещи, которые тупо того не стоят. Например, если ты сосешь мужику только потому, что переживаешь, что он тебя кинет, наверное, это так себе идея. На хер тебе такой мужик? — Мимо. Я мужикам сосу абсолютно искренне и с энтузиазмом, без душевных надрывов, — шутит Арсений, хотя это правда: сосать он себя никогда не заставлял. Иногда заставлял не сосать, но это уже другая история. — Ты понял, о чем я. — Я понял, Антон. Но о том, стоило ли что-то того или не стоило, понимаешь уже обычно после того, как сделал это. Или не сделал. — Тогда тебе стоит что-то в этом плане менять, а то ты всегда будешь один. — Не знал, что сеанс психотерапии включен в стоимость твоих услуг, — раздражается Арсений уже всерьез. — Это бесплатно. Просто, блин, ты же сам говорил, что у тебя с мужиками всё хуево, ты с женатиками там встречаешься, с натуралами. И как бы насчет женатиков я еще понимаю, на них же не написано, но натуралы? Про это же ты знаешь, но всё равно лезешь в эти отношения. Зачем? Арсений так охуевает от подобной наглости, что останавливается — Антон останавливается рядом и явно ждет ответа, придурок беспардонный. — Не борзей, — цедит Арсений. — Мои отношения — не твое дело, ты ничего о них не знаешь, чтобы разглагольствовать тут. Как по заказу, солнце затекает за тучи, и становится не то чтобы мрачно, но хотя бы не так по-радостному ярко — и можно смотреть Антону в глаза, которые скрыты тенью от идиотского козырька идиотской кепки, которую Арсений тоже запретил брать. — Я знаю то, что ты сам мне говорил. А так я же ничего такого не сказал, просто спросил. — Я же не спрашиваю тебя, где же ты так ошибся в отношениях, что тебя кинули с кредитом. — А я бы тебе с радостью рассказал, только я сам не знаю. А всё, что знаю, рассказал. Справедливо. — Да, — признает Арсений, — но я же в это не лезу и не раздаю тебе советы на будущее, потому что это не мое дело. Мы не лучшие друзья, чтобы обсуждать отношения друг друга, так что не суй свой нос, куда не следует, и советы свои засунь себе поглубже в жопу, будь любезен. — Это я могу, — покорно соглашается Антон, и сложно понять, есть ли в этом нотки сарказма или обиды, но надеется, что есть: хочется его задеть. — Просто вчера мы вроде как откровенничали, я думал, что теперь можно… — Нельзя. — Ладно. Антон пропускает его вперед, и они идут так, в молчании, вплоть до конца маршрута: выходят к маленькому пирсу. Досок на нем совсем нет — только бетонные блоки, из которых торчат ржавые гвозди. Арсений осторожно ступает между ними и таким образом добирается до края, до маленькой гнилой лестницы к воде. В хорошем настроении он бы разулся, разделся и прыгнул в воду, но сейчас просто смотрит на серую из-за затянувших небо туч гладь. — Понимаю, что ты обижен, — повысив голос, чтобы его было слышно с моста, говорит Антон — он по пирсу не пошел, — но не надо топиться, Арсений. Жизнь наладится. Не глядя на него, Арсений вытягивает руку в его сторону и показывает средний палец. — Слушай, извини, — громко продолжает Антон, — это реально был переборщ. Язык мой — враг мой, и всё такое. Я не имел в виду, что ты в чем-то виноват, просто пытался понять. И ведь он искренне всё это говорит — невозможно злиться на такого дурака. — Что ты пытался понять? Арсений поворачивается к нему — Антон выглядит на удивление органично в своих неуместно белых шортах, таких же белых кроссовках, розовой футболке с принтом тай-дай, кислотно-розовой кепке с какой-то мультяшкой… и еще рубашка эта гавайская, уродская. Хотя он везде выглядит органично — своеобразный талант. — Почему так происходит. В смысле почему у тебя так всё в личной жизни складывается. Ты умный, красивый мужик, — шарашит он вообще без пауз, без предупреждений и без стеснения. — С тобой прикольно, ты много знаешь, весь такой разносторонний, шутки понимаешь, даже тупые. В работе состоялся. Иногда нудишь, конечно, и в тебе живет маленький Муссолини, но жить можно. И я не понимаю, неужели ты реально не можешь найти себе мужика? — Арсений