У Бога закрыты глаза

Они кинули Фрау, а он кинул их. Зехель ушёл – это было его право. Наверное. Ланс вообще не понимал, что происходит. Последние события морально дезориентировали его. Первый раз в жизни он готов был делать то, что ему скажут, а говорить вдруг стало некому. Спрашивать что-то с Лабрадора он бы не стал, особенно теперь, когда тот, казалось, перестал замечать что-либо вокруг и смотрел сквозь предметы, изредка задерживая взгляд на самом Рилекте. Они не разговаривали два дня, с того самого вечера, когда Проф ещё пытался что-то объяснить Фрау. И вот Лабрадор сказал, что уходит. Приволок его в какой-то старый дом (не вполне корректно называть так образчик архитектуры какого-то там века, который вполне мог бы считаться историческим памятником, если бы парочка уродливых магазинов не занимала весь первый этаж, но, тем не менее), расположившийся на окраине старого центра одного ничем не примечательного города - в Третьем округе, и решил свалить. Как-то очень быстро у него всё получилось: и квартиру на втором этаже найти, и с хозяйкой договориться, и Ланса проинструктировать. Уже прощаясь, он не упустил случая напомнить про булочную на первом этаже, мимо которой они шли утром, трижды напомнил про цветок, который его товарищ давно оторвал от рукава и теперь просто носил с собой, но толком не объяснил, куда идёт и зачем. И когда вернётся. Но вернётся обязательно. В первый день Ланс неожиданно для себя по-детски обиделся, что его вот так вот кинули. Ел крендели с маком и смотрел в стену. На второй день перерыл все шкафы, заглянул под диван, под кровать, под каждое из кресел и даже абажур проинспектировал на предмет чего-нибудь интересного. Всё-таки это место ни разу не походило на те комнаты, где ему доводилось останавливаться за время его многочисленных поездок. Это была полноценная квартира: с гостиной, спальней, ванной и маленькой кухней. Причём, судя по обилию найденного хлама, обжитая. Складывалось впечатление, будто хозяин сего жилища некоторое время назад склеил ласты, а предприимчивые родственники тут же решили её сдать, не потрудившись толком убраться. Да наверное так оно и было, но Призраков подобное не пугало, и Рилект здешнюю обстановку счёл приятной. Уютной, пожалуй. Мягкая мебель болотного оттенка с тусклым цветочным узором, серо-коричневый ковёр с пятнами неизвестного происхождения, книжные шкафы-пылесборники из каштанового дерева и не менее пыльная люстра, то и дело безмолвно покачивающаяся из стороны в сторону, подобно маятнику. На окнах висели бордовые шторы: тяжелые и плотные, и когда на улице ярко светило солнце, казалось, будто по ту сторону полыхает пожар. Вечером третьего дня Ланс разложил диван, который предпочел кровати, и обнаружил, что дно у того, отвалившись, лежало на полу, гвоздями кверху. Прибивать его было нечем, но он всё равно, для галочки, полез смотреть, в чём дело, и обнаружил, что из дивана выпала какая-то папка: вся в паутине и пыли, перевязанная некогда белой хлопковой лентой; никак не подписанная, но, судя по толщине, явно не пустая. Внутри были пожелтевшие листы с рисунками. Утром четвёртого дня он первым делом нашёл домовладелицу - пожилую женщину с отливающим сине-фиолетовым одуванчиком на голове, чтобы расспросить её о хозяине квартиры. - Художник он был, - припомнила она. - Да только не знали мы, пока квартирку его не вскрыли. - Он что, в ней умер? - предположил Ланс. - Бог с тобой! Ушёл он как-то, да так больше и не вернулся. Так никто до сих пор и не знает, что с ним стало. Картины его родители мои продали. Сразу почти. Кроме нехороших. - Нехороших? - переспросил Рилект, хотя уже понял, что именно та имела в виду. - С мертвяками, - закивала старушка. - Да и те лет... тридцать(?) назад один молодой человек купил. Прибежал ко мне, вот как ты, глаза таращит - смешной такой: очки в пол лица, хвост длиннющий, и волосы шоколадные так блестят, что сестра моя, светлая ей память, чуть от зависти не удавилась... Тут Ланс понял, что память у старухи не такая уж и дырявая. - И что вы ему ответили? - дождавшись, пока та закончит, поинтересовался он. - А что бы я ему сказала? Говорю же, не вернулся он. И родственников у него не было. Не явился, во всяком случае, никто. Так вот мы себе квартирку и прибрали. Ты часом не егошний внук? Или сын? Ланс покачал