У Бога закрыты глаза

«Недавно наш отряд пополнили насильственным образом, и вот, который день подряд, мы с самоотверженным энтузиазмом играем в прятки. Новенький, - а это ни кто иной, как Шури Оак, - ни в коем не случае не должен меня найти. Всё то время, что мы вместе учились в академии, он старательно отравлял мне жизнь и едва ли мог столь скоро забыть мой голос или лицо. Издеваемся над ним всем составом…» - зачитал Хьюга и положил дневник Тейто себе на колени. - Наш отряд, - с чувством произнёс он, поигрывая бровями. – Ну, как, неплохо? Аянами поставил последнюю закорючку на последней бумаге и, положив её к остальным, перевёл взгляд на подчинённого, занявшего другую половину его стола. - Или плохо? – скептически уточнил майор. - Ожидаемо, - ответил он наконец, - глупо. - Почему бы тебе просто не признать, что ты желаешь мальчику добра? – всё так же сидя на краю стола, напрашивался варсфайл. – Своеобразного, дозированного, ограниченного тесными временными рамками и отягощённого последующим убийством, добра. - Хьюга, - главнокомандующий чуть заметно улыбнулся краешками губ, что предвещало ничего хорошего. – Коса, определённо, допустила ошибку, намереваясь избавить тебя от некоторых лишних частей тела. - Ая-тан? - Ей следовало начать с языка. *** Сегодня утром, несмотря на все старания, я нос к носу столкнулся с Шури, однако он не узнал меня. Оак неважно выглядит и совершенно не производит впечатления живого человека. В первое мгновение мне примерещились чёрные нити, тянущиеся у него из-под кожи… Но я стараюсь не обращать внимания на подобные вещи. Свои записи больше не уничтожаю и уже почти точно решил, при случае, передать их Микаге. «Зачем» - вопрос сложный. Чтоб были. Чтоб я был. От императора никаких вестей, и это заставляет меня думать, что всё, - в первую очередь, моё пребывание здесь, - напрасно. *** - Он живой? – спрашиваю я у майора в перерыве между очередными поручениями, которые выполняю с той лишь целью, чтобы отвлечь себя. Ото всего. - Мм? – Хьюга вопросительно приподнимает бровь, отрывая ручку от бумаги с рисунком. - Оак, - пауза. - Шури. - Ну, ест, спит, работу работает, - гримасничает тот. – Наверное, живой. Поджав губы, отворачиваюсь от него и иду к двери. «Что толку спрашивал?» - Ты что-то видишь, - звучит мне в спину. В словах точно нет вопроса. Возвращаюсь назад и, сложив руки поперёк груди, продолжаю: - Что с ним… сделали? - Так ведь надо было от кого-то Ая-тана запитать, - туманно отвечает он. - Запитать? - Запитать, - повторяет настойчиво и показывает руками что-то непонятное, состыковывая пальцы. – Душа. Энергия. Не ясно? - последнее звучит на раггском. Меня передёргивает. Заглянув в моё искажённое мыслительным процессом лицо, он, очевидно, приходит к выводу, что нет. - Тейто-кун, как думаешь, почему Призраки долго не живут? - Ну, - смотрю на него с тяжёлым недоумением, - у них оболочки такие... - А ещё почему? Качаю головой. - Что, совсем идей нет? - Вы же знаете, - с упрёком, - что нет. - Угу. Способности, - назовём их так, - которые они... используют, независимо от того, как часто это происходит, вытягивают из них жизненную энергию. Чем способностей больше, тем, соответственно, больше нужно энергии. Понимаешь, о чём я? - Аянами тянет из него душу? – вот, что понимаю я. Хьюга наклоняет голову вбок: - Дались ему их пропащие душонки? Жизненную. Энергию. Меня посещает мрачная догадка: - Их? - Конечно, - всплеснув руками, фыркает он. – Одной мало. Нас-то много, - встретившись