У Бога закрыты глаза

- В чём дело? - Гёкуран начинает беспокоиться, заметив, что я настороженно разглядываю содержимое чашки после первого глотка. - Вкус странный? - Перепроверить? - предлагает Охрури. Вкус... отсутствует. Я даже не могу сказать, горячий этот чай или холодный. - Нет, - говорю, - задумался. И продолжаю заливать в себя красную жидкость, вкуса которой больше не чувствую. *** Я тяну до последнего. Он был прав, мне действительно жаль, но не её, а себя. Для меня это станет концом. Я не верю, что у меня может быть будущее. Не понимаю, что делать. Я не могу. Инструкции. Мне дали инструкции. У-бить её. А потом? Что мне делать потом? Лабрадор говорил о каком-то заклинании для призыва Ока. Хотя откуда бы ему такие вещи знать вообще? Говорил про желание. Я... даже... не думал о своём. А теперь, где этот Проф? Пару слов. Пару грёбанных слов. Скажите мне, хоть кто-нибудь. Я не хочу быть один. Кто-нибудь... Я не могу говорить сам с собой. Боюсь себя. Я... ненавижу. Всё, что столь долго держал в себе, пожираемо внутренним адом. Тихий... тихий шелест обгоревших клочков сознания, и всё заглушающий звон наяву. Я сижу над пустым листом и не могу вывести ни единого слова. Оставить после себя ничего не могу. Проклятье. Поганый лист весь изломан под пальцами. Ручка падает на пол. - Эй, ты чего? Хакурен за спиной. Его, как и прочих людей, не замечаю. Даже с открытыми... открытыми... глазами. - Эй, - щёлкает пальцами перед лицом. - Ты меня слышишь? Я вижу, что ничего не нормально. Точно. Он прав. Опять мутно с сознанием. - Анхайт, - встревоженно, - хотя бы кивни. Шевелиться – ни сил, ни желания. Мне кажется, я могу просидеть так на стуле вечность. За этим столом. В этой комнате. Но рамки моей вечности сужаются день за днём. Сегодняшний подходит к концу. - Моргни, если не можешь, - чуть наклонившись и, подавшись вперёд, с нескрываемым беспокойством заглядывает мне в глаза. - Это не смешно совсем. - Знаю, - неприлично спокойно. Это было очень непросто сказать. Оак выпрямляется и, облегчённо вздохнув, опирается руками на столешницу, к которой стоит спиной. - Зачем ты опять пугаешь меня? – поднимает ручку с пола и, глядя на неё, кусает губу. - Ты хотел записку оставить? Всё так плохо? Одними губами: - Да. - Ты же не будешь… сам? – переводит взгляд с неё на меня. Я хочу сказать правду. Поэтому молчу. Мне от стыда становится душно. Его двоюродный брат недавно… а тут… - Тейто... Прячу глаза: - Ты написал Микаге? Он что-нибудь ответил? Помолчав, Хакурен уступает: - Сказал, что никого из наших знакомых епископов сейчас нет в церкви. - Я, наверное, должен сказать… Ловлю его внимательный взгляд и, облизав пересохшие губы, пытаюсь произнести это вслух: - Розетт умерла. И Кастор... он не сам, но, - «готов был к этому», - так получилось. Я не знаю, - тру переносицу, - почему сразу тебе не сказал. - Ты?.. - Я ему не помог, - звучит двусмысленно: «Не помог умереть», «не помог выжить». – Извини. Смотрю в пол. - Микаге тоже за что-то извинялся, - отойдя к окну, говорит он. – Но перед тобой, - пауза. – Я писал ему о тебе. Точнее, намекал, что ты здесь. Бросает на меня короткий взгляд через плечо. Я не могу принять его извинения. Я уже просто ничего не чувствую по этому поводу. Ни обиды. Ни злости. Ничего. Прошу Хакурена: - Скажешь ему, что… всё нормально? Возможно, теперь норма выглядит именно так. *** После очередного посещения больницы принцесса выглядит как обычно и ведёт себя так же. Для других. Но мне известно, что Око почти спит. Она предупредила меня об этом, чтобы я не слишком рассчитывал на её помощь. Видимо, выгляжу совсем хреново. И