головой. - Нет? Ну, хорошо, что нет. Мы с тех пор сдаём её иногда, но спросу мало. Заезжие и не знают о ней, а местные стороной обходят. Проклята, говорят, она. Ты на меня не смотри, я другу твоему так и сказала, а он поулыбался только, да покивал: "Проклята, - говорит, - трижды проклята". Ты б его в церковь сводил, что ли. Крестить его надо. Объяснять, что Лабрадор сам кого хочешь покрестит, и то, что они епископы, Ланс не стал (лучше об этом не упоминать лишний раз), вежливо попрощался с хозяйкой и удалился к себе. Весь день он просидел над теми рисунками. Или правильнее называть их картинами? Ведь нарисованы они были весьма талантливо, пугающе реалистично. Их было больше десятка, и люди на них никогда не повторялись: все разного пола, возраста, непохожие друг на друга, объединённые лишь одним - смертью. Кроме одного. Его портрет лежал первым сверху. От всех остальных эта картина отличалась ещё и тем, что мужчина, изображенный на ней, был отражением в зеркале. Том самом, которое висело на одном из шкафов в полутора метрах от Ланса. *** Лабрадор вернулся на пятый день и застал Ланса спящим в окружении разбросанных (или он их так раскладывал?) рисунков. Проф постоял какое-то время, глядя на всё это, а потом принялся подбирать листы с пола. К тому времени, когда Ланс наконец проснулся от шуршания бумаги, его друг собрал уже больше половины из них, и как раз взялся за тот странный портрет, поэтому первым, что сонно пробормотал Рилект было: - Хозяин этой квартиры… - Повесился, - ответил Лабрадор, не отвлекаясь от своего занятия. Спать сразу перехотелось. Ланс замолчал и, медленно выпрямившись на стуле, где имел несчастье уснуть, уставился на него не моргая. Проф, не обратив на это никакого внимания, положил в папку последний лист - тот самый, с человеком в зеркале - и, закрыв её, сделал шаг в сторону дивана, однако тут же остановился, замерев с ней в руках посреди комнаты. Он в задумчивости взглянул на диван, а потом, будто бы решив для себя что-то, вернул папку на стол. *** Ланс боялся о чём-то спрашивать. Его вообще пугал Лабрадор в последнее время. Тот ненавязчиво заботился о нём, не делал резких движений, сам рассказывал обо всём: о Ящике, о Куроюри, о Бастиене, к которому отправил Фрау. Рилект начал задавать первые вопросы где-то через неделю. «Когда он узнал, кто Эа?» «Почему не сказал раньше?» «Почему больше никто не почувствовал этого? Даже он - Рилект?» На что-то Лабрадор отвечал. «...он не должен был умереть». «...несложно скрыть что-то от людей, если можешь управлять их чувствами...» О чём-то молчал. О будущем молчали оба. Ни в один из тех дней, когда они подолгу сидели на кухне или в гостиной, рассуждая о том, что было, никто из них не заговорил о том, что будет. И будет ли. Лабрадор вёл себя странно. Так, словно это Ланс спасал его задницу, а не наоборот. Так, как ведут себя взрослые, безумно виноватые перед детьми, или дети, недавно натворившие что-то, и старающиеся загладить свою вину перед взрослыми. Так, как ведут себя смертельно одинокие люди. Для него было в порядке вещей прийти спать к Лансу и, отвернувшись к стене, пролежать так всю ночь, не сомкнув глаз. А если он всё же засыпал, то вцеплялся в него мёртвой хваткой. И это было ни разу не мило, и даже не смешно. Это было страшно. Сознательно Проф не позволял себе больше, чем касаться его рук, но Ланс смутно подозревал, что причиной тому послужили не излишняя пристойность и сдержанность, а нечто другое. Лабрадор не нуждался в чём-то большем. Или меньшем; это как посмотреть. И навряд ли он нуждался в Лансе, - так думал его друг. Это было неприятно. *** Тех, кто всю жизнь смотрел на вас, как на врага. Тех, кто вас избегал. Тех, кто вас не любил - люди не любят в ответ. И когда их мнение о вас неожиданно меняется в лучшую сторону, когда они сами ищут встречи, когда им так горько и так неловко, всё, что у вас для них остаётся – это презрение. Лабрадору было чуждо всё это. Ему не хотелось платить той же монетой. Он просто был удивлён тем, что Ланс спустя столько лет сумел разглядеть – или не разглядеть – в нём что-то. Проф так по-детски, по-идиотски хотел быть хорошим. Ему так хотелось почувствовать что-нибудь доброе, что-нибудь светлое. На что он надеялся, приведя Ланса в этот дом? Они только играли в нормальную жизнь, с утренними походами за