открывает рот, чтобы объяснить, что геи не вырастают в лесу после дождя, как грибы, но Антон продолжает: — Да, я знаю, что геев не пруд пруди, мало кто открытый, и так далее. Но никого нормального, серьезно? Это бред какой-то. — Не знаю, — Арсений сдувается. — Может быть, я тусуюсь не в тех местах. Общаюсь не с теми людьми. Так бывает. В глубине души — да и на поверхности — Арсений знает причину, он слишком много думал об этом всём, чтобы не знать ее. Но признаваться в этом Антону он, конечно же, не собирается. — Ладно, прости, что затронул эту тему. — Забыли, — бросает Арсений и, ступая между гвоздями, идет обратно на мост. — И во мне не живет маленький Муссолини. — Еще как живет. — Не живет. — Живет. Маленький и лысый. *** Они обедают в первой попавшейся забегаловке по дороге — что иронично, потому что на обратном пути по мангровому лесу они обсуждали то, что хорошо бы поесть, но Арсений не ест где попало, а Антон не ест что попало. Однако они синхронно останавливают байки и спускаются на террасу какого-то заведения, хотя, кроме террасы под навесом, ничего больше и нет. Меню оказывается переведенным на русский, но криво, так что они смеются над «свинина огонь прыгнул огня» и «движение жарило креветку». Арсений, морща нос от вида морепродуктов, выбирает блюдо под названием «Василий Василий жареные яйца», которое оказывается яичным салатом с базиликом, а Антон выбирает «цыпленок в корзину», что на деле обычная курица с какими-то овощами. Когда им приносят еду, они сначала смотрят на нее какое-то время, а потом Арсений первым решается попробовать — вкусно. Антон первый кусок отправляет в рот с таким лицом, словно тот может отрезать ему язык, а уже спустя секунду начинает уплетать за обе щеки и даже утаскивает яйцо из салата Арсения. Вернее, Арсений позволяет утащить яйцо из своего салата. После того, как они, решив не рисковать, заказывают то же самое, но уже наоборот, и съедают по порции, они доезжают до национального парка и неспешно бродят по его дорожкам. Местный водопад — Тан Майом — очень впечатляет Антона, и это впечатление не портит даже то, что тот соскальзывает с камня и одной ногой по колено уходит в воду. Естественно, он потом еще минут десять ноет насчет своих кроссовок, но соглашается с тем, что не надо было их надевать, и они просто сидят на камне — другом, не предательском — и болтают. С Антоном действительно комфортно — и интересно. Хотя с виду он похож на дурака, он довольно эрудирован, причем в совсем разных областях: Арсений не удивляется знанию творчества Эминема или истории футбола, но удивлен, что тот знает созвездия и разбирается в цветах. Тот, посмеиваясь, говорит, что различать созвездия научил друг в школе, а знания о цветах он впитал от мамы — ей он, кстати, покупает какие-то семена и чай в сувенирной лавке. На Антона приятно смотреть — когда он расслаблен, хмурится, улыбается или смеется, вообще всегда. У него яркие эмоции, живая мимика, приятные черты лица, и если раньше Арсений думал «он ничего, если», потом «он симпатичный, но», то сейчас он думает «он красивый» без всяких «но» и «если». Правда, к этой мысли неизменно прилипает окончание «бля», и с этим он ничего не может поделать. После парка они едут на Кай Бей, чтобы вместе со всеми посмотреть закат, но Арсений смотрит на закат вполглаза — остальными полутора он смотрит на Антона, чересчур красивого в красноватых лучах. Глас разума подсказывает ему, что с этого обычно и начинаются все его ошибки, но он предпочитает мысленно говорить «а-ла-ла-ла-ла» и ничего не слышать. А потом Антон, засмеявшись над чьей-то дурацкой шуткой, смотрит на него — и споры с собой исчезают так же, как солнце за горизонтом. По приезде они собираются у бассейна: главный бухгалтер Марина вспоминает молодость и берется смешивать коктейли, Даниил, чей-то плюс один, именует себя диджеем и подключает свой плейлист к колонке, Паша выкатывает гриль для шашлыков. Арсений окунается в воду, чтобы освежиться после жаркого потного дня, а потом