чувствую себя не лучше. Скорее всего, через несколько дней мне чисто физически не удастся никого убить. Если я хочу жить, действовать нужно немедленно. Я нашёл тот цветок две недели назад, но так и не дождался ни слова. Пока не подойду вплотную и не проведу пальцами, предметы кажутся мне плоским изображением. И окружающие... Михаэль, по сравнению с ними, был настоящим. В их реальности меня убеждает лишь непривычное ощущение, предчувствие, знание о том, что в них, живых людях, есть нечто особенное. То, что одновременно отталкивает и притягивает, вызывает с трудом контролируемую животную злость. Эта жажда агрессии - то немногое, что я действительно чувствую. Всякий раз мне приходится объяснять себе, что для неё нет причин. Утром, отойдя от очередного приступа, я прощаюсь с Хакуреном. Без слов. Просто смотрю на него. Вряд ли он что-нибудь понял. Оука большую часть дня спит, и лишь поздно вечером мы выходим на открытый балкон, подышать свежим воздухом. Холодным, наверное, но этого я больше не чувствую. - Знаешь, - говорит она, облокотившись о перила, - я наконец поняла, к чему это всё. Я про больницу и, - обводит рукой пространство, - это. В столице уже не шепчутся, а открыто говорят, что я не здорова. Думаю, мне не позволят фактически унаследовать трон. Отец станет регентом. Слушаю молча. Это уже… это никогда меня не касалось. - Либо мне придётся вступить с ним в открытый конфликт, - поворачивается ко мне лицом. Я стою неподалёку и смотрю вниз. Вот оно – то самое «несколькими этажами выше». - Но я бы предпочла избежать этого, - заканчивает она. - Вы с ним не очень ладите? – спрашиваю, чтобы собраться с силами. - Нет. Он... - запинается, - странный, если можно так выразиться. Возможно, что не здоров как раз он, - втягивает воздух через нос и покачивается на носках, держась за перила. - Люди постоянно о чём-то болтают... ещё в детстве я слышала, как кто-то говорил о некой женщине. Мёртвой. Тело которой император велел обработать чем-то и оставить под стеклом. Мне тогда история показалась похожей на сказку про спящую красавицу. И, - первый раз она при мне плачет, - я думала, это моя мама. Мне… мне сказали забыть, и… и потом, в больнице… там… - всхлипывает, - там не… - Я знаю, что там не больница, - протягиваю ей платок. – Об этом люди тоже говорят. О том, что там могут заставить, - улыбаюсь надтреснуто, - забыть. - Мне это казалось важным, - приняв у меня из рук платок, вытирает им глаза, - а Рафаэль может прятать некоторые воспоминания. Так что я помню, - устремляет взгляд вдаль. – Пару месяцев назад я наконец увидела тот «стеклянный гроб». Пустой. А через несколько дней состоялись похороны женщины, которую во дворце почти никто не знал. Её звали Миллея Кляйн. Может, ты слышал? «Я… - зажимаю себе рукой рот, - жалею, что решил выслушать её». - После этого отец отправил меня сюда, - зажмуривается. - Хайт, я туда больше не вернусь. Я не хочу «случайно» впасть в кому. И боюсь занять её место. - Значит, пойдёте против императора? Делаю пару шагов по направлению к ней. - Для империи это может плохо кончиться, - в её усталом голосе легко распознать отчаяние. - Я не хочу применять силу. - Вам и не придётся, - говорю я, выхватив нож. *** Ланс думал вернуться обратно, такая мысль действительно посещала его, когда сначала путь ему преградила живая зелёная изгородь, а потом с неуместными объятьями пристала колючая трава. Это определённо были проделки Лабрадора, и Рилект никак не мог взять в толк, почему тот за ним наблюдает, но не хочет разговаривать по-человечески. Лабрадор думал, что, может, следовало поговорить с ним вживую, но у него