Часть первая I
Бенсон страшно возмущался, когда кто-то говорил ему, что жить с варсфайлом – опасно, странно, «и вообще!..». А тем, кто открыто крутил у виска, он был готов собственноручно открутить голову. К счастью, Бенсон являлся членом Барсбургской королевской семьи, и потому мог беспрепятственно таскать с собой на работу хоть крокодила. Лишь бы этот крокодил был предан императору. Доподлинно не известно, как у юного варсфайла обстояли дела с преданностью, но вот чего-чего, а патриотизма ему было не занимать, что, конечно же, не укрылось от Мироку, который вечно совал нос не в свои дела. Нет, ну, отчасти, это было и его дело тоже. Маленькой. Ничтожной. Части. Мироку Барсбург вспоминал о существовании своего непутёвого младшего брата-теоретика только тогда, когда ему что-то было от него нужно. Бенсону удавалось быть бесполезным целых пять лет. Пять лет они ограничивались сухими приветствиями, если им доводилось случайно сталкиваться на очередном военном объекте. И вот теперь этот хмырь не упускал ни единого случая наведаться к ним в гости. Бенсона это так бесило, что он всё чаще подумывал о том, чтобы собрать вещи и, с Аянами под мышкой, уехать, никому ничего не сказав. Очень жаль, что фамилия и должность не позволяли ему этого сделать. Не говоря уже о некоторых «особенностях» Аянами, ограничивающих свободу их передвижения. Тем не менее, злиться ему ничто не запрещало, как и внимательнейшим образом следить за ними обоими. Казалось, если этих двоих хоть ненадолго оставить в одной комнате, на следующий день в империи случится переворот. По их сценарию. Составленному, разумеется, в приступе совместного патриотизма. Мироку пока что только метил в генералы, но уже сейчас мог пообещать, что поможет с зачислением Аянами в военную академию. «Хотя его об этом никто не просил!», - зло думал Бенсон, грызя кончик карандаша. Он пока не мог смириться с тем, что Аянами, в отличие от него, не будет хлестать кофе литрами, до утра засиживаясь в лаборатории. *** Когда того требовали обстоятельства, майору Бенсону удавалось сохранять невозмутимый вид, но Аянами прекрасно знал, какой тот, на самом деле, эмоциональный человек. У него всегда всё можно было понять по лицу. Иногда Аянами позволял себе улыбаться, но его наставник так бурно на это реагировал, что улыбка сама собой сходила на нет. Он совершенно не выносил столь яркого выражения чувств. Вот и сейчас парень смотрел на Бенсона, как на идиота. Точнее, как на полного идиота. Как на «простого идиота» он смотрел на него почти всегда. - Зачем ты это сделал?? – вопрошал мужчина, порываясь схватить его за что-нибудь. От необдуманных движений уберегало лишь осознание того, что юношу лучше руками не трогать – тот очень болезненно воспринимал вторжения в личное пространство. «Зачем? - Аянами пожал плечами. – А захотелось». Что тут ещё сказать? Нерациональное расходование времени, непрактичность, опасность быть схваченным за хвост в разгар поединка. И вообще, зачем мужчине хвост? Тем более, до поясницы. Применения никакого, а сохнут длинные волосы слишком долго. Не всем же, как Бенсону, завернувшись в полотенце, сидеть над своими бумажками. Так или иначе, в том, что он подстригся, решительно нет ничего страшного. А его опекун и дальше может ходить, как ему заблагорассудится, пока женская часть коллектива с чёрной завистью поглядывает на его шевелюру. У майора, сколько он его помнил, всегда были длинные волосы, но пряди на висках тот хотя бы стабильно ровнял до уровня плеч, макушку – и того короче, а вот затылок… Перед тем, как отправиться на очередное совещание, мужчина обычно прятал хвост под пиджак, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания со стороны начальства, но со временем волосы отросли настолько, что сантиметров двадцать оставалось «вне укрытия», и всё это реально стало напоминать хвост. Все, кому доводилось сие видеть, заходились в приступах кашля, пытаясь маскировать так свой смех. И ведь ни один ни разу не подошёл и не сказал майору правду. Аянами, в общем-то, тоже молчал. Нет, он… собирался, но решил, что на сегодня с мужчины хватит потрясений. Постричься это его всё равно не заставит, а вот косички плести или ещё чего – очень даже. - Захотелось, - наконец произнёс вслух Аянами, но сделал это таким тоном и с таким безразличным видом, что наблюдай кто за ними со стороны, ни за что бы не поверил, будто этот юноша в принципе может чего-то хотеть. «Ладно, не налысо – уже хорошо», - обречённо подумал Бенсон.II
В пять лет Бенсон уже прекрасно осознавал, кто он, а также то, чем это чревато. Это был настоящий ад. Прикидываться малолетним придурком он бы не смог, даже если бы захотел. Все вокруг поголовно были дураками, внимание и забота, особенно не искренние, его раздражали, и общение с людьми он старался сводить к минимуму, что, разумеется, вызывало беспокойство у всех и вся. Дети его возраста не должны так себя вести. Это ненормально. Под давлением этой, так называемой, «нормы» ему несколько лет пришлось в добровольно-принудительном порядке посещать психолога - тётку, у которой после очередной подтяжки заклинило лицо, и она не могла перестать улыбаться. Иногда они об этом говорили. А когда у него было совсем уж паршивое настроение, разговаривали о её личной жизни. На таких сеансах она плакала, но, что поделать, продолжала улыбаться. Он вообще частенько доводил людей до слёз, или просто доводил. Бенсон был абсолютно здоров, самодостаточен, не по годам умён, и потому окружающие считали его «асоциальной личностью». Бенсон не любил своих родственников, коллег, знакомых... людей - в принципе. Друзей у него не было, и не очень-то он в них нуждался. Родители, как ни странно, - а у Барсбургов это действительно считалось исключением из правил, - воспитывали их с братом сами, вместо того, чтобы просто спихнуть на нянек. Ну, как воспитывали? Пытались воспитывать. Как и старший брат, Бенсон поступил в военную академию, вот только не потому, что надо, а потому, что военная подготовка ему не помешала бы. И перспектива в будущем убивать людей, в отличие от политики, куда в его семье была прямая дорога (пинками), не пугала. Да, пожалуй, Бенсон таки был асоциальной единицей. Любой бы ей стал, проживи он столько жизней и наломай столько дров. Для него жизнь Бенсона была сродни междугороднему рейсу, и он коротал время в пути, как мог. Не одну сотню лет, с разбега прыгая на те же грабли, вполне можно сделать вывод, что нужно в своей жизни что-то менять. Нет, правда, так ведь и свихнуться недолго. Пора ставить перед собой реальные цели и делать то, что хочется. Он смирился со своей участью: «Хуже уже точно не будет». Одним из тех, кого он доводил до грани, пересечение которой грозило тюремным сроком или, в лучшем случае, увольнением с работы, посчастливилось стать преподавателю черчения. Градус их отношений частенько зашкаливал, а всё потому, что Бенсон даже по линейке не мог начертить прямую линию. Руки у парня росли настолько не из того места, что, промучившись с ним полгода, учитель готов был поставить ему автомат, лишь бы никогда и ни за что не встречаться с ним больше. Но у Бенсона была Цель! И неважно, сколько нервных клеток преподавателя падёт жертвой его упорства. Потрёпанными нервами, правда, дело не ограничилось. Такое количество пересдач породило ряд определённых слухов, и посланный начальством проверяющий очень удивился, когда обнаружил, что они там… реально черчением занимаются. А Бенсон посмеялся, поплакал – и продолжил сходить с ума. От одиночества хотелось лезть на стену, но тот помнил: все мрут. И все идиоты. Первым приятным исключением стала Аннет – тогдашняя императрица Антворта. Она любила солнце, фрукты, фарфоровых кукол, и… законный муж в этот список не входил точно, так что последним местом, где её можно было встретить, по праву считался Антворт. Они познакомились в Третьем округе, куда его отправили в ссыл… командировку. - Вот, - сказала она, всучив ему орущий, завёрнутый в одеяла с кружавчиками, объект. Не то что бы Бенсон испугался… он был в ужасе. Как позже выяснилось, Аннет приняла его за няньку, потому что узнать в нём военного человека было сложно: с хвостом, в очках и без формы он больше походил на учителя начальных классов, чем на участника конференции, которая для неё тоже, в каком-то смысле, была наказанием – просто так разъезжать по чужой империи ей не дозволял статус. Аннет повсюду таскала с собой дочь, Ванессу, потому что «не могла доверить своего ребёнка кому попало». На закономерный вопрос Бенсона: «Так какого чёрта ты отдала её мне??» - человеку, которого видела первый раз в жизни, она пожала плечами и спокойно ответила: «У тебя глаза добрые». Что доброго было в глазах молодого человека, не спавшего двое суток и принявшего опасную для сердца дозу кофеина, оставалось для него загадкой по сей день. Так или иначе, с ней было весело. А то, что она немного странная… это даже хорошо, - думал Бенсон. Пока не умер. На этот раз ему повезло – его просто отравили. Просто потому, что негоже Барсбургу ошиваться рядом с императрицей другой страны. Или ей с ним? Бенсон не знал даже, какой из сторон насолил больше. А главное, помнил: «Бывало и хуже». Гораздо хуже. Однако эта смерть отличалась от всех предыдущих тем, что умирать не хотелось. Он думал о том, что в следующей жизни будет младше её дочери, и вряд ли ему вообще удастся добраться до неё. А жаль. Они стали отличными друзьями.III