продуктами, совместными завтраками, обедами, ужинами. Со всеми их разговорами по душам – но ей Богу, души в них не было. И это к лучшему. У него был уютный дом, мягкая и, наверное, тёплая домашняя одежда. Сама по себе она не грела, их даже горячий чай не всегда согревал. Призраки зачастую весьма отстранённо ощущали температуру предметов. У кого-то ощущения были острее, кто-то чувствовал только горячее или только холодное. В перчатках всё становилось одинаково «никаким». Сейчас они могли позволить себе не носить их, но знак Призрака всё равно приходилось прятать. Для Профа это не стало проблемой – у него почти все кофты были с длинным рукавом. Пожалуй, даже слишком длинным, и оттого походили на смирительные рубашки. А Ланс заклеивал знак самым обычным пластырем, купленным в ближайшей аптеке. Вот так просто, как какую-то царапину. У Ланса были разноцветные пластыри, а у него – цветные смирительные рубашки. Жаль только, что ни избавить от голосов в голове, ни заставить цветы замолчать они не могли. Нет, правда, на что он надеялся? У него же никого и ничего нет, кроме горстки времени, которым он даже распорядиться не в состоянии. «Перед смертью, - говорят, - не надышишься». А что вообще можно успеть перед смертью? Десять лет. У него было десять лет, если не больше, чтобы пожить, а он успел только умереть. Как так вышло, что в конце концов Проф остался наедине с человеком, который просто не может ему отказать. Из страха остаться в одиночестве. Из чувства необъяснимой вины. Из жалости. Не нужна ему эта чёртова жалость. Так погано осознавать, что за всю свою жизнь не испытывал ничего, кроме ненависти, вины и страха. *** Виноват. Может, Проф и правда был виноват перед ним. Он не поделился, а переложил груз ответственности на плечи Рилекта. Ланс сидел на диване в гостиной и пытался осмыслить случившееся. Он исполнил маленькую неожиданную просьбу – забрал у Лабрадора воспоминание, которое тот просил стереть. Проф спрятал Око, но теперь никогда не вспомнит, где именно. В отличие от него. Рилект понимал, насколько это важно. Ещё он понимал, что лезть куда не просят - это, как минимум, не этично, но всё равно не смог удержаться. Старые воспоминания, и явно не из приятных. Они, образно выражаясь, оказались на поверхности. «- Лирин, почему ты плачешь? - спросил мальчик, садясь рядом с ней на корточки возле клумбы. - Цв... ок... мой цветок... - это всё, что удалось разобрать в её рыданиях. Лабрадор посмотрел на завявшие по осени цветы и спокойно заметил: - Он вернётся весной. Не плачь. Девочка перестала всхлипывать и недоверчиво взглянула на него: - Правда? - Угу. - А как? - Ну… снег растает, и из земли вырастет новый цветок. - Я не хочу новый. Я хочу этот! - вскрикнула она, и по её щекам вновь покатились крупные слёзы. - Но ведь они все одинаковые… - растерялся он. - Неправда! - Лирин затрясла головой. - Мой был особенный! Он умер! Умер! Как мама с папой!» «- Илюша, - вздохнула пожилая гувернантка, - зачем ты сказал Лирин, что её родители вернутся? Ты же знаешь, они умерли. - Но ведь они найдут её, когда вспомнят, - улыбнулся мальчик. - Илюша! – всплеснула руками она. – Они не вернутся и не будут её искать. Мёртвые уходят навсегда. - Почему вы так говорите? - нахмурился он. - Вы ведь вернулись! - Не придумывай ерунды, - женщина начинала сердиться. – Кто тебе такое сказал? Нечего верить церковным сказкам про перерождения душ. - Но я же… - Хватит фантазировать! – отрезала та. Лабрадор упрямо поджал губы. - Почему вы такая злая? – выкрикнул он. - Вы не нашли дорогого сердцу человека? На глазах у него выступили слезы». Ему там максимум лет 8, что заставило его вспомнить об этом сейчас? Он размышлял о... дорогом человеке? Во что-то действительно личное Лансу залезть не дали. У Профа чётко разграничивалось то, что трогать можно, и то, что нельзя. Причём, первое было таким призрачно-серым, зыбчатым, а второе - плотной пёстрой массой обступало со всех сторон. Пожалуй, туда бы Рилект не полез, даже если бы разрешили. Лабрадор молча поднялся и ушёл в другую комнату, как только он закончил. *** Когда Зехель приволок в свою комнату гроб и заявил, что будет в нём спать, Ланс только покрутил у виска. Фрау всегда отличался оригинальностью методов борьбы со смертью. Кастор, нервно поправляя очки, называл это «шоковой терапией». Правда, она