уже тогда не находилось своих слов, а сейчас их не было вовсе. «Возвращайся обратно, Рилект», - это всё, что ему удалось подобрать. [отобрать] Словами, на самом деле, всегда было сложно изъясняться. В этом они с цветами, пожалуй, схожи. Видят много, а несут сущую околесицу, которую в здравом уме не разберёшь. Да и в ином - тоже. Можно просто не отвечать. Кройцу удавалось, пусть и не без его, Профа, помощи, а Эа справлялся сам. Лансу следовало послушаться его тогда и уйти, но дух противоречия, разбуженный Фрау, мог завести его только в петлю. Лабрадор проклинал себя за малодушие. У него не было для своих поступков другого имени. Кому-нибудь бы он сказал, что «так нужно», и своеволие Рилекта - не повод ломать планы, выстраиваемые последнее десятилетие, но обманываться самому не представлялось более возможным. Один лишь холодный расчёт никогда бы не позволил претворить ничего в жизнь, и удача, не обделившая их своим вниманием, являлась, по сути, залогом реальности этого дела. Но за удачу, как известно, нужно платить. *** - Хайт... В её глазах страха нет. Для него не осталось места в ледяном океане безжалостной боли. Я выпускаю из руки нож и отступаю на шаг. Она падает на пол. Тишина на одно мгновение укрывает всё своим куполом, чтобы в следующую секунду звон начал разрывать мою голову. Виски режет тупым лезвием. Я... не могу вдохнуть, не могу закрыть глаза. Руки дрожат. Я умертвил не тело - её саму. Не ножом, а своим предательством. Я... я смог... Я... Господи, что я сделал?? Здесь уже ничего не исправить, и ужас от осознания случившегося валит меня с ног. Меня колотит всего и трясёт. Зубы стучат. Горло сводит болезненным спазмом. Я открываю рот и беззвучно кричу перед ней на коленях. Дрожащей рукой прикрываю её глаза. Упираюсь себе в грудь негнущимися пальцами. Туда, где словно бы воткнут нож, но его нет там. Он остался в груди у неё. В моей же лишь сердце, стучать которому осталось совсем недолго. И я со смертельной ясностью понимаю, что всё... все эти месяцы были напрасны. Я был зря. Ни заклинания... ни желания... ни Ока... И в том, что я поверил Лабрадору, стоит винить только себя. Меня разрезает на «верю», «не верю». Часть моей души держит надежду, невольно ломая её, зубами вгрызается в тщедушное тельце, орёт полным ярости голосом, что желание нужно. Которого нет. И что Око мне нужно. И сколько ещё всего нужно разрозненным кусочкам меня... Моя душа сейчас напоминает ту выжженную землю. Потрескалась и вся чёрная. Я отчётливо ощущаю, как тьма, подобно кислоте, разъедает меня. Теперь мне знаком её вкус. Внутри разверзлась бездна, и душа, обращаясь трухою, летит в неё. Всему виной не один только Ящик. Этот нож был взаправду проклят. Никто не собирался позволять мне жить дольше неё. Я убил и теперь умру сам. Сделал всё, что им было нужно. Осталось открыть Ящик. Валюсь рядом с ней на каменный пол. Я хочу убедить себя, говорю: «Лабрадор обещал...» Но никак не могу поверить. Это был слишком жестокий обман. Он стоил жизни стольким людям... Когда Око наконец появляется, я прижимаю его к груди и слышу, как кричит Рафаэль. Мне как никогда сильно хочется умереть в эту минуту. У меня в голове крики и звон, а снаружи доносится голос Фрау. Так горько осознавать, что он видит, как мало от меня осталось. Я хотел бы провести с ним всю жизнь и теперь имею все шансы осуществить это. Вот только… всё, что я могу предложить ему – это наблюдать мою смерть. Лучше бы мы тогда убежали куда-нибудь вместе. *** Ланс не забыл тот цветок, и видел, как он чернеет. Понимал, что его ждёт. Он видел, как вокруг потемнело всё. Чёрные поля со всех сторон