Когда призрачное нечто в туманном «нигде» поинтересовалось у него, «готов ли он служить Владыке небес», Бенсон обрадовался – «ура! Домой», а потом насторожился: «Служить – это опять Ящик сторожить, что ли?». Он не знал, какими последствиями чреват отказ. «Что это за размытая формулировка – «смерть»? Первый раз, что ли? А вдруг – проверка? Ну, вдруг?» С дуру, Пандор согласился. И не пожалел, когда увидел, с кем предстоит «работать». То, что Аннет оказалась одной из Семи душ, было нереально счастливым совпадением и по умолчанию объясняло все её «странности». А вот то, что его самого зачислили в Призраки, иначе, как ошибкой в системе, он назвать не мог. Похоже, этот отдел кадров был полностью автоматизирован, потому что Владыка бы его до такой должности не допустил точно. Он же не совсем там, на своей тучке, свихнулся? Пень старый.IV
В этой жизни он не хотел никого искать, предчувствуя, видимо, что эти встречи не сулят ему ничего хорошего. Бенсон не уставал поражаться тому, сколько времени ушло у него на осознание таких простых вещей. Сколько жизней он прожил на автомате, вновь и вновь пытаясь заставить их действовать согласно собственному плану. Хреновому, если говорить честно. Барсбург, сколько он эту страну помнил, всегда с кем-то «подвоёвывал». Императоры, конечно, потом дико извинялись, ссылались на случайности и несли полную чушь, но это почти всех устраивало, потому что вступать в полномасштабную войну никто не хотел. Благодаря этому, к восемнадцати годам Бенсон успел навоеваться по самое не могу. И пусть ни чувства вины, ни ночных кошмаров у него не наблюдалось, призраки прошлого возникали перед парнем каждый раз, когда он убивал кого-то. Любая смерть напоминала ему о Верлорене с Евой, которых он хотел раз и навсегда забыть. Именно поэтому Бенсон перевёлся в научный центр, обменяв реки крови на горы бумаг. Но как бы он ни открещивался от прошлого, оно не желало отпускать его. В тот год он повстречался не только с Аннет. То была довольно крупная конференция, к тому же на ближайшие выходные как раз выпадал какой-то местный фестиваль, и, как следствие, свободных номеров в гостиницах почти не осталось. Бенсон битый час бродил по улочкам старого центра и подумывал уже найти какое-нибудь круглосуточное заведение – кафе или бар, - чтобы, забившись в угол, отсидеть там ночь, когда наткнулся взглядом на объявление о сдаче какой-то квартиры неподалёку. Сумма показалась ему приемлемой, но предложение в целом – сомнительным. Как-то подозрительно дешево. Впрочем, выбора у него всё равно не было. Квартира располагалась в старом здании с необычайно красивым фасадом, район казался спокойным, а хозяева приветливыми. Одно напрягало – атмосфера, которой веяло с порога. Не успев пройти в гостиную, Бенсон запнулся в коридоре о то, что впоследствии оказалось подрамником картины: несколько таких были прислонены холстом к стене. Как он жалел потом, что полез их смотреть. Проклятое любопытство. Бенсон в последнее время увлекался рисованием, и просто не мог не идти на поводу у своей заинтересованности. С каждого из холстов на него смотрела Она. Ева. Мёртвая. Это не могло быть ошибкой. Всё это он уже видел однажды своими собственными глазами. Почти всякий раз становился свидетелем её смерти. Её причиной. То была его месть. Его средство. Из-за неё они, все трое, застряли здесь. Неисчислимое количество лет назад, когда он, ещё будучи Пандорой, послушно охранял Ящик по наставлению Отца и делился с людьми знаниями об их мире, когда по велению всё того же Владыки рассказывал им сказку про два Ока и про аудиенцию с Богом, тогда… Тогда Пандор первый раз повстречал тут Еву. «Я хочу касаться его. Хочу каждый день проживать, как последний. Хочу любить и создавать что-то новое», - сказала она. «Я хотела коснуться его, как и всякая душа, пройти через его руки», - сказала она. Эта сука сбросилась с Небес только затем, чтобы умереть на земле. Чтобы он сумел хотя бы раз дотронуться до её души. Да она просто была дура. Неужели, думала, что не хватятся? Всему виной дурацкие правила. Всё, что умирает на Небесах, уже нигде и никогда не может возродиться. А Владыка бы такого Верлорену не простил. Верлорен сам не простил бы себе этого. Зачем Бог вообще создал их такими? Почему каждый, кого касался Верлорен, непременно должен был умереть? Да неужели Владыка не видел, к чему всё шло? И за какие грехи оставил его в этом, чуждом ему, мире? Наказал жизнью, что в два раза длинней человеческой, и приказал сторожить Ящик. Как собаке. За что Отец так не любил его? Душу, созданную первой. Может, изначально Ева и не хотела ничего плохого. Она полагала, что вернётся на Небо, что всё будет, как прежде. Однако случилось то, что случилось. Бессмертное тело Верлорена запечатали, а Бенсона приставили его сторожить, что он и делал многие годы. Когда же он попытался избавиться от печатей, сумел лишь приоткрыть Ящик, выпустив наружу воспоминания. Но они… Этих двоих всё полностью устраивало. Им отлично жилось на земле, возвращаться они не собирались. И им отлично жилось вдвоём. Без него. Даже на Небесах, с грустной улыбкой наблюдая за ними, он никогда не ощущал себя настолько одиноким. Ему хотелось вернуться домой, а им – нет. В какой-то момент это желание переросло в настоящую одержимость. Тогда он первый раз убил её. «Без неё Верлорену здесь нечего делать. Когда он поймёт, что им не позволят быть вместе, тогда, я надеюсь, он решит вернуться на Небеса». Пандор не мог знать наверняка, но какая-то маленькая, безумная надежда на то, что Владыка вернёт его домой, теплилась у него в душе. «Если охранять станет нечего, то оставлять меня здесь причин больше не будет». И так из жизни в жизнь. Он убивал, а ничего не менялось. В этой жизни он сказал себе: «Хватит. Не имеет смысла». И вот теперь уже она нашла его. Глядит обвиняюще с холстов этих чёртовых картин. Кто их нарисовал? Верлорен? Или она? Где искать автора? Нынешняя хозяйка квартиры так и не помогла ему в этом разобраться. Она сказала, что автор – мужчина. Но это ещё ни о чём не говорит. Пандор по себе знал, что раз на раз не приходится: пол – штука не постоянная. Меняется от жизни к жизни. Господи, как Бенсон был напуган тогда. Впервые, он не был одинок. Впервые, он не желал никому из них зла.V
Бенсон узнал в нём Верлорена с первого взгляда. Он умудрялся находить их с Евой даже не будучи Призраком, а тут… Да, это было слишком просто. И страшно – видеть, что ты сделал. Огрызок вместо души, и ни капли узнавания в глазах. Как? Как Верлорен мог не узнать его? Не почувствовать? Он всё смотрел на лицо мальчика, заляпанное кровью, и не находил решения. Он должен был что-то сделать. Он должен был исправить всё. *** Предыдущее поколение Призраков [~8 лет до рождения Тейто]. - Да вы издеваетесь, - Рилект наклонился, зловеще нависнув над Ванессой. – Опять девчонка!? Ей лет-то… Ай-й-й-ч-шш!!! – юноша вскрикнул и зашипел, когда другая – розоволосая – девочка со всей дури зарядила ему ребром ладони по шее. - Ты что, совсем дура!? – взвыл он, повернувшись к ней – Так ведь и убить можно! - Вот незадача, - развела она руками. – «Живой». Гвидо одобрительно подмигнул маленькой Проф и с ухмылкой поинтересовался у парня: - Я смотрю, девушки тебе не особо нравятся? - Девушки – это другое, - обняв себя за локти, возразил тот. – Этой, - махнул рукой в сторону обидчицы, - 12. А этой кукле… - Девять, - из своего угла наконец вышел Эа. – И если ты ещё хоть раз назовёшь её куклой, я тебя выпотрошу, набью старыми тряпками, а потом буду показывать в церковном приюте кукольные представления с твоим участием. Понял? Подросток закатил глаза и махнул на мужчину рукой. В их компании Эа и Фест были самыми «старыми», Зехель немногим его старше, а с Вертрагом они погодки. - Дядя Бенсон тоже мёртвый? – спросила Ванесса, глядя на Эа своими невозможными голубыми глазами. Пышное платьице, золотые кудри, молочная кожа и большие выразительные глаза, обрамлённые пушистыми ресничками. Что тут скажешь? По виду, и правда кукла. Но… она «живая», а вот её мать – нет. Присев рядом с ней на корточки, Бенсон уверенно кивнул. - Мама не придёт? – вдруг тихо спросила она. В груди что-то противно сжалось. Бенсону захотелось провалиться