вылезает и вместе с бутылкой пива устраивается на шезлонге рядом с Антоном — тот потягивает приторно сладкий даже на вид коктейль и курит кальян. Атмосфера приятная: не тусовочная, как у подростков, родители которых уехали в отпуск, но и не старперская, когда люди собираются в круг и обсуждают по очереди свои болячки и низкую зарплату. Из колонок звучат не позорные, а ностальгические хиты девяностых, пахнет шашлыками, дети плескаются в лягушатнике с задорным смехом, а подсветка бассейна делает всё каким-то киношным, но по-хорошему киношным, как в семейной комедии. Они вяло болтают ни о чем со всеми, кто подходит — в основном затем, чтобы отсосать у Антона немного дыма. В какой-то момент на веревочный пуф рядом присаживается Ира и там и остается, заводит с Антоном разговор о каких-то глупостях. Арсения это злит, потому что он знает, что та не дурочка, но зачем-то строит из себя такую — и еще она пошло берет в рот мундштук, заглатывая аж до трубки и глядя на Антона, а это уже похоже на кино для взрослых. Арсений знает, что она не флиртует конкретно с Антоном — просто она флиртует со всеми мужчинами, с кем ее не связывает работа. Хотя и в этом правиле есть исключения, вернее, исключение. — А я вот думаю увольняться, — сообщает она вдруг с улыбкой, как бы между делом. Арсений в своих мыслях потерял нить разговора, но уверен, что вряд ли эта тема плавно перетекла из сухоцветов, о которых они говорили минуту назад. — Что? — переспрашивает Арсений, думая, а не послышалось ли ему. Ира целеустремленная и пробивная, но работник, мягко говоря, не самый квалифицированный. — Почему? — Потому что давно пора, ты же знаешь. Она затягивается дымом и выпускает его тонкой струйкой в сторону Антона — улыбается так, будто и он знает, а он не знает. Но он ничего не спрашивает и даже не подает вида, что ему интересно. Хотя с чего бы ему было интересно: ему интересно отыграть свою роль и получить деньги, а не разбираться в карьерных хитросплетениях своего нанимателя. Может быть, еще интересно коктейль свой допить или выспаться — он вряд ли сосредотачивается на высоких целях. — Согласен, — говорит Арсений, потому что действительно согласен: Ире давно пора было уйти. Она криво улыбается: наверное, рассчитывала на другой ответ. — Желаю найти тебе хорошее место. Арсений делает последний глоток и на свет качает бутылку за горлышко, глядя на то, как переливаются на дне остатки пива с пенкой. На этикетке он читает, что пиво было безалкогольным, а он этого даже не заметил. Бутылка исчезает из его пальцев — взявший ее Антон поднимается с шезлонга и разминает затекшую шею. В другой руке у него пустой бокал, украшенный оранжевым зонтиком, рядом с ним свисает кожурка от кружочка апельсина. — Тебе такое же взять? — уточняет он, приподнимая бутылку, и Арсений кивает: пожалуй, пить сегодня не стоит, ему сегодняшнего похмелья хватило. Антон уходит к бару, а Арсений думает о сегодняшнем утре и смотрит на своих коллег — замечает Серёжу с Сашей, которые играют в шахматы. Аня сидит у Серёжи на коленях, а Никита барахтается в воде вместе с Савиной — на нем ярко-зеленые нарукавники, на ней — спасательный круг с леопардовым принтом. Мысль о том, чтобы устроить фальшивый секс, уже не кажется такой замечательной: дети спят не в комнате Серёжи и Саши, а в детской, но вдруг они в этот момент будут в комнате родителей? Плохо получится. Ему в лицо летит сладковатый дым — Арсений морщится и поворачивается к Ире, чтобы попросить выдыхать в другую сторону, но замечает, что та сидит с грустным лицом и мокрыми глазами. Этого ему еще не хватало. — Не расстраивайся, — выдает он худшее, что можно выдать в такой ситуации. — Ты приняла верное решение. Забудешь всё это, начнешь с чистого листа. — Да, я знаю, — она улыбается и костяшками мизинцев вытирает набежавшие капельки слез, — просто тяжело. Арсений не знает, что сказать. «Ты сама виновата», хоть и правдиво, слишком жестоко — и он по себе знает, что Ира и сама не раз себе это говорила. И винить ее