обступили его, и пусть где-то позади ещё виднелась зелень, он предпочёл идти вперед, не обращая внимания на бешенно колотящееся от страха сердце. Это было последнее предупреждение. Через какое-то время чернота стала сходить на нет, но отнюдь не потому, что дальше идти было якобы безопасно. Нет, это не так. Просто Проф его... оставил. Ланс сам не послушал его. Он нашёл свою смерть сам. И сам перерезал себе горло. Ведь оказалось, что его жизнь не так много стоила. *** Эа остаётся в том доме один. У него нет причин возвращаться ни в церковь, ни в армию. Ему живётся ни хорошо, ни плохо. Просто никак. Совсем не живётся. Уходит Микаге, приходит Фрау... но потом остаются лишь воспоминания, и там гордиться, право, нечем. Загубил этим двоим жизнь. Да и не только им. Получив от Лабрадора письмо, он был немного удивлён. Почтальоны в такой глуши не водились, церквей и телефона поблизости не наблюдалось, поэтому письмо пришлось доставлять одной несчастной птичке. Оригинально. И старомодно. В письме Проф назначал ему встречу ближе к границе с Первым округом. Эа знал, что ничего хорошего его там не ждёт. Но было никак, и он пошёл. *** Аянами посмотрел на стену, привычно расчерченную дорожками крови, а потом перевёл взгляд на землю. Во все стороны от этого места, словно волнами, расплёскивались чёрные поля. Лишь одна белая дорожка вела куда-то вдаль. Уже на ней, то там, то тут, расцветали красные капли. Теперь он был хуже, чем слеп, но в далёком прошлом, ещё будучи Верлореном, ему довелось видеть душу с таким цветком. Он знал, чья душа была розой ядовито-алого цвета. Она принадлежала Пандоре. А ещё он знал того, кто был ей в этой жизни. Того, кто идя к своей собственной цели, однажды не пощадил никого. *** Фрау знает, что я – Ящик. Он не у меня, и не во мне: я сам – Ящик. Мы с ним неделимы. Те Призраки сотворили это с моей душой. Вся боль, ядовито цветущая сейчас, выросла на костях несчастий далёкого прошлого. Лишь растворившись в ненависти без остатка, испив её и захлебнувшись ей, вылившись за край своего полыхающего сознания, я вдруг понимаю, что это не моё чувство. Это единственное, что позволяет мне пересилить, хоть частично прийти в себя. Но мой кричаще-звенящий ад никуда не делся. Он продолжает сводить с ума. - Тейто? - зовёт Фрау. Слишком много: и своего, и чужого – лишнего. На Аянами обрушилась такая лавина всё пожирающей злости, что лихорадит даже меня. Не могу найти себя среди этого, но говорю: - Я нормально. И покрепче держусь за него. - Лабрадор оставил тебе письмо, - пытается достать из кармана конверт, не отпуская меня. - Я не смогу прочитать, - предупреждаю его. Взгляд не фокусируется, а эмоции утекают куда-то, словно там, где они бушевали до этого, образовалась брешь. Фрау кое-как изворачивается и, отчего-то помедлив перед тем, как развернуть письмо, начинает читать вслух: «В извинениях нет смысла. Я был знаком с Фиа Кройцем, и до сих пор в неоплатном долгу перед ним», - фыркает, но продолжает: «Заклинания призыва не существует. Всё пустой звон». Застываю. Я знал. «После того, как заполучишь Рафаэля, у тебя будет немного времени. Я сделаю всё, что смогу, - пауза. - Мало». - Всё-таки убиться решил, - закончив, задумчиво произносит он. «Не существует...» Я опять начинаю плакать. - Тейто? – трясёт меня за плечо. – Что? Эта чертовщина что-то значит? - Всё – звон, - стуча зубами, выговариваю я. «...