сквозь землю. Ему смотреть-то на неё было «стыдно». Хотя, это чувство гораздо сильнее, хуже стыда. Оно невыносимо. В тот день он пошёл искать Ванессу по просьбе Аннет, а спас, в итоге, Верлорена. И это была его вина. Целиком и полностью. Даже если бы он решил, что жизнь Ванессы важнее, чем Кровелла, Бенсон бы всё равно её не спас. Эа, в отличие от её матери, не готов был пожертвовать своей жизнью и перестать быть одним из Семи душ. - Нет, - только и ответил он. Со смертью приходит и знание о ней. Призракам словно надстраивали в голове огромную библиотеку, в которой знаний о подобных явлениях было предостаточно, но, может, ребёнок просто не мог пока осознать всю ту информацию? Так или иначе, она должна была понимать, что такое смерть. Значит, просто… надеялась. То, что Эа с этой девочкой знают друг друга, никого, кроме Кройца, не удивило. Бенсон с её матерью были настолько «не разлей вода», что могли есть из одной тарелки, одной ложкой, что уж там о детях говорить. - Всё-таки, для Призрака возраст не совсем подходящий… - вздохнул Фест. - Я бы ей даже маникюрные ножницы не доверил, не то что косу Рандкальда, – поддержал Рилект. - На всё воля божья, - осторожно заметил новоявленный Вертраг. - Неделю в церкви, а уже так обработали, - ужаснулся Зехель и перекрестился сигаретой. – Кстати, вы не забыли, что мы вообще-то Антвортскую принцессу спёрли. - Ага, - закивал Рилект. – Верните, где взяли, и забудем о ней. Бенсон нахмурился, но постарался не скрипеть зубами, чтобы лишний раз не пугать ребёнка. Взяв Ванессу за руку, он постарался незаметно для всех использовать свои способности. - Не призывай пока что косу, - попросил он её, - ладно? Она кивнула. И была послушной девочкой целых 13 лет.VI
Аянами в тот год исполнилось 17. Бенсону стукнуло 34, но выглядел тот, всё так же, лет на 20, и каким бы забавным это ни казалось, вынужден был подрисовывать себе морщины и соответствующе одеваться, чтобы не вызывать подозрений у окружающих. Последние, кстати, наконец стали его уважать: не смеялись над ним, не перешептывались за спиной и вели себя подчёркнуто вежливо в общении с ним. Наивный. Майор даже не догадывался, что Аянами сделал с парочкой его обидчиков и что пообещал сделать с остальными, если те не сделают правильных выводов. Юноша не часто заглядывал домой, особенно в последнее время, так что его появление для Бенсона стало полной неожиданностью. Никто другой не заметил бы, но мужчина, едва приоткрыв дверь, сразу понял: что-то изменилось в нём. Бенсон почувствовал, что не может сдвинуться с места, парализованный этим недобрым взглядом. Не тем холодным и безразличным, которого удостаивалось большинство людей, не раздраженным, не снисходительным, а обжигающе-злобным, острым прищуром аметистовых глаз. «Вспомнил», - подумал он. Эта мысль набатом зазвучала у него в висках. Аянами его убьёт, всё кончится здесь и сейчас. Как он мог забыть? Когда перестал глядеть на него с опаской? Ждать дня расплаты, столь неожиданно наступившего именно сегодня? Змею не должно забывать, на чьей шее он пригрелся. Вся их совместная маленькая жизнь была одной большой ложью. Он виноват, он так смертельно виноват, что никогда не сумел бы выразить это словами. Анами не стал ждать приглашения и, оттеснив Бенсона, шагнул в прихожую. Звук, с которым захлопнулась входная дверь, заставил мужчину вздрогнуть. Холодный пот прошиб его - он боялся умереть непонятым и, хотя прекрасно осознавал, что уже ничего не изменит, хотел сказать напоследок хоть что-нибудь. Однако парень не дал ему и такой возможности - толкнул к ближайшей стене и, намотав волосы на кулак, потянул, заставляя открыть шею. Бенсон, неслабо приложившись затылком, так и застыл с разомкнутыми губами, не издав при этом ни единого звука. Горячее рваное дыхание коснулось его шеи, острые зубы царапнули кожу; он инстинктивно дёрнулся, но тут же был с силой вновь впечатан в стену. По затылку разлилась новая боль. Руки Аянами переместились ему на горло: пальцы яростно сжались лишь на секунду, за которую Бенсон успел выдохнуть чуть слышное, горькое «прости». Аянами поймал губами эти извинения, и расстояние между ними полыхнуло, в мгновенье сгорело, обжигая и оставляя новые ожоги на душе каждого. Гнев застилал глаза, Аянами ничего не мог поделать со своей озверевшей сущностью. Ему хотелось чужой крови и боли, хотелось, чтобы Бенсон был только его. Как ещё объяснить, что он только его? Он сильнее, он главный, он не станет ни с кем его делить. Мужчина готов был незамедлительно сойти с ума, силясь понять, что происходит. Варсфайл не пытался вытянуть из него душу, не собирался собственноручно душить, - хотя пальцы с шеи никуда не делись, - не стал перегрызать ему глотку и впился в губы жестким поцелуем. Бенсон внутренне порадовался, что убивать его, кажется, сегодня не будут, и расслабился. Правда, тут же опомнился и, осмелев, двинул открытой ладонью ему в лоб - благо, руки были свободны. Получилось сильнее, чем планировалось, но он справедливо полагал, что парень от одного удара не развалится. Аянами отпустил его, однако едва ли отступил дальше, чем на шаг. - Объяснись, - потребовал Бенсон, глядя на него исподлобья. Тот упрямо, но вполне ожидаемо, молчал. - Только давай без этих твоих «захотелось», - он дёрнул Аянами за ремень брюк, и едко прокомментировал: - Что-то не заметно, чтобы тебе чего-то хотелось. За годы, проведённые в академии, а после – общежитии при штабе, парень стал терпимее относиться к прикосновениям. Именно терпимее. Он мог стерпеть те вольности, что позволяли себе окружающие, но спустить им это с рук - никогда. И уж точно после чего-то такого любой другой корчился бы сейчас на полу, баюкая сломанное запястье. Только не Бенсон. Но почему-то в этот раз сломать руки мужчине, стоящему перед ним, хотелось сильнее, чем кому бы то ни было. Бенсона хотелось избить, причинить ему столько боли, сколько вообще возможно, но не убивать. Аянами был просто не в состоянии разобраться со своими чувствами. «Моё», «он мой», - все мысли крутились вокруг этого, но никак не желали облекаться в форму слова. Бенсон в тот вечер так и не дождался от него ответа, а где-то через неделю, вернувшись с работы, обнаружил на столе в кабинете странный предмет: нож, целиком и полностью выполненный из редкого чёрного камня. *** - Он всегда с таким выражением лица ходит? - А? - Бенсон резко очнулся от своих мыслей и непонимающе взглянул на Проф. Девушка вздохнула и пальцем указала на рисунок, который заканчивал её приятель. Она сразу узнала в изображенном парне того странного незнакомца, что с нескрываемой ненавистью смотрел на неё не далее, чем пару недель назад, когда они с Бенсоном вместе выбрались на выходные в центр города. - Вы знакомы? - пожалуй, слишком резко, спросил он. Если это действительно так, то у них могут возникнуть проблемы. Никто из Призраков не должен узнать, что Аянами - Верлорен. Он ни за что этого не допустит. - Мы - нет. А вот вы с ним, похоже, да, - Проф хитро улыбнулась. - И кто-то жутко ревнив. Мужчина нахмурился, в очередной раз не поняв этих странных женских намёков: - Что? - Видел он нас с тобой, говорю, - закатила глаза она. - Я ему не понравилась. А он... - уже без прежнего веселья в голосе, - он цветам не понравился. Они сказали: «Держись подальше». - Держись подальше, - кивнул Бенсон. И пояснил: - Он варсфайл. Пусть знает, может, это отведёт от него лишние подозрения, - рассудил Эа. - Только не надо мне морали читать, - раздраженно предупредил он. - Уже наслушался. - Ладно, - легко согласилась девушка и вновь улыбнулась. - Не знала, что ты по мальчикам. - Я не по мальчикам, - возразил Бенсон и отложил, наконец, карандаш в сторону. - Мы просто жили вместе. Проф совсем не по-девичьи заржала в голос и плюхнулась на свободный стул, не сводя с него взгляда, в котором так и читалось: «Да ладно? Хорош пи...». Общество Гвидо - Зехеля - сказывалось на ней очевидным образом. - Он мой подопечный! Я его опекун! - прикрикнул он. - Да перестань ты оправдываться, - девушка выставила руки вперёд в примирительном жесте. - Лучше расскажи, как вы познакомились. - Это... долгая история. Тебе не нужно этого знать. Всё, хватит, я не собираюсь с тобой это обсуждать, - пробурчал он. – И не говори никому. - О том, что ты по мальчикам? *** Осмотрев гостя с ног до головы, Хьюга скептически поинтересовался: - Вы ко мне? Этот некто выглядел, мягко говоря, странновато для такого места. Крепость Хобург – это вам не… не… он даже затруднялся сказать, что именно. В любом случае, такие вот субъекты здесь не водятся, и совершенно не ясно, каким ветром его занесло в их общежитие. Мужчина был с него ростом, в элегантном костюме с исчерна-фиолетовым галстуком – не в форме; через руку перекинуто тёмное пальто, перчатки абсолютно чёрные – ни единого пятнышка, а на носу – очки в тонкой серебряной оправе. Каштановые волосы, собранные в высокий хвост при помощи широкой кожаной ленты и опоясанные по всей длине двумя тонкими ремешками – крест накрест, доставали ему до колен. Бенсон, который и был этим человеком, отрицательно покачал головой и нетерпеливо заглянул в комнату через плечо незнакомца, напялившего, зачем-то, солнцезащитные очки в столь пасмурный день. В помещении. «Синяки прячет, что ли?» - Неужели, к Ая-тану? - у Хьюги от удивления чуть конфета изо рта не выпала. Мужчину, в свою очередь, аж всего передёрнуло от такого обращения. «Ая-тану?» Он, конечно, допускал вероятность того, что Аянами в состоянии уживаться с кем-то на одной территории. Причём, относительно мирно. Но чтобы тот позволил кому-то так называть себя? Такого просто не могло быть. Кое-как совладав с эмоциями, он протянул руку для рукопожатия: - Бенсон. Парень в ответ на это лишь вопросительно приподнял бровь. - Бенсон Барсбург, - нехотя представился тот полным именем. Хьюга, ещё раз внимательно оглядев необычного гостя, почесал в затылке: - Так вы от генерала Мироку? Бенсон сжал зубы так, что заныла челюсть. Он что, похож на посыльного? Ещё и встал тут, как дурак, с протянутой рукой. Мужчина отдёрнул ладонь и металлическим голосом ответил: - Нет. Парень закивал чему-то и зубасто улыбнулся, сверкнув своими нечеловеческими глазами поверх очков: - Разве положено людям вроде вас протягивать руку варсфайлам? Этот наглец, видимо, хотел напугать его, но Бенсону было начхать на подобную ерунду. «Ты допросишься», - скрипнул зубами он; сощурился и так же, поверх очков, угрожающе глянул на него: - Разве так положено вести себя со старшими по званию? Хьюга покосился на его свёрнутое пальто, так как на пиджаке никаких опознавательных знаков не было. «Научник, значит», - хмыкнул он. Они так называли работников научного центра, то непонятное сборище людей, занимающееся невесть чем, и не рискующее при этом своими тощими задницами. Конечно, этим ребятам дозволялось не носить форму. - Виноват, - полувопросительно сказал он. – Передать Ая-тану что-нибудь? Типа «А не пошёл бы ты уже отсюда?» - рыкнул про себя Бенсон. - Передай ему это, - из внутреннего кармана пиджака он выудил тот чёрный нож и протянул варсфайлу: не как полагается - рукоятью, а лезвием вперёд, - и скажи, что я... оценил. «Испытал...» - пронеслось у него в голове. «Какая вещь!» - мысленно присвистнул Хьюга. Этот чёрный камень ценился куда больше алмазов, но поразило его не столько то, что эти двое обмениваются столь дорогими подарками, а то, что от вещицы сразу полыхнуло одним очень любопытным чувством. Она словно целиком и полностью состояла из ревности. Что ж, похоже, он ошибся, и этого клоуна с Ая-таном связывает нечто весьма интересное. Ни секунды не поколебавшись, молодой человек забрал у него нож и тут же, ухватив за руку, качнулся вперёд, с широкой улыбкой сообщая: - Хьюга. Его друг, - и в совсем уж неприличной близости от лица шепнул: - Он особенный. Аянами особенный. «Особенный». Конечно, он особенный! Варсфайла тотчас скрутило зайфоновой спиралью и повалило на пол. - Всё, всё! - улыбаясь, теперь уже нервно, зачастил он и пожалел, что в кои-то веки пошёл встречать гостей без меча. - Личное пространство! Я понял. Но Бенсон как с цепи сорвался. То, что люди не чувствуют, то, что Проф не разглядела, ещё не означает, что и варсфайлы будут так же слепы. Чёрт! Будь они все прокляты! Что, если он поймёт, кто Аянами на самом деле? Что, если он уже понял? Что будет, если он расскажет ему всё? Затягивая зайфоновую петлю у него на шее, мужчина всё меньше отдавал себе отчёт в своих действиях. Мешает. Этот червяк мешает. Лезет, куда не надо. Как же его в эту секунду хотелось убить, раздавить, уничтожить, чтобы не путался под ногами, не рушил их хрупких, нестройных отношений, построенных с таким трудом и готовых развалиться в один момент. Ему ничего не стоило отнять чью-то жизнь. Он их уже столь забрал, что убийство давно перестало быть чем-то особенным. Каждую его грёбанную жизнь, раз за разом, люди дохли один за другим, чтобы в следующий раз намучиться ещё больше и опять сдохнуть. Последние мысли немного отрезвили его. У варсфайлов не бывает следующих жизней. И у Аянами не будет. Аянами… если он сейчас убьёт этого парня, если вновь отнимет у Аянами кого-то, тот может всё вспомнить. Бенсон весь похолодел и ослабил хватку. Мимо по коридору прошли двое офицеров. Они даже не остановились. Дверь распахнута настежь: им всё прекрасно было видно, но никто из них и не подумал прийти на помощь варсфайлу. Хьюга, судорожно кашляя, проводил их искрящимся от ненависти взглядом. Зайфоновые путы истаяли окончательно. Отряхнув пальто, которое и не заметил, как бросил на пол, Бенсон присел на корточки рядом с парнем и, заглядывая ему в глаза, тихо, но чётко произнёс: - Ненависть разрушительна для души. Ненавидящий страдает сильнее ненавидимых. *** Аянами с нечитаемым выражением лица взирал на беспорядок, учинённый в комнате, и Хьюга решил, что сейчас самое время рассказать ему о недавнем госте: - К тебе тут тип один зализанный приходил. С хвостиком. Аянами столь резко перевёл на него взгляд, словно хлестнул им. Варсфайлу сразу стало не по себе. - Просил передать вот это, - Хьюга, сидевший всё это время на кровати, помахал ножом у себя над головой, - и сказал, что «оценил». Слушай, - весело начал он, - а что ты раньше про него ни… - варсфайл оборвался на полуслове, когда зайфоновое заклинание выбило нож у него из руки. Аянами был зол. Страшно зол. В первую очередь, на себя. Чем больше окружающее знают о нём, тем больше у него слабостей. Бенсон был его самым близким – единственным близким человеком. *** Что бы Проф ни говорила, он был рад. Рад, что смог разобраться в этом сумасшествии. О чём только Бенсон не думал, увидев тот нож – кристализированную ревность, а теперь всё встало на свои места. И поведение Аянами тоже становилось понятным. Вряд ли мужчина интересовал его в этом смысле, скорее, тот просто заявлял на него свои права таким образом. Но, сказать по правде, не только это занимало его мысли. Чёрный камень – материальное воплощение самых неприглядных человеческих чувств, и Бенсону показалось до омерзения символичным то, что он получил именно нож. Эа как оружие использовал чувства, идя к своей цели. Аянами пришёл к нему через три дня, хотя раньше никогда не появлялся дома так часто. - Хьюга сказал, что ты заходил, - пояснил он, садясь на диван рядом с ним. - Да, я был там по работе и решил заглянуть, - Бенсон предпочёл отделаться полуправдой. Ему отчего-то было стыдно даже самому себе признаться в том, что он пришёл туда из-за Аянами, и работа – просто предлог. Парень никак это не прокомментировал. Он вообще говорил мало. Слишком мало. Так было и раньше, но тогда они с Бенсоном много времени проводили вместе, и мужчина всегда знал, что с ним происходит. Теперь же они не виделись неделями, не разговаривали, не переписывались – Аянами игнорировал письма. Про себя Эа смеялся: «Ну, что, папаша, дети выросли?». Только смех этот был недобрым: обречённо-колючим, царапающим изнутри. В комнате повисла гнетущая тишина, и Бенсону опять пришлось говорить за двоих: - Он твой друг? – улыбка, которой сопровождался вопрос, вышла слишком натянутой. Варсфайл наградил его очередным странным взглядом, и мужчина пожалел. Не о том, что спросил, не о том, что чуть не убил того парня, не о том, что столько лет старательно создавал суррогат семьи, но о том, что всё так вышло. - Мне правда интересно, - продолжил он. – Ты ведь ничего не рассказываешь. Наверное, если вы там переворот решите устроить, я и то не узнаю, - смешок. – Как, ничего такого не затеваете? Аянами чуть заметно улыбнулся краешками губ и на полном серьёзе ответил: - Не сейчас. Эта улыбка дала ему понять, что всё плохо. Нет, не в стране, а у него… в душе? В голове? В сердце? Улыбка не обрадовала его, а напротив – отозвалась тупой ноющей мыслью: «Как долго он ещё будет улыбаться мне?» Не так уж долго; стоит быть честным хотя бы с самим собой. И это время… он не хотел, чтобы оно было таким. - Слушай, я понимаю, - затараторил Бенсон, - я сам ничего не рассказывал. Про друзей, про работу… я… Хочешь, расскажу сейчас? Что тебе интересно? Ему не интересно. Ему ничего не интересно. Умом мужчина понимал, что его жизнь парня абсолютно не интересует: радовался, что не нужно было все эти годы врать, лез на стену от того, что не мог поделиться с ним ничем важным. Да, он увяз по самую макушку в своей работе, но на то были причины. Бенсон принимал участие в исследованиях, связанных с Оком Рафаэля. Откровенно говоря, эксперименты, которые они проводили, в конечном счёте, должны были свести Императрицу – нынешнюю владелицу Ока – в могилу. Понимали это, конечно, не многие, да и те предпочитали