со мной взглядом, сразу поясняет: - Теперь наши с ним души ещё больше связаны. «Теперь – это, видимо, после поглощения Феста…» *** Майор провожает парня до двери взглядом и возвращается к рисунку. «Бедный, бедный Тейто Кляйн. Даже не подозревает, что теперь сам живёт за их счёт». *** Утро следующего дня начинается для меня с пританцовывающего Хьюги и подозрительно довольного Уоррена. - Знаешь поговорку про какого-то парня, к которому не шла гора, и тогда он шёл к ней? – спрашивает майор, хотя ответ его явно не интересует. – Похоже, за нами эта самая гора бегает. Можешь идти собирать вещи. «Вот оно что, - мысленно хмыкаю я. – Конацу рад от меня избавиться». Стоп. Подозрительно щурюсь: - Зачем? - Ты отправляешься в летнюю резиденцию императора. Нервно скалюсь: «Зима скоро». - Он, кажется, просёк, что ты наш человек, и решил пустить тебя на мясо, - улыбается варсфайл. – Будешь пасти принцессу, пока пара ножевых не разлучит вас. Всё верно. Всё почти по плану. Но… почему так страшно уходить отсюда? - Удачи, Тейто-тан, - говорит Хьюга и этим «тан» посвящает меня в их маленькую секту. До этого момента я всегда был у него «куном». *** В первую секунду я трачу все резервы своей надежды, уповая на то, чтобы он не узнал меня, однако этого оказывается недостаточно. - Кляйн? – поборов первое удивление, с благородным налётом презрения тянет Хакурен, встречая меня вечером на пороге комнаты, половина которой теперь моя. - Анхайт Барсбург, - осторожно поправляю я. - Рад встрече. Звучит вежливо, но не слишком искренне, и по его лицу вижу: это взаимно. Так начинается наше совместное сосуществование. Как ни странно, из нас двоих пагубному воздействию любопытства оказывается наиболее подвержен именно Оак, я же все вопросы задал самому себе, ответил на них и успокоился. Уже через час он не выдерживает: - Полагаю, спрашивать о том, был ли ты в церкви на задании армии, или здесь по поручению церкви – бессмысленно? – это волнует его больше всего. То, что я в самом деле могу оказаться опасным преступником, как пишут в газетах, видимо, кажется ему заведомо абсурдным. - Хакурен, - удерживаю его взгляд, - я никогда даже близко не приближался к главной церкви. Поиграв со мной в гляделки ещё с полминуты, он раздражается: - Всё ясно, спать с тобой в одной комнате я отказываюсь. Изображаю удивление: - Думаешь, я прирежу тебя ночью? - Мои предположения безосновательны? - Ну, зачем же сразу ночью, и почему обязательно своими руками? Можно подлить яду тебе в шампунь, нанести на зубную щётку или, вот, расчёску, например... Можно устроить несчастный случай на лестнице или просто сдать тебя, кому надо, сказав, что это ты здесь по заданию церкви. Вариантов масса, не следует себя ограничивать. - Кляйн... - Анхайт. - ...дай мне повод, и... Перебиваю его: - Понял. Договорились. Вздыхает: - А имя, которое из двух - настоящее? Подумав, отвечаю: - Нет такого. На какое-то время в комнате воцаряется тишина. Мне кажется, что на сегодня с вопросами покончено, и сейчас самое время лечь спать, но у Хакурена припасён ещё один: - Часть северного крыла ты взорвал? Там были люди, ты знаешь? - Я… знаю, - отворачиваюсь от него. - Знаю. После этого разговора он зовёт меня исключительно Анхайт, признав во мне человека армии, и не спешит никому докладывать; глупо жаловаться на то, что кто-то точно следует приказам. По-моему, Оак думает именно так. Что ж, тем для меня лучше. *** - Куда руки тянешь? Немедленно положи печенье на место! - командует Гёкуран. Гёкуран – одна из трёх... как бы их так поточнее назвать? Я совершенно не разбираюсь в придворных званиях. Если проводить параллели с армией, то их обязанности наиболее соответствуют должности беглайтера. Они тоже ответственны за расписание своего командира (в данном случае, принцессы) и выступают в качестве его (её) постоянных сопровождающих. Главное отличие заключается в том, что эти девушки исполняют также воспитательную функцию. Последняя, судя по всему, распространяется не только на принцессу. С видом человека, оскорблённого до глубины души, кладу несчастное печенье обратно в тарелку. «Ну, конечно, кто же начинает завтрак со сладкого...» Гёкуран сдержанно кивает, чем необъяснимо напоминает мне офицера-надзирателя из академии. Интересно, может, она служила?.. Другие две девушки на её фоне выглядят беззаботно-мечтательными и не производят впечатления строгой няньки. Охрури, например, прямо сейчас улыбается и громко объявляет, встав во главе стола: - Делайте ваши ставки. - Хакурен, - говорит Кикуне – самая спокойная из них, и протягивает ей монету. - Гёкуран, - ухмыляется Хакурен и проделывает то же самое. - Печенье, - с нажимом произносит Гёкуран. - А я ставлю на новенького! - подводит итог Охрури и зачем-то подмигивает мне. После этого она окружает стол зайфоновым заклинанием, и когда над миской с печеньем в воздухе появляется несколько пузырьков, я начинаю догадываться, что к чему. - Ну-у во-о-от, - разочарованно тянет девушка. - Третий день подряд, - Кикуне отпивает чай из неудобной маленькой кружки, которую мне и в руки-то брать страшно. - Нас тут регулярно пытаются отравить, - поясняет Хакурен. - Кикуне позже выдаст тебе специальное устройство с концентрированным зайфоном исцеляющего типа – он нейтрализует яды. Заряжать будешь у Охрури. Советую проверять им всю еду: свою и принцессы, - ухмылка. - И да, шампунь тоже. *** В общем и целом, всё не так страшно. За исключением того, что в первые дни меня каждое утро, обед и ужин били по рукам… Я, что поделать, регулярно забывал о мерах гастрономической предосторожности. По причине того, что мне не дано уяснить столь очевидных вещей, меня сначала дружно записали в ряды бесполезной мебели. По их мнению, такой человек не может выступать в качестве телохранителя кого бы то ни было вообще и – принцессы, в частности. Я сам не понимал, как можно доверить подобную должность парню, который, согласно легенде, всему учился дома и слёг с переутомлением, едва начав работать в штабе. Мне казалось абсурдным и то, что никто ни разу не отметил моё сходство с повсеместно разыскиваемым «Тейто Кляйном». Вряд ли покраска волос способна изменить человека до неузнаваемости. Всё расставила по местам несанкционированная вылазка принцессы в близлежащий населённый пункт. Побег, проще говоря. Из-за них-то её и сослали в эту резиденцию, назначив в довесок духовного наставника – Хакурена. В городе на Оуку-саму было совершено покушение, и пусть всё выглядело, как обычное уличное ограбление, я уверен, что это всего лишь прикрытие для плохо спланированного нападения. Встать на её защиту пришлось мне, - такова моя работа, - и, чего скрывать, я немного рад за себя: мои боевые навыки по-прежнему со мной. Чего никак не пойму, так это куда смотрел Рафаэль? Михаэль бы на его месте устроил там кровавую бойню и был бы отчасти прав. Там же мне на глаза попалось объявление о розыске, с которого на меня смотрел абсолютно незнакомый парень. Из общего у нас с ним только цвет волос, оттенок глаз – и тот отличается. Видимо, Аянами позаботился обо всём ещё на том этапе. Сообщить об ошибке могли бы только Микаге с Бастиеном, но, видимо, предпочти этого не делать. Мотивы последнего для меня пока что остаются загадкой. Хотя ещё остаются кадеты академии из моего потока, но им всем, похоже, оказалось не до того… Что же касается принцессы, у меня сложилось такое впечатление, что её безопасность не слишком заботит императора. Как сосуд Ока Рафаэля она, безусловно, может постоять за себя, но всё равно, что-то здесь нечисто. Хакурен, да и её «беглайтеры» полностью со мной согласны, а больше в летнем дворце почти и нет никого, помимо младшей прислуги. Это ещё одна странность. - Где Оука-сама? – строго спрашивает Гёкуран. - Она… - бросаю взгляд себе за плечо, - только что была здесь. - Анхайт!! – девушка делает страшные глаза. «Ну, вот, опять…» - Она, наверное, опять убежала в лес - искать Габриэля... – высказывает предположение Кикуне, а я буквально бегу проверять. *** «Лес» в данном случае действительно лес, а не парк с парочкой причудливо подстриженных деревьев. Он примыкает к одной из сторон дворца и представляет собой почти непроходимую чащу. - О-о-о-у-у-ка-а-а са-а-а-ма-а-а-а, - сложив ладони рупором, зову я. Никто, разумеется, не откликается. «Ну, в лес-то её зачем понесло?» - ворчу про себя и тщетно пытаюсь отдышаться после пробежки. Нда, раньше я был повыносливее. Перед глазами нехорошо плывёт, и дальше я продвигаюсь чудовищно медленно, обнимаясь едва ли не с каждым деревом. В конце концов, я просто расстилаюсь на сухих листьях и очень надеюсь на то, что меня вовремя найдут. Иначе мне грозит замёрзнуть ночью насмерть. *** Если у чего-то нет начала и нет конца, то оно - вечно. Тогда вечность и бесконечность - одно и то же? Вечны ли белые поля, окружившие пыльную дорогу с обеих сторон? По цветочному ковру, как по воде, катится рябь, и с каждым лёгким касанием ветра несколько лепестков, чернея, взметаются ввысь, к болезненно-голубому небу, где уже другой, яростный поток подхватывает их, унося прочь. Мы идём размеренно и молча; только цветы о чём-то шелестят. Путь петляет между холмами, и на одном из поворотов нам встречается ссохшееся дерево, опять же, почти что белое. Покрытое мелкой мозаикой трещин, без единого листа. На нём висит венок из сухих чёрных веток, в который вплетено шесть небольших неестественно белых цветков с лепестками-чешуйкам­и. Я иду дальше, а Аянами останавливается возле него и подносит к ним руку. Все они чернеют. Кроме одного. Поравнявшись с ним, я прохожу мимо. Последнее, что мне удаётся выхватить боковым зрением: тот цветок у него руке. Но я не терплю - оборачиваюсь, и вижу, как с его ладони сыплется серебряная пыль. Ветер бьёт мне в лицо, и я больше не смотрю назад: гляжу прямо перед собой. Там, на смену белым полям, является потрескавшаяся выжженная земля. Дорога не думает кончаться – я схожу с неё, ступая по чёрно-серой трухе, устилающей всё вокруг. Подгоняемая холодным сухим ветром, она скользит по земле, словно помехи на экране; а под ногами постепенно становится больше золы, крупных хлопьев пепла и чего-то чёрного, похожего на очень мелкие клочки обуглившейся бумаги. Я замираю на самом краю бездонной пропасти и слышу голос у себя за спиной: - Иди, - говорит Аянами. Мы смотрим друг другу в глаза. - А вы, не идёте? - спрашиваю. - Там моего нет. - Ваше, - показываю туда, где вдалеке виднеются те поля, что теперь по капле окрашиваются в алый, - там? - Нет, - качает