звон у меня в башке, меня давно туда тянет». - Что? – Фрау не понимает. - Я сам знаю, куда идти. Мне… туда… - он ощутимо напрягается. – Мне правда надо… Сглатывает: - Тейто… - Это не Ящик, правда, - пытаюсь до него достучаться. – У меня в голове звенит. Это Око, я прав, я знаю… - Куда тебе нужно? – задаёт главный вопрос. - Я точно не знаю, куда… Резко перебивает: - Там Аянами? - Нет, - и я говорю правду. – Он далеко. Твоя Коса то же скажет. Аргумент сомнительный, учитывая, чья она на самом деле. - Хорошо, - тяжело соглашается. - Куда мы пойдем? - Нужен хоукзиль, - борюсь с накатившей усталостью и никак не отпущу его. - Я думаю, это далеко. Шумно втягивает носом воздух и выдыхает: - Хорошо. *** Траурный цветочный ковёр по умолчанию не предвещал ничего хорошего, но возвращаться было поздно. Вернее, бессмысленно. Его личность оказалась раскрыта, и уж кто-кто, а Проф имел все шансы достать Эа из-под земли (в прямом и переносном смысле). Зря он раньше не акцентировал внимания на этом мальчишке. Не понаслышке ведь знал: в тихом омуте водятся те ещё черти. *** Меня страшно выматывает всё, случившееся за эти сутки. Управлять хоукзилем у меня сил нет - только дорогу показываю, обняв Фрау сзади, прячусь ото всего за его широкую спину. Я прижимаюсь к нему, и вот теперь, когда почти ничего не чувствую, он для меня тёплый. - Надо было тебя привязать, - говорит Фрау, когда мои руки начинают соскальзывать. - Надо было, - соглашаюсь я. Руки меня не очень слушаются. Мы летим низко, чтобы, по возможности, не привлекать внимания. Я неплохо знаю местность: именно в этой части округа мы жили с дядей почти десять лет. Мне кажется, что Проф сделал немного странный выбор, когда решал, где спрятать Михаэля. «Но это, наверное, и к лучшему», - думаю, пытаясь не заснуть... *** У чертей Лабрадора было женское имя и душа в форме обломка розы. Совести у них не было. Она, вероятно, атрофировалась. С последним выдохом Рилекта что-то прекратило функционировать и у него. Они наблюдают вместе. Лабрадор думает, что правду говорят про женщин: они в крайней степени мстительны. У Профа нет причин его ненавидеть, но они есть у неё. И этой ненависти столько, что им двоим хватает с лихвой. Он ненавидит за компанию. Это несложно. Перечить ей - вот, что всегда вызывало массу трудностей. Просто ужасно. Невыносимо. Ланс бы точно успел за свою жизнь свести с ума парочку Призраков, если бы поучился у неё. Ему всего-то следовало быть настойчивее в своих поисках. Вертрагу Проф помогал, под видом оберегов вручая Лансу всякие «отвлекающие» растения, не дающие сконцентрироваться толком, но вот Эа уморить разговорами Рилект смог бы без особых проблем. Её голос капал на мозги ежедневно, порой, ежеминутно. Довольно сложно в такой ситуации оставаться самим собой. Легко – бояться себя. Уступать. Ненавидеть. *** Распахнув глаза, я сначала ничего не вижу. Только неба клочок проносится где-то, а потом всё становится единым разноцветным пятном. Под щекой у меня сухая тёмная земля. Один глаз заливает чем-то. Кажется, кровью. Фрау? Где Фрау? Пытаюсь повернуть голову. Шевелиться безумно больно, сильнее всего ломит спину и висок. Это обрыв. Это тот самый обрыв. Неподалёку валяется наш хоукзиль, но нигде нет Фрау. Я подползаю к краю пропасти и, посмотрев вниз, не могу различить её дна. Чёрная бездна, поглотившая его. Тот сон в лесу всё-таки был пророческим. И Аянами был прав: ничего принадлежащего ему там нет. Только моё... У меня столько шансов было умереть сегодня, но я живой, а они... а он... Я почти готов пойти туда, но не могу теперь, когда точно знаю, каково моё желание. Михаэль совсем близко, и, может быть... как-нибудь... Господи, я дойду. *** Цветок Бастиена не чернеет даже тогда, когда Верлорен оказывается в паре метров от него. Всё такой же обманчиво-белый. И когда Аянами заносит над ним косу, некогда