Мои перелётные

Что-то было с ней не так, с этой Варварушкой. Виделось мне в ней нечто такое… не старушечье. Мимика, жесты, движения. То, как крутилась она в этом кресле – привычно, уверенно, будто сроднилась с предметом мебели. Вспомнилась её шаркающая походка – теперь и она казалась не очень умелым актёрством. Наверное, для того чтобы понять, обманывают тебя или говорят чистую правду, нужно заглянуть человеку в глаза. Для меня это сложно, почти невозможно. Привычка, свойство характера, личная особенность – не знаю, как это правильно назвать, но смотреть в упор или цепляться пристальным взглядом за чужой взгляд я не могу. У меня от этого кружится голова и портится настроение. Может быть, именно поэтому я не очень-то доверяю людям. Я же не соображаю сходу, кому стоит доверять, а кому – нет. Взгляда – не вижу, словам – не верю, для меня решающее значение имеют поступки, а для того, чтобы их совершить, нужно время. Даже в беспечной юности я никогда не влюблялась с первого взгляда. А вот на пятом десятке прожитых лет произошло нечто подобное – когда встретила Глеба. Да и то… Разве я в него самого с первого взгляда влюбилась? Нет, в его картины! В пейзажи, с некой декоративностью изображавшие безлюдные уголки природы или пустые улицы городов. Да, люди (и любые живые существа) на картинах художника Глеба Журавлёва были редким явлением. Однако всегда ощущалось: они только-только отсюда ушли и вернутся вновь, едва отведёт взгляд любопытный зритель. Корзина грибника оказывалась возле лесного пня, забытые детские варежки лежали на скамейке, трепетал на стене дома нарезанный бумажной “лапшой” край объявления… Мало кто знал, что Глеб всё-таки рисовал людей – делал карандашные наброски в блокнотах. Часто это были зарисовки не с натуры, а по памяти или какие-то выдуманные образы. Так у него ловко выходило! Два-три штриха, смазанная извилистая линия – и вот бьёт копытом кентавр с лицом усатого охранника из соседнего супермаркета или загадочно, как Джоконда, улыбается хвостатая русалка, похожая на ведущую новостной программы областной телестудии. Мне хотелось, чтобы Глеб когда-либо и меня изобразил – пусть не парадный портрет жены художника создал, а хотя бы такой вот дружеский шарж сотворил мимоходом. Но Глеб меня не рисовал, и я не спрашивала, почему. Думала: придёт время, и он либо нарисует, либо объяснит, что со мной не так, почему не гожусь ему в натурщицы. Нет, было совсем не удивительным для меня в этот непростой момент думать о Глебе. На самом деле мысли о нём кружились постоянно, и стоило мне остаться хоть на пару минут без собеседника, они занимали всю мою голову, не оставляя места ни на что другое. Ну, разве что какая-нибудь часть была отдана под беспокойство о Димке. Да и то – сейчас, например, я была уверена, что уж из ванны-то он никуда не денется, можно не переживать. И старушка-соседка поможет с едой и одеждой – обещала же. Или всё-таки как раз по поводу старушки и стоит встревожиться? Странная она… А ещё я вспомнила о незнакомом плоском предмете в моей сумке и решила посмотреть, что же это такое. Вытряхнула на кровать всё её содержимое – и… ничего лишнего не обнаружила, здесь были только мои вещи. Выходит, показалось? Нет, вещица точно была прежде. А в сумке, похоже, кто-то покопался. Возможно, и Варвара Филипповна – кроме старушки, никто в комнату не заходил. Да, точно – отвлекла меня увлекательным рассказом про мою же жизнь в сновидениях, а сама по-тихому вытащила то, что ей понадобилось. Но что это было? Скорее всего, небольшой блокнот. А вдруг тот самый Димкин дневник, который я хотела отыскать? Однако