держать язык за зубами. Недавно Далия Барсбург родила дочь, и с тех пор, казалось, даже самого Императора перестала заботить её судьба. Им, по сути, развязали руки: этим нельзя было не воспользоваться. Главное – не упустить момент, когда Око лишится одного носителя, но ещё не обретёт нового. Вот тогда-то и придёт время превысить полномочия другой своей должности, чтобы открыть Ящик Пандоры. Дело оставалось за малым – выкрасть Рафаэля. Но не сейчас. Ожидание для него стало хуже смерти. «Дорога на казнь – страшнее казни» - эта фраза часто всплывала из глубин его памяти. Слова, что Она выкрикнула ему, когда её вели на расстрел. «Пф, казнь!» - прыснул тогда кто-то, сочтя такую формулировку слишком громкой. Казнь – это наказание, а они просто добивали безоружных солдат. Им ведь невдомёк было, что их руками он в который раз убивал её, наказывая за свою участь. - Та девушка… да, - кивок, - не сверли меня таким взглядом, я знаю, что ты нас видел. Так вот, мы с ней, в каком-то смысле, коллеги. Аянами в упор посмотрел на него и несвоим голосом заговорил: - Я хотел убить её. Она словно всегда мешала. Вечно. Понимаешь? Бенсон понимал. Прекрасно понимал, кто мешал им всё это время. Им – это Верлорену и Еве. А тем, кто мешал, был он сам. Аянами увидел знакомую ситуацию: кто-то третий, мешающий им, рядом с его близким человеком. Картинки просто неправильно легли одна на другую. Юноша пока, видимо, не помнил имён, но потихоньку начинал понимать, что к чему. Он увидел в Проф Пандору, а в нём – Еву. Мужчина кивнул, не в силах разлепить губ. Слишком горько. - Я бы сделал это, будь там меньше людей, - вот так, холодный расчет. Ему просто не нужны свидетели. – Я бы убил её. «Я бы убил тебя» - вот, как это должно было звучать. Эа не пугали эти слова. Они пронизывали его болью, скручивали чувства в тугой жгут, не давали дышать… ранили, но не пугали. Ужасало другое. Когда простое желание воспользоваться трансформировалось в нечто такое? Ему просто нужно было сделать так, чтобы носитель души Верлорена выжил. Чтобы просто открыть Ящик. Чтобы просто вернуться домой. С каких пор ему так важен сам Аянами? Его отношение к нему? Почему одна мысль о том, что вскоре тот возненавидит его, режет не хуже ножа? Он задохнулся и, полностью пропитавшись ядом своих мыслей, решился. Он должен это сказать. Сейчас. Пока ещё есть время. - Я люблю тебя, и ничто не сделает мои слова ложью. Что бы ни случилось, я... Я правда люблю тебя. Я буду любить тебя до конца жизни и... после... тоже буду любить... Последние слова Бенсон произносил уже сквозь слёзы. Если он ничего не предпримет, скоро Верлорен исчезнет навсегда. И он не испытывает никакой радости по этому поводу. Только бесконечную невыносимую боль и отчаяние. Аянами не знал, что сказать. Не понимал, зачем ему говорят всё это. Он так давно не слышал слов любви... Очень давно. Вполне возможно, что никогда. И отнюдь не потому, что никто не любил его. Просто в них не было надобности - они всегда понимали без слов. Почему же с Бенсоном так сложно? Заставляя себя обнимать плачущего мужчину, он осознавал, что совершил нечто непоправимое.VII
- Ты уверена? – в очередной раз переспросил Бенсон. - Да, я уверена, - раздраженно подтвердила она. – Я не глухая, и у меня не бывает галлюцинаций. Такие люди, как они, не станут болтать попусту. Под «такими людьми» Проф подразумевала высокопоставленных военных, которые, по совместительству, были её постоянными покупателями... - Я ничего не видела и не слышала. Как обычно, - сгримасничала девушка. – Но тебя предупреждаю, потому что знаю, как он для тебя важен. - Спасибо, - Эа улыбнулся, - ты настоящий друг, - и накинулся на неё с объятьями. - Эй! – возмущённо вскрикнула Проф. - Харош, задушишь! Как же достал её со своими обнимашками. *** Зима в том году выдалась морозная и снежная, какой в Первом округе отродясь не было, а пригород, выбранный для встречи, как назло, решил выделиться самыми кусачими температурами да промозглым ветром. - Мне это известно, - спокойно проговорил Аянами, больше следя за пролетающими мимо снежинками, чем за самим Бенсоном. – У меня будет отряд. Его оставят. Сунув руки в карманы зимнего пальто, Эа прорычал сквозь массивный вязаный шарф: - Мироку? Он это тебе сказал? Ты что, каждому его слову веришь? - Это решённый вопрос, - варсфайл усмехнулся. – Трусость и алчность – вот, что движет людьми. Император никогда не откажется от силы, подобной нашей. - Однако это не мешает ему устроить зачистку со дня на день, - заметил мужчина. – Может, тебя и оставят в живых на этот раз, а что дальше? Одно слово, и от тебя избавятся. - Это так. - Как ты можешь так спокойно об этом говорить? Я умоляю тебя, давай улетим сейчас. Не в Раггс – в Антворт, куда угодно!.. Перестань надо мной издеваться, я… - Бенсон, - перебил его Аянами. – Я не умру. Эа зажмурился: - Слушай, я не принижаю твоих способностей, но когда против тебя целая страна… - Бенсон… - Да чтоб тебя! – не выдержал он. – Сделай ты хоть раз то, о чём я тебя прошу, - Бенсон бесцеремонно притянул его лицо к себе, положив ледяные пальцы на виски. – Не можешь ты умереть так глупо. На Аянами способности Эа никогда не действовали, да и он сам не представлял, какие можно навязать сейчас эмоции, чувства, чтобы тот послушался его. Что-то промелькнуло в глазах варсфайла, что-то, подарившее мужчине надежду, а потом Бенсон почувствовал, как нечто пронзило его грудь насквозь. Снег впитал алые капли.Конец первой части.
Часть вторая I
- Это он сделал, - констатировала Проф. - Не смей никому говорить, - прохрипел Бенсон, негнущимися пальцами вцепившись в рукав её кофты. - Лежи смирно! – вскрикнула девушка, отведя от себя его руку. – Если ты сейчас повернёшься, из тебя точно что-нибудь вывалится. А я в анатомии не сильна, впихну, что есть, и так зашью! Несмотря на своё удручающее состояние, а может и благодаря нему, Эа начал возмущаться: - Как ты с такими познаниями умудряешься работать врачом? - Какой я тебе врач? – убийственным взглядом припечатав больного к матрасу, поинтересовалась она. – Травками, корешками лечу… да я вообще продавцом работаю! Официально – да. В своё время Проф не пожелала остаться в церкви, где девушка непременно должна стать монахиней и «исполнять роль прислуги». Теперь у неё своя лавка по продаже специй и пряностей в Первом округе, ассортимент которой, правда, одними только ими не ограничивался. Однако на все замечания Бенсон получал один ответ: «У меня. Есть. Разрешение». Что ж, если властям угодно, чтобы у них под носом торговали чем-то не совсем легальным, это её право. Мужчину вообще беспокоило не то, что она продаёт, а то, что ей за это будет. В случае чего, на неё просто всех собак повесят. - Ты меня лечить вообще собираешься? – спохватился он, заметив, что сознание постепенно уплывает куда-то. - Жуй, - скомандовала девушка, сунув ему под нос пучок непонятной травы. Бенсон насторожился: - Это что? - А сам как думаешь? – хмыкнула та. – Тяжелые наркотики? Это обезболивающее: натурально, полезно, - и насильно затолкала траву ему в рот. – Жуй. Кофты на ней уже не было, только пышный сарафан с множеством оборок, мало сочетаемых между собой узоров и оттенков. В такие псевдо-этнические наряды (ни в одной из своих жизней, он не встречал народа с таким национальным костюмом) она одевалась только на работе. Значит, Рилект выдернул её из-за прилавка. Вкуса Бенсон не почувствовал и как-то отстранённо заметил, что становится всё труднее дышать. Проф, поскидывая с рук браслеты и кольца, наконец, сама обратила внимание на то, что у него на губах пенится кровь. - Бенсон! Не вздумай сдохнуть, – она повернула его голову так, чтобы тот не захлебнулся в том случае, если кровотечение усилится. Девушка мысленно осыпала себя трёхэтажным матом за то, что не заметила этого сразу, но Эа буквально весь был в крови: ошмётки одежды, пропитавшись ею, коркой покрывали тело, выбившиеся из хвоста пряди липли к лицу, а от вида открытых ран ей хотелось прямо там схлопнуться в обморок. Растения, повинуясь её воле, уже начали залечивать самые серьёзные повреждения, но этого оказалось недостаточно, чтобы хоть немного успокоиться. - И ты ещё защищаешь это чудовище!? – злость в её голосе смешивалась с недоумением. - Я… сам… - Что – сам? Что, сам!? – дрожащими губами повторяла она. – Заткнись вообще. Тебе, наверное, нельзя говорить. - …ино… ват… сам… - выдохнул Бенсон и затих. *** Через пару дней, ненадолго вынырнув из забытья, Бенсон спросил: - Что такое любовь? Проф странно посмотрела на него. «То, что тебя погубит», - подумала она, но вслух ответила: - Анестезия в голову бьёт? Ты бы ещё спросил, в чём смысл жизни. «Смысл у меня уже есть», - сказал он себе и устало прикрыл глаза. То было по-своему прекрасное время, когда душевную боль заглушала физическая. Он тогда почти не