принадлежащую Рандкальду, он не двигается с места. Бенсон знает, за что. За все обрывы. За все пепелища. Одно движение и всё. Пандоры отныне нет. Её не существует. Аянами смотрит в пустоту перед собой, но не чувствует облегчения. Он никогда не почувствует его. Лабрадор стоит в стороне. Он не прячется. Он наблюдает. И ждёт. «Нашёл», - говорит он Еве. Но не выпускает её дальше собственных мыслей, когда Аянами оборачивается к ним. Их душа разрушена настолько и так мало походит на розу, что даже Верлорен не может узнать её. А Проф вполне готов пожертвовать теперь собой, чтобы она исчезла с ним вместе. Пусть Аянами уничтожит и их тоже. Лабрадор в этой жизни сделал достаточно для того, чтобы Верлорен его возненавидел. И да, по взгляду он видит, что у него получилось. Губы Профа растягиваются в кривой, самой искренней за всю его жизнь улыбке. Лезвие косы зависает в миллиметре от его шеи. - Проклятый призрак, - стиснув зубы, проговаривает Аянами. Нет. Не получилось. Улыбка ломается. Исчезнуть было бы лучше, чем это всё. *** Это пробуждение никак нельзя назвать приятным. Исчезновение Бастиена заставило его на секунду потерять управление, а очнувшись, Фрау уже знал: только что поглотили Профа. Тут темно и сыро, влага оседает на камнях, делая стены скользкими. Слышно, как где-то справа о землю разбиваются капли воды. Тейто здесь нет, и Фрау не знает даже того, жив ли он. Летать с одним крылом невозможно, но иногда и оно может на что-то сгодиться. Обернувшись вокруг него коконом, Коса существенно смягчила его падение. Ничего личного. Просто он нужен ей, чтобы выжить. *** Первый раз услышав об этом, Хьюга воспринял всё как странную шутку, однако 16 лет спустя, прямо сегодня, прямо сейчас, за много миль отсюда, в столице начался их переворот. Император Вольфрам уже должен быть мёртв, как и его дочь. Как и ещё ряд людей, от которых он был совсем не прочь избавиться. Бенсон был лучше, чем мёртв. Исчезнул окончательно. Пандора Пандорой, но Хьюга всегда видел в нём именно Бенсона. В Тейто Кляйне он видел человека, а не Ящик, но ничем не мог тут помочь. Весь в пыли, грязи, изодранной одежде, перепачканной неизвестно чей кровью, с рассечённым виском, Кляйн сумел добраться туда, куда ему было нужно. К заколоченным дверям маленькой старой церкви, опустевшей без Фиа Кройца. Он даже как-то смог их открыть, не пожалев остатков зайфона, и упал. Там же. Впрочем, судя по тому, как парень скрёб ногтями по деревянному полу, дальше ему и не нужно было. Внизу, значит. Майор, конечно, понятия не имел, где искать Око. Но, как он и говорил, все они были связаны нитями. И этот мальчик, разумеется, тоже. У него никогда не было ни единого шанса сбежать от них. Хьюга просто шёл за ним, и вот Тейто услужливо показал им, где именно, судя по всему, буквально зарыт камень. Кляйна скрутило очередной судорогой. Варсфайл в очередной раз задавил в себе нечто, отдалённо напоминающее жалость. Вот так люди и умирают на пороге церкви. А Бог не смотрит. На всё, что творится в этом мире, у него давно закрыты глаза. Захотелось добить. Он подошёл ближе, но когда потянулся к ручке меча, заметил стоящего в дверях главнокомандующего. Аянами шагнул внутрь, достал меч из ножен и сам проткнул им сердце парня. Оно устало. И больше не билось. - Под досками, - кивнул Хьюга. - Доставай, - сказал Аянами, и опустившись на пол, перевернул тело, чтобы вытащить у того из кармана другое Око. Майор проломил доски. «Даже не зарыто». Просто лежит, и всё. Он поднял камень и передал его Верлорену. Ящик и два Ока. У Тейто никогда не было шансов. Он не стал новым Вертрагом и определённо был мёртв.