таковой являлась скорее не для него, а для них. И работала, как ни странно. Он в своём гробу выглядел живее, чем Лабрадор сейчас. Ланс нашёл его в спальне; тот лежал на кровати в одежде, сцепив руки в замок на животе, и, чуть наклонив голову вбок, разглядывал, очевидно, потолок или стену, что веселья картине не прибавляло, но слегка обнадёживало. Рилект в первое мгновение успел испугаться, невольно вспомнив о Кройце, но потом сообразил, что его другу лет столько же, сколько ему самому, и о «естественной смерти» они могут ещё лет десять не задумываться. Впрочем, Бастиену, Эа, было уже сильно за сорок, а выглядел тот бодрячком. Что-то тут не так, - подумал Ланс. Потом подумал, что, может быть, обидел Профа, задержавшись в его памяти. Иначе с чего бы тот сейчас его так откровенно игнорировал? Потом подумал, что слишком много думает, скинул тапки и полез через Лабрадора на кровать, где, завернувшись в одеяло так, что только завитушка одна и торчала, отвернулся к стене. В конце концов, он пришёл к выводу, что всё это глупо, позлился на своё дурное окружение и накинулся на товарища с одеялом. *** «Заходи, кто хочешь – бери, что хочешь!», - отстранённо подумал Фрау, проворачивая в замочной скважине ключ, найденный под ковриком. Была уже ночь, свет горел только в одной комнате, и, направляясь туда, он рассчитывал увидеть что угодно, но только не Лабрадора, «незаметно» поглаживающего запястья Ланса. Нет, ничего криминального в этом не было; в гостиной, на диване, оба одетые. Даже слишком одетые, по мнению Фрау. Один - в шерстяном кардигане, а другой - в вязанном свитере под горло. Два полярника, блин. Единственное, к чему можно было придраться, это к тому, что Проф лежал, пристроив голову на коленях у товарища. Но это как-то слишком мелочно, хотя отмщения за «тот случай» всё равно хотелось. Воспоминания о том дне невольно потянули за собой мысли о Касторе: Зехель приуныл. Рилект, заметив его, осторожно поднялся и, обменявшись с Лабрадором одним им понятными взглядами, выскользнул в коридор. Фрау он только кивнул. «В молчанку они тут играют, что ли? - хмыкнул Зехель. - Совсем одичали». Рассудив, что приветствовать тут его никто не собирается, он заговорил сам: - Между вами… - Боль, - не глядя на него, ответил Проф. А Фрау подумал, что они тут, наверное, совсем чокнулись. Чувство, которое Лабрадор испытывал к Лансу, называется «боль». На него больно смотреть, больно дотрагиваться, больно думать о нём и говорить с ним. Лабрадор как-то слишком уж резко вскочил на ноги и уже разлепил губы, явно намереваясь что-то сказать, но в последний момент передумал. "Ну, что на этот раз?" - с досадой подумал Зехель. Однако на этот раз у Профа не было плохих новостей или ещё чего-то такого. Только вопрос, который тот так и не решился задать, вылетев из комнаты вслед за Лансом. *** Фрау, в отличие от них, был в официальном розыске, и чтобы избежать ненужных проблем, Рилекту нужно было в срочном порядке подчистить память соседям, которые могли его видеть. Однако не успел он определиться, с какой квартиры начать, как в холле показался Лабрадор. - Расскажешь всё Фрау? - попросил тот, медленно приближаясь к нему. - Ладно, - согласился он, про себя отмечая, что его друг, похоже, нервничает из-за чего-то. Проф, поджав губы, продолжил странно смотреть на него, и Рилект вдруг понял: - Опять уходишь? Лабрадор тяжело кивнул, закрыв глаза. Ланс подошёл к нему вплотную и неловко обнял на прощание. А потом… потом он просто стиснул его в объятьях так сильно, как только мог. На душе было тревожно. То, что в этот раз Проф не пообещал вернуться, до него дошло только тогда, когда тот скрылся из виду. Так сильно, как за него в ту секунду, он никогда не боялся даже за себя. *** Ланс догнал его уже на улице, но, заглянув ему в глаза, оказался не в силах вымолвить и слова, беспомощно застыв перед ним. Это было слишком, слишком жестоко. Лабрадор протянул руку и коснулся его сердца. Сквозь ткань, сквозь кожу, сквозь плоть и кость – прикосновение это предназначалось именно сердцу, и Ланс был готов поклясться, что оно достигло его. Осторожное, лёгкое, словно пёрышко, пощекотало и исчезло – прежде, чем он успел поймать холодные пальцы. Лабрадор ушёл, а Ланс так и остался стоять со своим сердцем. Это был последний раз в их жизни, когда они видели друг друга.