помнил, как внезапно захотел жить, а главное, почему. Собственная смерть Призрака не страшила. Неважно сколько, но его ещё ждут жизни впереди, а Аянами не станет через пару лет. Или пару десятков лет. Неважно. Это его последняя жизнь. И Бенсон готов сделать что угодно, лишь бы всё исправить. Если бы Аянами действительно хотел его убить, того бы ничто не остановило. Мужчина признавал, что, несмотря на опыт всех прожитых лет и веков, под натиском такой ненависти отбиться бы не смог. Любой другой человек на его месте давно бы умер, но Призрак, валяясь на подобном стеклянной крошке снегу, даже нашёл в себе силы позвать Рилекта. Конечно, одним ранением всё не ограничилось. Ног он не чувствовал вовсе. Варсфайл на нём живого места не оставил, за исключением, разве что, лица. Почему-то. Наверное, потому что не смотрел на него. И всё равно, со стороны Верлорена чудовищной неосмотрительностью было оставлять его там. Должно быть, решил, что тот умер. Должно быть, потому, что не сопротивлялся… Эта попытка – всего лишь рефлекс. Когда Аянами вспомнит всё, вот тогда он захочет его смерти по-настоящему. Пандор всегда был в определённой мере сумасшедшим, и он всегда хотел открыть Ящик. Просто раньше собирался сделать это для себя, а теперь – для Верлорена. Чтобы не посмел исчезнуть. И будь они все в который раз прокляты, но Бенсон это сделает. Любой ценой. - Я ненормальный, - прошептал он. - Наконец-то ты это признаёшь, - хмыкнула Проф где-то поблизости. - Я не отступлюсь… если будешь мешать… беги от меня… я… даже тебя… не пожалею… я тебя… Девушка вздохнула: - Да ты бредишь опять. Если бы спустя несколько лет она вспомнила этот странный монолог, то обязательно бы поняла всё.II
Проф выполнила его просьбу и никому не сказала о том, кто чуть не убил одного из них. Остальные сами могли бы догадаться, если бы знали о существовании Аянами, но Бенсон тщательно скрывал эту часть своей жизни. Особенно, от Вертрага. Хотя, о том, что это сделал какой-то варсфайл, они знали – бессмысленно было скрывать, и потому дружно обрадовались, когда на следующей неделе началось то, что иначе как геноцидом Эа назвать не мог. Через четыре месяца Бенсон был физически здоров настолько, насколько это в его случае вообще возможно, однако церковь покидать не спешил. В то время как раз скончался пожилой библиотекарь, и мужчина, стараниями Вертрага и Феста – епископов этой церкви, смог занять его место. Работа была пыльная, но спокойная, и Эа всё более чем устраивало. Зато Проф бесилась и в свои редкие визиты старалась пинками выгнать его на свежий воздух. - Ты в зеркале-то ещё отражаешься? – ухмылялась она. – Я тут слышала, как ученики в коридоре про какое-то чёрное приведение перешёптывались… уверена, это они про тебя. Бенсон на секунду оторвался от книги но, улыбнувшись до комичного натянуто, тут ж вернулся к чтению. Вероятно, она права, и дети действительно начали сочинять страшилки с его участием. Он и сам что-то такое недавно слышал. Немудрено, учитывая, как тот выглядит. За время своей «болезни» мужчина привык к просторным мягким балахонам, а когда пошёл на поправку, решил ничего не менять, кроме, разве что, цвета. Поэтому его извечным нарядом стали чёрные просторные одеяния, подозрительно похожие на плащ из сказок про Смерть. Нездоровая бледность, - когда он последний раз выходил на солнце? – и синяки под глазами – следствие бессонницы – жизни также не прибавляли. - Если ты так стесняешься шрамов… «Ах да, ещё шрамы», - почти удивился Призрак. - …то знай: их в любой момент можно удалить, - не сдавалась Проф. – Медицина не стоит на месте; если захочешь, тебе вообще всё переделают. Даже лицо. - Что не так с моим лицом? – нахмурился он и в упор посмотрел на неё. Девушка закатила глаза: - Всё так. Кстати, давно хочу спросить, сколько тебе лет? Пандор задумался: «Сколько же Бенсону лет?», и покачал головой: - Не помню. - Врёшь, - надулась она. – Дай сюда паспорт, сама посмотрю. Паспорта у него давно не было – остался в Первом округе, но он припомнил дату, проставленную в той бумажке и, подсчитав, озвучил: - 38. Проф вытаращила глаза и открыла рот в отнюдь не немом удивлении, а потом присвистнула: - Чтоб мне так в 40 лет выглядеть! Но потом вдруг осознала и обеспокоенно взглянула на Призрака: - Уже так много? Ты как? Тебе… долго ещё?.. Фесту было столько же, и он угасал на глазах. - Не хочу загадывать, - отмахнулся он и проказливо улыбнулся, сощурившись: - Лучше обними меня. - Ты не обнаглел? Может, мне ещё и жениться на тебе? – скептически поинтересовалась она, но в просьбе не отказала и теперь стояла в обнимку с Бенсоном, который соизволил встать со стула. - Я бы не отказался, - серьёзно ответил он.III
- Это очень похоже на шантаж, - розоволосая девушка, как с жердочки, соскочила со своего места и подошла к остальным. - Вы поступили до омерзения подло. Не нужно быть провидцем, чтобы знать: его высочество согласится. Любой отец согласится, когда речь идёт о его сыне. - Не нужно, перестань, - попытался успокоить её Бенсон. – Другого шанса у нас не будет. Око Михаэля не примет кого-то с чужой кровью, а кроме него душу сберечь никому не под силу. Он потянулся было к её плечу, но она резко отстранилась. «Раньше надо было об этом думать». До того, как они за спиной у неё с Фиа придумали поместить Ящик в живого человека. Что ещё он мог ей сказать? «Я не специально?» Бенсон не хотел этого. Ему лишь нужен был предлог, чтобы убедить Феста, Рандкальда и Рилекта попытаться открыть Ящик. Не обновить печати, как это полагалось, а попытаться снять их. Якобы, это позволит им поместить Ящик в живое существо, объединить с чьей-нибудь душой и так отправить на Небеса. Чистой воды бред. Кто же знал, что они согласятся. Кто же знал, что у них получится! Пусть и не совсем то, чего они все ожидали. Эа рассчитывал на то, что открытый Ящик притянет к себе душу Верлорена – Аянами, или притянется к нему сам, но им удалось осуществить задуманное лишь частично. Ящик Призраки открыть не сумели, однако поместить его в живой сосуд им оказалось по силам. Будь на месте этого мальчика Аянами, всё бы уже закончилось: Верлорен бы возродился в своём истинном теле. Но Бенсону никогда не приходила в голову такая идея, и теперь он вынужден был наблюдать за тем, как Ящик отторгает чужую душу. До недавнего времени Эа даже не знал, кому уготовано стать сосудом. Ему было всё равно, Ванесса нашла где-то ребёнка с чистой душой, с новой душой, которая не должна рассыпаться раньше времени. Это бы имело значение, собирайся он, в самом деле, использовать так мальчика. Эа же надеялся, что, открыв Ящик, сделать они уже ничего не успеют. Как он фатально ошибался. И Ящик не открыли, и сделать всё успели. Как ему вообще удалось уговорить их? Фест, чувствуя приближение окончательной смерти, ударился в религию и ради высших целей подписался бы на любое преступление. К Рилекту пришлось применить силу Эа, что до Ванессы... почему он не заметил раньше? Она же совершенно поехавшая. Договаривались на какого-нибудь больного ребёнка, которому всё равно не жить, а Рандкальд приволокла единственного наследника Раггса, пусть и незаконнорожденного. Племянника Аянами и Вертрага. Да знал он! Знал, что у неё с головой не всё в порядке. И, может, по его вине - слишком уж часто он ей эмоции правил. Чтобы слушалась. Чтобы не лезла к нему. Чтобы не расстраивалась. И вот, к чему это привело.IV
У него внутри всё похолодело. - Что ты сделала? - неверяще переспросил Эа. - Она ему рассказала! - попыталась оправдаться Ванесса. - Кройц теперь всё знает. - Прочь, - с трудом произнес он, а потом закричал: - Убирайся прочь! Бенсон смотрел на неё с нескрываемой ненавистью и, казалось, был готов кинуться в любую секунду. Девушка испуганно попятилась к двери: никогда прежде ей не доводилось видеть его таким. Эа осел на пол возле окна и накрыл голову руками: - Лучше бы ты умерла. То, что она убежала, он понял только по характерному стуку каблуков и грохоту двери. Как минимум раз, один чёртов раз Рилект был прав: нельзя было доверять ей вещь столь опасную, как коса Рандкальда. Впрочем, отобрать её у неё всё равно бы никто не смог. Она уничтожила души Рилекта и Проф, чтобы те не могли им более мешать, но какой в этом смысл? Если Кройцу всё известно, Бенсон уже ничего не успеет сделать. Он посмотрел туда, где в другом конце комнаты в кресле спал мальчик. Эа выкрал его, надеясь уже не известно на что, но смог лишь убедиться в том, что его смерть не принесёт добра даже Верлорену... Ящик не откроется, но превратится в решето, выпуская наружу слишком много энергии. Часть её уже выплеснулась в момент ритуала, но перешла ли она к Аянами, он не знал. Оставалось признать, что сделать ребёнка сосудом ещё и для Ока – единственный вариант.V