он не может: он тоже был тем, с кем изменяют жене. Сначала ты думаешь «какой ужас, я никогда не буду таким человеком», а потом влипаешь в такие отношения — и своя история всегда кажется особенной, для себя всегда находится оправдание. Это у других интрижки, а у тебя любовь, просто обстоятельства сложные, у тебя всё иначе, он жену даже не любит, с ней ему плохо, а с тобой хорошо — и так думает каждый. — Всё будет хорошо, — добивает Арсений фразой похуже, и остается только сказать «вот в Африке дети вообще голодают». — Ты обязательно найдешь себе хорошего мужчину. — Да, — соглашается она неискренне. — Я завидую тебе, если честно. И понимаю, почему ты не хотел везти сюда Антона, мы же здесь все… — Она крутит пальцем у виска. — А он у тебя такой хороший. Арсений находит глазами Антона — тот стоит у гриля, слегка дергая задницей под музыку, с двумя бумажными тарелками: на одной шашлык уже есть, вторая явно ждет свою порцию. И теперь Арсений уверен, что Антон не себе две тарелки взял. Притворство это ради показательно счастливых отношений или искренний жест — всё равно мило. — Да, — вздыхает Арсений, — он хороший. — Ты как будто расстроен? У вас всё нормально? Самое время сказать, что нет, не всё нормально, их отношения трещат по швам, нитки расползаются и душат их, они на грани расставания. Но Арсению так не хочется портить то хорошее, что у него сейчас есть, пусть оно такое лишь с виду, что он говорит полуправду: — Да, всё нормально. Просто он же не гей, в отличие от меня, так что… — И что? — недоумевает Ира, ее идеальной формы брови сдвигаются, но потом до нее доходит: — Подожди, ты думаешь, что он думает о женщинах? Мне показалось, он ни на кого, кроме тебя, не обращает внимания. Интересно, если бы он рассказал ей правду: что на самом деле Антон натурал, а старается не просто так, а за деньги, то как бы она отреагировала? Подумала бы, что Антон — неплохая партия для нее? Что подумал бы об этом Антон? Получилась бы из них пара? Арсений представляет их всех у алтаря, причем он сам стоит на месте священника, и ему становится смешно и тошно одновременно. — Да, наверное, ты права, я параноик. После череды плохих отношений начинаешь ждать подвоха, даже если повода нет. — Хочешь, проверим? — предлагает она участливо. — Я могу пофлиртовать с ним немного, посмотрим, как он отреагирует. — Я не… Он не успевает договорить «я не думаю, что это хорошая идея», потому что краем глаза видит приближающегося к ним Антона. Тарелки с шашлыком он с трудом держит в одной руке, в другой руке — бутылку пива, свой высокий розовый коктейль и два набора пластиковых приборов. Чудом не уронив всё это по пути, он доходит до Арсения, аккуратно сгружает ему его порцию и только потом выдыхает. — Прости, Ир, что тебе не взял, у меня рук не хватило. Сходить тебе? Что будешь? — Нет, спасибо, Антош, я не голодна. Антон усаживается обратно на шезлонг, расставив ноги по обеим сторонам и положив тарелку перед собой — воплощение хороших манер и природной грации. Он отхлебывает свой коктейль, который не просто розовый, но еще и с какими-то блестками, и берет у Иры трубку, втягивает дым. — Антон, — зовет его Ира, и ее игривый тон Арсению не нравится, но он сосредотачивается на том, чтобы открыть пиво без отрывашки. Антон, наблюдающий за его потугами, фыркает и забирает у него бутылку, в одно движение открывает собственным кольцом. — Антон. — А? — Антон сначала отдает Арсению пиво, а уже потом поворачивается к ней. — Что, прости? — Я хотела спросить, умеешь ли ты курить по-цыгански. Это когда выдыхаешь дым в рот другому человеку. Арсений делает глоток пива и смотрит на то, как Савина и Никита брызгаются в бассейне. Ире стоило бы подождать, пока он отойдет: при нем Антон вряд ли станет отвечать на флирт, это же просто глупо, не говоря уже о том, что палевно. — Да знаю, конечно, — усмехается тот. — И умею, чего там уметь. Хотя не делал такого со школы, с сигами еще. Слышится негромкий стук стекла о бетон — видимо, Антон поставил бокал