головой. - Моё, - кладёт руку на сердце, - здесь. Высоко над нами, в небе, иссечённом тонкими свинцовыми тучами, сходятся воедино: красное солнце и синяя луна. *** Я просыпаюсь от того, что нечто, впоследствии оказавшееся тоненькой веткой, царапает мне щёку. - Знаешь, что? – спрашивает Оука, прямо на земле сидящая рядом, пока я сонно разлепляю глаза. – Мне кажется, мы поладим. - Да? – уточняю с сомнением. - Анхайт-кун, ты первый из моих охранников, кто пошёл меня искать, и… - дирижирует веткой, - уснул. *** - Твоё счастье, Анхайт, - грозится Гёкуран, когда мы всей толпой идём по коридору, проводив принцессу до её спальни, - что ты её нашёл. О том, что это принцесса нашла меня, возвращаясь вечером во дворец, мы с Оукой договорились молчать. - Ага… Стоп! - спохватываюсь я. - А как же тот парень, которого искала Оука-сама? - Какого парня? - теряется Охрури. - Ох... Анхайт-кун, ты разве не знаешь? Хмурюсь: - Чего? – «О чём ещё мне не сказали?» - Габриэль - не совсем парень. Да и вообще не человек... У меня дёргается глаз: - Только не говорите мне, что это какая-нибудь белка. - Габриэль - один из архангелов, - испепеляя нас с Хакуреном взглядом, сообщает Гёкуран. - Никогда не слышал о таком... - Я сам не так давно познакомился с этой историей, - вклинивается Оак. - Большая часть церкви не признаёт его, поскольку он совершил страшный грех. - Самоубийство, по сути, - опережая мой вопрос, тихо говорит Кикуне, и все разом замолкают. В её пугающе-чёрных глазах отражается пустота. - Легенда гласит, что Владыка небес наделил одного из ангелов силой предвидеть будущее, - она, наконец-то, отводит взгляд в сторону, но тревога не оставляет меня. - Однако дар сей обернулся для Габриэля тяжкой ношей. Зная всю свою жизнь наперёд, он утратил всякий интерес к ней и спустился на землю - искать избавления в смерти. Говорят, его до сих пор можно встретить в том лесу. Я замираю посреди коридора. - Тебе воды в рот или за шиворот? - фыркает Хакурен. - Я смотрю, его история не оставила тебя равнодушным. Не знал, что ты такой впечатлительный. - Спасибо, обойдусь, - криво улыбаюсь ему. - Вот только... Оука-сама зря ищет его, - губы рассказчицы складываются в грустную улыбку. - Габриэль откроет будущее лишь тому, кто, как и он сам, предпочёл бы ничего не знать о своей участи. Говорят, он так и не смог обрести покой, и душа его навеки оказалась привязана к дереву, выросшему на том месте, где Габриэль сводил счёты с жизнью. Возможно, это то самое дерево, которое во дворце зовут проклятым: старые слуги рассказывали, что вокруг него всегда было много смертей, но лишь с тех пор, как на нём повесился талантливый художник, что должен был писать портрет императрицы, это дерево стали обходить стороной. - Кикуне, перестань пугать этого младшеклассничка, - ухмыляется Оак, - он сейчас в обморок упадёт. Видишь, как лицо побелело? - Я бы не сказала, что оно побелело, - замечает Охрури. - Скорее, посинело... - Кстати, да, - кивает Гёкуран и, уперев руки в бока, нависает надо мной. - Ты сегодня точно ничего не съел? - Со мной всё в порядке. Не беспокойтесь, - выдавливаю из себя я и, схватив Хакурена за руку, спешу унестись прочь. *** Заперев наконец дверь нашей комнаты изнутри, сползая по стеночке, спрашиваю у Хакурена: - Как ты их терпишь?? И тут его лицо искажается гримасой неподдельного отчаяния пополам с ужасом: - Ненавижу женщин. *** Я просыпаюсь от нестерпимой боли в груди и не могу вдохнуть достаточно воздуха. Я умру. Мне кажется, я умру. А, может, и не кажется вовсе. Я не могу дышать и, пытаясь подняться с постели, остаюсь лежать на спине. «Помогите... Господи, что мне делать?» Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, помогите, я не хочу так умирать... Не надо, пожалуйста... мне рано ещё! Я не успел... Тело скручивает судорогой, а глаза начинает ломить от яркого света. Где-то наверху мелькает лицо Хакурена. Он насильно заставляет меня повернуть голову. - Тейто, - сквозь зубы, - чтоб тебя! Дыши нормально! Я на секунду верю, что могу это – дышать нормально, что мне только приснился страшный сон, но ничего не меняется. Говорю ему «сердце», а выходит прерывистый свист. Почти негнущейся рукой толкаю его туда, где у него должно быть сердце. После нескольких «ударов» он, наконец, понимает, что я пытаюсь сказать. - Сердце? - переспрашивает. - У тебя больное сердце? Прикрываю глаза: «Да». - Так, - решает он, - лежи здесь, я приведу Охрури. Даже сейчас не могу перестать думать. Меня теперь упекут в госпиталь. А там... а я... Из последних сил хватаюсь за него, и тот чуть не падает на меня всем своим весом. - Какого чёрта ты ко мне обниматься лезешь? - орёт Оак, а мне удаётся сделать парочку вдохов: постепенно отпускает. - Не надо... врача... – сдавленно прошу. Хакурен, согнувшись надо мной в три погибели, рычит: - Если тебе полегчало, то отцепись от меня... Спешу исполнить его просьбу. - ...оденься, и мы немедленно, да, - зло щурится, - прямо сейчас пойдём к Охрури. Бросаю затуманенный взгляд на часы. - Три?.. - Да, - хватается за расчёску. - В три часа ночи. *** Хакурен бы, конечно, предпочёл оставить меня в комнате и не тащить мой полутруп через весь этаж, но побоялся, что я уползу куда-нибудь, «подохну там и буду вонять». Теперь, конечно, его мнение несколько переменилось, чему изрядно способствовал поставленный удар Гёкуран, которая неверно расценила наше ночное вторжение. Как бы глупо это не было, я упирался всеми руками и ногами, но мои спасители были настроены слишком решительно… - Господи, тебе сколько лет? – шипит Хакурен. – Не стыдно в таком возрасте врачей бояться? Возражаю: - Я не боюсь врачей! - Ах, прости, - растягивает губы в мерзкой ухмылке, - ты же у нас боишься священников. - Отк… - клацаю челюстью. - Микаге! - Кто такой Микаге? – потирая глаза со сна, интересуется Кикуне. - Жених его, - говорит Оак. - Нет! - рявкаю я. - Что «нет», если об этом вся церковь знает? После вашего побега, сия драматичная история не единожды была воспета в приходских сплетнях. Бурчу: - Это недоразумение. «Дело твоё», «Анхайт-кун тоже жил в церкви?» - одновременно звучат голоса Хакурена и Охрури. От прокатившейся волны страха: «Теперь на меня начнут копать», мне вновь делается плохо. - Умоляю, - устало, - забудьте о том, что услышали. - Как вы понимаете, это бросает тень на его репутацию военного, - добавляет Оак, смекнув, что наговорил лишнего. Общими усилиями меня кое-как усаживают на стул и, - о, чудо! – не привязывают, хотя воображение так и норовит дорисовать смирительную рубашку или, на худой конец, кандалы. - Что-то не похож он на больного, - Гёкуран настроена скептически. Цепляюсь за возможность отвертеться: - Вот! - Уверяю вас, - щурится Хакурен, - не далее, чем полчаса назад, он крайне напоминал труп. - Нет, чтоб сразу сознаться: сожрал, - ворчит она. - Слушайте, я просто немного… сильно, ладно, - мотаю головой, - конкретно болен. Это не заразно, - спешу заверить. Закончив диагностику зайфоном, Охрури сама становится бледна, как мел: - Ну, тут... не только сердце. - Да, - закрываю глаза, - знаю. - Это, боюсь... - Да, не лечится, - тяжело киваю. - Мне обещали ещё несколько месяцев. «Если лечить будут», - вспоминаю слова Лабрадора. - Это кто тебе такое сказал? - возмущается Гёкуран. - И когда, главное? - Несколько месяцев назад, - отвечаю, не подумав. - Тогда понятно, - спохватывается Охрури, - я пойду и попрошу помочь Оуку-саму... - Может, не стоит? - осторожно тяну я. - Или... до утра хотя бы подождём? - Мои способности незначительны, - серьёзно говорит она, - а до утра твоё сердце может не достучать. Так я оказываюсь перед дверью в покои принцессы глубокой ночью. Оука почти сразу отзывается на стук, словно до этого не спала. - Что-то случилось? - уточняет она, и, прежде чем я успеваю что-нибудь насочинять, Гёкуран, пинками доставившая меня сюда, оглашает: - Этот неблагодарный Анхайт срочно умирает. Прошу, продлите его мучения. Принцесса высовывается из-за двери и, недоверчиво осмотрев меня с ног до головы, спрашивает: - Это правда? Энергично мотаю головой: - Нет! - Ага, - щурится Оука и, сцапав рукой за воротник, втаскивает меня внутрь, оставляя остальных маяться в коридоре. - Сядь, - говорит, - куда-нибудь. - Оука-сама, вы бы... - отворачиваюсь, - оделись, что ли. - Я одета, - хмыкает она. Не уступаю: - Вы как-то мало одеты. На ней одна лишь ночнушка. - Какая тебе разница? - улыбается Оука. - Тебя ведь девушки не интересуют. Что? Что ты так на меня смотришь? Ко мне других не приставляют, - разводит руками. Сажусь на какую-то круглую табуретку, захлопнув варежку. - Ты почему раньше не сказал? - хмурится она, пару минут спустя вглядываясь в «костяной экран», выросший прямо у неё из руки. «А если разглядит Ящик?» - запоздало думаю я, но принцесса не спешит прихлопнуть меня на месте, значит, мои переживания напрасны. Наблюдая за этим, я думаю, что так и не научился создавать ничего сложнее уменьшенных моделей и фигур. И не научусь теперь. Мы должны быть на равных, но на её фоне я чувствую себя ничтожеством. На любом фоне… - А... не знаю. Так получилось просто, - пожимаю плечами. Она заваливает меня вопросами: «У этого есть название?», «Когда ты последний раз был у врача?»... Так я заново знакомлюсь со своими безрадостными перспективами. Тот «сон» никак не идёт из головы. И был ли это сон? Или же очередная иллюзия, игра Ящика, какое-то предсказание... Я всё же получаю то, зачем пришёл, - небольшую отсрочку, - и ухожу, вместо благодарности ощущая горькую обиду непонятно на кого. Хакурен - единственный, кто дождался меня. Мы вместе идём по коридору, но теперь каждый сам, без поддержки другого. Уже в комнате, ложась доспать оставшиеся часы, он спрашивает: - Микаге знает? Отворачиваюсь к стене, тупо уставившись на свои руки. - А ему нужно? Больше мы не говорим. *** Следующие дни утекают сквозь пальцы в штатном режиме, но я не могу игнорировать жалость, которой неумолимо пропитывается пространство рядом со мной. Здравствуй, Беспомощность. Единственными связными мыслями той ночью были мольбы о помощи. Да сколько можно? Сколько нужно? Я не убил её только потому, что не получил ещё ни указаний, ни оружия. Её зайфон уговаривал мои клетки не совершать пока массовых самоубийств, а в голове так и долбило: «Убей». Злости во мне в тот момент было достаточно. «Может, убийство – и есть та пропасть?», - думаю я, вцепившись в перила балкона и невидяще глядя вниз. - Я бы на твоём месте отсюда не прыгал, - говорит Хакурен, непонятно откуда взявшийся