Бенсон не умер, хотя и помышлял об этом регулярно. Его останавливали даже не разрушительные для души последствия, а, скорее, напротив, их недостаточность. Как ни крути, он из них троих пострадал меньше всего, и в случае самоустранения, имел все шансы промаяться ещё 2-3 жизни в одиночестве. Единого Ада, какой-то высшей инстанции в системе не предусмотрено. Он для каждого индивидуален. А Бенсон не вылезал из своего уже несчётное количество лет. Он решил остаться в церкви. Для этого, правда, пришлось встретиться с братом, потому что технологиями, благодаря которым можно забрать себе чьё-то лицо, располагала пока только армия. Мироку был удивлён, но не был рад его видеть, что играло Бенсону на руку. Тот поставил условие: они ему - лицо и чужую личность, а он до конца своих дней должен оставаться в церкви, быть ушами и глазами армии, в идеале - подобраться как можно ближе к Папе. Его и это устраивало. То, что Аянами не узнает о его живучести, не вызывало у него сомнений. Мироку сделает всё, чтобы его Ястребов ничто не отвлекало от дел более важных. Бенсон, вернувшись в церковь под личиной другого человека, привыкал называть себя «Бастиен». А между двумя королевствами, тем временем, разгоралась война. Тут, конечно, не обошлось без Аянами. Откуда бы еще армейское руководство Барсбурга прознало о неспособности нынешнего короля использовать Око? В плане военного вооружения Раггс заметно уступал им. Может, поэтому Око Рафаэля не было задействовано в тот год? Или, может, они и сами что-то напортачили, оказавшись точно так же без возможности использовать своё Око. Поэтому спешили напасть первыми, пока у Раггса ещё не появилось наследников. Хотя наследник был... но Кройц хорошо его прятал. У Бенсона были и другие занятия, помимо разучивания имени. Например, ему в нагрузку всучили на воспитание самого проблемного пацана, какой только был в церкви (а выбирать было из чего). Сучёныша звали Фрау. Он мало того, что оказался Зехелем, и сам по себе был не подарок, так ещё и таскал с собой двухметровую косу, которую никто из окружающих не видел, а Эа пытался делать вид, что не видит. Причём, Коса не всегда выглядела именно как коса. Её по-страшному корёжило; казалось, она в буквальном смысле пыталась вылезти из собственной шкуры. Это была Коса Верлорена, и вот теперь Бастиен точно знал, куда делась часть высвободившейся из Ящика энергии. Ждать, когда рванёт, пришлось не долго. Разрешилось всё довольно неожиданно, тем, что в один, прямо скажем, преужасный день, Коса просто напросто вросла в руку Фрау, и выскрести и её оттуда у них не получилось. Да, Бенсон в конце концов оказался втянут и в это. Ему даже не пришлось придумывать оправданий тому, что он, в отличие от всех остальных, эту Косу видел. У парня на этот счёт была какая-то своя, альтернативно-логическая версия, мол, «стал свидетелем того, как Коса вросла в руку, поэтому и остальное всё теперь видит». Опять-таки, как он этим свидетелем стал?.. Ну, что уж, поиск пробоин в логике этого малолетнего бандита в список его планов не входил. Не хватало ещё, чтобы тот заподозрил в нём Призрака. Общие тайны пусть и сближают людей, свои Бастиен предпочёл оставить при себе. День ото дня он всё больше утверждался в мысли, что таки попал в Ад. Служители церкви поражались его ангельскому терпению, а Бастиен глядел на них с грустной улыбкой философа и думал, что подглядывания за монашками и поедание мяса на территории церкви – это сущий пустяк по сравнению с тем, что ночами этот парень жрёт людские души. Совместное сосуществование с Косой накладывало некоторый отпечаток на его образ жизни, но они нашли компромисс: Фрау скармливал ей лишь безнадёжно искалеченные души. Ещё одной «чудесной» особенностью парня являлось то, что на него вообще, ну, никак не действовали способности Эа. Прожив несколько лет с Верлореном под боком, на которого они тоже не действовали, Бенсон, конечно, способен был обходиться без них, но это всё лишний раз усложняло. Подозрения пали на Косу Верлорена: наверняка, дело именно в ней. А ещё, Бастиен начинал верить в загадочную «Карму», с легендами о которой познакомился ещё в Третьем округе, где на одном мероприятии к нему пристала группа не то из Шестого, не то из Четвёртого, активно втирающая что-то про колесо судьбы… или просто про «колёса». Кто ж их разберёт?.. Вскоре, к ним присоединился Фест, и почти следом за этим была поглощена Ванесса. Уйти от своей судьбы ей так и не удалось. Бенсону совсем не было жаль её. Для него её смерть означала лишь то, что Верлорен, поглотивший вместе с ней и воспоминания, теперь точно знает, что он жив, и, что его нужно искать среди Призраков. Смена внешности оказалась весьма своевременной, сейчас Аянами мог найти его лишь в случае, если поглотит парочку Призраков, способности которых позволят ему различать и отслеживать души.VI
Хьюга замялся и скосил взгляд в сторону Аянами: - Уф… ам… мне кажется, или тут действительно чего-то не хватает? Тот, в свою очередь, посмотрел на него так, что любой бы сразу понял: не хватает мозгов – тому, кто задаёт такие вопросы. - И где, стесняюсь спросить, ещё половина? – поинтересовался варсфайл. Верлорен и сам был не прочь это выяснить. Они отправлялись в дом Вериус за Косой, а нашли это. Живое, глазастое… люди называют таких существ «детьми». Вот только у мальчика была всего половина души, что нетипично даже для варсфайлов. После масштабной зачистки прошло около пяти лет. Тогда «великодушно сохранили жизнь» не только их отряду, состоящему аж из трёх(!) «человек», но и всем варсфайлам, непосредственно относящимся к знати. Существовали благородные дома, едва ли не полностью состоящие из варсфайлов, но Вериус был явно не из их числа. Божий дом Зехеля формально числился за Седьмым округом, однако фактически находился на острове, входящем в состав Барсбургской империи. Ни то, ни другое, впрочем, никак не сказывалось на его статусе. Шесть из семи Божьих домов по-прежнему обладали определёнными привилегиями, только теперь уже в обмен на лояльность по отношению к существующей власти. Дом Вертрага, коим была королевская семья Раггс, прекратил своё существование в ходе войны. И всё-таки, варсфайл в Божьем доме – это, скорее всего, трагедия вселенского масштаба в будущем. Конечно, пока способности мальчика не проявят себя, о его «особенности» никто и не узнает, но Хьюга наперёд знал, что кончится всё плохо.VII
«Так я расплачиваюсь с тобой», - сказал Кровелл в их первую встречу. Спустя годы, преисполненные взаимной уверенности в смерти друг друга. Сказал и разбил глупую веру в его светлое безымянное чувство. «Ты обязан жизнью собственной глупости», - говорил Аянами в те размытые снежные дни, и Фиа не смел возражать – боялся услышать в ответ то, что раскрошит остатки собственной веры в пыль. Он никогда не считал, что поступил глупо, спасая младшего брата, и никогда не жалел об этом: даже знание о том, чья душа досталась Кровеллу и убийство брата ничего не изменили. Его жизнь в обмен на их жизни. Если Аянами угодно, чтобы всё выглядело, как бездушная сделка, пусть будет так. Много месяцев спустя, поздними вечерами, когда Тейто проваливался в беспокойные сны, Фиа устраивался рядом в новом - чужом, как и всё, что их теперь окружало - лишённом уюта кресле и раз за разом продолжал собирать по кусочкам свою веру. Вера эта не имела ничего общего с Богом – что делать ему в доме, где от вида икон ребёнок хочет забиться в угол, а взрослый – нырнуть в петлю? Призрак понимал: он сделал всё, что мог; но от щемящего чувства вины отделаться никак не удавалось. Казалось, ни одного из тех, кого судьба доверила ему, он уберечь не смог. В минуты особенного отчаяния Кройц порывался забыть, но не мог разрешить себе такой слабости. Он позволял себе обманываться, представляя, порой, что ни Ящика, ни Верлорена не существует, и что они с Кровеллом обычные братья. В редкие зимние встречи Фиа почти удавалось в это поверить. Аянами почему-то предпочитал видеться с ним именно зимой и исключительно в те дни, когда шёл снег. Было ли это связано с тем, что когда-то, в один из таких дней, он убил их старшего брата? Или за странным выбором таилось что-то другое? Так или иначе, каждый раз Аянами уходил разочарованным – Кройц это видел, но исправить ничего не мог. Не мог ведь?..VIII