на пол, — затем бульканье кальяна. Арсений спешно выбирает, что делать: возмутиться тем, что Антон собрался выдыхать дым в рот девушке при живом-то бойфренде или игнорировать, но выбирает последнее. Наблюдая за тем, как Савина вылезает из бассейна, он тянется сделать глоток пива, но чьи-то теплые пальцы берут его за подбородок и поворачивают голову к Антону. В следующее мгновение он ощущает на губах теплое дыхание и влажность пара, в нос бьет сладковатый запах, а перед глазами оказываются темно-зеленые, внимательные глаза со светлыми на кончиках ресницами. Арсений так опешивает, что не успевает среагировать — он даже дышать перестает, поэтому никакого «по-цыгански» не получается. Он только успевает осознать произошедшее, как Антон прикрывает глаза и сокращает и так крохотное расстояние между ними — и целует. Сердце в груди так дергается, что будто хлопает о ребра, Арсений на автомате резко отстраняется, всё еще ощущая прикосновение чужих губ на своих. — Что ты делаешь? — выпаливает он. Он смотрит на Антона, абсолютно спокойного, на вид не пьяного, с каким-то вопросом в глазах, и запоздало понимает, как странно эта реакция, должно быть, выглядела со стороны. — Ты чего? — удивленно спрашивает Ира. — Не при всех же! — Да брось, комочек, — Антон спокоен, как тысяча удавов, мертвых и связанных в одеяло, — я же не запихиваю тебе язык по самые гланды, всё в рамках приличий. Сердце у Арсения бьется так быстро, что он ощущает себя подростком, который впервые поцеловался с мальчиком в подсобке, куда классная руководительница послала их за ведрами. Тогда он был так же напуган, и следующий поцелуй с парнем у него случился только через десять лет — по крайней мере, трезвый. Он даже не знает, чего испугался, на него это не похоже, ему давно не тринадцать, он перецеловал не одного парня и в гораздо более щекотливых обстоятельствах, но голова идет кругом. Он приказывает себе быстро прийти в себя, и это неожиданно работает: разум проясняется. — Я же просил так не делать, — напоминает он с подтекстом. — Тут дети, и не все родители в восторге от перспективы объяснять ребенку, почему это дяди целуются. И вообще я против публичного проявления чувств. Антон пожимает плечами и наклоняется за своим бокалом. Он выглядит так, словно ничего необычного не случилось, словно он не целовал мужика минуту назад. А это был поцелуй: мягкий, нежный, без языка и литра слюней, но уверенный, не пронизанный осторожностью. — А мне нравится, — он вздыхает, — если это не лобзания взасос и щупанья жоп при всех, то ничего плохого не вижу. Но это ты и так знаешь. Арсений бормочет что-то вроде «Да, конечно» и «Пойду возьму другое пиво» и встает с шезлонга. Уходя, он слышит, как Ира негромко спрашивает у Антона «Что это с ним?», но ответ расслышать уже не успевает — отходит слишком далеко, да и Сергей Жуков из колонок заглушает всё остальное. Сердце уже не бьется, как сбрендившая часовая бомба, но Арсений по-прежнему чувствует себя мальчиком в подсобке, который не может понять: что это сейчас было? То ли для Антона это всё в прикол, то ли это поддержание вида прекрасных отношений, то ли тот всерьез намекает ему на… на что, на секс? На симпатию? Что ему, блядь, надо. Арсений идет к дальнему «бару», хотя это даже в кавычках сложно назвать баром: просто стол, на котором расставлены напитки разной степени крепости. Он думает смешать себе водку с соком, как в старые добрые времена студенчества, но решает, что это сделает всё только хуже. Так что он наливает себе яблочный сок из пакета — и видит, что Антон идет к нему. Если бы они были в фильме, он бы театрально лил сок мимо стакана, но на самом деле плеснуть соком хочется Антону в лицо: как водой в потерявшего сознание, чтобы в себя пришел. — Ты чего так подорвался? — интересуется тот. — Это выглядело странно, теперь Ира думает, что между нами что-то не так. Хотя, наверно, это и не плохо. — Ты зачем это сделал? — хмурится Арсений. — Я же сказал, что никаких поцелуев. Антон подходит ближе и