у меня за спиной. – Советую подняться ещё этажа хотя бы на три. Чтобы наверняка. - Я не собирался прыгать. Приподнимает бровь: - Да? - Буду отравлять тебе жизнь до последнего, - усмехнувшись, обещаю я. Он улыбается. *** - Положь на место! – кричит Ланс. – Это личное! - Личное на видном месте не оставляют, - отмахивается Фрау и суёт нос в папку. - Зачем тебе чужие рисунки?? - О, тут что-то лежит… - Ну, разумеется! – бушует Рилект, пытаясь с как можно меньшим ущербом вырвать папку у него из рук. Меньшим для папки, разумеется, а не Фрау. - Тут письма: «Ланс», «Для Тейто…», - перебирает конверты. – Так, а мне!? - Дай сюда, - Ланс выхватывает своё, но вместо того, чтоб открыть, глядит на него с непередаваемой солянкой чувств. Зехель, особо даже не задумываясь, распечатывает конверт Тейто и сразу получает порцию цветочной пыльцы в лицо. - Ла-а… а… а!!.. Пчхи! Тв… Пчх… арь! – ревёт он, пытаясь побороть чихание. – У… у… А-а-апчхи! ...ю! Р-р-а-а-а!!! *** «Убью гада, убью», - умываясь, повторяет про себя Фрау, а вернувшись в гостиную, видит там друга, зависшего с конвертом посреди комнаты. «Боится, что это письмо – последнее?» Ланс-то, конечно, этого не застал - он их ряды пополнил позже, зато Фрау наконец вспомнил, что Проф от них убегает не первый раз. Лабрадор из всей их - тогда ещё троицы, - казалось, единственный… Ладно, больше всех радовался своей участи. Зехель был не сильно его старше, но на новоиспечённого Профа смотрел как на детсадовца: для 14-летнего парня тот вёл себя слишком эмоционально, а подчас вовсе – не совсем (совсем не-) адекватно. Пару раз обратив внимание на его «стеклянные» глаза, Фрау, не понаслышке знакомый с такими вещами, догадывался о причинах подобного, но вмешиваться желания не было. Так продолжалось вплоть до тех пор, пока Лаб вдруг не пропал куда-то. Где того черти носили, никто не знал, однако вернулся он другим человеком: рожа - камень, а на нём - смайлик, нарисованный нестирающейся краской. Подняв упавший лист с пола и, стряхнув с него остатки пыльцы, Фрау начал читать: «Даже если бы я оставил письмо и для тебя тоже, ты бы всё равно открыл именно этот конверт…» «Вот так, - бесится Зехель, - вместо «здрасте» вам». «…но, на будущее: «Читать чужие письма – себе дороже». Справедливо полагаю, что ты желаешь мне всех несчастий. Но это ничего. Думаю, теперь, когда тебе многое стало известно, самое время отправиться на поиски Тейто. Тебе в этом поможет Ланс. Да, он может…» Фрау открывает было рот, но цепляется взглядом за следующую строчку: «Не спеши кричать: я очень просил его не делать этого. Тебя же я очень прошу не читать раньше времени чужих писем и передать то, что предназначается Тейто, лично в руки. Напоследок, умоляю: не вмешивайся без крайней необходимости. И передай Лансу, чтобы не ходил за мной. То письмо, что действительно предназначается Тейто, – ему и только ему, – заложено между рисунками.

Удачи, вам двоим».

Дочитав до конца, Зехель выжидательно смотрит на Ланса: - Ну, а у тебя что? – сводит брови на переносице. – До сих пор не открыл? Дай сюда… - Не лезь. Сам, - шугается Рилект и, наконец, принимается за чтение. У него, вместо нормального листа, какой-то жалкий клочок. «Единственное светлое, что было в моей жизни». Ланс думает: «И это всё?». Так много и так… мало, что почти ничего. Но на обороте нацарапано ещё кое-что: «Надеюсь, воспоминания обо мне останутся жить в твоей памяти.

Тогда мне будет не так страшно…

Береги себя и их». И вот это - действительно всё.