теперь он мне не так уж нужен – Димка рядом, сам ответит на все мои вопросы, если захочет. А если не станет отвечать – значит, так и надо. Читать же без спроса чужие дневники, как и письма, – непорядочно. Вот именно! По какому праву схватила чужой блокнот посторонняя бабка? Он вообще-то в моей сумке лежал. То, что я сама не знала, откуда он там взялся, ничуть её не оправдывало. Что же теперь – она прочтёт дневник моего сына? Или блокнот Димке не принадлежит? И там не дневник вовсе? Всё равно… Я распахнула дверь комнаты и шагнула в коридор, чтобы высказать Варваре Филипповне всё, что я думаю по поводу взятого ею блокнота. Старушка болтала с курьером. Это был действительно просто курьер, без подвоха – молодой человек принёс коробки с едой и свёртки с одеждой. Вся моя решительность вдруг пропала. Добрая бабуля заботится обо мне и моём сыне, свои пенсионные деньги на нас тратит, а я её чуть ли не в воровстве обвинить хочу! Может быть, вовсе и не она взяла. А если и она, то не из злого умысла, а пустого любопытства ради. Поглядит и отдаст. Что такого-то?.. Пока я предавалась душевным метаниям, ко мне подошла та самая девочка, что предлагала Димке купить слона. Ко мне, взрослому человеку, она, видимо, постеснялась пристать с этой игрой и просто протянула мне маленькую узкую книжицу. – Возьмите. Это ведь ваш слон? А на корке блокнота действительно был нарисован слонёнок. Могла ли я сказать с уверенностью, что вещь принадлежит мне? Нет, ведь это было бы не совсем правдой. – Он лежал в моей сумке, – произнесла я. – Или это другой, я ведь не знаю точно… – Берите, – повторила девочка, настойчиво пихая мне в руки блокнот. – Ничего взамен не надо. – Спасибо, – проговорила я. – А откуда он у тебя, если не секрет? – Баба Варя в коридоре обронила, а я подняла, – хитро сощурившись, сообщила девочка. – Но я-то знаю, что она его у вас стащила! – Варвара Филипповна – твоя бабушка? – осторожно уточнила я. Не хватало ещё стать причиной семейной ссоры! – Нет, – мотнула растрёпанной головой девочка. – Обычная соседка, не родственница. Фамилии у нас разные: мы с мамой Смирновы, а она Васильева, так что совсем никакая не родня. – Как? – удивилась я. – Васильева? Не слишком ли много носителей одной и той же фамилии сконцентрировалось вокруг меня? Даже если учесть, что она – не из редких. Варвара Филипповна – родня майору? Или Константину? Обоим сразу? Почему я узнаю об этом от девочки, а не от самой бабули? Той, что подчёркивала изо всех сил, что она-то, как никто иной, со мной откровенна… – Вы откройте, – девочка нетерпеливо ткнула пальцем в слона на корке блокнота. – Посмотрите, что там. Открыв, я ахнула. На листках оказались не записи – рисунки. Причём, такие, в которых явно чувствовалась рука Глеба. Немного смущала дрожащая, нечёткая линия. Сейчас Глеб рисовал свои наброски с сильным нажимом, жирными штрихами. Неуверенный бледноватый рисунок был характерен для его давних эскизов. Тех, что создавались… лет десять назад? Больше? Тринадцать лет назад – проставленная на одном из листков дата не оставляла никаких сомнений касательно времени появления этих рисунков. А на них в виде крылатой девицы (то ли музы, то ли нимфы, но никак уж не ангела, с таким-то несерьёзным выражением лица и с мальчишеской стрижкой) была изображена… я. Если верить авторскому стилю тех лет и точной дате, шаржи были нарисованы в те годы, когда мы с Глебушкой не только знакомы не были, но ничего и не слышали друг о друге. Но это в нашей реальности. А здесь, в мире сновидений, мы уже тогда встретились – верно? Может быть, именно тогда мы приснились друг другу…