ставит свой бокал, почти полный, на стол рядом. — Было бы подозрительно, если бы мы за весь отпуск ни разу не поцеловались. — Нет, не было бы. Ты, наверное, не в курсе, но геи вообще не склонны сосаться у всех на виду — за такое можно по шее получить. — Так я и не поцеловал тебя посреди Красной площади. Это и поцелуем назвать нельзя: так, прикоснулся губами. В детском саду дети глубже целуются. А что я должен был делать, курить по-цыгански с Ирой? Против этих аргументов — и этого спокойного тона — Арсению нечего возразить, поэтому он лишь отпивает приторно сладкого яблочного сока и бросает: — Больше так не делай. — Не буду. — Он делает еще шаг, входит в его личное пространство плавно и уверенно, как авиалайнер. — Но сейчас нам стоит поцеловаться, потому что Ира, я уверен, продолжает на нас коситься. Покажем ей, что мы помирились. Это даже не вопрос — это предлог. В поцелуе нет никакой необходимости. Потому что Ира и так ничего не подозревает, а если бы и подозревала, то ее мнение — пожалуй, последнее, что сейчас волнует Арсения. Но Антон становится еще ближе, кладет ладони ему на пояс, смотрит в глаза — и Арсений хочет его поцеловать. Небо вчера было менее ясным, чем это осознание. Антон ждет. — Ладно, — выдыхает Арсений, так и держа по-дурацки свой стакан и не зная, куда его деть, но эта мысль испаряется, когда Антон чуть наклоняет голову и касается его губ своими. Он целует его ласково, мягко прихватывая губы, касаясь их кончиком языка, но не проталкивая его дальше в рот — и всё это плавит давно застывший воск страхов и разочарований, заставляет всплывать на поверхность что-то теплое и хрупкое. Это так хорошо, и Антон такой нежный, а еще сладкий на вкус, как жвачка «Love is…» из детства, и всё внутри замирает, вместе с воспоминаниями — Арсений под пистолетом бы не вспомнил ни одного вкладыша. Всё это не имеет, не имеет значения, под закрытыми веками белый лист, на котором вспыхивают мазки фейерверков. Раздается детский плач — Арсений отстраняется, быстро находит глазами источник: Тео, судя по всему, на пути к песочнице упал и ударился коленкой, Дима рядом с ним, Катя уже бежит с другого конца площадки. Поцелуй был так хорош, что сейчас смотреть на Антона неловко, но Арсений всё равно переводит на него взгляд. — Что ты делаешь? — спрашивает он откровенно. — А что я делаю? — Антон строит из себя дурачка. И зачем он это делает, он же не строитель — он совладелец магазина секс-игрушек. — Ты знаешь. — Это плохо? Арсений не знает, хотя он бы знал, если бы Антон уточнил, что именно плохо. Целоваться при всех, учитывая условия их контракта? Или то, что контракт осыпался пеплом и между ними уже творится непонятно что? Что из этого плохо? Всё, наверное. — Я иду спать, — вздыхает Арсений, ставя наконец и свой стакан на стол, тем более что пить этот сок невозможно — в нем сахара больше, чем в тростниковом поле. — Время же детское. Вон, даже дети не спят. — А я устал. — «Мне надо подумать». — И завтра рано вставать, поедем в веревочный парк, пока солнце еще будет невысоко. Так что советую долго не засиживаться и много не пить. — Арс… — зовет Антон, и Арсений, уже повернувшийся в сторону дорожки к дому, поворачивается обратно, вопросительно смотрит. — Извини? По нему видно, что он не понимает, надо ли ему извиняться или нет, а если надо, то за что, но чувствует себя виноватым — и это почему-то умиляет. Арсений и сам не знает, надо ли тому извиняться, а если надо, то за что. — Всё нормально, — уверяет он, хотя в голове такой поток мыслей, а в душе такой коктейль Молотова эмоций, что «нормальным» это точно нельзя назвать. — И я серьезно, завтра подниму в рань. — Как скажешь, чебупелька. Я готов на всё, что не больно и не дорого. — То есть БДСМ-вечеринки — не твоя тема? — нелепо шутит Арсений, и Антон искренне, очень тепло смеется. — Ты прав, — улыбается он широко, глядя прямо на Арсения, и от этой улыбки воск становится совсем жидким — можно делать маски для рук, как в модных салонах, — это не моя тема.