[Крепость Хобург. Приблизительной три года спустя]. Офицеры в коридорах провожали майора Хьюгу заинтересованно-ошарашенными взглядами и сопровождали это перешёптываниями на тему: «Какое главнокомандующий Аянами чудовище, если даже собственного подчинённого – взрослого мужика, военного, никогда не унывающего шута-балагура, варсфайла(!), в конце концов, сумел довести до слёз. Нестыковка было в том, что он только шёл в их общий с Аянами кабинет и нигде с ним сегодня ещё не пересекался. Майор тихо зашёл в кабинет и, опустив голову, прошёл к своему столу. Однако Аянами всё прекрасно видел. Сложно было не заметить его заплаканную рожу, на которой особенно выделялись красные, что аж жуть, глаза. - Что произошло? – оторвавшись от дел, спросил у него главнокомандующий. Тот повернулся к нему лицом и, представ, что называется, во всей красе, начал свой рассказ. Ретроспектива. Несколькими часами ранее. Хьюга первым осознал, что Куроюри (именно так звали того мальчика) – живое разумное существо, а не сорняк, который может расти сам по себе. Однако донести эту мысль до главнокомандующего у него не получилось, поэтому налаживать контакт с будущим товарищем ему пришлось единолично. И тайно, конечно же. Потому что свобода передвижения у варсфайлов вроде него была весьма ограничена. Да и родители бы его к ребёнку сроду не подпустили. А так… наверное, они считали, что у их чада завёлся воображаемый друг. - Что с глазом? – насупившись, поинтересовался майор в один из своих «секретных визитов», когда обнаружил мальчика с повязкой, скрывающей пол-лица. Он сел перед ребёнком на корточки и стал внимательно его разглядывать. Проблем с речью у Куроюри, в отличие от Аянами, не наблюдалось, однако на этот раз, вместо того, чтобы рассказывать, он предпочёл рыкнуть и со всей дури зарядить майору по очкам, подкрепив это действие зайфоном. Талантливый мальчик, что сказать… Конец ретроспективы. - И? – ознакомившись с ситуацией, задал вопрос Аянами. Спрашивал он, конечно, не про слёзы. Главнокомандующий был прекрасно осведомлён о повышенной светочувствительности своего подчинённого. Хьюга потому и ходил всегда в солнцезащитных очках, что у него не то что от яркого, а вообще от любого освещения, за исключением самого тусклого, жутко слезились глаза. - Он мне так ответил, - фыркнул Хьюга, пытаясь нащупать в ящике стола запасную пару очков. - Показал, что случилось. Однако Аянами в тот день не уделил достаточно внимания его выводам. *** [Прошло ещё два года]. На этот раз Хьюга не поскупился в выражениях и жестах, прямым текстом донося до Аянами все те вещи, что творятся в доме Вериус. После того, как мальчика отравили, главнокомандующий наконец согласился с необходимостью что-то делать. Например, забрать талантливого, но уж слишком юного варсфайла под свою ответственность. Самое обидное, что родители Куроюри не возражали и только рады были держать его как можно дальше от себя. Обидно потому, что Хьюга сам был из такой семьи. Ему, на самом деле, крупно повезло, когда он поступал в военную академию. Его семья не входила в список хоть сколько-нибудь уважаемых, так что безродному варсфайлу могли спокойно отказать. По правде говоря, его попытки завести дружбу с Аянами имели явный корыстный оттенок. Ещё задолго до того, как он узнал в том Верлорена, парень чувствовал исходящую от него силу. А сильные союзники, особенно, из числа варсфайлов, ему бы не помешали. Если бы в своё время Хьюга не попытался стерпеть его трудный характер, то зачистки бы точно не пережил. Хотя, конечно, спустя столько лет их вариация дружбы носила вполне искренний характер. Впрочем, было нечто ещё более обидное. Главнокомандующий, явившийся за мальчиком, стал для того круче, чем вообще всё. И Хьюга, «только навещающий его столько лет, вместо того, чтоб забрать», сразу как-то отъехал на второй план. Тем не менее, очень скоро Аянами сам поломал свой сиятельный образ. Первым, что он сделал, доставив ребёнка в штаб, стала стрижка. Причём обкромсал прекрасные длинные волосы он мальчику собственноручно. Как попало. И явно с психу. Для пятилетнего мальчика, которому никто и никогда не пытался отстричь больше нескольких миллиметров волос, это стало настоящим ударом. Если бы его лишили второго глаза, он бы и то, наверное, меньше расстроился. Куроюри плакал так, будто ему, как минимум, отпилили руку или ногу, хотя стричься, как известно, совсем не больно. Аянами ненавидел некоторые блюда, живопись, длинные волосы (как выяснилось) и ряд других, на первый взгляд, невинных вещей. Хьюга никогда не мог с точностью сказать, в какой именно момент рванёт. Всякая вещь, напоминающая тому о Бенсоне, подлежала уничтожению. Вот только Куроюри вещью не был, и майор первый раз в жизни решил высказать ему в лицо всё, что он об этом думает. Аянами его внимательно выслушал, нахмурился и послал… к Фиа Кройцу. На которого майор когда-то оформлял бумаги, как на Фиа Кляйна. У Хьюги в голове не укладывалась, как этот человек может быть братом главнокомандующего, Вертрагом, епископом и парикмахером в одном флаконе. Последнее вообще порушило всё его мировоззрение. В свободное от основной деятельности время Фиа носил джинсы, заправленные в псевдоармейские сапоги, кожаную куртку, бандану и три серьги на одном ухе. Закончив стричь Куроюри он, улыбнувшись, поинтересовался: - Красить будем? – и указал пальцем на свою голову. Соблазн был велик, но майор сумел отказаться. Всё же, главное, зачем они пришли, это чистка воспоминаний у Куроюри. «Сиятельный образ» было решено восстановить. Кройцу увиденное совсем не понравилось, так что Хьюга потом ещё пару часов слушал лекцию о том, как надо себя вести с маленькими детьми.IX
Фиа не мог гордиться ни одним из своих добрых дел, но и поступать как-то иначе не представлялось ему возможным. Превыше всего он ценил человеческую жизнь. Не от большой любви к Богу Кройц остался епископом, - какая там любовь? Его, должно быть, каждый Призрак ненавидел, - а просто потому, что хотел, во что бы ни стало, спасать людские души. С таким же упорством он мог бы работать в службе спасения или центре психологической помощи. Собственно, чем-то средним между этим и была его маленькая церковь. Уже в первый год мужчина знал немногочисленных прихожан поимённо, и появление неизвестного мальчишки настораживало само по себе. На вид тому было лет 14-15; всю вечернюю службу парень то нервно дёргал головой, то таращился на него во все глаза, которые, к слову, у него были такие, словно тот обдолбался в хлам. Он так и сидел, пока церковь не опустела окончательно, а Кройц, почему-то, первый раз на своей памяти не хотел к кому-то подходить. Его дома ждал Тейто, и вообще… мучило нехорошее предчувствие. В конце концов, неизвестный сам поднялся с места и, тихо приблизившись к нему, начал выдавать какие-то абсолютно бессвязные вещи. Ещё и запинался, к тому же, после каждого слова. «Значит, не показалось, - вздохнул Кройц-Кляйн. - Столько принял, что не может говорить». К сожалению, даже в их поселении с молодёжью такое случалось. «Надо бы его в больницу, - думал Фиа. – Сейчас с ним даже не поговоришь», - но тут парень произнёс то, что заставило Призрака на шутку перепугаться: - Вы ведь можете память смотреть. Можете… Вертраг дёрнулся было, но, прежде чем с кончиков пальцев слетело хоть одно заклинание, перед ним из неоткуда выросла живая стена шипастых цветов. О своём статусе предателя церкви мужчина был прекрасно осведомлён и, памятуя о настоящем предателе – Эа, к Призраку из нового поколения отнёсся без лишней симпатии. - Я, извините, - тараторил Проф, убирая изгородь, - никому не скажу. Цветы показали, где вас искать. Клянусь, я не скажу… - Чего ты хочешь? – внимательно следя за каждым его движением, задал вопрос Кройц. «За молчание, обычно, приходится дорого платить». - Я не хочу вспоминать, - ответил он тогда и, наверное, ещё в тот момент Фиа всё понял. «Стоило ли ему помогать?», - спрашивал себя Вертраг той ночью, когда правил память соседям, которые, - он это понял быстро, - были посланы сюда Аянами, чтобы следить за ними. Не стоило его брату знать о том, что к нему в церковь захаживают Призраки, да и о многом другом – не стоило…. Кройц вновь не смог поступить иначе: отказать мальчишке – всё равно, что убить. У парня в памяти было столько всего, что Фиа сам чуть не свихнулся, окунувшись в неё. Столько жизней… и все, за исключением двух последних, принадлежали ей от и до. Это была её душа и её память, но каким-то непостижимым образом безымянному ныне художнику из прошлой жизни удалось отделить себя от неё. Сейчас он, безусловно, был мёртв – превратился в набор воспоминаний, но трещина пошла… и теперь душа Евы просто расходилась по швам. Нет, отнюдь не потому самоубийство считается грехом, что оно – суть проявление слабости, а потому, что, обрывая свою жизнь, человек разрушает также и душу. Вертраг трезво смотрел на вещи: этой душе осталась последняя жизнь. И он бы непременно дал им с Верлореном хотя бы шанс попрощаться, если бы не отчаянно желающий жить мальчик, который на эту самую жизнь имел точно такое же право. Фиа не стал стирать её, просто выстроил вокруг сознания Профа своеобразные стены и решил: «Будь, что будет». Наверняка, она его, в итоге, изведёт, но выбрать, кому из них жить, ему так и не удалось. Убивать он не умел никогда, но, пять лет спустя, глядя на Аянами из воспоминаний Куроюри, почти сожалел об этом.